Онлайн чтение книги Лейли и Меджнун Layli va Majnun
ГЛАВА XXVI

И ветер осени дохнул чуть свет,

И сад в соломенный окрасил цвет.

Повсюду листья желтые висят,

Как будто заболел желтухой сад.

И ноги протянули, и легли

Иные листья на одре земли, —

Был стебель вытянутою ногой!

Да, ждал кончины сад полунагой!

Увы, осенний ветер был таков:

Он отнял веру в жизнь у лепестков.

Дрожали все деревья, все сады,

В сараях темных спрятались плоды,

Под натиском осенних холодов

Лишились ветви листьев и плодов.

День ото дня глядит печальней сад.

Для пыли стал опочивальней сад!

Безгрешным он, себя очистив, стал,

Страною звезд он из-за листьев стал!

Сто тысяч листьев светятся во мгле, —

Сто тысяч звезд на вымокшей земле!

Звезда — как зеркало, и взор привлек,

Изображая ручку, стебелек.

Нет отраженья в зеркальном стекле,

Ведь золото мы видим на стебле!

Как слезы на лице любви чисты,

На красных ветках желтые листы.

Над купами деревьев воздух мглист,

Письмо о смерти — каждый желтый лист.

Разбросил ветер листья на воде, —

Взгляни на воду: золото везде!

О нет, вода блистает лезвием,

А золото — ножнами назовем.

Чудесен в эту пору виноград.

Плоды червонным золотом горят,

Как перстни на прекраснейшей руке.

Иль это хна пылает вдалеке?

Ушли те дни, когда светла роса,

У гиацинта вьются волоса,

Когда тюльпаны жгучи, как огонь,

И красной краской пачкают ладонь.

Пришли те дни унылые, когда

Одета белым мрамором вода.

Упрямый ветер не щадит дерев,

Вздымает к небу свой протяжный рев,

И соловей, страдая без тепла,

Под собственные прячется крыла.

Дохнул осенний ветер на весну, —

Лейли к последнему склоняет сну.

Вступила осень в розовый цветник,

Цветку велела, чтоб к земле приник,

Сровняла пальму сильную с землей,

Сровняла розу с пыльною землей,

Шафрана разливая желтизну,

На осень переделала весну.

Лейли, что садом красоты была,

Что розой райской чистоты цвела, —

Лейли осенней сделалась порой:

Весна казалась осенью второй.

Болезни ветер дул в лицо сильней,

Распутались узлы ее кудрей.

О, волосы арканами зови:

Они арканы для людей любви!

Царица прелести земной больна, —

Освободила пленников она,

И нет ограды узникам любви,

Свободе рады узники любви,

Один лишь пленник хочет жить в тюрьме.

Но этот пленник — не в своем уме:

Две брови пленник распростер сейчас,

Чтоб радость не вошла в жилище глаз…

Лежит в слезах царица красоты.

Чтоб светом озариться красоты.

К царице смерть-прислужница идет,

Румяна на лицо ее кладет.

Но пот бежит, как слезы по письму, —

Он смыл румяна, индиго, басму.

И сморщились медовые уста,

Нет, запеклись пунцовые уста,

От слов закрылись: надобно молчать, —

Там прыщики похожи на печать!

На подбородке впадинка была, —

Теперь голубка там гнездо свила,

То есть: голубку ожидает смерть,

Открыла впадину земная твердь.

И покрывало было ей дано:

Фиалкового цвета полотно.

То есть: на солнце, что навек зашло,

Фиалковое облако легло…

Решила: мир земной — уже чужой,

Уже расстаться надобно с душой!

От всех спешит избавиться она,

И вот лежит красавица одна,

И только мать она зовет к себе

И говорит ей о своей судьбе:

«Ты, чья душа моим жильем была!

Не помни мной содеянного зла!

Как жертву, отклоненную людьми,

Мою больную душу ты прими.

Я — только огорченье для тебя.

Как вымолю прощенье у тебя?

О, проживи я много тысяч лет,

И то моей вине прощенья нет!

Но губит осень все цветы в саду.

Настало время: скоро я уйду…

Смерть надо мной уже нависла. Нет!

Она пришла! Таиться смысла нет:

Ты знала все, в душе терзалась ты,

Хотя незнающей казалась ты.

Теперь, когда я в землю ухожу,

Не плачь о том, что я тебе скажу,

Не проливай потоки слез в тиши,

Не разбивай своей больной души.

Тебе тяжел, я знаю, мой совет.

Но выполни, молю, другой завет:

Пусть эту розу победил недуг, —

Не плачь, когда цветок уйдет на луг,

И если солнце навсегда зайдет,

Пусть не затмится пылью небосвод.

Но люди, звери, горы и леса

Поймут твоей печали голоса.

Пески сухих пустынь, полынь степей

Услышат громкий стон твоих скорбей.

И тот, кто болен, слаб и одинок,

Кто весь — печаль от головы до ног,

Чья жизнь сгорела в медленном огне,

В ком вместо жизни память обо мне, —

Как ветер, гонит он пустынный прах,

Как эхо, обрывается в горах! —

Когда услышит обо мне слова,

Когда узнает он, что я мертва,

Тогда расплавится его душа,

С моей душою встретиться спеша.

Отдаст он душу, обретет покой:

Он оболочку сделает пустой.

А то — среди живых пойдет ко мне,

Как солнце дней моих, придет ко мне!

Он, одержим любовью, подойдет,

Как солнце, к изголовью подойдет,

Печаль забудем, и любимый вновь

Покажет людям, какова любовь!

С моим он прахом прах смешает свой,

Навек поникнет мертвой головой.

Моей мольбе не откажите вы;

Почет Меджнуну окажите вы.

Любви почившей послужите вы,

Его со мною положите вы.

Мать! Ненависть забудь, поспорь со злом.

Добро и милость сделай ремеслом.

Меджнуну саван сшей — не согреши!

Из покрывала собственной души.

Меня в тот саван белый заверни;

Два тела — милость сделай — заверни!

Все нужное, как сыну, приготовь:

С ним дочь твою соединит любовь.

Для двух детей стели одну постель,

Клади в одну и ту же колыбель!»

Закрыв глаза от материнских глаз,

«Меджнун!» произнесла в последний раз,

Не вспомнила ни разу о Лейли…

И руки смерти на лицо легли,

И солнце смертная закрыла тень,

И мать увидела свой черный день.

И сердце неба кровью залилось:

Крик матери пронзил его насквозь.

И трижды мать вкруг ложа обошла,

Шатер, на смерть похожа, обошла,

Упала перед изголовьем ниц,

Потом соленой влагою ресниц

Лицо почившей стала щекотать,

Как будто говоря: «Не время спать,

Открой глаза, открой, смеясь, уста,

Мне без тебя вселенная пуста!»

Чтоб дать немного своего тепла,

Под мышку руки дочери брала, —

Но то, быть может, из объятий сна

Лейли тянула за руки она?

Откинув кудри от ее чела,

Показывала, как Лейли светла,

Как будто говоря: «Проходит ночь,

Родился день, пора проснуться, дочь!»

Поднимутся, быть может, вежды? Нет:

На пробуждение надежды нет!

И мать, воздев ладони к небесам,

Дав распуститься белым волосам,

Слезам кровавым вылиться из глаз, —

Ногтями в старое лицо впилась.

Как разрывает утро ворот свой,

Рассыпав искры света над землей,

Она, как ворот, грудь разорвала, —

И светом сердца озарилась мгла.

Взывала мать, рыдая: «Горе мне!»

Стонала мать седая: «Горе мне!

Мерещится спросонок это мне?

Проснись, мой верблюжонок! Горе мне!

Открой глаза: дай солнце нам опять,

Чтоб захотелось девушкам гулять,

Чтоб разбежались по саду цветы.

Все ждут они: пойдешь ли с ними ты?

Подруг нарядных много собралось!

Дай гиацинты мне своих волос,

Их локонами землю обовью,

Их запахами землю оболью!

Сокровищницу сладостной красы —

Твое лицо — украсят две косы:

Сплету я косы — будут две змеи

Оберегать сокровища твои.

Окрашу я глаза твои сурьмой,

Окрашу брови я твои басмой:

Глаза — мечи турецкие — должны

Упрятаться в зеленые ножны.

Твое лицо я нарумяню вновь:

Прибавлю я своих царапин кровь.

Я индиго на щеки положу, —

Зрачок дурного глаза поражу.

Я родинку поставлю на щеке,

Как семечко в петушьем гребешке.

И покрывала длинные твои

На волосы накину я твои:

Закрыта будет сторона одна,

Другая будет сторона видна.

Одену плечи в розовый наряд, —

О нем с восторгом все заговорят.

Ты с девушками племени пойдешь,

Как искушенье времени, пройдешь,

Всех освещая, обольщая всех,

Пустынников святых ввергая в грех!

Иди, — любимого найдешь в саду.

Меджнун вопит и стонет, как в аду,

В беспамятстве сейчас он упадет,

Но жизнь вернет безумцу твой приход.

Ты не придешь — он прибежит сюда,

Что я смогу сказать ему тогда?

Где слово я, в смущении, возьму?

Как буду я смотреть в глаза ему?

Не повергай в печаль друзей твоих!

Ужель тебе не жаль друзей двоих?

Ужель тебе не жаль двоих сердец?..»

Так плакала. А за стеной отец

О землю ударялся головой,

Метался, ворот разрывая свой.

Был весь народ в печали о Лейли.

Народ кричал и плакал: «Вай, вайли!»

Я буду о Меджнуне говорить:

О нем я не могу не говорить!

Меджнун лежал на кладбище глухом,

Там люди воскресения кругом,

Среди могил свою печаль влачил,

И был он чист, как жители могил.

Когда бессильной сделалась Лейли,

Он тоже лег, беспомощный, в пыли.

Когда любимой овладел недуг,

Любимый жертвой стал жестоких мук.

То в светлом вымысле, то в ясном сне,

Он был всегда с Лейли наедине.

О ней одной он слушал голоса:

То сердце чистое, то небеса

Весть о возлюбленной ему несли.

Когда старуха-смерть пришла к Лейли

И пери чашу выпила ее, —

Почувствовал безумец: острие

Безжалостное прокололо грудь,

И задрожало сердце, точно ртуть.

И голос неба зазвенел в ушах:

«О воинства скорбей великий шах!

В державе горя — повелитель ты,

Всех любящих сердец правитель ты,

Они тебе приносят рабства дань.

Не спи, герой страны страданья! Встань!

Осенний вихрь в твоем саду сейчас!

Подул самум — светильник твой погас!

Все то, что соловьиное в тебе.

Все то, что голубиное в тебе,

Все мотыльковое ты собери,

Скорее к поднебесью воспари:

Подруга путешествия — луна,

Но спутника все время ждет она,

Ты будешь путешествовать с луной,

Или придется ей уйти одной?»

Хотя, как паутинка, был он слаб,

И нитка задержать его могла б,

Но тигром с ложа прянул он, едва

Услышал эти вещие слова!

Как солнце, как небесная газель,

Он побежал, одну лишь видя цель:

Он видел дом Лейли в мечтах своих!

Держал он песню на устах своих, —

Не песнь рыданья, не страданья песнь,

А песнь свиданья, ожиданья песнь.

Сокровища души держал в руке,

Чтоб разбросать, как деньги, на песке.

Он прыгал — мнилось: молния зажглась,

Струится ливень радости из глаз.

Горя любовью, солнцем стал земным.

Бежали звери дикие за ним.

В груди Меджнуна страха не найти.

Он знал: никто не станет на пути.

Боялись люди твердости его,

Предсмертной светлой гордости его, —

Бежали некоторые скорей:

Боялись некоторые зверей…

И вот Меджнун достиг дверей Лейли.

Вот ждут его стада зверей вдали:

Стоят спокойно, а народ вокруг

Не чувствует от страха ног и рук…

Когда, решив покинуть этот свет,

Лейли давала матери завет,

Тогда влюбленный появился вдруг,

Пришел, как верный друг… Нет, вечный друг!

Глаза — глаза желанные нашли:

Глаза одно желание прочли.

Возлюбленная руки подняла,

Возлюбленному душу отдала.

Возлюбленный склонился, не дыша:

К возлюбленной ушла его душа.

Попутчика себе Лейли нашла,

Теперь дорога ей не тяжела!..

И люди без числа входили в дом,

И двух усопших находили в нем,

Событъю небывалому дивясь:

Нерасторжима двух страдальцев связь!

Все немотою связаны уста:

Любовь Меджнуна так была чиста,

Что смерть нашел в любви, как жил в любви,

Две жизни души отдали свои!

Когда огонь сочувствия погас,

Такие речи начались тотчас:

«Оборвалась двух слабых жизней нить.

Как будем эти жизни хоронить?»

Сказали: «Тех, кому возврата нет,

В ком даже примеси разврата нет,

Двух чистых, чья благословенна кровь,

Кому жестокосердая любовь

Ни разу в жизни счастья не дала,

Чья смерть ужасна так и так светла,

Кто, не вкусив любви в земном краю,

Нашли сближенье вечное в раю,

Двух разлученных, Кайса и Лейли,

Соединим во глубине земли,

Дадим навек соединиться им,

Будь саваном одна гробница им!»

Решили: справедлив такой совет,

Розоволикой вспомнили завет,

И, поступив, как требует обряд,

Как поступать обычаи велят,

В одних носилках понесли двоих,

С невестой рядом возлежал жених.

Два тела вместе в саван облеклись,

В едином теле две души слились,

Две грани здесь кристаллины одной,

Две косточки миндалины одной.

О нет, не косточки! — одно зерно:

Из двух долей оно сотворено.

Не двойственное видим существо,

Единства здесь мы видим торжество.

Два тела, как зерно, слились в одно:

Не в саване, а в кожуре зерно!..

Украсили Меджнуна и Лейли,

На головах носилки понесли.

Душа, соединенная с душой,

Они покрыты шелком и парчой.

И вот в табут возлюбленных кладут,

И в землю опускается табут.

Два путника нашли приют в земле:

Луна и солнце спрятались во мгле.

Наполнил души всех влюбленных страх:

И солнце и луна зарылись в прах,

Свечу надежды погасил самум.

Настало время для печальных дум,

Нет больше над влюбленными царя,

Луна зашла и не взошла заря!

И дважды в день на кладбище текли

Все родичи и весь народ Лейли,

Над камнем плакали отец и мать,

И страшно было стонам их внимать.

Недолго плакали: в тепле земли

Они отдохновение нашли…

О ты, кто стал виною наших слез!

Рыдай: две жизни прахом ты занес!

Когда ушли две жизни в мир теней,

Уйду и я с возлюбленной своей!