Онлайн чтение книги Наркотики. Единственный выход
Предисловие

Поскольку так называемым «свободным творчеством», то бишь так называемым «щебетом птички на ветке», я не смог ничего сделать для общества и народа, я решил после ряда экспериментов публично исповедаться в своих взглядах на наркотики, начиная с самого банального — табака и кончая самым, пожалуй, удивительным — пейотлем (для которого резервирую особое место), — исповедаться, дабы хоть немного помочь силам добра в борьбе с этими ужаснейшими — после нищеты, войны и болезней — врагами человечества. Быть может, и к этой моей работе (из-за специфики тона при произнесении горьких истин) отнесутся юмористически или отрицательно, как и к моей эстетике, философии, сценическим пьесам, с у щ е с т в е н н ы м  портретам, прежним композициям и т. п. «свободным творениям». Официально заявляю, что я пишу всерьез, желая сделать наконец нечто непосредственно полезное, а на идиотов и людей бесчестных управы нет, как я имел возможность убедиться в ходе своей достаточно печальной деятельности. Кому-нибудь говорят: «Ты глуп, учись — авось поумнеешь», — ничто не поможет, ибо глупец, как правило, самонадеян, и это, даже если бы он мог поумнеть при усиленной работе, делает для него невозможным выход из замкнутого круга. Скажут мерзавцу: «Нехорошо быть такой сволочью, подумай, исправься», — напрасные речи: мы не понимаем, что большинство подлецов именно сознательно подличают — они знают это за собой и не хотят быть иными, если только в силах эту подловатость пристойно замаскировать. «Можно ли палке  п р о с т и т ь, что она — палка?» — говаривал Тадеуш Шимберский, и он был прав.

Когда-то я был fighting man’ом — человеком воинственным par excellence[1]В высшей степени (фр.). : у меня были идеи, и я хотел за них бороться — но было негде и не с кем. Я отнюдь не изменил своим идеям (Чистая Форма в живописи и в театре, реформа художественной критики), но пришел к убеждению, что они, во всяком случае сегодня, несвоевременны, и может быть, их время вообще уже прошло. Я утверждал еще до войны и выразил это в четвертой части книги «Новые формы в живописи...»: искусство гибнет — это происходит на наших глазах, а потому не имеет значения, будет ли существовать и какова будет художественная критика в моем смысле, то есть формальная. Другое дело если речь идет о литературе не как об искусстве — тут еще есть что сказать, и, возможно, я на эту тему еще выскажусь. В настоящее время я — относительно умиротворенный индивид средних лет, который ни о каких великих подвигах уже не мечтает и хочет лишь как-нибудь дотянуть до конца этой жизни, о которой — по крайней мере до сих пор — я не жалею, несмотря на все поражения и неудачи. Будь что будет. Я только должен подчеркнуть, что данное «сочиненьице» имеет характер в высшей степени личный, а стало быть, в некотором роде посмертный. Это не мания величия и не стремление привлечь к своей персоне (до сих пор никому не нужной) внимание людей, занятых чем-то другим, гораздо более приятным. Но когда пишешь о том, что сам лично пережил, обойти самого себя невозможно. Во всяком случае, здесь будет доступно изложена часть правды обо мне, причем правды, непосредственно полезной для самых широких слоев.

Что все это в сравнении с чудовищными сплетнями, которые обо мне кружат... В этом смысле в нашем обществе, и так исключительно сплетническом и любящем развлечься клеветой, я, похоже, отмечен особой наградой. Несмотря на полное отсутствие мании величия, что я со всей искренностью подчеркиваю, у меня складывается впечатление, что не всякий более или менее известный у нас человек может похвастать такой коллекцией нелепостей и лживых слухов, которые обо мне распускали и распускают. Не буду здесь вдаваться в причины этого явления, но, как я полагаю, известную роль в формировании общей неприязни ко мне сыграло то, что люди без соответствующей квалификации с трудом меня понимают, а во-вторых — то, что я не слишком обращал внимание на мнение общества, из-за чего поступки, которые у других остались бы незамеченными (скажем, целых три рюмки водки, выпитые в каком-нибудь баре), в моем случае вызывали возмущение, несоразмерное их значимости и весьма для меня вредоносное. Но все это неважно.

Итак: сегодня (6 II 1930 г.) я начинаю писать эту книгу в состоянии «К», то есть — курения. Завтра, как всегда, бросаю курить — полагаю, на этот раз окончательно или на очень долгий срок; главу о никотине буду писать по мере отвыкания от сигарет, причем не исключено, что посреди писания я снова закурю, в чем «не замедлю признаться» возможным читателям. Сколько уж раз такое случалось! С никотином я сражаюсь вот уже двадцать восемь лет и, несмотря на частые периоды воздержания (до нескольких недель), так и не смог окончательно его одолеть. Отступление возможно и теперь, невзирая на то, что начата данная работа. Однако близок час, когда полный отказ от табака станет необходимостью, если только не отречься от всяких высших требований к самому себе. Подробней об этом — позднее. Думаю, что написанное в состоянии «НК₁»[2]Цифры возле «НК» означают количество дней. Ту же маркировку я использую на своих рисунках. (Прим. авт.) , сиречь некурения, будет довольно убедительно, поскольку, изнывая от тяги к любимому и ненавистному наркотику самого низшего, пожалуй, разряда (проклятье индейцам и тем, кто эту гадость к нам занес), я сумею лучше проанализировать соблазны, подстерегающие закоренелого курильщика, и найду способ устоять перед ними благодаря воспоминаниям об отвратительном самочувствии (часто маскируемом перед собой и другими) при возвращении к этому свинскому, бесплодному, отупляющему яду. Как раз недавно я не курил четыре дня (а как известно, второй день хуже всего, на третий начинается улучшение) — и вот те на: «трах!» — закурил опять (механизм этого факта проанализирую позднее), «бух!» — все сначала. Конечно, я не выдержал и нынче утром закурил — просто чтобы посмотреть, как оно там все выглядит в состоянии «К». Не то чтоб я «прямо уж» не мог выдержать, а только так: еще раз взглянуть на мир с «той стороны» (упадка, отупения, апатии и т. п.), но уж потом определенно — «шлюс». Так объясняешь себе эти дела. Нет — хуже всего слабость. Durchhalten![3]Продержаться, выстоять (нем.). — а как, об этом я напишу в главке о никотине. Я закурил — прискорбный факт (собственно, кому какое дело, но ведь речь-то — о тысячах, о миллионах других — угоревших, обалдевших, раскисших) — и продолжаю писать это предисловие в состоянии полного помрачения. А ведь хотел углубиться в свой новый философский труд (весьма рискованная затея; еще не знаю, что из нее выйдет), но это оказалось абсолютно невозможным: тупость, отсутствие того, что д-р мат. Стефан Гласс называет «igriwost’ uma», невозможность хоть как-нибудь сосредоточиться. Это лишь часть моих признаний — все будет в «деталях» описано позднее. За предисловие я взялся от отчаяния, будучи не в силах из-за отравления никотином заняться чем-нибудь получше, желая наконец начать это «сочиненьице» и тем самым оправдать перед собой собственное существование. Но разве у всякого «творчества» — не те же истоки?

Возвращаясь к общественному мнению: я был и остаюсь заядлым курильщиком, который вот уже двадцать восемь лет героически борется с ужасающей привычкой. До известной степени и в  о п р е д е л е н н ы е  п е р и о д ы  меня можно счесть горьким пьяницей, если таковым (различны стандарты — образцы) признать того, кто напивается в среднем раз в неделю, а потом не пьет месяц, а то и больше, того, с кем лишь однажды в жизни случился пятидневный запой (по случаю театральной премьеры — обстоятельство весьма смягчающее), а сверх того — не более десятка трехдневок, того, кто сроду не хлестал водяру поутру за бритьем. Но никогда в жизни я не был кокаинистом — это я отрицаю категорически, несмотря на то, что для многих извращенных кретинов и это мое заявление может послужить доводом именно «за», а не «против»[4]Не так давно, уже вчерне написав эту работу, я прочел в какой-то статье — автора не помню, — которая касалась книг госпожи Жураковской — собственно, всей статьи я не знаю, но кто-то показал мне такую фразу (цитирую по памяти) — что-то вроде: „ни тем более кокаиновое изнурение Виткевича, чьи творческие взлеты — отнюдь не взлеты“. Прежде всего, где точная дефиниция понятия „взлет“ (в литературе)? А во-вторых, либо автор статьи глупец и не ведает, что творит, либо злонамеренно подличает, кропая подобный бред на основании сплетен. Во всяком случае, я удивлен, что редакция „Литературных ведомостей“ терпит на своих так называемых „полосах“ такого рода неэтичные литературные выходки. Обвинить кого-либо в литературной критике в злостном кокаинизме (а как иначе понять это самое „изнурение“) — значит, попросту оклеветать. Можно обвинить в истощении творческих сил, но это требует доказательств, притом не на основании дурацких сплетен. (Прим. авт.) .

Если на протяжении десяти лет меня можно было бы назвать «воскресным пьяницей» («Wochensäufer»[5]Еженедельный пьяница (нем.). ), то для периода в три года я предложил бы название «Quartalkokainist»[6]Ежеквартальный кокаинист (нем.). , да и то с большой натяжкой. Дважды в жизни я принял кокаин на трезвую голову, но тут же постарался эту гадость запить. Прочие случаи приема этого зелья (а я их никогда не скрывал, подписывая рисунки, сделанные в этом состоянии, соответствующей маркой «Co») всегда сочетались с крупными попойками «à la manière Russe»[7]В русском стиле (фр.). . Я никогда не был ни морфинистом, поскольку у меня идиосинкразия на это снадобье (раз в жизни я получил минимальный укол и чуть не помер), ни эфироманом, из-за какого-то недоверия к эфиру, хотя пару раз я его пробовал: с водкой и вдыхая пары. Рисунки действительно были довольно интересны, при вдыхании возникало чувство, что мир и тело исчезают, а потом — ощущение «метафизического одиночества в пустыне пространства», забавно, но это меня как-то никогда не впечатляло. Иного мнения держится д-р Дезидерий Прокопович — он напишет для сего «трактатика» раздел об эфире. А оккультист и многолетний отъявленный морфинист Богдан Филиповский займется своим любимым зельем, при мысли о котором меня просто мороз по коже продирает — такую жуть я вынес в Петербурге, когда часа четыре боролся со смертью в тошноте и замирании сердца.

Словом, я решительно отвергаю упреки в патологическом пристрастии к вышеназванным препаратам, в то же время признаваясь в спорадическом употреблении пейотля и мескалина, первого — производства д-ра Руйе, а второго — изготовленного прекрасной фирмой «Мерк». Помимо этого, заодно, я отрицаю: что будто бы привержен мужеложеству, к коему питаю глубочайшее отвращение; что будто бы нахожусь в половом сожительстве со своей сиамской кошкой Шизей (она же Шизофрения, Изотта и Сабина — я нежно ее люблю, но не более того) и якобы котята (кстати, беспородные), которых она принесла, похожи на меня; что у меня свой портретный лоток на Познанской ярмарке, где я фабрикую портреты-десятиминутки по два злотых за штуку (чего только эти мерзавцы не выдумают!); что я бахвал и бросаюсь на каждую юбку; что я увожу мужей у жен, взбираюсь во фраке (у меня отродясь не было фрака) на гору Гевонт, кропаю сценические пьесы шутки ради, шарлатанствую, блефую и не умею рисовать. Все это сплетни, пущенные какими-то гнусными бабами, кретинами и идиотами, а более всего — подлецами, мечтающими мне навредить. Я отвергаю как все эти — известные мне — сплетни, так и — заранее — все те, что еще будут распущены обо мне в Закопане и на его выселках. Шлюс.

Еще одно: кто-нибудь может вообразить, будто я пишу эту книгу ради саморекламы. Так нет же: здесь будут описаны вещи, которые вовсе не делают мне чести, а главная цель книги — уберечь последующие поколения от двух ужасающих «оглупьянсов» (stupéfiants[8]Дурманящих средств (фр.). ) — табака и алкоголя, тем более страшных, что они дозволены, а опасность их недостаточно осознана. «Белыми» наркотиками высшей пробы увлечена сегодня элита человечества, да они не так и опасны — это удел аристократии наркотизма. Опаснее же всего — серые, обыденные, демократические яды, которые всякий может безнаказанно себе позволить.

Мой метод — чисто психологический. Я хочу привлечь внимание к психическим последствиям действия этих ядов, к последствиям, которые любой, даже тот, кто едва начал, может в миниатюре наблюдать на себе задолго до того, как порок полностью им овладеет. Я не намерен бить перед вами яйца (куриные) и бросать их в спирт, дабы вы убедились, что белок сворачивается под влиянием «прозрачной жидкости» (подобно тому, как на моей памяти это проделывал покойный кн. Гедройч); не буду вам демонстрировать диапозитивы — ни прокопченные легкие и вздувшиеся сердца курильщиков, ни переродившуюся печень пьяницы, ни атрофированный, с кулачок величиной, желудок кокаиниста: «не стану вам играть печальной песни, о тени, дам я Вам триумф жестокий и чудесный...» и т. д., — я хочу показать вам те мелкие психические сдвиги, которые в своем окончательном развитии являют картину личности совершенно иной, нежели в исходной точке, личности духовно деформированной, лишенной всякого так называемого «гейста» (польское слово «дух» не передает того, что немецкое «Geist»[9]Дух, душа (нем.). и французское «esprit»[10]Дух, разум (фр.). — вздрыг, искрник, вспых, мчун, возгон и т. п.), творческой силы и того разбега в Неведомое, для которого необходимы отвага и игривость ума, систематически убиваемые отвратительным пороком. Меня от пагубного воздействия никотина, от которого я до сих пор не сумел полностью освободиться, спасло то, что я часто, и иногда довольно надолго (несколько недель), бросал курить, так что в сумме по трети года, а то и по полгода фактически не курил. Разумеется, такое воздержание par intermittence[11]С перерывами (фр.). не могло быть столь же полезно, как длительный полный отказ, — но и оно дало свои плоды. Те же, кто курит постоянно, а в 90% случаев им приходится курить все больше, систематически совершают духовное самоубийство в рассрочку, невзначай, сами о том не подозревая, лишают всякое переживание красок и блеска и уничтожают самое ценное: интеллект — платя за удовольствие почти что нулевое. В самом деле, испытывает ли завзятый курильщик вообще хоть какое-нибудь удовольствие? Только негативное — он утоляет гнусную, противоестественную потребность. И похоже, так со всеми наркотиками, если данный субъект доведет себя до достаточно высокой степени подчинения пороку.

Если шестнадцатилетнему юноше показать разросшуюся и переродившуюся печень сорокалетнего алкоголика, бросит ли он пить от такого зрелища? Нет — слишком далеки от него эти сорок лет, они — нечто невообразимое — знаю по собственному опыту. Да впрочем, всякий скажет: «Э — какая разница, буду я жить на пару лет больше или меньше, это «ganz Wurst und Pomade»[12]«Настоящая колбаса с помадой», т. е. полная чепуха (нем.). — всего дороже данная минута». А потом, когда приблизятся те самые, последние, пять годочков, от которых сей несчастный так легкомысленно отрекся и которые действительно могут быть у него отняты, тут уж он на голову встанет, только бы продлить свое житьишко, хотя его в большинстве случаев и  п р о д л е в а т ь - т о  у ж е  н е  с т о и т. Вот и живет этакий субчик, по существу после собственной смерти — одуревший, внутренне — а часто и внешне — обветшалый, не годный к серьезной работе, вконец уипохондренный, только и делая, что щупая пульс каждые пять минут да глотая тонны лекарств, которым уже не под силу возродить деградировавшие клетки. Надо показать немедленные психические последствия, чье постепенное прогрессирование («schleichender Vorgang»[13]Ползучий процесс (нем.). — брр! Страх!) не всякий заметит, особенно тот, кто употребляет наркотик постоянно и без перерывов. Высшие наркотики дают бешеные реакции — сразу виден их вред. Нередко именно желание преодолеть эти реакции, а не жажда положительных результатов — причина того, что люди погрязают в пороке. Никотин же не дает выраженной «глятвы» («Katzenjammer»[14]Похмелье (нем.); дословно: кошачий визг.), и тем он опасней для большинства. Безоговорочно отдаться кокаину или морфию, как правило, могут лишь те, кто к этому уже как бы предрасположен, дегенераты, которые и без того немногого стоят. Табак же коптит, а алкоголь постепенно сжигает порою лучшие мозги. Есть такие, кто говорит: «Я курю и пью, и мне это ни капли не вредит, я превосходно себя чувствую», — разумеется, до поры до времени. Множество мелких психофизических недомоганий постепенно накапливается, чтобы потом вдруг вспыхнуть совершенно конкретной психической или физической болезнью. Но подумай, о несчастный, как замечательно ты бы себя чувствовал, если б этого вовсе не было, коль скоро твой организм так силен, что даже при постоянном отравлении может еще сносно функционировать. Каким бы ты был, если б этого не делал, тебе не узнать никогда. Этот ущерб невозможно измерить и оценить. Кое-что о нем известно тем, кто бросал и начинал опять. Дорого бы я дал за то, чтоб вернуть двадцать восемь лет, потраченных, хоть и с перерывами, на курение. Сегодня, когда это вредит мне стократ больше, чем тогда, в восемнадцать лет, мне и бросить гнусный порок стократ труднее, чем в «добрые старые времена». А что же в таком случае делается с настоящими алкоголиками и кокаинистами, к каковым я себя причислить не могу, невзирая на великое желание моих врагов, — страшно подумать.

Итак, приступим: завтра бал, напьюсь в последний раз, а послезавтра — баста. Разделаться с никотином гораздо легче на фоне легкой послеалкогольной «глятвочки» — хоть чуток с похмелья.