Онлайн чтение книги Наркотики. Единственный выход
Кокаин

Одна из мерзейших гадостей среди так называемых «белых безумий»[47]Выражение не мое. (Прим. авт.) , то есть наркотиков «высшего ряда», это, пожалуй, кокаин. Я не буду описывать здесь приятные стороны действия этого яда — описание таковых читатель, увы, обнаружит в моем романе «Прощание с осенью», удостоенном по этому поводу критики в самих «Фармацевтических ведомостях», чем не всякий автор, к тому же «молодой», может похвастать. Только пусть никто не подумает, что я пренебрежительно отношусь к данной области знания — я и сам в детстве, увлекаясь химией, мечтал о карьере аптекаря, и до сих пор во мне живет тайная симпатия к представителям этой профессии. Тем не менее тут есть некая доля «опять-таки» не вполне аналитически понятного юмора. Судите сами: в опубликованной вышеупомянутым органом статье «Растения-пророки и новый растительный наркотик пейотль»[48]Отдельный оттиск. Варшава. Издание магистра фарм. Фр. Ирода, редактора «Фармацевтических ведомостей», 1928. (Прим. авт.) профессор фармакогнозии Виленского университета д-р Мушинский произносит следующее: «Вместо того чтоб описывать своими словами действие кокаина, позволю себе процитировать фрагмент одного из новейших польских романов Станислава Виткевича (почему без Игнация? Должен, кстати, добавить, что ни на каком ином языке, кроме как на польском, я романов не писал) под названием «Прощание с осенью» — 1927. Я не литературный критик (слава Богу!) и не могу судить о достоинствах этого произведения, однако если речь идет (с какой стати?) о моих личных впечатлениях, я назвал бы роман препохабным. Я не стал бы и упоминать о нем, дабы не возбуждать нездоровое любопытство, если б не то обстоятельство, что это единственный известный мне польский роман, в котором с необычайной точностью отображены впечатления кокаиномана. Вот содержание одной из глав: Атаназий Базакбал, участвуя в кокаиновой оргии, предваряемой оргией алкогольной, у своего друга гр. Логойского, переживает следующее...» Далее — точная, в тридцать четыре строки, цитата из моего романа. (Скобки в цитате из проф. Мушинского — мои.) Почему проф. Мушинский не цитирует какой-нибудь «заграничный» роман, хотя бы и в собственном переводе, — не знаю. Как бы там ни было, он даже решается пробудить в читателе «нездоровое любопытство», лишь бы процитировать мое описание того, как видит мир начинающий кокаинист. Пожалуй, добротность описания этим гарантирована. Я не фармаколог и не физиолог, но согласен с мнением проф. Мушинского — описано  н е п л о х о. Если уж Мушинский не стеснил себя никакими соображениями, адресовав читателей к моему роману, то и я могу не смущаться, тем более что в романе после описания «искусственного рая» следует точный перечень пагубных последствий пребывания в оном раю; об этом абзаце проф. Мушинский запамятовал, а ведь он мог бы многих отпугнуть от попыток проникнуть в призрачные сезамы «белого безумия». Прошу простить, что я так долго копаюсь в этой материи, — сам не знаю почему, однако факт критики проф. Мушинским моего романа (увы, критики было неимоверно мало) для меня — п р и ч и н а  п р я м о - т а к и  д и к о г о  наслаждения.

Итак, я должен еще добавить, что первые впечатления от кокаина обманчивы и в дальнейшем он не исполняет данных им обещаний. Возможно, как утверждают иные, его длительное употребление (которое в 95% случаев кончается гадкими, мучительными видениями, полным распадом, безумием и самоубийством) дает нечто иное. Однако, исходя из последствий злостного кокаинизма, которые я наблюдал на нескольких своих знакомых, я бы никому не советовал пробовать эту гадость. Принять на пробу может человек, имеющий исключительно высокую сопротивляемость порокам (к таким, вопреки расхожему мнению, я должен отнести самого себя), притом человек, которому это может что-то дать в ином измерении, например, художественном. Но пробовать опасное вещество забавы ради, по-моему, — большое легкомыслие, а людей, которые дают его тем, кто не годится для такой пробы и, я бы сказал, «не достоин» ее, я считаю безумцами. Увы, человек закокаиненный (как, впрочем, каждый хроник — вспомним эти гнусные «насилования» насчет «еще рюмочки» и это навязчивое потчевание «сигаретками») склонен «поднимать» всех на уровень своего «paradise artificiel»[49]«Искусственного рая» (фр.). . И поступать так может тот, кто в трезвом состоянии при самой мысли об этом содрогнулся бы от отвращения и негодования. А происходит так потому, что: 1. определенные минуты кокаинового опьянения действительно очень приятны, и без всякого демонического стремления кому-либо повредить может появиться желание оказать ему эту сомнительную «добрую услугу», 2. кокаин парализует все тормозящие центры, часто побуждая к поступкам, именуемым «неприличными» (каковой термин проф. Мушинский употребляет в значении «непривычный»). Натурально, это не доказывает, будто я был под кокаином изнасилован каким-то графом, — я не только графом, но и вообще — повторяю: вообще никогда и никем изнасилован не был, поскольку вопреки сплетням питаю к мужеложеству непреодолимое отвращение. Но по странной интуиции я описал в романе сцену, когда субъект, в нормальном состоянии ничего гомосексуального в себе не имеющий, дает себя совратить человеку с врожденной патологией. Как говорил мне потом один знакомый, читавший монографию Мейера о кокаине, там приводятся реальные случаи этого рода, о которых я никогда не слышал.

Опасность кокаина состоит не столько в удовольствиях, которые он доставляет, сколько в непропорционально более выраженной тягостной реакции после его приема. Я утверждаю, что люди, ставшие отпетыми кокаинщиками, даже и не пытаются, принимая мерзкую отраву, вновь «удостоиться» экстаза, впрочем, уже и недостижимого в первоначальной форме, а лишь стремятся любой ценой устранить гнетущую «глятву». Кокаин способен вызывать депрессию столь всеобъемлющую, что никоим образом невозможно объяснить себе ее исток и тем ее обезвредить. При алкогольной «глятве» это еще до некоторой степени возможно. Можно отличить реальные неприятности, которые значительно возрастают, от общего фона отчаяния и пессимизма — побочного результата злоупотребления наркотиком. С кокаином это различение не проходит: ты в самом центре мерзости мира и существования вообще. Ничто не убедит злосчастного «глятвюка» в том, что, в конце-то концов, жизнь лишь в исключительных случаях есть сплошная череда мучений. Мельчайшие препятствия вырастают до размера непреодолимых завалов неудач, мелкие неприятности становятся сущими бедами, а тень настоящего, обезображенного и искаженного, падает на все прошлое, превращая его в серию чудовищных ошибок и бессмысленных страданий, сама же мысль о будущем при таком освещении, а точнее затемнении, становится пыткой не-вы-но-си-мой. Состояние — отчетливо самоубийственное. Обесцениваются вещи, которые до сих пор составляли единственный смысл жизни, вызывают омерзение и благороднейшие занятия, и развлечения, гангреной поражена самая сердцевина сути человеческой — вот обычный комплекс впечатлений, составляющих кокаиновую «глятву». Если во время действия яда, вследствие ослабления отрицательных восприятий, все кажется легко достижимым, а любое мельчайшее впечатление (от сучка в стене до произведения искусства) напоено каким-то немыслимым совершенством, которое в нормальном состоянии присуще лишь исключительно удачным художественным и жизненным комбинациям, то потом наступает (причем часто после приема новых доз яда, в течение того же цикла интоксикации) внезапная метаморфоза: все положительные ценности оборачиваются отрицательными, только в неслыханно, гигантски преувеличенной пропорции. Это наваждение ужасающей силы, и нет речи о том, чтоб объяснить его себе как нечто мимолетное — вследствие атаки буквально на все сферы психики, на все чувства и интересы возникает настоящее мировоззрение с такой логикой структуры, что борьба с ним кажется чем-то сверхчеловеческим, а учитывая прямо-таки метафизическую последовательность этой храмины мерзости — чем-то противоречащим логике. Либо землю грызть, либо втянуть новую порцию яда — два единственно возможных выхода. Можно их избежать, приняв колоссальную порцию брома или чего-нибудь подобного и очнувшись в состоянии, далеком от душевного равновесия и радости жизни, но, во всяком случае, — в сносном; в состоянии серой обыденности — вроде атмосферы в приемной какого-нибудь учреждения или в зале ожидания на железнодорожной станции: по крайней мере, хоть чего-то ждешь, а это уже немало. Кокаиновая «глятва» исключает даже ожидание: ее главный мотив — стремление как можно скорей покончить с этим чудовищным нонсенсом, жизнью.

Если теперь мы вообразим такое состояние, усиленное до крайней степени, предположим, после того, как ты несколько месяцев водил компанию с «белой колдуньей», то на основе опыта однократных отравлений можно приблизительно представить себе, что же происходит в душе закоренелого кокаиниста, желающего освободиться от низменной привычки. Сверх этого я не в силах вообразить ничего, поскольку, как уже упоминал, только дважды пошел на эксперимент «двухдневки» и никогда бы себе этого больше не позволил, как, впрочем, и однократного употребления «снега», хотя и должен констатировать, что в рисунках, сделанных под влиянием кокаина в малых, прямо-таки детских, с точки зрения завзятого наркомана, дозах — притом всегда в сочетании с относительно большими дозами алкоголя, — я осуществил кой-какие вещи, которых бы в обычном состоянии не достиг. Однако если учесть крайнее умственное опустошение, вызываемое маниакальным кокаинизмом, все это гроша ломаного не стоит. Разве что кто-то сочтет, что специфический характер штриха в рисунке или определенная, иначе недостижимая деформация человеческого лица, или цветовая гармония, или композиция целого для него — действительно самое важное, без чего жизнь и в самом деле ни черта не стоит. Но я думаю, даже среди художников все меньше индивидов, которые бы так рассуждали. Даже я, тот, кто был в каком-то смысле идеально к этому предрасположен, преодолел мировоззрение «артистического самозабвения в жизни», и это должно предостеречь молодых людей, которых может ввести в искушение подобное «оправдание» «белых безумий». Лучше недодать какое-то количество определенным образом деформированной мазни, чем потерять то, что в современном человеке еще осталось наиболее существенного, — то есть правильно функционирующий интеллект. А в этом смысле кокаин — еще большая иллюзия, чем алкоголь. Он не создает не только новых качеств, но даже сколько-нибудь ценных новых сочетаний элементов, уже известных. Напротив — имитируя откровение, он демонстрирует наивно-восторженному «смельчаку» вещи, давно созданные и даже похороненные, только освеженные, загримированные, принаряженные в комбинированные старые лохмотья и тряпки, которые прикинулись новым платьем, сшитым специально для этих откровений. Ибо даже новых одежд не в силах создать адская «fée blanche»[50]«Белая фея» (фр.). . Уничтожая всякий контроль, не давая никаких действительно новых метафизических состояний и подходов, она лишь заставляет одурманенного восхищаться глупейшей, зауряднейшей реальностью, как небывалым чудом. Я отнюдь не отказываю в ценности единственной нашей действительности — действительности мира, живых созданий, предметов и нас самих. Речь идет о выборе — есть ведь какие-то критерии оценки в нормальном состоянии. Кокаин лишает способности рассуждать, понимать различия, снижает адекватность оценок: он уничтожает все критерии. Мы остаемся безоружными и наивными, как кретины (не как дети), и часами любуемся каким-нибудь пятнышком на скатерти, как высочайшей в мире красотой, чтобы потом быть брошенными на произвол ужаснейших сомнений в самой сути Бытия, во всей этой прекрасной и возвышенной жизни. И только издалека мы в бессильной ярости слышим инфернальное хихиканье «белой колдуньи», издевательски манящей к дальнейшим оргиям в своей адской компании. Не поддаться — пусть даже ценой изрядного отравления бромом или иной спасительной дрянью в этом роде, не поддаться и забыть навсегда, а главное — устоять перед искушением в тот, самый первый раз. Слишком дорого можно за него заплатить.