Онлайн чтение книги Ночь у Насмешливой Вдовы Night at the Mocking Window
Глава 16

Стелла, которая сидела закрыв лицо руками, медленно подняла голову. Хотя слезы еще не высохли у нее на щеках, лицо ее больше не казалось осунувшимся и изможденным — просто красивым и нежным. Пропала уклончивая, насмешливая полуулыбка; из глаз ушло прежнее холодное выражение. Подобно тому как с Памелы после беседы с Г.М. мигом слетела напускная взрослость, так и ее мать прекратила изображать из себя искушенное, возвышенное существо и превратилась в обыкновенную женщину.

— Как вы догадались? — начала было Стелла, но тут же умолкла и испуганно оглянулась наверх.

— Я тоже слежу за той дверью, — заверил ее Г.М. — Ваша дочь плотно закрыла ее после того, как вы взбунтовались против доктора Шмидта и выставили его. Пэм ничего не услышит, если мы будем говорить тихо.

— Но как вы догадались…

— Навел справки через Скотленд-Ярд. — Г.М. жестом остановил ее. — Не волнуйтесь, мадам. Никто из ваших соседей ничего не знает. И никогда не узнает… Видите ли, — продолжал он ласково, почти таким же тоном, каким беседовал с Пэм, — я все удивлялся, почему вы ни с кем не поддерживаете переписку и лишь раз в квартал получаете письмо от ваших лондонских поверенных. Поскольку мои мозги устроены не так, как у нормальных людей, я сразу понял: кто-то ежеквартально высылает вам чек, однако вы с отправителем не видитесь.

— Родственники Дарвина — это мой муж — меня недолюбливают. — Стелла опустила глаза. — И я их не виню! Они правы! Но… Видите ли… — Она понурила плечи. — Мой муж находится на лечении в… скажем, в клинике ВВС. Но он не сумасшедший! — страстно зашептала Стелла, и глаза ее светились искренностью. — У него — как это называется? — психоз; врачи считают, что сумеют его вылечить. Военные врачи кажутся такими… такими…

— Военные психиатры свое дело знают. От «А» до «Я». Не так, как ваш друг Шмидт, который водил за нос не только вас.

— Совершенно верно! Именно из-за тех, других, я так поверила ему. Когда он сказал…

Кровь бросилась в голову сэру Генри Мерривейлу, ноздри у него затрепетали. Однако он сдержался.

— Шмидт сказал, что болезнь вашего мужа передается по наследству и может проявиться у Пэм?

— Да! Вот почему…

— Так имейте в виду, данная болезнь по наследству не передается. Он вам просто солгал.

Губы у Стеллы снова задрожали, теперь от облегчения. Не без усилия нагнувшись, Г.М. поднял с пола книгу «Последние опыты в криминологии» и поставил на полку.

— Скажите, — продолжал он, — не предсказывал ли старый Калиостро…

— Кто?

— Ваш шарлатан. Так вот не предсказывал он, что Памела может писать анонимные письма, еще до того, как они начали приходить?

— Да, он наговорил мне много чего ужасного. И дал эту книгу, чтобы я прочитала историю болезни Мари де Морель. Вы знаете, что она сделала, сэр Генри? Она не только писала письма. Малышка Морель утверждала, будто какой-то мужчина, предположительно лейтенант де ла Ронсьер, влез к ней в спальню через окно, чтобы…

— Тише! — предостерег Г.М., садясь рядом со Стеллой. — Разве вы сами не понимаете, что вашу дочь оболгали? Ну, признайтесь!

— Да!

— И все-таки Шмидт, — задумчиво заметил Г.М., — заранее предсказывал появление писем.

Казалось, Стелла Лейси нарочно растравляет себя, готовясь к еще более тяжкому признанию.

— Видите ли, — сказала она, — сама я понятия не имела о том, что Пэм пишет с ошибками. — Кровь прилила к ее лицу. — Я ужасно невежественна… Я… никогда не ходила в школу.

Г.М. покосился на женщину, но воздержался от комментариев.

— Мари де Морель… — загудел он. — Вот почему, когда Элли Харрис вручила вам первое анонимное письмо, вы все повторяли: «Только не та книга! Только не книга!» Вы были напуганы до смерти и опрометью выбежали из здания почты.

— Полагаю, Скотленд-Ярду обо всем известно. Да, это правда. Я была так несчастна… несчастна! Но разумеется, я не могла никому ничего рассказать.

— А теперь, куколка… то есть мадам, — продолжал Г.М., — оглянитесь вокруг и посмотрите на картины, статуэтки и книги. Ирвинга мы исключим, он хороший малый. Что вы на самом деле обо всем этом думаете?

Стелла отбросила со лба пряди пепельно-русых волос.

— По-моему, это просто ужас что такое!

— Тихо! — предостерег ее Г.М., оглянувшись на закрытую дверь наверху. — Тогда зачем вы завалили ими дом?

— Я ведь так невежественна! А… все мои лондонские друзья считают такие вещи шикарными и изящными. Они есть у всех лучших людей.

Г.М. закрыл глаза, как будто медленно считал про себя до десяти. Потом повторил свой безотказный прием, и пробка вошла в бутылку.

— Шикарными, — с бесстрастным видом произнес он. — Изящными. — Потом, сделав над собой некоторое усилие, добавил: — У лучших людей.

— Ах, сэр Генри, пожалуйста, не надо! Я чуть с ума не сошла, когда думала, что Пэм… А Пэм такая хрупкая…

— Ничего подобного! — резко возразил Г.М. — Вот еще одна чушь, которую вам надо поскорее выбросить из головы. Она будет играть в хоккей и пачкаться в грязи; она будет кататься на роликах и на коньках; у нее будет детство. Я вас отшлепаю, если вы сейчас же не пообещаете, что вернете своей дочери детство!

— Обещаю! Обещаю!

— Теперь, — продолжал Г.М., — объясните, пожалуйста, кого вы считаете «лучшими людьми».

— Разумеется! Родителей Дарвина, например…

— Минутку. Откуда вам знать, что лучшие люди сейчас не стоят у вас на пороге? Разве вы не разделяете вкусы и суждения Гордона Уэста, Рейфа Данверса, полковника Бейли или викария… нет, чтоб мне лопнуть, только не его! Вы понимаете, о чем я? В общем, разве вам не ближе их вкусы и суждения, чем вкусы и суждения тех дураков, которые давали вам советы?

Стелла вся сжалась в комок.

— Прошу вас, не упоминайте Гордона Уэста.

— Вот как? — удивился Г.М. — Разве он вам не нравится?

— Нет, нравится. Возможно, даже слишком. — Стелла помолчала. — Вот почему, узнав, что бедняжка Пэм ни при чем, я могу сказать вам: их могла написать только женщина.

— Как так?

— Потому что только женщина догадалась бы. Я достаточно хорошо все скрывала.

— Значит, вы получили не одно письмо, а больше? И во всех них речь шла об Уэсте?

Словно темная, мрачная тень накрыла комнату, и вместе с ней невнятную обнаженную фигуру с красным глазом и цилиндр с ухом и крылом.

— Да, — ответила Стелла, понизив голос. — Но я солгала. Не хотела доставлять никому удовольствия расспрашивать меня… Вот что хуже всего, — продолжала она в порыве самоуничижения. — У меня здесь с самого начала какая-то сомнительная репутация. Мужчинам я нравлюсь, а женщины либо с трудом терпят, либо откровенно не выносят меня. Может быть, им не нравится мой статус вдовы. Ответьте мне, прошу вас…

Стелла страстно возвысила голос, и Г.М. пришлось приложить палец к губам.

— Когда это я, скажите, пожалуйста, делилась своими трудностями с мужчинами? Только сейчас я доверилась вам. Никто ничего не знает. Я флиртовала — да. И потому кое-кто считает меня… Мессалиной. И при этом говорят, что мне недостает темперамента, чтобы быть интересной. Но я не то и не другое! Я обычная женщина; у меня есть чувства, и меня одолевают такие же искушения, как и всех остальных.

— Ш-ш! Прошу вас, тише!

— После первого июля, когда начали приходить письма… я вела себя неважно. Когда мне плохо, я… хочу, чтобы и другие тоже страдали, и… нарочно говорю ужасные вещи. В половине случаев гадости выскакивают у меня изо рта прежде, чем я успеваю подумать. Можно кое-что вам сказать, сэр Генри?

— Разумеется.

— Если Марион Тайлер меня ненавидит, я ее не виню. И Джоан Бейли тоже. Джоан невзлюбила меня с самого начала. Но как бы мне хотелось быть такой, как Джоан! Здоровой, веселой девушкой, которая ни о чем не задумывается, кроме… любви, и ничего не боится.

Г.М. покачал головой:

— Ах, дорогая моя! Она совсем не такая, какой вы ее считаете. Вчера ночью кое-что случилось: девчушка так напугалась, что почти лишилась дара речи от страха. Но не призналась в том, что ей страшно, а терпела, стиснув зубы, потому что такого поведения от нее ждали.

— Разве не все мы такие? — прошептала Стелла, снова вспомнив о себе. — Что касается Джоан и Гор… нет, ничего! В глубине души я не верила, что анонимные письма сочиняла Пэм. Где бы она раздобыла пишущую машинку? И насколько мне известно, она даже не умеет печатать!

— Ага! Понемногу возвращаются доводы разума.

— Но я так верила доктору Шмидту — благодаря уважению к врачам из больницы ВВС. Когда он сказал, что письма писала Пэм и что в последней строчке «Шансонетки» явно прослеживаются признаки психоза — «ведь зовусь я гильотиной!» — да и вы тоже ничего вначале не сказали…

— Психоз, чтоб мне лопнуть! — Г.М. собирался использовать более крепкое выражение, но передумал. — Взгляните на меня!

Стелла подняла на него глаза.

— Разве вам незнакомы подобные шуточные стихи? Так называемый «обманчивый» стиль в прошлом был очень популярен. Он характерен тем, что стихотворение начинается воркованием и телячьими нежностями — цветочки, лепесточки, сладкие грезы, — но в конце автор посылает предмет своих воздыханий к черту!

— Ну конечно, я знаю… То есть…

— «Обманчивые» стихи нравились всем, потому что были складно сложены, но главное — благодаря последним едким строкам! Молодые девушки обожали такие вирши. Все пытались сочинять стихи в «обманчивом» стиле, все подражали им, если могли. Вот и Пэм не стала исключением.

— Неужели это правда?!

— Ну конечно! Пэм заявила, что ей наплевать на любовное воркование, хотя один парнишка по имени Гарри Голдфиш не так уж плох, но ей не позволяли водиться с шайкой Томми Уайата, с детьми, которых называют бесенятами, и не разрешали петь в церковном хоре. — Лицо Г.М. исказила зловещая гримаса. — И тогда я рассказал ей о своем дядюшке, хаме и невеже по имени Джордж Байрон Мерривейл. Старый хрыч пытался заставить меня петь в хоре, но я поставил его на место.

— Ноя ведь так невежественна! — снова воскликнула Стелла. — Перед тем как мы с Дарвином поженились, я… пела в хоре.

Сэр Генри Мерривейл изумился.

— Вот оно что! — воскликнул он. — То-то мне казалось, что я уже видел вас прежде! Причем вы ассоциировались у меня с чем-то изящным и искрометным. Это ведь вы в 1924 году пели в «Красотках из Вераданы»?

— Но родители Дарвина…

— Послушайте, — внушительно перебил Стеллу Г.М., — знаете, какой талантливой должна быть девушка, чтобы ее взяли в ревю Чалмерса? — Не скрывая гордости, он добавил: — Кстати, моя жена выступала в том же самом обозрении в 1913 году.

— Ваша… жена?!

— Ну да. Конечно, — подтвердил Г.М., — Клемми намного моложе меня. Но она маленького роста, блондинка и следит за собой. И даже сейчас, когда она наряжается, от нее глаз нельзя отвести. Видите ли, Клемми…

— Клемми?

— Моя жена. Ее зовут Клементина, как в песенке «Моя дорогая Клементина». — Напыжившись, Г.М. провел по струнам воображаемого банджо. — Но сейчас мы с ней редко видимся, — угрюмо добавил он. — Клемми большую часть времени проводит на юге Франции.

— Извините! — В глазах Стеллы появилось сочувственное выражение. — Неудачный брак?

— Неудачный?! — воскликнул Г.М. — Чтоб мне провалиться, нет! В том-то и закавыка: наш брак слишком удачен!

— Но таких вещей, как слишком удачный брак, не существует! То есть… мне жаль, что не существует.

— Послушайте меня! — сурово перебил ее Г.М. — Вот что я вам скажу. Когда Клемми становится скучно на юге Франции, она шлет мне телеграмму, чтобы я ее встречал. Мы с ней идем в «Плющ», или «Кларидж», или в «Савой»… — в голосе Г.М. зазвучали нотки азарта, — и начинаем с четырех или пяти двойных виски. Понимаете, о чем я?

— О да! Мы с мужем… — Стелла смутилась.

— И где-то перед шестой порцией, когда нам обоим кажется, будто мы только что познакомились в «Жемчужине», где играл духовой оркестр, Клемми задумчиво смотрит на меня и говорит: «Генри, у меня появилась прекрасная мысль. Давай посадим всех надутых и важных полисменов на трубы Скотленд-Ярда! Причем средь бела дня и чтобы ни одна живая душа нас не заметила!» А я, полный виски и упрямства, отвечаю: «Неплохо, Клемми, совсем неплохо. Дай мне пять минут, и я продумаю, как нам лучше все проделать…» Но суть в том, — Г.М. наставительно поднял вверх палец, словно читая мораль, — что подобные вещи невозможно проделывать часто, понимаете? Приходится думать о своем положении в обществе.

Стелла бросила на него странный взгляд.

— Господи боже, — вскричала она, — уж не хотите ли вы сказать, что вас двое?!

— Не знаю, о чем вы, — возразил пораженный Г.М.

— Два сэра Генри Мерривейла, только один из них маленького роста и женского пола. Я… мне…

Стелла была очень взволнована. Старый греховодник вселил в нее столько надежд, так быстро изгнал черных демонов, как будто они были бумажными чертиками, что она неизбежно должна была дать выход обуревавшим ее чувствам.

— Знаете, когда вы только вошли сюда, я вас боялась, — призналась Стелла и, бросившись на шею великому человеку, разрыдалась у него на плече.

— Ох, бога ради! — простонал он и, оглядевшись с видом мученика, похлопал женщину по спине.

Хотя Г.М. сам просил Памелу выплакаться, он понимал, что с ее матерью дело все же зашло слишком далеко. Сейчас, когда руки Стеллы обвивали его шею, он находился в несколько двусмысленном положении.

Кое-кто тоже это понял. Ранее мы уже отмечали, что в Стоук-Друиде никто и никогда не запирал дверей. Увидев, что входная дверь у Стеллы Лейси приоткрыта, Гордон Уэст переступил порог гостиной и замер на месте.

— Мм… извините, — сказал он и, отвернувшись, быстро ушел.

— Да погодите же, черт бы вас побрал! — заревел Г.М. Он осторожно усадил смущенную Стеллу на кушетку и побежал за Уэстом.

Ночь встретила его прохладой и свежестью.

Уэст, сунув руки в карманы, строго посмотрел ему в глаза.

— Признайтесь, старый развратник, скольких женщин вы успели соблазнить? — с неподдельным интересом осведомился Уэст. — Через несколько дней ваша репутация будет такой же ужасной, как у викария. И, не дай бог, о ваших подвигах узнает Вэтью Конклин!

— Я тут совершенно ни при чем, — заявил Г.М., которому вдруг стал тесен воротничок. — Я самый несчастный и неверно понятый пар… помощник рода человеческого, который когда-либо пытался творить добрые дела! Уверяю вас, я пришел сюда только ради того, чтобы утешить маленькую девочку там, наверху.

— Судя по тому, что я видел, — возразил Уэст, — вы утешали большую девочку внизу.

— Вот что… — Г.М. понизил голос. — Вы ведь не собираетесь доносить на меня Вэтью?

— Нет, маэстро. Заведите себе хоть целый гарем — не возражаю. Но неужели вы забыли о том, что мы собирались сделать? И обо всех строжайших инструкциях, которые вы дали мне?

Собственно говоря, Г.М. действительно обо всем забыл. Но он немедленно устремился в атаку, вытащив из кармана часы и бросив взгляд на циферблат.

— Я провел здесь четыре часа, — заявил он. — Видимо, остальные тоже были заняты важными делами. Впрочем, сейчас всего десять. А вы-то как коротали это время? Дурака валяли?

Скулы Уэста заходили ходуном.

— Валял дурака? — переспросил он.

— Да. Где револьвер?

— Пропал, — коротко ответил Уэст. — Когда я вернулся домой, его там не оказалось. Сегодня я не работал, и его могли украсть в любое время в течение дня.

Над Стоук-Друидом взошла луна. Хотя она еще не была полной, свет ее стал ярче.

— А где Фред Корди? Я ведь велел вам не выпускать его из виду?

— Я не мог его найти! — отрезал Уэст. — Вот что, по-вашему, значит «валять дурака». Его не оказалось дома — он живет в конце Главной улицы. Его не было ни в пабах, ни в других местах, где он обычно ошивается.

Мужчины огляделись. Перед ними лежала дорожка, посыпанная гравием, она вела от ворот налево в парк, мимо дома Стеллы; метров через сто гравий заканчивался, и дорожка переходила в утоптанную тропинку. Обзор закрывала густая стена деревьев. За деревьями широкая и прямая дорожка шла к дому Сквайра. Еще дальше, за второй линией деревьев, с той стороны, где жили Бейли и сам Уэст, от главной дорожки отходила, изгибаясь, тропинка.

Всего дорожек было три. Центральная, прямая, как древко стрелы, вела в замок, две другие расходились в стороны. Природа замерла, между залитых лунным светом деревьев лежали тени.

— Дела все хуже и хуже, — проворчал Г.М. — В конце концов, где-то Корди есть!

— Если не прячется нарочно.

Г.М. и Уэст вышли на освещенную тропинку, но гравий так скрипел у них под ногами, что они остановились.

— Погодите! А он не… — Г.М. повел рукой в сторону парка, — он не навешает здесь каких-нибудь своих друзей?

— Нет. Я уже подумал об этом.

— О чем именно, сынок?

— Когда вы ушли от полковника, компания распалась. Викарий отправился домой, и Рейф Данверс тоже. Да! Обыскав всю деревню, я вернулся сюда. Оставалась еще маленькая вероятность того, что Корди сам пришел к полковнику. Джоан и полковник играли в шахматы. Корди, разумеется, не объявлялся. Я пошел к себе, так и не обнаружив никаких следов Корди. Я дошел до замка, — Уэст жестом показал направление, — а уже оттуда отправился к дому Марион Тайлер.

— Если смотреть отсюда, — заметил Г.М., — ее дом с нашей стороны. Справа, верно?

— Да, Марион готовилась ко сну. Корди у нее определенно не было. И я пришел к Стелле Лейси.

— Вы заглядывали в замок?

— В замок? — переспросил Уэст, вынимая руки из карманов. — Какого черта там забыл Корди?

— Бедный вы бедный! Нет рядом с вами такой хозяйки, как Вэтью, которая собирает все местные сплетни.

— Что такое?

— Сквайр Уайат, — сказал Г.М., — один из тех, кого Корди любит. Сквайр Уайат сквозь пальцы смотрит на браконьеров — по крайней мере, на самого Корди. Но наверное, вы правы, — досадливо добавил Г.М., — и Корди где-то прячется. Сынок, у него есть веские причины для того, чтобы скрываться.

— Хм, да. Вы заметили, что он в опасности. — Уэст топнул. — Надо его найти! Но как, во имя дьявола?

— Не знаю. Может… Насмешливая Вдова?

— Но какая связь между анонимными письмами и… — Уэст словно спохватился. — Вы имеете в виду каменную бабу на лугу?

— Угу.

— Но там просто невозможно спрятаться!

— Да, сынок. Он не мог там спрятаться. Зато он мог… — Г.М. тяжело опустил руку на плечо Уэста. — Нельзя медлить! — приказал он.