Онлайн чтение книги Ночь у Насмешливой Вдовы Night at the Mocking Window
Глава 20

У каждого, кто в тот вечер, без десяти шесть, входил в Пороховой склад через единственный, северный вход в торце здания, были все поводы для радости. Любой согласился бы с миссис Рок: то действительно был самый веселый и радостный из всех церковных базаров на свете.

Любой, но не Гордон Уэст, который в то время сидел у себя дома, поглощенный работой: он правил рукопись.

После того как все гости разошлись, Уэста терзали дурные предчувствия. Они не были связаны с возможными выходками сэра Генри Мерривейла. Дурное носилось во влажном, пропитанном дождем воздухе; дурное было в чьих-то чувствах — он даже сам не мог сказать в чем.

Съев обед, приготовленный миссис Уич, Уэст зажег настольную лампу, стоявшую рядом с пишущей машинкой, а потом еще две, чтобы рассеять сумрак, предвещавший новый дождь. Он вернулся за письменный стол, отодвинул машинку и занес ручку над рукописью «Барабанов Замбези».

Он работал медленно и тщательно, иногда вставая и снимая с полки ту или иную книгу, чтобы проверить спорное место. Уэст хорошо представлял себе окрестности реки Замбези, но в их современном виде, а действие его романа разворачивалось в 1886 году, задолго до того, как в те края пришло «проклятие прогресса».

В голове всплывали различные картины. Красные отблески на воде, черные весла, которые то погружались в воду, то выныривали из нее; грохот барабанов, доносящийся с противоположного берега. Однако в картины прошлого упорно вторгались иные образы и мысли.

Например, он еще никогда не видел, чтобы человек менялся так быстро, как Пэм Лейси. Не далее как вчера он наблюдал, как она несется на роликах по Главной улице, впереди Гарри Голдфиша, Томми Уайата и других детей, к стайке которых она, кажется, примкнула. Он видел, какая перемена произошла со Стеллой Лейси, однако отнесся к этому с улыбкой и без раздражения.

Стелла изменилась… да нет, она просто стала обыкновенным человеком. Кокетство, которое раньше иногда раздражало его, а иногда (как он признался самому себе) завораживало, сменилось прямотой и искренностью, как у Джоан.

Однако беспокойство отчего-то ассоциировалось у него с белым цветом, именно с белым. Тикали наручные часы. Пошел дождь; он шумел и шелестел в листьях. Наконец Уэст отложил ручку и начал расхаживать по комнате.

И тогда он наконец вспомнил.

Конверт, сложенный пополам и измятый, как будто долго хранился у кого-то в заднем кармане брюк, лежал на диване, где раньше сидел сэр Генри Мерривейл. Он помнил, сколько раз Г.М. поворачивался, чтобы спросить что-то у Пэм Лейси. Конверт вполне мог выпасть у него из кармана и теперь лежал на диване.

Уэст поднял его.

Адрес гласил: «Сэру Генри Мерривейлу, отель «Лорд Родни», Стоук-Друид» — и был написан шариковой ручкой, печатными буквами. На конверте стоял штемпель Гластонбери; письмо было отправлено в пятницу, то есть вчера, без пятнадцати двенадцать.

Возможно, письмо носило личный характер, он не имел права заглядывать в него и должен был передать владельцу. Но конверт показался Уэсту таким знакомым!

Уэст, как и многие другие (не спрашивайте, откуда возникают слухи; еще Вергилий осуждал сплетников!), уже знал, что попытка найти автора анонимных писем по почтовым штемпелям не увенчалась успехом. Все жители Стоук-Друида ездили в Гластонбери или Уэллс по крайней мере раз в неделю — на машине или на автобусе, по главной дороге. Иногда добирались и до Бристоля. И все же…

После внутренней борьбы он отбросил принципы и вытащил из конверта сложенный пополам листок бумаги. Письмо было написано теми же мелкими печатными буквами, что и адрес.

Некоторое время, потрясенный близостью и в то же время недостижимостью страшного образа, Уэст стоял неподвижно. Сердце бешено колотилось у него в груди. Затем, как будто в голову ему пришла новая мысль, он поспешил к столу. Из нижнего ящика он достал большое увеличительное стекло. После долгого и тщательного изучения ему удалось обнаружить в верхнем левом углу обычной почтовой марки за два с половиной пенни бледный голубой крестик.

Проверка по почтовым штемпелям. Вдову уже засекли!

Уэст механически сунул сложенный листок обратно в конверт. Положил конверт на стол и снова принялся за правку.

За открытой дверью монотонно капал и плескал дождь. Уэст поправил еще двадцать страниц, то заменяя слово, то исправляя ошибку, когда услышал на тропинке чьи-то тяжелые шаги.

На пороге появился инспектор Гарлик в блестящем от дождя плаще, надетом поверх форменного мундира. В форме он выглядел более деловитым, даже зловещим. На часах Уэста было без четверти шесть.

— Извините, сэр. — Инспектор отдал ему честь. Козырек фуражки сверкнул в лучах лампы. — Сэр Генри не у вас?

— Нет. Он ушел.

Уэст взял со стола конверт с письмом и протянул Гарлику:

— Взгляните-ка! Должно быть, выпало у сэра Генри из кармана.

— Спасибо. — Суровое лицо с родимым пятном на щеке посуровело еще больше. — Позвольте спросить, вы его читали?

— Да.

— Вы не должны были так поступать, сэр. Содержание письма вас не касается.

— Извините, — ответил Уэст, глядя инспектору в глаза, — оно меня касается. И всех остальных тоже.

— Мистер Уэст, вам известно, где сейчас находится сэр Генри?

— Наверное, в «Лорде Родни». Или на базаре.

— Я не могу идти на базар в форме. Разве что в крайнем случае.

Гарлик повернул к выходу. Когда он был уже на пороге, Уэст окликнул его:

— Инспектор, так кто такая Вдова?

— Извините, сэр, — Гарлик снова приложил пальцы к козырьку, — мы располагаем определенными сведениями, но обнародовать их рано. — И он зашагал по грязи прочь. За ним шли два констебля, тоже в форме.

Некоторое время Уэст невидящим взглядом смотрел на лежащую перед ним страницу. Потом наручные часы напомнили ему о том, что уже без десяти шесть.

В то же самое время все, кто входил в Пороховой склад — который располагался довольно далеко от дома Уэста, — согласились бы с миссис Рок, что то был самый веселый и радостный из всех церковных базаров на свете. О несомненном успехе свидетельствовал веселый гомон голосов, который заглушали звуки пианино, стоявшего поодаль от киосков и лотков с товаром, и хриплый голос, распевавший по-немецки вагнеровскую «Die Wacht am Rhein».[1]«Стража на Рейне» (нем.).

Посетителей, входивших с торца, встречали улыбающийся преподобный Джеймс, которому очень шло черное пасторское облачение, и Марион Тайлер, на которой вместо маскарадного костюма было надето скромное, но нарядное платье.

Они стояли в довольно просторном помещении, оформленном в виде сельской беседки; стены и крышу беседки дамы увили похожими на живые искусственными цветами. Здесь было сухо, потому что в углы зала дождь не проник. В беседке были расставлены столики, на которых сервировали чай и прохладительные напитки. Марион часто отлучалась, чтобы помочь обслужить гостей мисс Робинсон, одетой средневековым пажом — хотя пажи вряд ли носили юбки. Затем она спешила назад, к преподобному Джеймсу, и гордо кивала в сторону центрального прохода.

— Ты должна по крайней мере признать, — сказал он, — что я вполне сносно отремонтировал крышу!

Искренний друг вынужден был бы ответить: «Нет». Поскольку мысли преподобного Джеймса были заняты Марион, он прибил почти все кровельное железо не туда, куда следует. Однажды он провалился в дыру и упал бы, если бы его не вытащил семидесятипятилетний церковный сторож, сидевший на коньке.

Однако в зале было на что посмотреть.

С горизонтальных балок, идущих под самой крышей, свисали цепи, на которые подвесили отполированные до блеска масляные лампы. Их свет освещал киоски с товарами, установленные вдоль стен: шесть слева и шесть справа. Киоски отделялись друг от друга вкопанными в землю шестами и ширмами с изображением вьющегося винограда. На землю вдоль всех киосков уложили в ряд по две широкие двадцатидюймовые доски, чтобы посетители не ходили по центральному проходу. В центре же зала…

В центре зала колыхалась огромная лужа жирной черной грязи — добрых пятнадцати футов шириной, сделавшая бы честь и тропическим джунглям. Никто не надеялся на то, что она когда-нибудь высохнет. Поскольку дожди шли постоянно, то мелкие, то сильные, да еще добавился вчерашний ливень, лужа никогда не высыхала.

На гостей, которые, толкаясь, ступали по доскам, лужа производила неизгладимое впечатление.

— Все-таки у нашего викария не все мозги из головы вышибло. Один неверный шаг — и плюх!

— Точно, наш викарий — малый что надо.

— Хочешь, подтолкну, Герт?

— Не нахальничай, Фрэнк Биллингс!

Викарий и Марион из беседки обозревали матово-сизую грязь.

— Интересно, — пробормотал преподобный Джеймс, — чем торгуют в киоске номер шесть, третьем справа? Никогда не видел такой толпы в одном месте — причем, как ни странно, собрались только мужчины.

Марион вздохнула:

— Там Вэтью Конклин. Боюсь, ее костюм… чуточку, самую чуточку вызывающий спереди. Но епископ…

— А, дядя Уильям! Он будет здесь через три минуты!

— Пусть не идет мимо нее. Отправим его по левой стороне.

— Боюсь, милая Марион, это невозможно. Торжественная церемония построена на том, что он пойдет справа.

— Ты… подготовил торжественную встречу?

— Конечно! — Преподобный Джеймс удивленно поднял брови, как человек, который никогда ничего не забывает. — Скоро ты сама все увидишь; скажу только, что в ней примет участие хормейстер и дюжина самых младших мальчиков-хористов; остальное предоставляю твоему воображению. Но дядя должен начать обход справа.

Он кивнул на центральный проход. Марион увидела закругление мрачной старой Пороховой башни, дубовую дверь почти в два фута толщиной. Из замка торчал ключ. Второй ключ висел на гвозде рядом с дверью. Еще там стоял старинный таран пятнадцатого века.

— Сзади, — викарий повел рукой, — достаточно сухого места. Все расступятся, когда появится дядя Уильям.

— Меня вот что беспокоит. — Марион выгнула шею. — Где сэр Генри Мерривейл?

— Должен быть в киоске под номером семь. Разве его там нет?

— Во всяком случае, я его не вижу. Где он?

На последний вопрос им могла бы ответить Вэтью Конклин, находившаяся в киоске номер шесть. Подойдя к краю прилавка — там, за ширмой, увитой цветами, бешено колотил по клавишам, точно молотом, доктор Шмидт, воодушевленно распевая «Лорелею» по-английски, — Вэтью раздвинула руками толпу своих поклонников и высунулась, чтобы оглядеться.

Напротив нее, на противоположном берегу грязевого пруда, расположилась миссис Голдфиш, одетая квакершей; на прилавке подле нее были разложены образцы рукоделия. Наискосок справа находился киоск номер семь, который на первый взгляд был необитаем. Прилавок, представлявший собой длинный стол с подложенными под ножки кирпичами, был накрыт двумя пестрыми одеялами работы индейцев навахо. Сверху были разложены тридцать связок вампума, а также лук, стрелы и чучело гремучей змеи. Одеяла свисали до самой земли.

— Милый! — позвала Вэтью, пользуясь тем, что пение доктора Шмидта заглушало все остальное.

Она знала, что Великий вождь Большой Вампум, который бывал капризен, как примадонна, наотрез отказался гримироваться и облачаться в костюм в отеле. Сэр Генри Мерривейл должен появиться, как Венера из пены морской, то есть оставаться невидимым до назначенного часа.

В результате прилавок киоска номер семь напоминал столик во время спиритического сеанса — хотя ни один стол во время спиритического сеанса не ругается так неистово.

— Голубчик! Ради бога, потише! Что за лексикон!

В этот момент из-под одеял выскочил посланец Великого вождя. Пробежав напрямик по грязи, Пэм Лейси конспиративным шепотом обратилась к Вэтью:

— Миссис Конклин! — Девочка сунула Вэтью сложенную записку. — Пожалуйста, передайте это ужасному злому пианисту, который сидит рядом с вами. Это от епископа.

— Вот еще новости! — возразила Вэтью, прищурив один глаз.

— То есть он говорит, будто от епископа, — шептала Пэм, оглядываясь на ходящий ходуном стол и снова обращая к миссис Конклин невинные глаза.

— Ладно, малышка, — вздохнула Вэтью и, повернувшись к разделительному шесту, громко свистнула. — Эй, колбасник! — позвала она. — Здесь есть записка от важный человек епископ. Вы ее забрать?

Руки доктора Шмидта упали с клавиш. Тяжело дыша, вспотев от волнения, он наклонился вперед и взял записку. Он уже собирался с достоинством ответить, что он есть говорить на английский, как на свой родной язык. Но вдруг в зале стало очень тихо, только кое-где шептались: «Епископ!», «Его преосвященство!», «Вот он!».

И доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, с радостной улыбкой на круглом румяном лице вступил на дощатый помост справа.

Следует отметить, что Г.М. несколько преувеличенно описал недостатки епископа. Это был невысокий человек, но не такой коротышка, как утверждал Г.М. Фигурой он вовсе не напоминал воздушный шар, хотя некоторые намеки на шарообразность имелись. Епископ Гластонторский по праву считал, что являет собой впечатляющее зрелище, на нем были гетры и очень большая шляпа с полями, загнутыми по бокам.

Помимо всего прочего, у него был внушительный вид и звучный голос. Все услышали этот голос, когда епископ, словно из винной бочки, обратился к племяннику, стоявшему в беседке.

— Грязь? Милый Джеймс, тебе не за что извиняться. Я люблю грязь. — Епископ расхохотался и затем, остановившись у киоска номер два, сказал: — Смотрите-ка, просто восхитительно!

Он похвалил мистера Вэнса, торговца скобяным товаром, за самодельные игрушки, которые сделали бы честь и профессионалу кукольнику. Потом похвалил вспыхнувшую мисс Партридж за ее товар — банки с домашним малиновым и смородиновым вареньем, с маринованным луком и сельдью — и перешел к киоску номер шесть.

Вэтью, на которую появление епископа произвело сильное впечатление, постаралась присесть в книксене как можно ниже.

Епископ бросил на нее один только взгляд, и в голове у него появились совершенно неепископские мысли. Однако посторонний наблюдатель ни о чем таком не догадался бы. Высокий гость рассеянно оглядел выставленные на продажу фарфоровые чашки, блюдца и тарелки, полукругом расставленные на полочке, над головой у миссис Конклин.

— Мадам, примите мои поздравления! — добродушно сказал он. — Нечасто приходится видеть такое богатство форм и красок.

— Милорд! — воскликнула потрясенная до глубины души Вэтью.

— Фарфор всегда был моей слабостью, — произнес епископ. — Кажется, — продолжал он, указывая вперед жезлом с позолоченным набалдашником, — у вас есть и музыка? Ах, приятные для уха звуки! Я часто жалел, что…

И тут из-под стола, задрапированного одеялами, послышался такой леденящий душу вопль, пробирающий до самых костей, что все присутствующие оцепенели от ужаса.

Да, в нем содержались и относительно тихие рулады, как и было обещано. Но боевой клич, начинавшийся на низких нотах, рвался ввысь, как по спирали, и, казалось, проламывал крышу, суля дикарские обещания пыток с последующим сожжением.

— Herr Gott![2]Господи боже! (нем.) — вскричал доктор Шмидт.

Из-за стола медленно и с внушающей благоговейный трепет торжественностью поднялась фигура, почти такая же ужасная, как и боевой клич. Даже Вэтью, для которой ее появление не было сюрпризом, невольно отпрянула. Голову индейского вождя венчал головной убор со множеством торчащих во все стороны, растрепанных разноцветных перьев. Индеец был коричневого цвета — включая лицо, мускулистые руки, голую грудь и внушительный живот — до брюк в шотландскую клетку. На кончике носа сидели очки в черепаховой оправе. Лицо вождя украшала боевая раскраска — горизонтальные белые, желтые и красные линии.

К счастью или к сожалению, перед столом Великого вождя Большого Вампума никто не стоял. Только миссис Рок, которой угрожал очередной нервный приступ, придвинулась ближе со своими шестью детьми, выстроившимися позади нее по росту.

Вождь в перьях, страшный и ужасный, грозно огляделся и заговорил низким, гортанным голосом:

— Великий правитель Уолл-стрит! — Он хлопнул себя по брючному карману. — Иметь много деньги! Бледнолицый снять рубашка. Хау! Ты покупать?

И он швырнул вампум прямо в лицо миссис Рок.

Издав протяжный громкий вздох, немного похожий на вой самолетов в военное время, миссис Рок закрыла глаза и упала в обморок прямо на своих детей. Только чудом все они не свалились в грязь. Но пока миссис Рок передавали из рук в руки, как ведро с водой на пожаре, многие оступались и проваливались в лужу.

Добрый епископ пришел в ярость.

— Эй вы, сэр! — закричал он, ткнув пальцем в Великого вождя. — Кто вам позволил портить наши невинные развлечения вашими неуместными выходками? Вы, вы, сэр! Вы пьяны!

Мистер Бенсон, стоявший на досках позади епископа — в тот момент он со своими зловещими черными бакенбардами и бледным красивым лицом, как никогда ярко, напоминал Джона Джаспера из «Тайны Эдвина Друда», — эхом повторил слова епископа:

— Вы пьяны, сэр!

Лицо Великого вождя с Уолл-стрит исказила злорадная гримаса, исполненная невыразимого самодовольства. Он ткнул пальцем епископу в нос и, медленно раскачиваясь, запел нечто, по его мнению, напоминавшее старинную индейскую песню.

— Маленький вождь Большое Брюхо, Маленький вождь Пинки, — выводил он. — Кушать много бифштекс, пить много ром, кушать много отбивные — ам, ам, ам!

При слове «Пинки» рука епископа дрогнула. Он пристально вгляделся в лицо индейца.

— Генри Мерривейл! — вскричал он.

— Пить много портвейн, — продолжал тот, вздымая руку вверх, — пить много херес; лицо красный, красный, как перец. Маленький вождь Пинки…

Добрый епископ совершенно потерял самообладание. И ни один здравомыслящий человек не вправе его осуждать. Как уже указывал Г.М., в наших школьных друзьях мы видим не хороших, добрых и несомненно великих людей, какими они стали. Мы видим их такими, какими знали в прежние, давно прошедшие времена, пока им еще не начали воздавать почести. Из головы епископа мигом испарились десятилетия взрослой жизни и все, что за это время произошло.

Доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, быстро наклонился и набрал полную пригоршню густой, жирной грязи. У него, как подсказал ему рассудок, не оставалось времени слепить из грязи комок, но и пирожок тоже сойдет! Отчасти благодаря везению, а отчасти благодаря силе и точности удара пирожок угодил прямо в лицо сэру Генри Мерривейлу.

— Ну и ну, вот старый чертяка! — прошептала в изумлении Вэтью Конклин.

Вспомнив замечание епископа, которому она ошибочно приписала непристойный смысл, Вэтью решила, будто стоявший перед ней человек не может на самом деле быть его преосвященством. Уж конечно, такой святой человек, как епископ, не может отпускать такие замечания!

— Мадам! — воскликнул епископ, тут же разворачиваясь к ней. — У меня нет времени на…

Времени у него действительно не было. Он недооценил скорость, с какой Г.М. вытер очки и глаза. Схватив лук, из которого, по словам Уэста, нельзя было стрелять, Г.М. наложил стрелу на тетиву.

Издав нежный звук, как в прериях старинных времен, стрела прошла через тулью шляпы епископа и вонзилась в шест между киосками номер шесть и восемь.

— Мерзавец! — заревел епископ, проводя рукой под шляпой, чтобы убедиться, что не ранен. — Помяни мое слово, сегодня я заставлю тебя пожалеть…

Он снова нагнулся, чтобы слепить пирожок из грязи. Однако от злости промахнулся и сбил пирог с мясом с прилавка разъяренного Тео Булла, киоск номер девять.

— Милорд! — воскликнул хормейстер. — Это нужно прекратить!

Мистер Бенсон оглянулся через плечо, и тут его осенило.

У самого входа, в беседке, откуда начинался импровизированный дощатый помост, выстроились друг напротив друга двенадцать мальчиков из церковного хора. Все держали перед собой раскрытые ноты. Мальчики не надели церковное облачение — к чему формальности? Дождавшись сигнала хормейстера и вступления, сыгранного пианистом, мальчики должны были запеть любимый гимн епископа «Десять тысяч раз по десять тысяч».

Но Г.М. обнаружил грязь под досками своего киоска. Плюх! — и увесистый ком ударил епископа в щеку. Плюх! — епископ нанес ответный удар, и на белой новой куртке Тео Булла расплылось грязное пятно.

— Внимание! — Мистер Бенсон поднес к губам дудку-камертон.

Хористы приготовились петь. Разумеется, в таком бедламе расслышать камертон было невозможно. Но внимательно следящий за хормейстером пианист разглядел, как раздуваются его щеки. Мальчики сделали глубокий вдох. И тут доктор Шмидт со всей мощью, на которую был способен, заиграл вступление к гимну «Вперед, христианское воинство!».

Несчастные хористы смешались. Когда перед глазами у вас ноты одной песни, нельзя тут же переключиться на другую, даже если вы случайно и знаете слова. Некоторые из мальчишек в отчаянии запели то, что им было велено, другие все-таки попытались вытянуть «Христианское воинство», но не могли припомнить слов, третьи просто захрюкали.

— Стойте! — воззвал епископ Гластонторский.

Так повелительны были его жесты, так красив голос и столь поистине духовное воздействие оказал он на присутствующих, что все постепенно умолкли — даже доктор Шмидт, который все ломал голову над запиской епископа.

— Мистер Бенсон, — отрывисто спросил епископ, — что такое с вашим хором?

— Ничего, милорд, — с достоинством ответил мистер Бенсон. — По-моему, кто-то дал пианисту не те ноты.

— Ага! — И епископ метнул многозначительный взгляд на Г.М.

Затем, расправив плечи, он шагнул прямо в лужу и оказался чуть ли не по колено в грязи. Очевидно, он принял вызов.

Сэр Генри Мерривейл, отшвырнув стол и сорвав с головы боевой головной убор, прыгнул следом, намереваясь обдать Пинки грязью с головы до ног. Вэтью задрала широкую юбку прямо над столом, смахивал осколки посыпавшихся чашек и блюдец, и ступила прямо в грязь. Мистер Бенсон шагал подоскам, растопырив руки, словно по воздуху.

Круто развернувшись, епископ направился к беседке — прямо к мальчишкам из церковного хора. Он медленно оглядел их — справа налево.

— Петь вы не умеете, — заявил он. — Но хотя бы пирожки из грязи лепить можете?

Застоявшиеся на месте мальчишки издали общий торжествующий вопль. Дюжина пар ботинок дружно плюхнулась в центр лужи, отчего в воздух поднялся фонтан грязевых брызг.

— Молодцы! — похвалил их епископ. — Вон там враг! Пусть добродетель победит!

Г.М. немедленно развернулся и побежал в противоположный конец зала. Он больше не изображал из себя индейского вождя. Вдоль задней стены выстроились по меньшей мере двадцать членов шайки Томми Уайата. Старый маэстро сунул два пальца в рот и оглушительно засвистел.

— Бесенята! — завопил он. — Взять мошенников!

Так началась Великая Битва в Грязи, о которой в Стоук-Друиде будут ходить легенды еще сто лет.

Джоан Бейли, торговавшая сладостями в киоске номер одиннадцать, и Ральф Данверс, стоявший напротив, в книжном киоске номер двенадцать, могли лишь громко перекрикиваться, сообщая друг другу о ходе сражения, в котором приняли участие многие посетители базара.

— Я бы охотнее встала на сторону темных сил, — с тоской призналась Джоан. — Вот только платье жалко… Как по-вашему, может, мне его снять?

— Умоляю, мисс Бейли, не надо! Смотрите, в каком состоянии миссис Конклин!

На противоположном конце зала, в беседке, увитой искусственными цветами, стояли два человека, которые тоже не принимали участия в битве. Однако положение одного из них можно было назвать плачевным.

На лбу преподобного Джеймса Кэдмена Хантера вздулись жилы. Глаза горели. Он то сжимал, то разжимал кулаки.

Марион, зорко следившая за женихом, готова была броситься ему на шею и прижать к себе в случае, если он рванется в бой.

— Джеймс, ты заметил полисменов? Сюда вошли трое: двое стоят за киосками с одной стороны и еще один — с другой.

— Полисмены?!

— Да, Джеймс. Нельзя допустить, чтобы твоего дядю арестовали за потасовку. — Марион решительно продолжала: — Милый, боюсь, тебе придется пойти туда и вытащить его. Но обещай, обещай мне, что не примешь участия в драке!

Викарий, тяжело вздохнув, кивнул и ринулся вперед. Марион, повернув голову, увидела, что рядом высится массивная фигура инспектора Гарлика. Инспектор был в форме. Поскольку около половины седьмого дождь прекратился, его плащ был всего лишь сырым. Узкие глаза служителя закона сделались огромными, когда он, оглядев базар, оценил масштабы побоища.

— Добрый вечер, инспектор! — дрожащим голосом поздоровалась Марион. — Пришли понаблюдать за нашими невинными развлечениями во славу святого Иуды?

— Невинные развлечения? — переспросил инспектор Гарлик. Оба пригнулись, уклоняясь от тяжелой металлической игрушки, пущенной чьей-то меткой рукой. — Смотрите-ка, там женщина — не вижу, кто такая, слишком заляпана грязью. Она полуголая и бьет тарелки о головы! А еще одна (а я-то считал мисс Бейли тихой, скромной девушкой) распустила волосы и почти в чем мать родила залезла на стол и в обеих руках комья грязи. Вы тут что, все с ума посходили?

В этот момент преподобный Джеймс подвел к инспектору низкорослого и полноватого церковного иерарха, который на первый взгляд мог показаться марсианином из книги Герберта Уэллса.

— Инспектор Гарлик, — сказал викарий, — позвольте представить вас моему дяде, епископу Гластонторскому.

Инспектор Гарлик закрыл глаза.

— Полагаю, — обратился дядя к племяннику, — ты воспользуешься сотворенными мной беззакониями как предлогом для того, чтобы я тебя простил?

— Ничего подобного! — пылко возразил преподобный Джеймс. — Если вам не нравится мой поступок, можете убираться к черту. Более того… — Он повернулся к оцепеневшей Марион. — Я намерен жениться на этой молодой леди и не советую мне мешать!

На лице епископа, сплошь облепленном грязью, показалось подобие улыбки.

— Джеймс, — с чувством сказал епископ, — вот слова, который я надеялся услышать и о которых молился. Разумеется, ты женишься на своей молодой леди! Думаешь, я не понял твоих намерений, как только увидел тебя? Инспектор Гарлик! Принимая во внимание наши невинные развлечения…

— Милорд, — ответил Гарлик, уклоняясь от прилетевшей откуда-то облепленной грязью бутылки из-под виски, — я не хочу, да и не собираюсь никого отправлять за решетку. Просто пришла пора очистить помещение.

— Превосходно! — просиял епископ. Когда он вышел, держа под руки Марион с одной стороны и викария — с другой, не было в зале человека, который не восхищался бы этим маленьким задирой.

В зал вошел еще один полицейский.

— Выводите всех, да осторожнее! — распорядился инспектор. — Если возможно опустить лампы, не гася огня, сделайте это — иначе в темноте начнется паника. Объясните всем, что мы никого не арестовываем, просто пусть выметаются отсюда.

Большой зал удалось очистить быстро и без суеты. Когда свет все-таки погас, через западные окна хлынуло сияние полной луны. У приотворенной двери стояли двое в мешковатых макинтошах.

— Просто жуть что такое, — бормотала Вэтью. — Но… господи, как здорово!

— Точно, — скромно согласился сэр Генри Мерривейл, успевший ухватить полотенце из чайной беседки и открыть, что с помощью грязи можно легко удалить грим.

— Но, милый! Прибыль…

— Не знаю, не знаю, — виновато покачал головой Г.М. — Не удивлюсь, однако, если завтра викарию пришлют чек на сумму, с лихвой покрывающую как возможные прибыли, так и понесенный ущерб. Чтоб мне лопнуть, еще утром он рассказал мне о торжественной церемонии!

— Но…

Вэтью испуганно замолчала. Откуда-то издали, из погрузившегося в полумрак огромного зала, где киоски в лунном свете казались призрачными, послышался шум. Это был глухой стук, как будто тяжелым предметом долбили прочное дерево.

Тук! — раздавалось под луной. Десятисекундная пауза. Тук! Пауза. Тук!

— Вэтью, — Г.М. обнял женщину за плечи, — ты знаешь, когда я валяю дурака, а когда нет. Ступай домой. Увидимся позже.

— Опять неприятности, а? Опасно?

— Чуть-чуть. Не о чем волноваться.

— Ну уж, старый негодяй! Боюсь, ответ был бы такой же, если бы вам пришлось идти против пулемета! — попробовала она пошутить.

— Быстро отсюда, милашка! Все нормально.

— Старый разбойник! — всхлипнула Вэтью и убежала.

Г.М. вошел внутрь зала и тихо закрыл за собой дверь. Рука его пошарила по стене, что-то нащупывая. Когда вещь нашлась, Г.М. сунул находку в карман макинтоша. Тук! — медленно и занудно стучало вдали. Тук!

Перекинув полотенце через плечо, Г.М. пошел вперед по проходу; его высокие ботинки почти неслышно шлепали по грязи. Вот блеснул луч лампы и тут же погас, но Г.М. успел заметить несколько выключенных электрических фонариков.

Впереди высилась дубовая дверь в полметра; дверь вела в помещение старого оружейного склада и на башню. Хотя без десяти шесть в замке торчал ключ, сейчас его не было видно. Тук! Старый маленький таран, прочный прямоугольный брус с бронзовым наконечником, выкрашенным в черный цвет, висел на канатах, прикрепленных к низким козлам на колесах. Дверь таранили инспектор Гарлик и четверо констеблей.

— Мне казалось, что здесь командую я, — заметил Г.М.

Инспектор Гарлик выпрямился:

— Жаль, что мы нигде не могли вас найти, сэр. Не удалось. И я решил перейти в наступление. Стены тут толщиной в два с половиной метра, а другого входа в башню нет. Вдова выстрелила один раз, но пуля не пробила дверь. Говорю вам: Вдове конец, ведь другого входа…

— В самом деле? А ну, разойдись! Вы все!

— Сэр, я возражаю против вашего…

Г.М. говорил тихо, однако в голосе его слышалось столько язвительности, что Гарлик покраснел, как будто его облили кислотой.

— Спокойно, сынок! Вы будете делать то, что я приказываю. Или — помоги мне, Господи! — я вышибу вас из полиции с такой скоростью, что вы даже не поймете, что больше не носите форму!

Гарлик открыл в замешательстве рот и дрогнул.

— Что вы хотите, сэр?

— Уходите отсюда и не возвращайтесь по крайней мере час. Эй вы, в штатском! Дайте мне лампу! Быстро! И револьвер!

— Кому, как не вам, следует знать, сэр, — сухо заметил Гарлик, — что нам нельзя носить оружие.

— Да. Но у того парня в штатском есть пушка. Я вижу, как она торчит из его брючного кармана.

— Это мистер Мидоуз, обычный гражданин и мой друг. У него есть лицензия на ношение…

— Вот и хорошо, что у него есть лицензия. Дайте-ка пушку! А, спасибо, 38-й калибр… а теперь все вон!

Г.М. ждал, высоко подняв лампу, пока все уйдут. Колеса тарана стояли на сухой земле. Г.М. оттолкнул таран назад и нагнулся к замочной скважине.

— Я иду, — крикнул он. — И как обещал, иду один.

Из кармана — револьвер он сунул в другой карман — сэр Генри вытащил второй ключ от склада и башни, который раньше висел на гвозде у парадного входа. Он отпер дверь и вошел. Он нес с собой фонарь.

Стены из неотесанного камня, как отметил инспектор Гарлик, были толщиной в два с половиной метра; в них не было никаких отверстий. Повернув за угол, Г.М. увидел, что вдоль противоположной стены тянется широкий каменный выступ. На выступе, скрестив ноги и небрежно вертя в руке револьвер «уэбли» 38-го калибра, сидел полковник Бейли и с равнодушным видом разглядывал пришельца из-под козырька твидовой кепки.