Онлайн чтение книги Охотники за орхидеями
Глава семнадцатая. На плоту

Чем дальше продвигался караван, тем труднее становилось идти. Бесчисленные потоки, впадающие в реку, вынуждали путешественников или переходить их здесь же, у устья, или отклоняться в сторону, отыскивая брод.

Все испытали огромное облегчение, выйдя через неделю на просеку, вырубленную топорами людей.

В Британском Гондурасе лесорубов особенно много. С его пристаней на европейские рынки вывозится чёрное, красное и кедровое дерево.

Просека вывела путников к пристани, где трудились два десятка плотовщиков. Человек пятьдесят местных горцев — светлокожих, мускулистых людей — свозили к реке сотни и сотни брёвен.

Надсмотрщик-англичанин радостно приветствовал наших путешественников… Он и не мечтал здесь, в джунглях, встретить белых людей, говорящих по-английски. Узнав, что путешественники собирают орхидеи для лондонской фирмы, он предложил им свою помощь.

— Отсюда река судоходна для плотов, — сказал он. — И вот вам мой совет: отправляйтесь дальше на плоту. Я согласен, плот движется медленно, но не думаю, что по суше вы доберётесь быстрее, тем более что вам приходится часто петлять.

Франтишек с удовольствием принял это предложение; он заметил только, что им нужен короткий плот, ибо таким плотом и управлять легче, да и плывёт он быстрее.

— Очень хорошо, — согласился англичанин. — Я прикажу приготовить для вас плот из лёгких деревьев; края его мы сделаем несколько выше. Скорее, это будет похоже на барку — в ней вы спуститесь по течению быстро и безопасно.

Обязательный англичанин выполнил обещание. Он не только велел связать плот с поднятыми бортами, но и отпустил одного из своих людей проводить экспедицию до Бун Тауна, откуда можно было плыть уже на пароходе до Белиза, столицы Британского Гондураса, который от Бун Тауна отделяют лишь сутки пути.

Еника радовало предстоящее путешествие: опять что-то новое! Они поплывут по тропической реке на своём плоту и даже с собственным лоцманом!

Общий ужин вокруг костров лесорубов прошёл очень оживлённо. Беседовали, делились впечатлениями, смеялись и непринуждённо веселились, как умеют веселиться только простые люди.

Когда же умолкли звуки музыки — если можно, конечно, назвать музыкой пронзительное верещание весьма немудрёного инструмента — и рабочие улеглись на отдых, белые уселись в тесный кружок у догорающего костра и предались воспоминаниям.

С наступлением утра лесные голоса умолкли. Свежий ветерок раскачивал верхушки деревьев; под его лёгкими порывами гладь реки покрылась рябью.

Начались сборы в дорогу. Индейцы уложили на плоту ящики, корзины с орхидеями и ждали приказа переправить с берега мулов. Но Франтишек медлил. Предприимчивый англичанин уговаривал его продать тягловых животных.

— Деньги за них я переведу на нашу контору в Белизе, — сказал он. — Животные вам сейчас не понадобятся — в Гондурас или в Коста-Рику вы их всё равно не повезёте. Мулы там очень дёшевы.

Франтишек признал правильным совет надсмотрщика: действительно, ослы и мулы им больше не нужны, а на работах по перевозке дерева они ещё могут пригодиться. Выгодная сделка состоялась.

Тем временем на плот погрузили запасы продуктов. Всё было готово к отплытию.

Друзья сердечно распрощались с молодым англичанином и вступили на своё новое судно. Плот и в самом деле оказался хорош; двенадцати метров в длину и четырёх в ширину, он скорее напоминал средней величины баржу, легко управляемую посредством двух рулевых вёсел: кормового и носового.

Рабочие-индейцы проворно заработали тонкими длинными шестами. Англичанин прокричал им вслед, чтобы они остерегались аллигаторов, плот отошёл от берега и медленно поплыл по течению.

Индейцы с силой отталкивались шестами, и плот нёсся, как хорошая лодка. Посредине его поставили палатку, вдоль бортов воздвигли ограду из ящиков, чтобы хищные кайманы не могли забраться на палубу. Кроме того, Франтишек, безопасности ради, приказал членам отряда нести сторожевую службу, время от времени сменяя друг друга. Диего, у которого правая рука была в лубке, не мог дежурить с оружием в руках, и это его очень удручало; зато «дон Хосе» блаженствовал: ещё при сооружении плота, три дня назад, он позаботился о своей кухне, и теперь его таганок и котёл уютно разместились над каменным очагом.

Франтишек не выходил из палатки; он что-то писал в своём дневнике. Еник и Вацлав, сидя на ящике с винтовками на коленях, с восторгом рассматривали убегающие назад берега, где один пейзаж сменялся другим, подобно декорациям в великолепном театре.

Льготка смирно сидела рядом. Глаза и уши её так и играли. Порой она жалобно скулила, словно сожалея о том, что нельзя прыгнуть в воду, поднять стаю уток или прогнать койота, пришедшего на водопой. Однажды собака едва не перескочила через преграду из ящиков, испытывая неодолимое желание подраться с тапиром, скрывавшимся на берегу. Он был очень хорош, этот среднеамериканский тапир, так взволновавший Льготку. Европейцам эти животные с короткой чёрно-бурой шерстью напоминают свинью с удлинённым рылом. Заслышав лай собаки, перепуганный тапир скрылся в густой траве, и больше его не видели.

— Тапиры крайне пугливы, а мясо их очень вкусно, — назидательно произнёс Еник, подражая Франтишеку.

Вацлав, угадав его намёк, рассмеялся:

— Я тебя очень хорошо понимаю: люди иной раз злятся, когда их всё время поучают. Но Франтишек действительно много знает. Он многое перевидал на своём веку, а сколько книг перечитал! Если жизнь человека так богата, значит, она прожита не зря. Я гораздо старше тебя и то благодарен ему за каждый совет.

Еник густо покраснел. Конечно, он и не думал умалять дядюшкиных достоинств, но, по правде говоря, ему казалось, что куда приятнее самому учить других. Впрочем мальчик был бесконечно благодарен дядюшке за всё новое, что узнавал от него.

Наблюдать за Льготкой было очень интересно. Собака неотрывно глядела на берег и на струящуюся воду. Один раз она прыгнула в воду и потом в наказание два часа просидела на привязи.

Франтишек даже погрозил ей палкой, и Льготка тотчас поняла, что в воду лазить нельзя. Сейчас она пристроилась на краю плота, близ рулевого весла, и вся дрожала от нетерпения и беспокойства.

Как гром с ясного неба, почти одновременно грянули два выстрела. Франтишек выскочил из палатки как раз в тот момент, когда Льготка по приказанию Еника бросилась в воду за подстреленными утками. Встретив целый выводок, охотники не удержались и выстрелили наудачу.

— Глупцы! — воскликнул Франтишек в непритворном гневе. — Как пятилетние дети! Или вам Льготка надоела, что вы гоните её прямо кайману в пасть? Живо гребите к ней! Бейте шестами по воде! Надо распугать этих негодяев.

Тут он выхватил револьвер и раза три выстрелил в камыши.

Льготка уже подобралась к уткам и, схватив обеих, радостная, возвращалась обратно. Франтишек сам помог ей взобраться на плот, а когда она снова рванулась в воду — удержал её.

— Придётся посадить тебя на привязь, на этих несмышлёнышей положиться нельзя, — уже спокойно заговорил он. — На что способен кайман на суше, вы уже видели по тому, как он отделал Диего. А в воде кайман — всё равно что ягуар в лесу. Перекусил бы он тебя пополам, а потом эти мальчишки лили бы горькие слёзы, — приговаривал Франтишек, надевая на Льготку ошейник.

— Неужели так и бросить уток? — спросил Вацлав.

— Зачем! Жаль упускать добычу.

Плот уже повернул к заливчику, и ловкие индейцы шестами подгребли застреленных уток так близко, что их можно было вытащить руками.

Так Льготка лишилась свободы — и надолго. Она положила голову на лапы и загрустила. Наверное, размышляла о человеческой неблагодарности.

С наступлением темноты охотники развели на носу плота большой костёр и плыли ещё часа два, пока реку освещал серп луны; когда же он скрылся, они бросили якорь у берега, покрытого густой травой.

— Костёр нужно поддерживать всю ночь, — распорядился Франтишек. — Сторожить будем по двое. Эта ночёвка на воде мне что-то не по душе…

Она всём была не по душе. Тысячи надоедливых комаров звенели во тьме; рёв обитателей близких джунглей смешивался с рокотом воды; подозрительные тени то показывались над водой, то исчезали снова… Всё это не давало уснуть, рождало чувство неизведанного ещё страха. Что и говорить, путешественникам предстояла неприятная ночь.

В конце концов все сошлись на том, что следующую ночь они проведут на земле, подальше от реки.

Всю ночь с плота палили, стреляли по каждой подозрительной тени. Только индейцы, как всегда, оставались бесстрастными и заботливо подкладывали хворост в костёр.

Диего, закутав голову плащом, украдкой кусал губы, чтобы не кричать; раны его подживали и так чесались, что мальчик ощущал лишь одно желание — сорвать повязки и погрузить руку в холодную воду.

К трём часам пополуночи нестерпимые комариные укусы и страх перед коварными кайманами настолько извели всех, что Франтишек приказал отчалить от берега.

Путешественники облегчённо вздохнули, когда плот, подхваченный течением, бесшумно покинул проклятую заводь. Еник с Вацлавом были так утомлены, что мгновенно уснули на голых брёвнах плота, как на пуховых перинах.

Бодрствовали только Франтишек да индеец-рулевой; остальные, наверное, не проснулись бы и в пасти крокодила.

Солнце стояло уже высоко, когда друзья пробудились. Вид берегов изменился: лесистые горы отступили, и вокруг простиралась нескончаемая саванна.

Стаи водоплавающих и болотных птиц кружились над степью; их крик наполнял воздух, насыщенный пряным ароматом. Путешественники явственно различали тропинки, протоптанные к воде. Значит, поблизости живут люди! Через два часа они уже плыли мимо деревни, раскинувшейся на берегу, и впервые за долгое время увидели мельницу. Ликованию охотников не было предела: они благополучно миновали огромное, почти необитаемое пространство и возвратились в населённые края!

Часа через два-три показалась новая деревня, её обитатели подбегали к реке посмотреть на диковинное судно и помахать рукой в знак привета. На вопрос, заданный по-испански, обитатели ответили на плохом, но понятном английском языке:

— До Тауна день пути!

— Значит, ещё одна ужасная ночь! — вздохнул Еник.

— Ну, здесь будет уже не так плохо, — утешил мальчика Вацлав. — Если к вечеру мы доберёмся до какой-нибудь деревни, заночуем в хижине.

Увы, деревня на горизонте не появлялась. Темнело, а начальник экспедиции всё ещё не отдавал приказа пристать у пологого берега.

— Что, сегодня мы вообще не остановимся? — удивился Вацлав.

— Не остановимся, — ответил Франтишек. — Луна сегодня светит на целый час дольше, река судоходна, и потому сейчас самое лучшее — плыть и плыть.

Луна зашла около девяти вечера; зато на востоке замерцал далёкий огонёк. Через час наши путешественники могли уже отчётливо разглядеть его; то был фонарь сторожевого судна, охранявшего городок Бун Таун.

В одиннадцать часов наши друзья вместе с индейцами уже отдыхали под крышей гостиницы. Англичанин — городской полицейский — заверил их, что товары уложены в надёжном месте.

Плавание от Бун Тауна до Белиза на палубе парохода, после стольких страстей и напастей, перенесённых недавно, казалось чудесной прогулкой. Опершись на поручни, друзья смотрели на запад — вернее, на юго-запад, где они оставили угрюмый Кокскомб с его голыми вершинами. Потом они переводили взгляд на окрестности. Для глаз, так долго довольствовавшихся видом джунглей, это было невыразимой отрадой. За рисовыми полями тянулись плантации сахарного тростника и кофейных деревьев. Группы хижин, живописно разбросанные по берегу, воскрешали воспоминания о далёкой родине, о мирных чешских деревнях.

Общество на палубе было не слишком многочисленно — несколько чиновников, торговцев, английских унтер-офицеров. Ни одной женщины. Индейцы ехали в трюме.

В одиннадцать часов пароходик, пронзительно гудя, входил в порт Белиз — столицу Британского Гондураса.