Онлайн чтение книги Одно слово стоит тысячи One Sentence Is Ten Thousand Sentences[
8

Двадцать девятого числа последнего лунного месяца женился брат Ян Байшуня, Ян Байе. Ян Байе тогда исполнилось девятнадцать. В те времена, когда Ян Байшунь был молод, жениться в девятнадцать лет считалось нормой, тем не менее продавец доуфу Лао Ян на тот момент еще не мыслил о женитьбе Ян Байе. Для их семьи свадьба была делом нешуточным. Серьезный характер этому событию придавали не только внушительные траты, которые, разумеется, предполагались. Но кроме финансовых проблем, имелись проблемы личного толка, ведь за женихом из бедного семейства в очередь никто не выстраивался. В отношениях с людьми семейство Лао Яна тоже выглядело не самым лучшим образом. Однако сам Лао Ян считал иначе и даже думал, что у него много друзей. Но как бы то ни было, женить своего сына он пока не собирался. Ведь появись у того своя семья, и он сразу отделится. Так что для Лао Яна было лучше подождать еще годика два, а пока сын помогал бы ему делать доуфу. Но дело было даже не в помощи. Лао Ян имел троих сыновей и двое из них совсем отбились от рук, поэтому Лао Ян стал выстраивать свои отношения с сыновьями более жестко. Ян Байшунь и Ян Байли уже убежали из дома, с Лао Яном в помощниках остался один Ян Байе. А поскольку, в отличие от своих братьев, он все время находился у отца на глазах, между ними постоянно происходили какие-то стычки. Любую брошенную наперекор фразу Лао Ян помнил дней десять, а где это видано, чтобы за десять дней человек не сказал бы чего-то лишнего? Поэтому со временем Лао Ян накопил к старшему сыну гораздо больше невысказанного недовольства, чем к Ян Байшуню и Ян Байли. Ян Байе стал мечтать о женитьбе с семнадцати лет. Ему не столько хотелось жениться, сколько просто уйти от отца; Ян Байе надоело как безропотной скотине день-деньской подчиняться отцу и вместе с ним делать доуфу. Впрочем, доуфу был тут на втором месте, главное, о чем мечтал Ян Байе, – больше не видеть недовольную рожу своего отца. Однако Лао Ян быстро почуял настрой сына. Такая затаенная вражда задевала Лао Яна гораздо сильнее, чем открытая брань. Поэтому он стал проявлять двойное упорство, чтобы как можно дольше отсрочить женитьбу сына. Каждый день они вроде как вместе занимались своим ремеслом, но на деле каждый из них вынашивал собственные планы. Пока хозяином в доме был Лао Ян, соображения Ян Байе все равно не имели никакого веса, все исполнялось только по воле отца. Однако этот год стал исключением. Хоть семейству Янов никакая свадьба и не была нужна, тем не менее в самый канун Нового года это событие их настигло само. Согласно яньцзиньским обычаям, если брак начинается с нуля, то со дня помолвки до самой свадьбы должен пройти минимум один год. Но в семействе Янов со дня первого разговора об этом деле, двадцать пятого числа, и до самой свадьбы, двадцать девятого числа, прошло лишь четыре дня. Поскольку сам Лао Ян был обычным продавцом доуфу, подходящую пару для сына следовало искать в семье какого-нибудь цирюльника или перекупщика ослов. Однако будущим родственником Лао Яна оказался ни больше ни меньше помещик Лао Цинь из деревни Циньцзячжуан, которая находилась в двадцати ли от дома Лао Яна. Лао Цинь владел тридцатью цинами земли, на него работало десять с лишним человек, и день-деньской он вращался среди представителей богатых семейств. Круглоголовый здоровяк Лао Цинь имел малюсенькие глазки, которыми он любил часто-часто моргать; если другие, к примеру, моргают в день по две тысячи раз, то Лао Цинь моргал по двадцать тысяч раз. Вообще-то, люди, которые часто моргают, любят поразмышлять, однако Лао Цинь размышлять не любил. Голос у него был сиплый и тихий, и он очень любил аргументы. При этом его аргументы были отличны от тех, которые приводил Цай Баолинь, что держал в поселке лавку с лекарственными травами. Цай Баолинь придумывал свои аргументы сам, никого другого он не слушал, при этом мог кого угодно задавить своей правотой. А вот Лао Цинь, тот, наоборот, своих аргументов никогда не приводил, предпочитая выслушивать их от других: «Почему я никак не могу этого понять? Может, объяснишь?» Человек пускался в объяснения, а Лао Цинь его внимательно слушал, требуя пересказать ситуацию от начала до конца, не упуская ни единой детали. Но ведь не бывает такого, чтобы все в этом мире складывалось гладко. В любом деле есть оборотная сторона, и не одна. Поэтому в доводах собеседника непременно проскальзывало какое-нибудь несоответствие, и вот тогда Лао Цинь мигом ловил человека на слове. Пока тот пытался залатать одну нестыковку, тут же вылезала другая. До разговора с Лао Цинем вопросов было куда меньше, но чем больше доводов приводил собеседник, тем больше у него появлялось проколов. В общем, разговор продолжался до тех пор, пока Лао Цинь не подводил собственных выводов, а его собеседник не заходил в тупик. Лао Цинь добивался своего, даже не утруждая себя разговорами, и всегда выходил правым. Моргая глазками, он только дивился: «Ты ведь сам так сказал». Таким образом, Лао Цинь сам никогда никого не убеждал, зато другие после своих же рассуждений убеждались в его правоте.

Лао Циню было под шестьдесят, вместе с ним жили четверо сыновей и одна дочь. К сыновьям он относился абы как, а вот единственную дочь, которая появилась у него в сорок лет, просто обожал. Когда Лао Цинь был не в духе, то и к родным сыновьям мог пристать, требуя аргументы, чтобы вывести их на чистую воду, а вот с дочерью он себе такого не позволял. Отучившись сначала в частной школе, а потом в «Яньцзиньской новой школе», Цинь Маньцин умела и читать, и писать. Вполне естественно, что Лао Цинь лучше бы помер, чем отдал свою крошку в семью продавца доуфу.

Год назад Цинь Маньцин просватали в семью Лао Ли – хозяина зернового склада, что располагался в уездном центре на улице Бэйцзе. Зерновой склад Лао Ли назывался «Источник изобилия». Рядом с «Источником изобилия» Лао Ли держал традиционную аптеку под названием «Спасение мира», и вместе эти два заведения занимали пол-улицы. Когда подходило время трапезы, для хозяина и его приказчиков накрывалось аж четыре стола. Горластый Лао Ли частенько садился на улице по-турецки и сам начинал зазывать покупателей: «Кто здоров – подходи за зерном, кто болен – подходи за снадобьем». Со стороны он мог показаться несколько развязным, однако на самом деле он был человеком порядочным. Едва у него возникала какая-нибудь проблема, он тотчас терялся. Но благодаря тому, что противоположности сходятся, у него в друзьях оказался Лао Цинь – человек, который, напротив, никогда не терялся. В прошлом году Лао Цинь с помощью Лао Цуя просватал свою дочь за сына Лао Ли, которого звали Ли Цзиньлун. Тот тоже ходил в «Яньцзиньскую новую школу», поэтому можно сказать, что они с Цинь Маньцин были однокашниками. Их помолвка состоялась еще осенью прошлого года, а сама свадьба планировалась на двадцать девятое число последнего лунного месяца этого года. Таким образом, задумывалось отметить сразу два радостных события – свадьбу и Новый год. С момента помолвки две семьи стали общаться намного чаще. На прошлый Новый год и другие праздники сын Лао Ли, Ли Цзиньлун, наносил будущему тестю почтительные визиты. Ли Цзиньлун и его отец Лао Ли по характеру отличались друг от друга: Лао Ли любил поговорить, а Ли Цзиньлун – нет. Когда они проводили время вместе, говорил всегда отец, а сын просто слушал. Если случалось, что Лао Ли вдруг замолкал, то Ли Цзиньлун молчанием не тяготился, он даже свое согласие или несогласие выражал обычным кивком или мотанием головы. Когда Лао Цинь общался с другими людьми, он всегда заставлял говорить их, а сам слушал, но, начав общаться с Ли Цзиньлуном, Лао Цинь теперь оказался на месте «других людей», а тот занял его роль. Поэтому он невольно вздыхал: «Этот сучий сын еще и меня перемолчит». Во многом из-за этого Лао Цинь относился к Ли Цзиньлуну более-менее терпимо. Однако случилось так, что, когда до свадьбы оставалось всего двадцать с лишним дней, Ли Цзиньлун вдруг передумал жениться. Передумал он не потому, что имел какие-то претензии к семье Циней или Лао Циню лично, а потому, что связался с дурной компанией и во время одной из пьяных посиделок поссорился с бывшим однокашником Вэй Цзюньжэнем. Ли Цзиньлун обозвал Вэй Цзюньжэня мудаком, а тот вышел из себя и начал наезжать в ответ: «Это кто из нас мудак? Сам не знает, что ему невеста попалась безухая, а еще чего-то там вякает». Все посчитали, что Вэй Цзюньжэнь пошутил, чтобы специально уколоть Ли Цзиньлуна. Но когда на него набросились с кулаками, Вэй Цзюньжэнь распалился еще сильнее и, преисполненный чувством собственной правоты, рассказал, что эту историю он слышал от их однокашницы Дэн Сючжи. Во время учебы в «Яньцзиньской новой школе» Цинь Маньцин жила в доме у Дэн Сючжи. Та рассказала, что, когда Цинь Маньцин было два годика, она заснула во дворе, и свинья отгрызла ей ухо. Вот почему Цинь Маньцин всегда прикрывает волосами левую часть лица. Дэн Сючжи была тайной возлюбленной Ню Госина, который в прежние времена являлся лучшим другом брата Ян Байшуня, Ян Байли. Когда закадычные друзья вместе работали на чугуноплавильном комбинате, Ян Байли согласился доставить любовное письмо Ню Госина Дэн Сючжи, за что потом его подвесили к финиковому дереву и отстегали плетью. Разумеется, Вэй Цзюньжэнь все это выпалил просто со злости, у него и в мыслях не было расстраивать свадьбу Ли Цзиньлуна. Но у того в голове словно что-то щелкнуло; более того, его опозорили при всем честном народе. Одним рывком Ли Цзиньлун перевернул стол, а вернувшись домой, попросил своего отца отменить свадьбу. Хозяин «Источника изобилия» и «Спасения мира», услыхав про то, что у дочери Лао Циня не хватает уха, тоже удивился:

– Это должно быть на совести Лао Циня. Даже продавцы свиней не скрывают от покупателей каких-то изъянов, а тут человек дочь замуж выдает. – Помолчав, он добавил: – Ладно бы у нее на ухе бородавка росла, так можно и промолчать. Но коли не хватает целого уха, почему не рассказать сразу? – Он печально вздохнул: – Я с Лао Цинем уже несколько десятков лет дружу, даже заикнуться боюсь про отмену свадьбы. – И добавил: – Пусть он даже в чем-то неправ, вряд ли у меня выйдет его переубедить. – Следом он попробовал уговорить Ли Цзиньлуна: – Подумаешь, какое-то ухо, зато все другое при ней, все равно под волосами не видно.

Но Ли Цзиньлун даже глаза вытаращил от негодования:

– Ухо тут ни при чем, это все ерунда. С ухом все ясно, но вдруг у нее чего-то еще не хватает?

Сделав паузу, он продолжил:

– Если ты боишься Лао Циня, то я – нет, давай схожу я.

Подумав, он добавил:

– Можно ничего и не отменять. Если так его боишься, то сам и женись на его дочери.

Лао Ли знал, что Ли Цзиньлун хоть и молчун, но парень с характером – если принял решение, то его и девять волов не удержат. Впрочем, он и сам был раздосадован, что сыну в жены прочил безухую. Так что единственным вариантом было все-таки отменить свадьбу. Но как он мог доверить такое дело Ли Цзиньлуну? Сын не терпел долгих разговоров и в подобных ситуациях после пары фраз тут же начинал распускать руки. Лао Ли боялся, что они с Лао Цинем передерутся, поэтому решил удержать сына. Сходить к Лао Циню и растолковать тому причины размолвки он попросил свата Лао Цуя. Когда Лао Цуй все это доложил Лао Циню, тот пришел в ярость. Он объяснил, что у его дочурки Цинь Маньцин отсутствует не целое ухо, а лишь мочка. Тут же оказалось, что его ей отгрызла вовсе не свинья, а крыса, и случилось это не тогда, когда девочка нечаянно заснула во дворе, а когда она спала в своей постельке. А поскольку мочка не может влиять на качество товара, то не стоит это и обсуждать. Вслед за этим Лао Цинь привел в комнату свою дочь и, убрав прикрывавшие ухо волосы, показал его Лао Цую. У Цинь Маньцин и вправду два уха были на месте, и лишь на правом недоставало мочки. Между тем Лао Цинь усадил Лао Цуя и пристал к нему, требуя объяснений:

– Лао Цуй, я что-то совсем запутался. Прости, конечно, что я тебя затрудняю, но ты все-таки объясни, может ли расстроиться свадьба из-за какой-то мочки? – Тут же он добавил: – И проблема здесь даже не в свадьбе. Зачем мочку превращать в целое ухо? Вот в чем вопрос. Пока ты мне этого не разъяснишь, даже не думай уходить.

Лао Цуй, который был простым перекупщиком скота, сватовством промышлял лишь от случая к случаю. Поняв, что тут одна ошибка выросла из другой, в результате чего родилась третья, он несколько растерялся. Раньше он никогда не объяснялся с Лао Цинем, зная, что любые доводы в разговоре с ним оборачивались против говорящего. Вот и сейчас он предпочел откланяться, тем более что Лао Цинь заведомо занял однобокую позицию, выставив на обсуждение лишь ухо и мочку.

– Хозяин, я тут ни при чем, не я ведь прошу отменить свадьбу. – И добавил: – Пусть это останется на совести Лао Ли. Это он слышал звон, да не знает, где он. – С этими словами он быстро поднялся с места: – Я сейчас вернусь в город и расскажу Лао Ли правду, все уладится и ваши семьи породнятся, как и планировалось.

Но когда Лао Цуй вернулся в город, было уже поздно. Не потому, что целое ухо теперь было трудно превратить в мочку, и не потому, что на откушенную мочку семейство Ли также не соглашалось, а потому, что сын Лао Ли, Ли Цзиньлун, взял и ушел из дома. Впрочем, он не то чтобы ушел из дома, Ли Цзиньлун снюхался с сыном директора чугуноплавильного комбината Лао Ню, Ню Госином, и отправился с ним на юг в Ханчжоу за лекарственным сырьем. Но это было только предлогом, очевидно, что он просто хотел сбежать, оставив Лао Ли одного расхлебывать всю эту кашу. Уходя из дома, он даже не попрощался. Лао Ли, потирая от досады руки, сказал Лао Цую:

– И все из-за дурацких сплетен, вот уж и правда – из мочки сделали ухо. – Помолчав, он добавил: – Взял и сбежал, даже ни о чем не предупредил. Двадцать девятое число уже на носу, и что мне со всем этим делать?

Лао Цуй, нахмурившись, передал эту новость обратно Лао Циню из деревни Циньцзячжуан. Только тогда Лао Цинь понял, какой же подлец этот Ли Цзиньлун. Впервые в жизни он получил такую оплеуху, и от кого? От какого-то молокососа! Лао Цинь пришел в ярость:

– Передай Лао Ли, что если раньше это дело еще можно было уладить по-хорошему, то после такой насмешки тут и обсуждать нечего. Да если сейчас расползется слух о том, что из-за какой-то мочки отменили свадьбу, то проблема точно раздуется до размеров уха. Побег Ли Цзиньлуна – это его дело, но за его возвращение должен отвечать Лао Ли. Если двадцать девятого числа он не приедет за невестой, то вместо нее приеду я. И тогда мы уже поговорим не об отмене свадьбы, а кое о чем другом. И пока мы не разложим все по полочкам, я не отстану.

Последняя фраза била прямо в уязвимое место Лао Ли. Ведь у него никогда не получалось улаживать дела. Сталкиваясь с трудностями, он тотчас бежал за советом к Лао Циню. Кстати, идею открыть рядом с зерновым складом традиционную аптеку ему предложил именно Лао Цинь. При этом дохода она приносила гораздо больше, чем «Источник изобилия». Таким образом, получив помощь со стороны Лао Циня, Лао Ли теперь чувствовал себя обязанным. Но Ли Цзиньлун-то все равно уже удрал, где Лао Ли было его искать? Это он на словах сказал, что отправляется в Ханчжоу, а кто его знает, куда он сбежал на самом деле. Неразбериха в отношениях жениха и невесты тянулась вплоть до двадцатого числа, но Ли Цзиньлуна и след простыл, похоже, возвращаться к Новому году он не собирался. Хозяин «Источника изобилия» и «Спасения мира» Лао Ли был как на иголках. Он так боялся правдоискательства со стороны Лао Циня, что уже и сам мыслил о побеге. Между тем вечером двадцатого числа Лао Циня из деревни Циньцзячжуан отговорила от свадьбы его дочь Цинь Маньцин. В тот вечер, когда Лао Цинь, залив тоску вином, снова пустился костерить семейку Ли, к нему подошла Цинь Маньцин.

– Папенька, я знаю, что вы опечалены, но можно задать вам вопрос?

– Что еще?

– Что для вас важнее: доказать правоту или устроить счастье своей дочери?

– Чего? – переспросил Лао Цинь.

– Если вы, папенька, просто хотите доказать свою правоту, то эта ссора с семейством Ли через годик-два уладится – куда им с вами тягаться? Потом вы наверняка снова просватаете меня в семейство Ли. Вы сможете выместить на них свою злобу, но во что превратится моя жизнь? Боюсь, мне этой мочки вовек не забудут, и эта проблема раздуется до гигантских размеров.

Лао Цинь тяжело вздохнул:

– Я всю жизнь учу других уму-разуму, так что и для себя готов постараться. Но каким потом будет наше положение, если сейчас мы позволим семейству Ли расторгнуть свадьбу? Я не могу позволить, чтобы мою дочь отбросили в сторону, словно какой-то ненужный черепок, ведь тогда твое будущее превратится в тяжелое испытание. Я злюсь не потому, что семейство Ли отменило свадьбу, а потому, что они загнали мою дочь в тупик.

Цинь Маньцин, покинув стены «Яньцзиньской новой школы», все свободное время проводила дома, а потому прочла много романов династий Мин и Цин. Из них она узнала, что многие знатные дамы попадали в схожие ситуации, и тогда они в срочном порядке устраивали брак с нижестоящими. Кто-то выходил замуж за продавца масла, кто-то за дровосека, а кто-то и вовсе за нищего, и в конце концов у всех все складывалось хорошо. Поэтому Цинь Маньцин предложила:

– Пока я не прошла через это испытание, то судила о людях лишь по внешнему виду, но теперь я поняла, что заглядывать следует в сердце. Однако от сердца все беды. Не потому, что оно жестокое, а потому, что в трудную минуту заставляет вместо хорошего думать о плохом. В глазах других я осталась с изъяном. Сначала речь шла только об ушной мочке, но теперь я целиком превратилась в изъян. Папенька, если ты по-настоящему любишь меня, не допусти, чтобы твоя дочь повесилась на дереве. Отныне пусть моим мужем станет любой, богатый или бедный, лишь бы принял меня без мочки и был искренне рад провести со мною всю жизнь. Если о моем изъяне узнают сразу, то потом никогда уже не будут за это меня попрекать. Если же папенька все-таки со мной не согласится, заставляя семейство Ли передумать, я вообще откажусь выходить замуж.

С этими словами она залилась слезами. Глядя на страдания дочери, Лао Цинь не сдержался и громко выругался:

– Чертов продавец зерна, да имел я всех твоих предков до восьмого колена. Отныне я, Лао Цинь, твой враг навеки! – А своей дочери он сказал: – Всю жизнь я учил уму-разуму других, но самую важную истину мне преподала моя собственная дочь. И богатые, и бедные – все это понятия относительные. Богачи не обязательно счастливы, а бедняки – не обязательно плохие супруги. Как говорится, с милым сердцу и пампушка в радость. Если бы моя дочь не понимала этой истины, то с любым была бы несчастлива, но коли она это понимает, то в ее жизни будет намного меньше обид. Отцу твоему уже шестьдесят. Зная, что моя дочь поняла такую важную истину, я могу жить совершенно спокойно.

Когда Лао Циню пытались что-либо доказать другие, они могли потратить на это три дня и три ночи, и все без толку. А вот его дочь переубедила его сразу. На следующий день с утра пораньше Лао Цинь послал своего приказчика в село, чтобы вызвать к себе Лао Фаня, которому он собирался изложить новые соображения относительно свадьбы своей дочери Цинь Маньцин. Дело в том, что этот Лао Фань также состоял в родстве с хозяином «Источника изобилия» и «Спасения мира»: вторая дочь Лао Ли была замужем за старшим сыном Лао Фаня. Лао Цинь обратился к Лао Фаню именно потому, что тот имел гораздо больший вес, чем сват Лао Цуй. Все свои соображения Лао Цинь представил четко по пунктам. Первое: он немедленно разрывает родственные узы с семейством Ли, с которым отныне не намерен обсуждать свадьбу. Второе: он не возвратит ни единого подарка из выкупа, а вместо этого все добро раздаст нищим. Третье: начиная с сегодняшнего дня он начнет выбирать для своей дочери Цинь Маньцин нового зятя. Им может стать даже бедняк, при условии, что не побоится взять в жены его дочь без мочки. Выслушав такую речь, Лао Фань стоял ошарашенный. Потом, когда Лао Фань во время перекура узнал, что третий пункт выдвинула сама Цинь Маньцин, он еще долго вздыхал. Всю эту речь слово в слово Лао Фань передал хозяину «Источника изобилия» и «Спасения мира». Тот, выслушав его, словно прозрел:

– Доводы более чем основательные, вот уж не думал, что какая-то девчонка вдруг окажется мудрее меня. – Продолжая сокрушаться, он покачал головой: – Теперь моему сыну не видать счастья. Вроде бы и с глазами, а такую драгоценность не разглядел. Взять и упустить такую невестку! – Всплеснув руками, он протянул: – Эх-хе-хе, в глазах Лао Циня я теперь до конца жизни буду последним подонком. Как же я теперь буду жить без его советов?

Поначалу все это никак не касалось продавца доуфу Лао Яна из деревни Янцзячжуан, однако, прослышав о том, что семейство Циней выбирает нового зятя, притом даже из бедняков, он почуял к этому делу интерес. Интересовало его даже не то, что он даром может получить сноху. Как стало известно, семейство Лао Ли отказалось от безухой невесты, хотя потом выяснилось, что у той не хватало лишь мочки. Что же до продавца доуфу Лао Яна, того вообще не смущали никакие изъяны. Для него гораздо важнее было породниться с богатым семейством. Как говорится, попытка – не пытка; не получится – не беда, а получится – так одним выстрелом убьет сразу двух зайцев. Он просто не мог упустить такую халяву! Однако продавец доуфу Лао Ян всегда отличался безыдейностью. Два дня он протолок воду в ступе и наконец отправился за советом к извозчику Лао Ма из деревни Мацзячжуан. Ведь именно тот подсказал ему в прошлый раз, как определить Ян Байли в «Яньцзиньскую школу». И пусть Лао Ян в конечном счете остался у разбитого корыта, все-таки он был благодарен Лао Ма, поэтому, почуяв очередную выгоду, снова решил обратиться к нему. До извозчика Лао Ма уже тоже дошли слухи про выбор семейством Циней нового зятя, однако он понимал, что это не более чем сведение счетов между двумя богатыми семействами. Попав в дурацкое положение, Лао Цинь просто хотел таким образом вывести семейство Ли на чистую воду и доказать, что у его дочери нет другого изъяна кроме отсутствия одной-единственной мочки. Ему хотелось лишь продемонстрировать решительную позицию своей семьи и дочери. Так что какому-то продавцу доуфу не следовало принимать такое заявление всерьез и встревать в это дело. Другими словами, это была своего рода игра, которую никто не собирался переносить с подмостков в настоящую жизнь. Поэтому Лао Ма позабавил серьезный настрой Лао Яна, что вызвало у него очередную волну презрения. Но именно чувство презрения, а также негодование из-за того, что Лао Ян в свое время растрепал обстоятельства жеребьевки между сыновьями, подтолкнули Лао Ма сейчас ему подыграть. Поэтому он решил в очередной раз придумать для Лао Яна лазейку, чтобы тот на выходе натолкнулся на глухую стену в лице Лао Циня. Пусть он разобьет свою башку в кровь, авось надолго запомнится. Поэтому Лао Ма не только не стал разубеждать Лао Яна, но напротив, даже побудил его к активным действиям:

– Вот это дельце! Задаром получить такую невестку! Да это даже лучше, чем весь проданный за зиму доуфу. – И добавил: – Речь здесь не только о дармовой невестке. Если ты породнишься с семейством Лао Циня, то и твой доуфу вырастет в цене. – Чуть подумав, он продолжил: – Хотя твой сын и зря ходил в «новую школу», но если сейчас тебе удастся породниться с Лао Цинем, то прежняя неудача окупится сполна. – Наконец, он дал последнее наставление: – Я тебя не тороплю, но если хочешь, чтобы дельце твое выгорело, не дай другим тебя опередить.

Получив такие указания к действию, продавец доуфу Лао Ян возвратился в родную деревню в приподнятом настроении. На следующий день, двадцать пятого числа, Лао Ян встал пораньше, хорошенько вымыл голову, переоделся во все чистое и скорой поступью направился в деревню Циньцзячжуан к Лао Циню. Хотя Лао Цинь и озвучил свое решение, все понимали, что сделал он это исключительно для показухи, поэтому всерьез его слова никто не воспринял, а потому и в родственники к нему не набивался. Спустя несколько дней сам Лао Цинь уже и думать забыл о своем заявлении. Поэтому когда перед ним нарисовался некто продавец доуфу Лао Ян, который принял его слова за чистую монету и теперь пришел к нему свататься, Лао Цинь уж и не знал, плакать ему или смеяться. Но коль скоро он сделал такое заявление, он не мог отправить этого человека восвояси. Удивительно то, что, вопреки ожиданиям, его игра воплотилась в жизнь, и семьи Яна и Циня действительно породнились. Таким образом, продавец доуфу Лао Ян, уж и сам не ведая как, взял и отведал манны небесной. Итак, преисполненный радости Лао Ян направился к Лао Циню. Но едва он приблизился к его владениям и увидал помпезные строения, стойла, заполненные мулами и лошадьми, а также шныряющих туда-сюда по-деловому одетых работников, Лао Ян вдруг сдрейфил. Ему уже приходилось раньше бывать в доме у Лао Циня, но только в качестве продавца доуфу. Обычно он оставался у ворот и общался с поваром, за порог его нога никогда не ступала. Сейчас Лао Ян миновал уже несколько дворов и наконец зашел в главный флигель, где в кресле в величавой позе восседал Лао Цинь. Он молча уставился на Лао Яна своими маленькими глазками, а тот стоял перед ним ни жив ни мертв. Неловкое молчание затянулось, но Лао Цинь только часто моргал, продолжая выдерживать паузу. Тогда Лао Ян не стерпел и решил пойти на попятную:

– Хозяин, забудем об этом.

С этими словами он развернулся к выходу. Не скажи Лао Ян фразы «Забудем об этом», Лао Цинь бы так и сделал. Но поскольку Лао Ян все-таки ее произнес, Лао Цинь его остановил:

– Постой. Раз так, скажи хоть, зачем приходил?

Лао Ян понуро ответил:

– Хозяин, я виноват, моя, так сказать, жаба мечтает отведать лебяжьего мяса.

– Ну, тогда расскажи, с чего это ты своего сына считаешь жабой?

– У него нет никаких талантов, он только доуфу умеет делать.

– Так это же здорово. Даже самое ничтожное ремесло – богатство по сравнению с наделом в тысячу цинов тучных земель.

– Он у меня настолько честный и искренний, что не может даже слова поперек сказать.

– А какая от слов польза? Лично я предпочитаю слушать умных людей, вот и сейчас решил свою дочь послушаться.

– Но он безграмотный.

– Зато этот сукин сын из семейства Ли грамотный. Это еще полбеды, когда встречаются просто отморозки, гораздо хуже, если эти отморозки грамотные.

– Хозяин, помилуйте, но ведь я совсем беден.

Лао Ян настроился на такой лад, что казалось, будто он пришел не породниться, а напротив, отречься. Пока Лао Цинь беседовал с Лао Яном, Цинь Маньцин подслушивала их разговор в соседней комнате. Лао Цинь, разумеется, блефовал, когда озвучил решение найти себе нового зятя. А этого чудака Лао Яна он задержал для разговора, просто чтобы развеять скуку. Однако Цинь Маньцин все это время была настроена серьезно. Видя, что заявление отца не нашло скорого отклика и наплыва желающих, она посчитала, что виной тому или ее мочка, или запятнанная репутация. Она уверилась, что в этом мире ей уже не удастся обрести свою половинку. Поэтому сейчас, когда один желающий все-таки пришел, она, ничего не ведая о его малодушии, посчитала его речь весьма достойной. Поэтому, отдернув занавеску, она обратилась к отцу:

– Папенька, пусть это будет семейство Янов.

Лао Цинь и Лао Ян оба перепугались. Заметив серьезность намерений дочери, Лао Цинь поспешил ее урезонить:

– Не спеши, мы только приступили к разговору.

Но Цинь Маньцин настаивала на своем:

– Здесь нечего обсуждать. Любой другой на его месте наверняка принялся бы нахваливать свое семейство, а господин Ян все это время перечисляет одни лишь минусы. Таких, как он, отыскать непросто. Я видела его сына, он приходил к нам продавать доуфу, отвешенные им три цзиня на поверку оказались больше на три ляна[37]Лян – китайская мера веса, равная 50 г.. Раз он таков в торговле, то что говорить о других делах? Иные претенденты могут оказаться недостойнее его, но никак не наоборот.

Выводы Цинь Маньцин выглядели весьма однобоко. Продавая людям доуфу больше положенного веса, Ян Байе делал это вовсе не потому, что не разбирался в правилах торговли, а потому, что таким образом он просто хотел насолить отцу. Однако с подачи Цинь Маньцин он выглядел как человек высочайших моральных качеств. Лао Цинь понял, что перемудрил со своим решением о выборе зятя. Растерявшись, он поспешил остановить дочь:

– Мы ведь едва начали разговор, разве так решаются дела? Тут требуется все обстоятельно взвесить.

Тогда Цинь Маньцин, решив уподобиться несчастным девицам из минских и цинских романов, вынула из-за пазухи ножницы, лязгнула ими в воздухе и, скрутив прядь волос, с готовностью провозгласила:

– Папенька, лучше не обманывай свою дочь, я понимаю, что для тебя это все игра. Но для меня – нет. Даже больше скажу: никто другой мне не нужен. А если будешь склонять меня к другому, я уйду из дома и завтра же подамся в горы Юньмэншань, где приму монашество.

Лао Цинь, заметив, что дочь всерьез собирается обрезать себе волосы, понял, что спасти положение ему уже не удастся. Любой протест с его стороны грозил обернуться чем-то совершенно немыслимым. В тот вечер, поддавшись сгоряча уговорам дочери, он зашел уже слишком далеко, чтобы идти на попятную. До этого Лао Цинь не знал о Лао Яне ничего, кроме того, что тот продавал доуфу. Состоявшийся разговор показал, что Лао Ян человек вполне честный. Собственно, Лао Циня не особенно бы волновало, если бы тот оказался нечестным. Ну какого подвоха можно было ожидать от обычного продавца доуфу? Однако он недооценил Лао Яна. Изощрения Лао Яна не вписывались ни в какие разумные рамки. С другой стороны, руководствуйся он здравым смыслом, никогда бы не посмел набиваться в сваты. Итак, Лао Цинь недооценил Лао Яна и, приняв его за порядочного человека, посчитал, что ничего страшного его дочери, кроме каких-то бытовых трудностей, не угрожает. Впрочем, он попытался ее предостеречь:

– Характер у тебя еще круче, чем у меня. Взять и такое серьезное событие решить на раз-два. Как бы тебе не пришлось потом раскаяться. – Сказав это, он вздохнул: – Сколько живу на белом свете, меня, Лао Циня, так еще никогда не понукали.

Итак, все решилось. Продавец доуфу Лао Ян все никак не мог взять в толк, как же это произошло. Цинь Маньцин, продолжая держать в руке прядь волос, обратилась к нему со следующей просьбой:

– Господин, если ваша семья собирается принять меня в свой дом, вы должны мне кое-что пообещать.

Лао Ян, смахнув выступившую испарину, спросил:

– Что же?

– Давайте считать, что сегодня у нас состоялась помолвка. Но ровно через четыре дня мы должны сыграть свадьбу, чтобы успеть к двадцать девятому числу.

Лао Цинь понял, что его дочь назначила эту дату специально, поскольку именно на двадцать девятое число планировалась ее свадьба с Ли Цзиньлуном. Однако Лао Ян несколько озадачился:

– Хозяин, все решилось так скоро, а у меня ничегошеньки не готово.

Лао Цинь презрительно плюнул в его сторону:

– Как будто тебе есть что готовить! Что же ты думаешь, раз твоя семья сватается к моей дочери, так я не могу взять на себя твои расходы?

На седьмом небе от счастья продавец доуфу Лао Ян вернулся из деревни Циньцзячжуан в свою деревню Янцзячжуан. Обычно те, кто сватался, козыряли или своим богатством, или полезными связями. У Лао Яна козырных карт не нашлось, зато обнаружился фарт. Такого исхода не ожидал не только Лао Ян, но и извозчик Лао Ма. При этом продавец доуфу Лао Ян был безгранично благодарен Лао Ма. И хотя в свое время у него вышла неудача с «Яньцзиньской новой школой», в которую он определил Ян Байли, зато сейчас на славу удалось сватовство с семейством Циней, на которое Лао Яна снова подвиг Лао Ма. Когда Лао Ян рассказал эту новость жене и Ян Байе, жена возликовала, а сын, напротив, был раздосадован. Раньше он дулся на отца из-за того, что тот не давал ему жениться, а теперь, когда отец лично раздобыл ему невесту, Ян Байе вдруг стал придираться:

– У меня ведь никаких изъянов нет, почему тогда мне подыскали невесту без мочки?

Лао Ян подскочил к нему и зарядил пинка:

– Мочки-то у тебя на месте, зато ума не хватает!

Ян Байе был совершенно никудышным, обидчивым ребенком. Со своим характером он только осложнял любые дела. И выбить из него эту дурь никак не получалось. Именно из-за своей никудышности он до сих пор оставался при отце и готовил доуфу, в то время как двое его братьев уже ушли из дома, пытаясь проторить собственную дорожку. Подумав еще раз, Ян Байе все-таки решил, что если сейчас не воспользуется этим шансом, то еще не понятно, когда он вообще женится. Ну и пусть жена у него будет без мочки, зато под одеялом у него теперь будет не пусто. К тому же, женившись, он сможет уйти от Лао Яна. Так что как ни крути, а согласиться стоило.

Двадцать девятого числа в семье Янов праздновали свадьбу. Весь день двадцать восьмого числа простоял ясным, а к вечеру посыпал снежок. Снег, не прекращаясь, шел всю ночь до следующего утра. Поскольку свадьба обещала быть необычной, на нее, невзирая ни на какой снег, решил поглазеть народ изо всех окрестных деревень. Похоже, что интерес вызывала даже не сама свадьба, а невеста без мочки, и даже не в мочке дело, а в целой цепочке событий, которую та спровоцировала. В тот миг, когда невеста стала спускаться из своего паланкина, толпа зашевелилась и разом подалась вперед, повалив окружавшую дом глинобитную стену. С заснеженной земли поднялся клуб пыли; в создавшейся сумятице одной старухе сломали ногу, поэтому невеста Цинь Маньцин вышла под крики и вопли. Если Лао Ян и Ян Байе раньше бывали в доме Цинь Маньцин, предлагая свой доуфу, то Цинь Маньцин в деревне Янцзячжуан никогда не появлялась. В минских и цинских романах она начиталась историй о том, как девушки из богатых семей, выходя замуж за бедняков, переезжали пусть в ветхий, но чистый дом; как их супругами оказывались бедные, но умные молодые люди. И пусть последние торговали маслом или заготавливали хворост, все как один были заядлыми книгочеями, а потому могли и стих сочинить, и картину нарисовать. Но едва Цинь Маньцин ступила на подставленную к паланкину скамеечку и подняла глаза, чтобы оглядеться, сердце ее заныло. Дом Янов и впрямь выглядел ветхо, покосившиеся пристройки заваливались в разные стороны, двор был весь в рытвинах и из-за растоптанного снега представлял из себя сплошное месиво. Цинь Маньцин, конечно же, догадывалась, куда едет, но такой грязищи все-таки не ожидала. Разочаровал ее и несуразный жених Ян Байе, который выбежал встречать ее с красной шелковой лентой. Раньше, когда Ян Байе приходил в их дом продавать доуфу, он всегда одевался без выкрутасов, а потому выглядел как простой нормальный парень. Сейчас же, в наряде жениха, в этом взятом напрокат парадном головном уборе и традиционном халате с красным шелковым бантом на груди, он выглядел как пугало. Подбегая к невесте, словно неуклюжая обезьяна, он раскрыл рот в идиотской улыбке. Почему в идиотской? Потому что улыбался просто по глупости. Собственно, нельзя сказать, что Ян Байе всегда выглядел идиотом, это выражение застыло у него на лице, едва он увидел, какое количество людей привалило на его свадьбу. Будь обстановка иной, он бы предстал в своем обычном облике. Потом он произнес какую-то приветственную фразу, чем окончательно разочаровал Цинь Маньцин. Заметив, что невеста становится все более печальной, Ян Байе, приняв это на свой счет, шепотом ей сказал:

– Не бойся, продавая доуфу, я втихаря от отца откладываю для себя заначку.

Цинь Маньцин только вздохнула; она поняла, что жизнь и романы – это две разные вещи. Но ничего не попишешь, задумка принадлежала ей, менять что-либо было уже поздно, поэтому она не выдержала и под шумные звуки оркестра залилась слезами. Она горевала не потому, что ошиблась в женихе, а потому, что доверяла книгам.

Лао Ян продал осла и на вырученные деньги устроил свадебный пир на шестнадцать столов. Но где в своем доме он мог бы накрыть эти самые шестнадцать столов? Пришлось ему под это дело выпросить две комнаты у соседа Ян Юаньцина. Тот сперва не соглашался, но когда Лао Ян принес ему два брикета доуфу, смилостивился. В целом свадьба удалась на славу. Породнившись с богачами, продавец доуфу Лао Ян переживал, что во время свадьбы возникнет какая-нибудь накладка и семейство Циней тотчас начнет выискивать недостатки. Однако во время свадьбы никаких накладок не произошло, и семейство Циней никаких недостатков не выискивало. Зато после торжества семейство Янов все-таки оплошало. Но оплошность допустил не жених Ян Байе, а его брат Ян Байшунь.

С тех пор как Ян Байшунь поссорился с забойщиком Лао Цзэном и остался без работы, ему ничего не оставалось, как вернуться в родную деревню. Ян Байшунь уже овладел навыками забойщика, поэтому работать мог и в одиночку. Но из-за того, что о нем поползла дурная слава как о человеке, отплатившем своему наставнику черной неблагодарностью, заниматься этим ремеслом он больше не мог. Сначала он думал податься в деревню Пайцзячжуан и еще раз попроситься в ученики к цирюльнику Лао Паю. Но поскольку именно он в свое время пристроил его к Лао Цзэну, теперь Ян Байшуню было сложно объяснить ему все тонкости своего провала, тем более что все выглядело не так, как это описывал его наставник. Его попытки себя оправдать сыграли с ним злую шутку, и в результате он остался без вины виноватым. Так что искать защиты у Лао Пая он не мог. Кроме того, Ян Байшунь снова обдумывал вариант с Лао Инем из деревни Иньцзячжуан, который торговал солью и содой. Однако работа у того носила сезонный характер и велась лишь весной, летом и осенью, а зимой, когда земля замерзала, все работы по добыче соли и соды приостанавливались, поэтому разговор о работе следовало отложить до весны следующего года. Была у него также мысль наняться в батраки для обработки помещичьего поля, но батраков тоже набирали весной, так как зима считалась мертвым сезоном. Никакого другого занятия для себя Ян Байшуню придумать больше не удалось, и никто из тех, кто бы мог помочь, ему в голову тоже не приходил. Самым отвратительным на свете человеком для Ян Байшуня был продавец доуфу Лао Ян, а самым противным делом – изготовление доуфу. Но, оставшись у разбитого корыта, Ян Байшунь вынужден был вернуться к Лао Яну и его доуфу. Лао Ян, оценив его положение, в душе испытал еще большее удовлетворение. Однако в этот раз он уже с ним не цацкался, а с самым серьезным видом объявил: «Мне помощники не требуются».

Однако на свадьбе брата Ян Байшунь выкинул номер отнюдь не в отместку Лао Яну. Неудачи в ремесле также были ни при чем, как и недовольство женитьбой Ян Байе. Виной всему стало возвращение домой его младшего брата Ян Байли. Отработав больше полугода кочегаром в паровозном депо города Синьсяна, тот возвратился совсем другим человеком. Взять хотя бы его одежду. Раньше Ян Байли был обычным деревенским парнем, а теперь стал кочегаром, работавшим в паровозном депо. Разумеется, когда ему приходилось то и дело заправлять топку, он день-деньской проводил в угольной пыли, так что ни лица его, ни волос от сажи было не видать. Однако на свадьбу брата он приехал не абы как, а в ладно сшитом пиджачке, при галстуке и в шляпе, всем своим видом демонстрируя триумфальное возвращение. Сказать по правде, работа кочегаром на паровозе Ян Байли совершенно не устраивала. Не устраивала она его даже не потому, что была грязной и изнурительной, шутка ли, когда локомотив тянет за собой десять с лишним вагонов и все только за счет усилий одного человека – Ян Байли, который заправляет топку углем. Заступая на рабочее место и вплоть до конечной станции, кочегары работали без передышки, так что к концу смены их куртки со штанами можно было выжимать. Это не шло ни в какое сравнение с работой охранника на Яньцзиньском чугуноплавильном комбинате, когда Ян Байли дни напролет тупо млел на солнышке. Ему даже стало казаться, что он просто попался на удочку Лао Ваня из паровозного депо. Но грязь и тяжесть работы были еще не главным минусом. Проблема заключалась в том, что в локомотиве их всегда было трое; при этом машинист и его помощник являлись шефами Ян Байли. Главного шефа звали Лао У, а его заместителя – Лао Су. Когда эти двое заводили разговор, Ян Байли просто изнывал от скуки. Но от скуки он изнывал вовсе не потому, что те двое по сравнению с ним, любителем «позаливать», говорить не умели. Оба его шефа тоже любили потрепаться, да только всё не о том, о чем предпочитал Ян Байли. Те обсуждали исключительно дела семейные: как шурину из семейства Чжанов переломали ноги за то, что тот обокрал мужа старшей сестры; как свекор из семейства Ли переспал со своей снохой и как его поймала и тут же в одеяле чуть не задушила собственная жена; или как семьи Вана и Чжао из-за маленькой собачки чуть не перегрызли друг другу глотки. Все эти истории не имели ничего общего с историями, которые «заливал» Ян Байли. Их истории были слишком реальными, в то время как истории Ян Байли не могли существовать без фантазии и воображения, благодаря чему круто меняли любой сюжет. К примеру: «идет себе ночью какой-то человек, идет-идет и вдруг, откуда ни возьмись, появляется перед ним седобородый старец». Однако Лао У и Лао Су не нравились такие «заливалки» с седобородыми старцами, они воспринимали их как «вздорную чушь», для них существовали лишь истории с конкретными людьми, которых можно увидеть и пощупать. Ян Байли как подмастерье находился в подчинении у Лао У и Лао Су, локомотив был их территорией, поэтому интересы подмастерья их не волновали, так что если Ян Байли лез к ним со своими «заливалками», они могли и рассердиться. Поэтому все то время, что паровоз находился в пути, ехал ли он из Синьсяна в Бэйпин[38]Название Пекина с 1928 по 1949 г. или из Синьсяна в Ханькоу, или, наоборот, возвращался из Бэйпина или Ханькоу в Синьсян, языками чесали лишь Лао У и Лао Су, а Ян Байли, подбрасывая в пылающую топку уголь, держал рот на замке. Оставь человека без работы, ничего с ним не случится, а вот заставь отдохнуть его язык – пытка еще та. Ян Байли еле-еле дожидался окончания своей смены, чтобы затем отправиться в отдел закупок к Лао Ваню, на которого он жаждал выплеснуть все, что в нем накопилось за несколько дней молчания. Однако Лао Вань, будучи закупщиком, постоянно находился в разъездах, восемь из десяти дней его не было на месте, так что в восьми случаях из десяти Ян Байли его не заставал. Мало того, что он приходил переполненный «заливалками», так теперь ему приходилось их все нести назад. А это уже была пытка совсем другого рода. Казалось, что с каждым часом его распирало все больше и больше и грозило вот-вот разорвать на части. В такие моменты он еще острее чувствовал, что его решение стать кочегаром при локомотивном депо было ошибкой и что он попросту попался на удочку Лао Ваня. Как тут было не вспомнить предсказание слепого музыканта Лао Цзя, который обрек его покрывать каждый день по несколько сотен ли, и все из-за одного говоруна? Похоже, настал тот час, когда следовало признать его правоту. Однако уходить из паровозного депо Ян Байли не собирался. И не потому, что привязался к работе кочегара, а потому, что лелеял мечту когда-нибудь перевестись из кочегаров в проводники. Проводник заведует раздачей чая, ходит себе по вагону и предлагает пассажирам кипяточку, подметет пол разок-другой – вот и вся работа. В одном составе находится десять с лишним вагонов, в этих десяти с лишним вагонах едет больше тысячи пассажиров. Свой путь до Бэйпина, как и до Ханькоу, паровоз проделывает за сутки. Так что за такой промежуток времени среди тысячи с лишним пассажиров уж наверняка отыщется хотя бы один, кто будет горазд «позаливать». Однако переход из кочегаров в проводники требовал смены специальности. Если локомотивами и рельсами ведало локомотивное депо, то за пассажирские вагоны отвечала железнодорожная служба. Лао Вань устроил Ян Байли в локомотивное депо, но пристроить его проводником он не мог. Посредников Ян Байли найти еще не успел, поэтому и торчал в своем локомотивном депо. Сам Ян Байли считал работу кочегара зазорной, однако на свадьбе старшего брата слово «кочегар» пришлось очень кстати. Если бы семейство Лао Яна устраивало свадьбу с семейством равного статуса, то среди его гостей оказались бы извозчик Лао Ма из деревни Мацзячжуан, кузнец Лао Ли из соседнего поселка, перекупщик ослов Лао Лю из деревни Люцзячжуан и так далее. Но поскольку теперь в родственниках у Лао Яна оказался Лао Цинь, состав гостей получился совсем другим. На свадьбу съехались сельский помещик Лао Фань, помещик Лао Фэн из деревни Фэнбаньцзао, помещик Лао Го из деревни Голива, пожаловал даже хозяин шелковой лавки «Благость чудесного леса» Лао Цзинь… Вообще-то, каждый из них мог бы отказаться от приглашения, однако, понимая, что этой свадьбой Лао Цинь хотел поднять репутацию своей оскорбленной дочери, они отложили свои дела и явились все как один. Поэтому их прибывшие друг за другом запряженные мулами кортежи протоптали в снегу основательную колею. Семейство Янов отродясь такого не видывало, то же самое можно было сказать и о приятелях Лао Яна. Извозчики и перекупщики ослов, всегда такие громкоголосые, сейчас прижухли, не решаясь присоединиться к гостям со стороны невесты. Когда начался свадебный пир, кузнец Лао Ли и перекупщик ослов Лао Лю спрятались на кухне, не смея выйти из своего укрытия. Всегда такой уверенный в своих манерах извозчик Лао Ма вообще предпочел солгать: «У меня дома жеребенок занемог. Что я, свадеб, что ли, не видел? Поеду-ка я лучше домой». С этими словами он задворками взял и ускользнул. И вот тут-то на подмогу Лао Яну явился Ян Байли. Это в локомотивном депо слово «кочегар» не имело никакого веса, зато в родной семье его теперь зауважали. Восемь из шестнадцати столов, которые занимали гости семейства Циней, ломились от мясных и рыбных блюд. На остальных восьми столах, за которыми пристроились гости Лао Яна, у каждого была своя чашка со сборным блюдом. Не вдаваясь в подробности, перечислим лишь самых важных гостей семейства Циней, что сидели за главным столом. Итак, там разместились два старших брата Цинь Маньцин, сельский помещик Лао Фань, помещик Лао Фэн из деревни Фэнбаньцзао, помещик Лао Го из деревни Голива и хозяин шелковой лавки «Благость чудесного леса» Лао Цзинь. И вот когда остальные гости Лао Яна смалодушничали, за этот стол сквозь толпу проследовал Ян Байли. Хотя сама по себе его работа кочегара внимания не заслуживала, он успел помотаться по разным городам и, так сказать, повидать мир. К тому же он умел «позаливать», аудитория его ничуть не смущала, поэтому, присев за главный стол, он смотрелся там вполне органично. Возможно, виной тому были накопившиеся на работе обиды, но только свадьба Ян Байе стала для него настоящей отдушиной. Пока гости ели и пили, никакого неловкого молчания за столом не наблюдалось, тем более что говорил лишь Ян Байли, остальные его слушали. «Заливать», сидя в шляпе и при пиджачке, это, знаете ли, не то же самое, что «заливать» на проходной «Яньцзиньского чугуноплавильного комбината» в робе обычного рабочего. Да и «заливал» он не просто по следам яньцзиньских событий. В его арсенале были всевозможные забавные байки, услышанные им по дороге из Синьсяна в Бэйпин, из Синьсяна в Ханькоу или на обратном пути из Бэйпина или Ханькоу. Вообще-то, на своем рабочем месте Ян Байли, кроме растопки, ничем интересным не занимался, однако любая самая заурядная история в его изложении превращалась в шедевр. Ну, например, как-то раз ехали они, ехали, и вдруг их паровоз сбил насмерть молодую девушку. Паровоз резко затормозил и остановился, и тут прямо на их глазах из тела девушки выскочила рыжая лисица и в одну секунду исчезла без следа. Что бы это могло значить? Изумленные слушатели молчали, а Ян Байли продолжал заливать про то, что эта девушка не была ни человеком, ни лисицей. А дело вот в чем. Как-то в один год, когда для ремонта железной дороги понадобились шпалы, с северо-востока доставили партию срубленных деревьев, среди них попалось чудо-дерево, в которое ранее переродилась одна дьяволица. И теперь каждый год, в тот самый день, когда было срублено чудо-дерево, она появляется и пугает людей. К примеру, едет среди ночи паровоз, его огни освещают расстояние до пяти ли. Вот он едет-едет, и вдруг прямо верхом на луче от фары возникает мужик и неистово кричит: «Печенку и легкие оставь себе, а вот сердце верни!» Причем мужик-то не то чтобы какой-то дух, а вполне себе реальный человек, безвинно осужденный на смертную казнь скобарь из Ханьданя. Не докричавшись в свое время в зале суда, он теперь решил это делать верхом на луче от паровозной фары. Богатые гости со стороны семейства Цинь ничего другого и не ждали от кочегара. Слушая, как «заливает» Ян Байли, они лишь посмеивались про себя. «Заливалки» Ян Байли, рассчитанные на уровень Ню Госина и закупщика Лао Ваня, конкретно для этой аудитории не подходили. Поэтому, когда он заголосил от имени скобаря, оседлавшего луч от паровозной фары, гости сочли это уже за некоторое позерство. Слово «позерство» употребляется только в яньцзиньском наречии и означает выход чего-либо за рамки дозволенного или чрезмерное преувеличение. Мало того, что эта история Ян Байли никого не насмешила, так еще и до слез напугала пятилетнего внука Лао Цзиня, что держал в городе шелковую лавку. Вообще-то, Ян Байли собирался еще раскрыть подробности того, как скобаря приговорили к смертной казни, собственно, это был самый эффектный эпизод, потому как такой несправедливости с приговоренными еще не случалось, но из-за мальчика ему пришлось прерваться. Пир шел своим чередом, но Ян Байли так и не удавалось отвести душу, чтобы «назаливаться» вдоволь, да и окружающим его истории казались сплошным позерством. Однако никто с Ян Байли не спорил. Стараясь сделать приятное пригласившей стороне, гости его слушали, ради приличия иногда даже смеялись. Пока он «заливал», народ пировал – так, собственно, посиделки и прошли. И хотя ни знатные гости, ни Ян Байли особого удовольствия от такого общения не получили, Ян Байшуню показалось, что Ян Байли теперь уже не тот младший брат, которого он знал прежде. В его глазах он стал ровней богачам, с которыми теперь панибратствует. Сам он, в отличие от Ян Байли, за год лишь научился забивать свиней и целыми днями возился с требухой. Но после ссоры с наставником он и этого делать не мог, поэтому ему пришлось вернуться домой, где что ни день его третировал Лао Ян. Итак, старшему брату справляли свадьбу, младший пировал за столом с высокими гостями, а Ян Байшуню, между тем, не позволили сесть даже за самый обычный стол. Более того, продавец доуфу Лао Ян нагрузил его поручением и послал следить за чистотой в туалете Ян Юаньцина. После посещения гостями отхожего места Ян Байшунь по горячим следам должен был присыпать выгребную яму землей. Это было одним из условий, которые выдвинул Ян Юаньцин, когда предоставлял Лао Яну свой дом: «Можешь устраивать в моем доме пир, но только при условии, что на кухне и в туалете будет абсолютная чистота». Два года назад, когда Ян Байшунь и Ян Байли вместе ходили в частную школу Лао Вана, они были ровней друг другу, но теперь вдруг все перевернулось. Как такое возможно? Ян Байшунь стал докапываться до причин, и снова ему вспомнилось, что именно брату удалось поступить в «Яньцзиньскую новую школу». А ведь если бы на его месте оказался он сам, то сейчас именно он восседал бы тут при шляпе и в пиджачке. Именно из-за той нечестной жеребьевки, которую провернули Ян Байли и Лао Ян, Ян Байли сначала покинул родную деревню, а потом добрался аж до Синьсяна, Бэйпина и Ханькоу, в то время как Ян Байшунь до сих пор безвылазно варился в собственном соку. Ян Байшунь совершенно зациклился на том, что его брат в свое время поступил в «Яньцзиньскую школу», и упустил из виду, что после ее роспуска Ян Байли сначала прицепился к Ню Госину, с которым отправился на Яньцзиньский чугуноплавильный комбинат, а потом к Лао Ваню, который переманил его в локомотивное депо города Синьсяна. Если бы в «Яньцзиньскую новую школу» поступил бы не Ян Байли, а Ян Байшунь, то вряд ли бы он, не умея «заливать», подружился с Ню Госином, и вряд ли бы он потом встретился с Лао Ванем, чтобы в точности как Ян Байли вернуться в родную деревню. Но злоба застила Ян Байшуню глаза на все эти тонкости, которых он и знать не знал, его интересовал лишь результат.