Онлайн чтение книги Под крылом - океан.
6

Капитан Чечевикин

А я считаю, что катастрофа началась с того дня, когда наш Мамаев связался с этим Кукушкиным! Кто такой Кукушкин? Чтобы ни у кого не сложилось предубеждений, рассказываю: это обаятельный человек, компанейский парень, понимающий начальник. С какой стороны ни посмотри на него — только одни достоинства. Он никогда не начнет умничать, принимать деловой вид, хитрить, водить за нос, тянуть время. Все у него просто, ясно и точно: с юмором, с подъемом, в хорошем настроении. Я говорю это без иронии. Так оно и есть. Поверьте мне на слово: я его знаю около двух десятков лет! Не поверите — зайдите к нему в гости. Вас встретит радушный хозяин, нисколько не обескураженный незваным визитером. Он примет шинель, и вы увидите в его мягких, шоколадного отлива глазах только сердечное расположение. Если вы внимательны, то отметите его прогрессирующую полноту, хотя рост за все наши долгие годы так и остался неизменным, в пределах ниже среднего. В несколько отяжелевшем от излишнего веса лице Виктора Дмитриевича есть что-то от Жана Габена, но зато темперамента он прямо противоположного: ближе к холерикам. Вам не придется скучать у него за столом, вы узнаете десятки интересных историй, рассказанных хозяином с чувством слова и меры, вы будете смеяться до слез, а уходя, непременно пожелаете прийти сюда еще раз.

Многие считают, что вот Кукушкин и Чечевикин в полку — два разных полюса. Не знаю! Я могу поклясться, что не испытываю к Виктору Дмитриевичу ни малейшей доли неприязни.

А вот дружить с Кукушкиным — это уже совсем другое — не смогу никогда. Не знаю, кто как, а мне бывает достаточно только одного случая, чтобы отстраниться от человека и потом всю жизнь смотреть на него, как с другого берега. Скорее всего, это плохо. Так у меня получилось и с Кукушкиным.

Он тогда еще был старшим лейтенантом, и мы вместе несли службу в комендатуре: я — дежурным по караулам, он — моим помощником. Ночь у меня прошла в разъездах по постам, а утром следующего дня с благосклонного повеления коменданта я прилег вздремнуть в комнате отдыха.

Проснулся я от крика. А перед этим приснилась мне наша деревня в нереально матовом свете, простиравшийся от наших курганов простор и табун лошадей на перегоне. Сам я двенадцатилетним подпаском, вырвавшись на верном Козыре вперед, хочу повернуть табун на плотину, чтобы уберечь сенокос, и вижу — не справляюсь. Лошади летят во весь опор на меня, и я слышу их приближающийся топот; не вид рассвирепевших чудовищ, а именно топот вселяет в меня ужас.

— Отрывай его! — диким голосом кричал Бузун, бывший в табуне самым кротким жеребцом, и первым устремился на меня с расщеренной пастыо. В такой пасти не только моя голова, но и весь я мог бы исчезнуть бесследно. Я заслонился руками.

И проснулся от крика. Топот действительно был, от него я спасался, судорожно натягивая на голову шинель, но крик подхватил меня так, словно кто пырнул в бок штыком.

— Отрывай его! — гремел в длинном коридоре с отполированным до блеска полом голос коменданта.

Я выскочил из комнаты отдыха. Комендант стоял в разъеме коридора, спокойно прислонившись плечом к притолоке, а за ним, в прихожей комендатуры, где и находилось рабочее место дежурного по караулам, шла какая-то схватка: слышен был топот, хриплое дыхание, что-то ломалось.

— К стенке прижми, — руководил комендант издали.

Возле барьерной стойки шла борьба. Уцепившись в планшир, что-то доказывал Шматок. Я сразу узнал его по огромной плешине, сходившей клином до воротника. Кукушкин, обхватив Шматка сзади поперек, пытался оторвать его от перегородки и не мог, лишь приподнимал от пола. Был Виктор похож на муравья, вздумавшего справиться с еще живой мухой. Стойка трещала, выворачиваясь с корнем. Старший лейтенант Шматок пришел сюда, перед тем как я пошел отдыхать. Был он навеселе, но с комендантом встретились они старыми друзьями. А теперь как понимать? Что-то не поделили и тот решил упрятать Шматка в камеру?

— Кукушкин!

Нет, не услышал меня. В этот момент он как раз оторвал Шматка от стойки и так, не выпуская его из рук, скользя спиной по стене, грохнулся рядом с ним на пол. Но оказался несравненно проворнее. Тут же кинулся сверху и сноровисто подхватил Шматка под мышки, чтобы тащить в камеру. Затрещала на Шматке форменная рубашка. Я стоял в замешательстве, не узнавая Кукушкина. Ничего человеческого в его лице не осталось; в симпатичном, припухлом еще лице с мягкими губами. А было бессмысленное рвение фаната, слепо ринувшегося исполнять чужую волю.

— Кукушкин!

Он все так же, без внимания, тащил Шматка по коридору, не давая ему встать на ноги.

— Ты что делаешь? — встряхнул я своего помощника за воротник кителя до треска в нитках. — Отпусти его!

Кукушкин враждебно покосился на меня снизу, словно я отнимал у него добытую с таким трудом добычу. Дальше повел взглядом в ту сторону, где стоял комендант. Коменданта уже не было.

— Иди за стол!

Кукушкин брезгливо пихнул Шматка в спину:

— Ы-ы-х! Полова! — И протопал за барьер. Вид у него был человека, досадовавшего, что не дали ему закончить важные дела.

Я, конечно, понимаю, что комендатура не дом милосердия. Чего тут только не увидишь! Согласен, не заслуживал Шматок, чтобы с ним цацкались.

Можно, конечно, забыть, что старший лейтенант технической службы Шматок худо ли, бедно ли, а пропахал на аэродроме половину из своих четырех десятков. Можно видеть в нем только хроника. Можно считать его в сравнении с собой половой. Может быть приказ, хотя это слишком высокое слово, чтобы им прикрываться. Но когда это все вместе вызывает в человеке только остервенение, я никогда потом не поверю в его добрую природу.

Шматок наконец поднялся. Пережитый позор, собственная беспомощность и неожиданное освобождение разбередили его душу:

— Юра! Что они делают? Юра, скажи мне! — срывался он до экзальтации в голосе.

Ну вот, не хватало, чтобы мне еще здесь плакались в жилетку.

— Юра! Я же с Сашкой столько рыбалок! Столько охот! Мы же с ним из одной кружки… Скажи, чего меня сейчас так? — добивался он объяснения короткой памяти бывшего его друга коменданта.

Сквозь расползшуюся под мышками рубашку видно было обрюзгшее тело. Шматок этого не замечал.

— Ты слышь меня? Топай домой! Переоденься — и придешь сюда. Потом поговорим!

Шматок задумался. Должно быть, идея добровольного возвращения в камеру произвела на него впечатление. Других вариантов он дожидаться не стал.

— Понял, Юра! Все, пошел! Пошел я… — Он поднял свою фуражку в белом, слегка вывалянном чехле и пошаркал на выход.

Конечно же, сюда он больше не вернулся. Нашел дурака: прийти и добровольно сдаться на милость коменданта.

— Надо было тебе лезть! — сочувствовал Кукушкин, стараясь не встречаться со мной взглядом. — В чужой монастырь со своим уставом. — И сам себе усмехался.

«Пистолет! Ох и пистолет! Поворачивай в любую сторону — куда хочешь стрелять будет!» — равнодушно думал я. И знал: таким он для меня останется уже навсегда. Дурная натура, и ничего не могу с собой поделать: только до первого случая испытания человека. А дальше, что есть он, что нет, — для меня все равно. И ни любви к нему, ни ненависти, словно передо мной пустая тень.

Старший лейтенант Мамаев

Кому как, а лично мне товарищ подполковник Кукушкин ничего плохого не сделал. Я знал, что у него отсутствует особое расположение к капитану Чечевикину, а почему так — не знал. Мне кажется, оба они хорошие люди, оба у командования на высоком счету и заслуживают только поощрений. Мы с супругой решили так: наше дело маленькое и не будем вмешиваться в их проблему. Пусть они живут как хотят.

Пока я машину не приобрел, наши отношения с товарищем подполковником имели вид сугубо деловых: встречались в подъезде: «Здравия желаю, товарищ подполковник!» — «Здоров, Мамаев!» — и расходились соответственно каждый в своем направлении.

А как только у меня появился легковой автомобиль, то товарищ подполковник поздравил меня в первую очередь непосредственно на лестнице. Руку мне пожал: «Рад, Серега, за тебя и за Тамару! Теперь у вас все есть!»

О такой встрече я немедленно поделился со своей супругой. Она тоже обрадовалась: «Теперь руку неделю не мой! Теперь я тебя полноценным человеком сделала!»

Должен сказать, что товарищ подполковник и в дальнейшем проявлял ко мне чуткость. Особенно мне хочется отметить его душевность при виде человеческой беды. Имела место большая беда и у меня. Стал я подтягивать датчик давления масла на двигателе своего автомобиля, а ключ возьми и сорвись, да как врежет по хвостовику. Отвалилась пластмасса, только и осталась наперстком болтаться на проводке. Я как увидел, что натворил, так, наверное, с полчаса не мог глаз отвести в сторону. Куда бежать, что делать дальше? Первая мысль, сами понимаете, о своей дорогой супруге. Если узнает, то никому не завидую. У нее же понятия самые примерные, это же сразу предъявит обвинение, что угробил машину. Месяц не успел поездить, а уже в металлолом тащи. Для этого ли покупала, родителей своих разоряла. А твои родители, скажет, хоть копейку вложили? Не люблю я этих разговоров про родителей. Разве я виноват, что отец у нее всю жизнь закройщиком проработал, а у меня только директором овощеприемного пункта. Конечно, денег у них больше, но я здесь при чем? Нет, поднимет крик, что и деваться некуда.

Всем уже чувствую, что придется мне сегодня в прихожей спать. Как назло, и поломка эта произошла прямо перед подъездом. Хоть бы куда с глаз быстрее мне скрыться, подальше отъехать, а там уже можно и поразмышлять на досуге. Неужели, думаю, не заведется?

Повернул ключ, а мотор с полуоборота взял. Работает как часы. Только красное оконце на панели горит. Отъехал я быстрей до гаражей, а там мастеров — только подними капот. Все обнаруживают большое желание знать материальную часть на чужой машине.

Сам я в технике не силен, все мои знания автомобиля не дальше заправочных горловин. Попросил датчик, так ни у кого не нашлось. Спасибо, хоть успокоили, что раз масло никуда не выбегает, то можно пока ездить и при красной сигнализации. Это не беда, лишь бы уровень был нормальный. А что мне уровень, если Тамара тоже знает, как наш автомобиль ездит. Если красный, значит, стой и не рыпайся. Так в гараже никто и не помог моему горю.

Но мне всегда везет. И на этот раз повезло, что понадобилось товарищу подполковнику съездить на торговую базу.

Он только сел в машину, как сразу заметил неисправность:

— Серега! Ты что, без масла ездишь?

Он в машине разбирался, так как свою недавно продал, а теперь ждал новую. Смотрит на меня, прямо как перед ним чучело гороховое, как будто я и не знаю, что без масла нельзя ездить. Знаю, знаю, не подмажешь — не поедешь.

— Нет, — говорю, — другое! Датчик полетел!

— Только и всего? Не знаешь, где взять?

— Откудова?..

— Чудак-человек. А ну, повертай назад, поехали в автопарк. Ты где служишь? На нас целая база работает!

Мы до автопарка за минуту долетели. Я перед шлагбаумом притормозил, опасаюсь на всякий случай въезжать на территорию, поскольку «кирпич» нарисован.

— Едь прямо! — не дает мне останавливаться товарищ подполковник.

Смотрю, дневальный при виде его в струнку вытянулся, издали честь отдает.

Заехали мы в автопарк, а вокруг нас забегали, дежурный с повязкой спешит навстречу.

Товарищ подполковник только стекло приспустил:

— Прапорщика Редкокашу мне.

Тут же и Редкокаша появляется. Я, оказывается, и раньше видел этого длинноногого журавля с пупыристым лицом. К нему товарищ подполковник вышел из машины, встретились они как друзья, улыбаются друг другу.

— Петро, дай команду, пусть ему датчик масла новый поставят, пока мы тут поговорим.

Я смотрел и глазам своим не верил: обслуживание по самому высшему классу. Не успел я и рта раскрыть, а уже чьи-то руки, хоть и сбитые, и замасленные, но сноровистые, ловкие, привычные к металлу, засновали возле моего мотора. Не то что у меня гребалы. Что значит дело мастера боится: слышу, докладывают товарищу подполковнику об устранении неисправности.

Поехали мы дальше. Себя я чувствую перед товарищем подполковником не знаю каким должником. Сказали бы мне сейчас пойти в огонь и в воду — так я бы без колебаний.

Товарищ подполковник заметил мое настроение и уточнил:

— Доволен? Вот так! С тебя причитается!

Он этими словами прямо медом мою душу охолонил. Я же только думал, как мне бы получше такого человека отблагодарить.

— Товарищ подполковник, как водится по нашей доброй традиции, если не откажетесь.

Пока товарищ подполковник решал свои дела, я в магазине занял очередь за горючим.

По прибытии домой я, как это принято у людей воспитанного общества, сделал приглашение товарищу подполковнику зайти ко мне в гости. Мы как раз только загнали машину в гараж, я выключил все потребители автомобильного оборудования, и нам нечего стало делать.

— У тебя жена дома? — уточнил товарищ подполковник.

Я посмотрел время.

— На работе еще.

— Тогда пошли!

Дома мы, как водится, посидели, я тоже немного выпил за его здоровье, душевную чуткость, а дальше говорю:

— Это же не является грубым нарушением — выпить после работы, когда время неслужебное? Тем более такое дело большое мы проделали! Правду же я говорю, товарищ подполковник?

— Правда, Серега! Точно так!

Так мы с ним и нашли общий разговор, к взаимному удовлетворению обеих сторон. Слово за слово, а потом товарищ подполковник стал мне просто душу выворачивать.

— Хороший ты парень, — говорит, — Серега. Смотрю я на тебя — и вижу: точно ты мне по сердцу пришелся. Давно я к тебе присматривался, давно! Засиделся ты на одном месте! Сколько тебе лет? Вот видишь, уже к тридцати подгребаешь, а все в старших лейтенантах. Сказать тебе — почему? Не в те руки попал! Так ты можешь и до пенсии в старших лейтенантах проходить. Что тебе жена скажет, как ты перед родителями своими встанешь, когда в отпуск поедешь? Все старшим лейтенантом? Что ж, соседи им скажут, сын ваш того, непутевый?..

Смотрит на меня товарищ подполковник своими добрыми глазами, а в них такая жалость, что и мне плакать охота. Сущую правду он говорит, за живое так и берет каждым словом. А потом он меня прямо оглушил своим вопросом:

— Хочешь получить капитана?

— Товарищ подполковник, вы так спрашиваете… Как же на это сказать, кто, товарищ подполковник, иначе скажет?..

— Тогда слушайся меня, держись меня, Серега. Ты же знаешь, что я могу! А этот Чечевикин пусть на ком другом свою систему отрабатывает. Ты уже штурманом был. Хватит с тебя. Коротко он думает. Я вижу в тебе другой талант. Уметь надо жить, Серега. Жизнь — самая тонкая наука. Он тебя учит. А ты сделай так, чтобы ты его поучил, чтобы он перед тобой шапку ломал. Согласен со мной?

— Товарищ подполковник! Вполне! Вполне!

— Ты только никому не распространяйся, что я тебе сказал. Имей только в виду.

— Виктор Дмитриевич, если так, я за вас все, всю душу за вас…

— Ладно, ладно! Только смелей будь, голову повыше держи. Шире надо думать, вокруг осматриваться! А то уперлись: штурмана сделает. Все, пошел я домой. Что время терять?

И каким человеком внимательным оказался еще Виктор Дмитриевич. Потом Тамару специально предупредил, чтобы не пилила меня. Мы, сказал он ей, важные вопросы решали. Чтоб знала.

Подполковник Кукушкин

Вы слышали этого зарвавшегося штурмана: «Я не согласен с мнением комиссии!» Вот в этом — весь капитан Чечевикин. Он, видите ли, не согласен! А что он, собственно, собой представляет? Да ничего, шиш на ровном месте. Но он не согласен…

Вы меня извините за резкость оборотов, но без них сейчас не обойтись. Есть дураки круглые, есть однобокие, есть просто дураки, а есть особый тип: умный дурак! С виду он ничем не отличается от нормального человека, все правильно понимает, разговор ведет на любую тему, может, даже что-то знает лучше вас. Но есть один главный признак его ущербности: при всех видимых достоинствах он трудно живет. Вы смотрите на него и думаете: мне бы твои возможности. Он не донимает, что жизнь человеку дана для радости. Или, может, теоретически понимает, но практически радостей у него с гулькин нос!

Вы посмотрите, как мы живем? Вы подумайте, из чего мы выгребли? Чего достигли? Да что же нам на свою судьбу жаловаться, что ходить недовольными? Живи, человек, радуйся, все делай по-хорошему, и к тебе будут с открытой душой. Я скажу так: вся наша жизнь стоит только на добрых отношениях. Нет ничего такого, о чем нельзя было бы договориться. Страна у нас привольная, раздольная и богатств неисчерпаемых. Всем всего хватит. Главное только — добрые личные отношения. На этом стоит наша жизнь. Не задирай нос, не лезь со своей гордыней, а будь потише, поскромней — и все к тебе само придет. Самой природой давно доказано, что наиболее сильные, смелые, воинственные виды на земле вымерли раньше слабых и беззащитных. Какими бы страшными ни казались строгости армии, но и здесь те же люди и строят отношения по тем же законам, что и в любом коллективе. Верно говорят, характер человека — это его судьба. Я об этом всегда помнил и, можно сказать, судьбу свою делал своими руками. Еще в училище мне сказали, что за штурвалом я звезд с неба хватать не буду, ну так что же, опустить голову и всю жизнь корпеть правым летчиком? Нет, не по мне! Я с чего начал в боевой части? С того, что пришел к замполиту и прямо сказал: не хочу прожигать лейтенантские годы по кабакам и забавам, а хочу работать с полной нагрузкой и прежде всего с личным составом. В ближайший же отчетный период меня избрали в эскадрилье комсомольским секретарем. Три года я работал аж гай шумел. Пока не поставили командиром корабля.

Сначала я на авторитет работал, потом авторитет стал на меня работать. Дальше пошло проще, путем естественного отбора: чем уже круг, тем меньше выбор. Будь у меня летные способности Полынцева, я, честно говорю, был бы уже большим командиром. Но рад бы в рай, да виноград зелен. Как дойдет до выдвижения командиром полка, так первый вопрос: освоил заправку? Откуда-то спустили установку, что командир полка должен заправляться в воздухе днем и ночью. А у меня заправка не идет. Десять раз начинал осваивать ее, но только дойдет, что надо крыло заводить над шлангом, только увижу, как мотается телячьим хвостом вытяжной парашютик в потоке, только посмотрю на заправщик — вот же он рядом, летчик там улыбнется, а мне видно, — так сразу на душе муторно становится, все безразлично и ничего не надо: ни должностей, ни званий, ни перспективы. Дай бог остаться самому целым. Боюсь я ее. Не всем дается эта заправка, и никакой вины в том летчика нет. Не пошла, так не пошла. Это как прыжки с парашютом: если человек в первый раз сам не шагнул в бездну — все, потом его никакой силой не заставишь прыгнуть. Так и у меня с заправкой встало на защелку, а дело с выдвижением отложено пока в сторону. Так и живем. Как говорит моя жена, у каждого свои заботы: у одних суп жидковат, у других бриллианты мелковаты.

А Полынцеву всю карьеру испортил Чечевикин. Сам Борис парень спокойный, толковый, понимающий и летает хорошо. Но всю службу он отстаивал Чечевикина. Как будто только для этого и родился. Просто обидно за его судьбу. Не в свою пользу положена жизнь. Зато Чечевикин у него всегда прав. А этот готов на свою правоту, как на шампур, всех насадить. Вот и сейчас он уперся в одно: я поторопил Бориса со взлетом! И больше ничего не хочет слышать. Как вот с таким человеком работать?

А я согласен с заключением комиссии: главная причина — низкая организация при проведении одиночных вылетов, непосредственная — ошибка командира корабля, косвенная — грубое нарушение руководителем полетов регламентирующих документов. Соответственно расписаны и виновники. Вы думаете, если я косвенный, так и остался в стороне? Ошибаетесь, я как раз и оказался тем самым стрелочником.

Да, признаю, я виноват. Я допустил нарушение, но не столько тогда, когда разрешил Полынцеву взлет, а раньше — когда разрешил ему запуск. Второй штурман отсутствовал на предполетной подготовке — вот где грубейшее нарушение летных законов. Но как я могу не разрешить, когда меня, а не кого другого, теребят сверху: Кукушкин, почему не вылетаешь? Они и не знают Полынцева, не говоря о каком-то там втором штурмане. А еще выше не знают меня, но знают некого Иванова: Иванов, почему не вылетаешь дозаправить группу над океаном? И так далее — мы же не в бирюльки здесь играем, о нас же вон где слышно. Так надо смотреть, так надо видеть. И давайте рассудим по-человечески: кем надо быть, чтобы не разрешить командиру запуск. Тем более когда я вижу, что Мамаев, считай, в самолете. Не разрешить — значит накинуть петлю на собственную шею. Я имею в виду не себя, а полк, коллектив, труд сотен людей. Вот как оно было. А то так считают: если я там на башне, так что хочу, то и ворочу. Нет, дорогие товарищи, я вам скажу другое: чем я выше, тем меньше мне дозволено, тем осторожней дышать надо.