Онлайн чтение книги Портрет дамы с жемчугами
Сердце, окованное латами

Кое-кто, пожалуй, еще помнит шумную сенсацию, вызванную свадьбой любимой дочери барона Карасавы, которая состоялась в конце сентября шестого года эры Тайсё [22][22] Шестой год эры Тайсё – по японской периодизации истории 1917 год.. О ней подробно писали все газеты Токио и Осаки.

Этот брак вызвал много неблагоприятных толков в обществе по причине чересчур большой разницы в летах жениха и невесты. Некоторые газеты прямо выражали свое негодование, называя дочь барона Карасавы второй Комори Сатико, присовокупляя к этому рассуждения о влиянии подобных браков на нравы общества.

Несколько лет назад двадцатилетняя Комори Сатико в погоне за высоким общественным положением вышла замуж за шестидесятилетнего графа Танаку, в то время министра императорского двора, чем заслужила порицание общества.

Сёда Сёхэй, разумеется, был значительно моложе Танаки, но и Рурико была моложе, красивее и гораздо выше по своему происхождению, чем Комори Сатико. Глядя на помещенные в газетах фотографии жениха и невесты, все приходили в негодование.

Прошел также слух о том, что нувориш Сёда купил дочь Карасавы за деньги. Одна из газет опровергала этот слух, заявляя, что Карасава, самый непоколебимый человек в Верхней палате, никогда не пошел бы на такую грязную сделку. Вторая газета, заверяя, что ее сведения являются наиболее достоверными, писала: «Сёда Сёхэй, старый приверженец барона Карасавы, пожертвовал сто тысяч иен, чтобы выручить барона, попавшего в затруднительное положение. Барон же, тронутый столь щедрым благодеянием Сёды, в благодарность выдал за него свою дочь». Третья газета утверждала, что дочь барона согласилась на этот шаг из тщеславия. Непомерным тщеславием она отличалась еще в бытность свою в лицее, чем снискала нелюбовь подруг.

Рядом с подобными сообщениями в газетах появлялись статьи преподавателей женских учебных заведений и публицистов. Одни возмущались беззастенчивым поведением нувориша, который своими деньгами вредит добрым нравам и обычаям. Другие писали, что, подобно тому как в Америке дочери финансовых королей выходят замуж за аристократов Старого Света, обменивая свое богатство на титул, в Японии за последнее время все чаще и чаще заключаются браки между обедневшими аристократами и нуворишами, что весьма нежелательно, ибо это свидетельствует об упадке старой аристократии.

Сёда не обращал никакого внимания на всю эту газетную шумиху и готовился к свадьбе. Если на устройство весеннего праздника он не пожалел ста тысяч иен, то по случаю своей свадьбы готов был усыпать золотом весь дом. Чем больше было на него нападок, тем с большей пышностью стремился он назло врагам устроить свадебное торжество. Все меры были приняты к тому, чтобы на свадьбу пришли найименитейшие люди Японии.

Наступил вечер двадцать девятого сентября. В парке Хибия среди деревьев замелькали светло-лиловые газовые фонари, многочисленные нарядные автомобили стали подъезжать со всех сторон к зданию Императорского отеля в Ямаситамоне. Среди этих новейшего вида автомобилей можно было увидеть и старинные кареты с гербами на дверцах, запряженные гнедыми рысаками. В этих каретах с важным видом восседали родовитые дворяне. Обширная площадь перед отелем уже не вмещала беспрерывный поток карет и автомобилей, которые должны были растянуться вдоль прилегавших к площади улиц на протяжении целого квартала.

В большом зале, отведенном для гостей, была сооружена сцена, на которой в ожидании свадебного обеда известные артистки Какуко и Намико танцевали «Нинин додзёдзи» [23][23] Нинин додзёдзи – японский танец..

Молодые встречали прибывавших гостей у входа в зал.

Сёда вспомнил поговорку: «Начнут с шутки – кончат делом». И действительно, все началось с пустяка. Он сделал предложение для того лишь, чтобы проучить молодых гордецов. Но противник оказался слабее, чем предполагал Сёда, и его предложение было сравнительно легко принято. Эта мысль развеселила Сёду. К тому же он ощутил необычайное блаженство, когда вспомнил о тесте, который продал за деньги единственную дочь, наследницу знатного н древнего рода. Сейчас, в ожидании свадебной церемонии, он смотрел на Рурико лишь как на дорогое украшение. Даже к гейше, купленной им за пятьдесят тысяч иен, он испытывал бы больше чувства.

«Эта мадемуазель непременно будет капризничать, – думал Сёда, – что же, пусть покапризничает! Ведь она совсем еще ребенок!»

Но когда Сёда увидел Рурико в пышном свадебном наряде: белоснежном фурисодэ [24][24] Фурисодэ – кимоно с широкими длинными рукавами. и накинутом поверх пурпурном утикакэ [25][25] Утикакэ – старинная верхняя одежда. из тяжелой дорогой материи, затканном красивыми узорами, он впервые в жизни был очарован столь благородной красотой. Он не слышал пенья священнослужителей, не в силах отвести глаз от изящной фигуры Рурико, ее прозрачного, словно мрамор, лица с удивительно правильными, почти классическими чертами. Эта поистине чистая красота, казалось, очищала его самого. По окончании церемонии молодые сели в автомобиль, чтобы проехать ничтожное расстояние, отделявшее Великий храм от Императорского отеля. Невыразимая радость переполнила душу Сёды, и ему захотелось сказать что-нибудь Рурико, однако слова застревали в горле. Куда девались его надменность и высокомерие! Этот пожилой мужчина сидел сейчас красный от смущения, словно ребенок, и в душе глубоко раскаивался в том, что посмел нанести столько оскорблений семье Карасавы. Что думает теперь о нем Рурико?

Рурико между тем в отеле переоделась, сменив свадебный наряд на фурисодэ из черного шелка, расшитое на груди тонкими узорами, которое подчеркивало изящество ее фигуры и великолепно оттеняло ослепительную белизну лица и рук. Каким счастливым чувствовал себя Сёда от сознания того, что эта юная красавица – его жена. «Ею можно гордиться куда больше, нежели золотом», – думал он.

На торжество прибыли министры, сановники, финансисты, промышленники, военные чины, а также члены Верхней палаты – виконты и графы, почти все с женами, приглашенные бароном Карасавой. Принимая поздравления от графа Кохаягавы и его блиставшей красотой жены, Сёда не мог скрыть самодовольной улыбки, когда мысленно сравнил графиню с Рурико. С Рурико вообще никто не шел ни в какое сравнение, даже прелестная мадемуазель Йосимура, дочь президента торгово-промышленного банка, первая красавица в Тораномоне, прибывшая в сопровождении своего отца. Здоровая, пышная и красивая, она, несомненно, была хороша собой, но в ней не угадывалось то едва уловимое и вместе с тем изящное благородство, которым веяло от Рурико.

«Не то происхождение», – думал Сёда, мысленно продолжая восхищаться женой. Чувствуя себя в этот момент самым счастливым человеком в Японии, Сёда с необычным для него радушием встречал непрерывно подъезжавших гостей.

Когда почти все были уже в сборе, весело улыбаясь, вошел в новом фраке Киносита, сыгравший в этой женитьбе не последнюю роль.

– А! Поздравляю! Поздравляю! – Он отвесил несколько поклонов Сёхэю, потом очень учтиво поклонился его молодой жене.

У Рурико, безучастно принимавшей поздравления, при виде Киноситы в лице не дрогнул ни единый мускул, она даже не удостоила его взглядом и стояла, высоко подняв голову, украшенную прической такасимада [26][26] Такасимада – волосы, стянутые на затылке узлом. Прическа молодой девушки., с холодным и неприступным видом, словно разгневанная принцесса. От неожиданности Киносита растерялся.

Свадебное пиршество началось после семи часов. Восемьсот приглашенных, среди которых третью часть составляли женщины, чинно разместились за длинным столом, залитым ярким светом бесчисленных люстр. Мужчины в большинстве своем были во фраках, лишь некоторые явились в монцуки [27][27] Монцуки – одежда с фамильным гербом. с пятью гербами. Дамы могли поспорить великолепием нарядов самых разнообразных цветов и оттенков.

Но Рурико, одетая в шелка, не чувствовала себя царицей торжества, скорее воином, идущим в бой, сковавшим свое сердце стальными латами. Она была тверда в своем решении, но, попав в центр внимания многочисленного и блистательного общества, невольно терялась, испытывая мучительный стыд. Рурико знала, какую шумную сенсацию вызвал ее брак с Сёдой Сёхэем, и теперь ей казалось, что на нее устремлены все взоры.

«Если они думают, что я продала свою честь за деньги, то лучше смерть, чем такой позор, – думала Рурико. – Впрочем, пусть думают, что хотят, совесть моя чиста, и мне не в чем себя упрекать». Она негодовала в душе на собственную слабость, которая, как ей казалось, начинала подтачивать волю. Но мучилась не одна Рурико. Страдания ее отца, сидевшего рядом с Сёдой Сёхэем, были во много раз страшнее терзаний Рурико, о чем свидетельствовал его убитый вид. «Я сама пошла на это, – продолжала размышлять Рурико, – но отец скрепя сердце согласился отдать любимую дочь в жены своему заклятому врагу. Как же, должно быть, он страдал теперь!»

Мучился и виконт Сугино, сыгравший главную роль в устройстве этого брака. Узнав, что сын его и Рурико любят друг друга и что Сёда решил жениться на дочери барона лишь из желания отомстить Наое, виконт Сугино понял, что был в этом деле простой марионеткой, и впервые с болью ощутил всю низость своего поступка. Особенно тяжело становилось ему при мысли о том, что он едва не довел сына до преступления. Стоя перед алтарем Великого храма Хибия, Сугино не смел поднять глаз на Рурико, а при встрече с ней и ее. отцом низко опустил голову, как преступник, ожидающий приговора.

Между тем все шло своим чередом. Пир отличался необычной пышностью, на столе сменяли друг друга дорогие вина и изысканные яства, приготовленные знаменитыми поварами. Разговор был оживленный, но не очень громкий.

Во время десерта председатель Верхней палаты князь Т., который славился своим красноречием, держась с особой серьезностью и достоинством, произнес тост:

– Я считаю для себя большой честью от имени всех присутствующих поздравить молодых с законным браком и пожелать им счастливой жизни. Господа! Прошу каждого из вас осушить бокал за их безоблачное счастье!

Говоря это, князь чокнулся с министром связи. После этого все трижды прокричали «банзай» [28][28] Банзай – ура, да здравствует. в честь домов Сёды и Карасавы.

Барон поднялся, чтобы поблагодарить за поздравление, но лицо его вдруг побледнело, он пошатнулся и как подкошенный рухнул на пол.

Неожиданный обморок барона расстроил торжество. Правда, расторопные лакеи быстро перенесли барона в другую комнату, но волнение гостей не улеглось. Рурико, забыв обо всем, подобрав свое нарядное фурисодэ, подбежала к отцу и стала заботливо за ним ухаживать.

Едва дождавшись конца десерта, когда был подан кофе, распорядитель церемонии виконт Сугино поблагодарил гостей за оказанную новобрачным честь. Гости же, давно ждавшие этого момента, шумным потоком хлынули в вестибюль. В громадном, залитом ярким электрическим светом зале осталось всего несколько человек.

К счастью, у барона был просто легкий обморок и он пришел в себя еще до приезда доктора, однако стал еще более мрачным и на все вопросы Рурико и Сёхэя отвечал молчанием.

Через некоторое время он решил, что пора возвращаться в свой опустевший дом. Провожая взглядом скорбную фигуру отца, Рурико чувствовала, как болезненно у нее сжимается сердце от жалости. Когда отец сел в автомобиль, Рурико прильнула к дверце и тихонько произнесла:

– Крепитесь, отец, я скоро вернусь! Верьте мне. Отец кивнул головой и едва слышно ответил:

– Смотри сдержи слово и помни, какой позор пришлось тебе сегодня пережить.

Автомобиль бесшумно покатился по улице.

Затем подали большой автомобиль «фиат», недавно выписанный Сёдой из Италии, который должен был отвезти молодых к месту их вечного соединения. Муж (да, теперь он уже был для Рурико мужем) предложил Рурико занять место в автомобиле рядом с ним.

Сёхэю очень хотелось заговорить с Рурико, но зубы ее были плотно сжаты. Она просто покорила Сёхэя своей красотой. Робко посматривая на нее, Сёхэй наконец решился нарушить молчание:

– Я вижу, вы чем-то опечалены. Но прошу вас, не бойтесь меня! Я не такой бездушный, каким представляюсь рам. Я сознаю свою вину перед вами и перед вашим отцом и, чтобы искупить ее, готов сделать все, что в моих силах. Умоляю вас, не смотрите на меня как на врага. Верно, судьбе было угодно, чтобы вы стали моей женой.

Сёхэй, переходя иногда на деревенский жаргон, говорил тихо и вежливо, как никогда и ни с кем еще не говорил. В его голосе звучала мольба. Но Рурико в ответ не проронила ни слова. Несколько минут длилось тягостное молчание.

– Мне стыдно, но должен признаться, что с того самого момента, как я увидел вас у себя в саду на празднике, невзирая на свой возраст, ха-ха!… Я… И в то же время я невольно нанес оскорбление вашему отцу! В этом я глубоко виновен перед вами.

Стараясь отыскать путь к душе Рурико, Сёда произнес обычные для такого случая слова и отвесил ей низкий поклон.

Согнав с лица мелькнувшую было ироническую улыбку, Рурико отвечала:

– Весьма польщена вашими словами, но неужели вы обратили на меня свой благосклонный взор?!

В полумраке ясно можно было видеть, как мило улыбнулась Рурико Сёхэю, чем окончательно привела его в восторг. Сёхэй успокоился и вдруг почувствовал, что слегка захмелел от выпитого шампанского. Ощущение это все усиливалось. Его круглое лицо расплылось в глупой улыбке, и он сказал:.

– Ах, вот как! Я не знал, что вам лестно мое внимание, и, по правде сказать, беспокоился!

Вне себя от радости, Сёда полностью перешел на деревенский жаргон и говорил высоким, тонким голосом, так не вязавшимся с его тучной фигурой.

– Для меня нет большего счастья, чем знать, что вы вышли за меня по доброй воле и даже рады этому! Для вас я ничего не пожалею! Готов отдать все свое имущество, ха-ха!… – говорил Сёда, чувствуя себя на вершине блаженства и с вожделением поглядывая на белевшую в полумраке шейку стыдливо потупившей голову Рурико. – Теперь я буду работать в три, в пять раз больше, чем до сих пор! Я вас осыплю бриллиантами. Вот увидите, ха-ха-ха!…

Сёда мог сейчас сказать все что угодно, только бы заслужить ее улыбку, ее благосклонность!

Было десять часов. Три автомобиля следовали друг за другом в вечернем сумраке. В первом ехали новобрачные, во втором – Минако, в третьем – служанки. От парка Хибия до Пятой улицы через Миякэдзаку было не более трех минут езды.

Когда поддерживаемая Сёдой Рурико вышла из автомобиля у подъезда роскошного особняка, сердце ее учащенно забилось. Нервы были напряжены до предела, как у разведчика, проникшего в штаб неприятельской армии. Ее рука, которой касался Сёхэй, дрожала, и Рурико никак не могла унять дрожь.

Когда Рурико вслед за Сёхэем хотела войти в переднюю, какой-то юноша, с идиотским видом стоявший впереди встречавших их многочисленных слуг, подошел к Сёхэю и крикнул капризным голосом:

– Отец! Дай подарок, дай подарок!…

Сёхэй, чувствуя неловкость, отмахнулся от него, сказав:

– Ладно, ладно! Потом дадим тебе много подарков! А теперь поздоровайся со своей новой мамой!

Взяв юношу за руку, Сёхэй увлек его за собой, а тот непрестанно оглядывался, внимательно и с удивлением рассматривая Рурико.

– И ты, Минако, иди сюда! – позвал Сёхэй дочь, познакомил ее с Рурико, а затем представил и сына. Обычно надменное лицо Сёхэя выражало сейчас сильное смущение. – Это мой сын! Видите, какой он? Боюсь, он доставит вам много хлопот. Но я все же прошу вас присматривать за ним. Он глуповат, но сердце у него доброе и простое. К тому же он очень послушный. Эй, Кацухико, скорее поклонись маме!

Пристально смотревший на Рурико юноша словно очнулся и сказал:

– Это не мама! Мама давно умерла. Мама была некрасивая, а эта госпожа красивая, такая же, как Мина-тян [29][29] Тян – уменьшительная частица, прибавляемая при ласковом обращении к детям.. Это не мама, правда, Мина-тян? – обратился он к сестре, как бы требуя подтверждения своим словам.

Густо покраснев, Минако сказала, поучая брата:

– Нужно говорить «мама»! Госпожа изволила стать женой отца.

– Что ты! Жена папы! Папа хитрый, он говорил, что женит меня, а еще до сих пор не нашел мне невесты.

Кацухико говорил, как капризный ребенок, не получивший обещанного подарка.

Слушая его, Рурико вспомнила, что Сёхэй хотел сделать ее своей игрушкой и отдать в жены своему сыну-идиоту.

При мысли об этом в сердце Рурико с новой силой вспыхнули ненависть и отвращение к мужу.

Было уже около одиннадцати часов, когда Кацухико и Минако разошлись по своим комнатам. Скоро молодые должны были отправиться в свои покои. Сёхэй, который из кожи вон лез, чтобы угодить Рурико, вдруг, как бы спохватившись, сказал:

– Совсем забыл! У меня есть свадебный подарок для вас.

С этими словами он вынул из сейфа пачку документов.

– Это долговые обязательства вашего отца, по-моему, здесь все, я преподношу их вам.

Сёхэй протянул Рурико расписки на сто пятьдесят тысяч иен с таким видом, словно эта сумма для него ровно ничего не значила.

Рурико перевела взгляд с мужа на расписки, несколько минут постояла в раздумье, потом спросила:

– Нет ли у вас спичек?

– Спичек?… – удивился Сёда.

– Да, спичек.

– Ах, спичек! Сколько угодно!

Он достал с полки коробок и положил на стол перед Рурико, поинтересовавшись:

– Что вы хотите делать?

Не отвечая, Рурико подошла к железной печке и опустилась на корточки, подбирая рукава своего уже в третий раз смененного наряда из темно-лилового шелка.

– Газ действует? – Рурико ласково улыбнулась.

От радости, что она обратилась к нему без прежней официальности, Сёхэй расплылся в улыбке.

– Разумеется, действует! Меня не перестали снабжать газом!

Не успел Сёхэй договорить, как в белой, нежной руке Рурико вспыхнула спичка и газ с легким треском зажегся. Рурико с минуту неподвижно смотрела на пламя, потом подошла к столу, и, взяв лежавшие там долговые расписки, спокойно, словно простую бумагу, бросила их в огонь, с улыбкой взглянув на удивленного Сёхэя.

– Знаете поговорку: концы в воду? Так же, как эти долговые расписки, я хотела бы сжечь все бывшие между нами недоразумения, ха-ха!… Именно сжечь! Так будет лучше!

– Конечно. Сжечь, чтоб следа не осталось. Это прекрасно. Будто их и не было, и искренне верить друг другу! Если вы согласны, большего счастья для себя я не желаю!

Говоря это, Сёхэй, у которого блестели глаза, стал приближаться к Рурико, намереваясь поцеловать ее. Но Рурико, как бы не замечая этого, вернулась на свое место и приняла прежний холодный и неприступный вид.

В этот момент открылась дверь.

– Все готово! – доложила служанка. Наступила решительная минута.

– Ну, Рури-сан, идемте! Они хотят, чтобы мы совершили старинный обряд и обменялись чашечками сакэ, ха-ха!…

Услыхав многозначительный смех Сёхэя, Рурико побледнела, но старалась сохранить спокойствие.

– Я хотела бы позвонить по телефону, узнать, как чувствует себя отец.

Хотя момент был для этого неподходящим, желание Рурико казалось вполне естественным.

– Я велю служанке позвонить, – ответил Сёхэй и хотел кликнуть служанку, но Рурико остановила его:

– Нет, я сама позвоню.

– Звоните, пожалуйста, вот телефон, – сказал Сёхэй, и только сейчас Рурико заметила в углу на столике черного дерева телефон.

Она с отчаянной решимостью подошла К нему, сняла трубку и прошептала:

– Двадцать восемь, девяносто один, Банте. – Затем повторила: – Двадцать восемь, девяносто один, Банте! – Рука ее, державшая трубку, слегка дрожала. Некоторое время она дожидалась ответа, а потом спросила: – Это дом Карасавы? Говорит Рурико! Это вы, бабушка? Значит, вы собирались позвонить мне? Весьма кстати. Как здоровье отца?

Она вся превратилась в слух.

– И Ирисава-сан слушал его… вот как? На ее лице отразилась глубокая печаль.

– О… тяжелое состояние… эта ночь… Говорите же яснее! Я ничего не слышу! Что… Отец не хочет, чтобы я вернулась домой! А что говорит доктор? Громче! Он сказал, что мне лучше приехать? Ах!… Ах!…

Рурико заметалась в кресле.

– Что с тобой? – побледнев, воскликнул Сёхэй и подошел к Рурико.

– Отец снова упал в обморок, и состояние его резко ухудшилось. Прошу вас, отпустите меня домой! Умоляю!

На ее мокром от слез лице появилась растерянная улыбка.

– Конечно! Конечно! Раз отцу стало плохо, ничто не может помешать тебе вернуться домой. Сейчас же езжай и ухаживай за ним, сколько потребуется!

– Рада слышать от вас такие слова!

Рурико подошла к Сёхэю и сделала вид, будто уронила голову ему на грудь. Тут Сёхэй совсем расчувствовался.

– Поезжай, а обо мне не беспокойся, из дому позвони и сообщи, как чувствует себя барон.

– Непременно позвоню. Только сами вы не должны звонить. Отец строго^-настрого приказал не сообщать мне о его болезни, Чтобы не портить нам первую счастливую ночь.

Немедленно был подан автомобиль.

– Если отцу станет лучше, я нынче же вернусь. А то задержусь до завтра. Вы уж меня простите.

Рурико села в автомобиль и ласково взглянула па Сёхэя.

– Сейчас уже поздно, – сказал он, – не стоит возвращаться. А завтра я сам приеду навестить больного.

Сёхэй и не заметил, как вошел в роль мужа, влюбленного в свою жену.

– Что же, это очень мило! – воскликнула Рурико, и автомобиль скрылся в ночной темноте.

Через некоторое время, когда автомобиль мчался по аллее мимо английского посольства, на лице Рурико нельзя было заметить и следов того горя, которым ода только что была охвачена, на нем играла холодная, саркастическая улыбка.