Онлайн чтение книги Земные радости
Май 1607 года

После первого визита в Теобальдс король, казалось, уже не мог жить без этого дворца. Каждое лето двор, как стая голодной саранчи, выезжал из Лондона в Теобальдс, а оттуда путешествовал по стране, непрерывно навещая по кругу все богатые дома. Знать напрягала все силы, неся невообразимые расходы на прием и развлечение короля, и вздыхала с облегчением, когда он двигался дальше. Яков мог осыпать принимающего его хозяина почестями и благодеяниями, мог предоставить право на сбор одного из новых налогов, позволяя фавориту разбогатеть с какого-нибудь борющегося за выживание промысла. Или же король мог просто улыбнуться и отправиться дальше. Но независимо от того, платил ли он за постой своими милостями или же отделывался словами благодарности, придворные должны были обеспечить Якову лучшую еду, напитки, охоту и развлечения.

Всему этому придворные научились еще при королеве Елизавете. Никто не умел так правильно преподносить экстравагантные подарки, никто так не владел законами расточительного гостеприимства, да и просто откровенного низкопоклонства. Однако король Яков требовал большего. Приходилось ублажать и его фаворитов, и его самого; дни заполнялись нескончаемым вихрем охоты, охоты и снова охоты. Егеря были на вес золота, и никто не отваживался срубить дерево в лесу, который король знал и любил. Вечерами красивые мужчины и красивые женщины проплывали парадом перед глазами короля. Ему никто не отказывал. Никому и в голову не приходило отказать его величеству. Все, чего желал Яков, должно было принадлежать ему.

Даже когда он задумал получить Теобальдс.

Сэр Роберт вышел в сад, как частенько делал, когда хотел пообщаться с Традескантом. Джон у входа в лабиринт наставлял своих молодых помощников. Им выдавались тупоконечные ножи, и с этим оружием они вползали в лабиринт и с корнем вырывали сорняки из гравия. Группа работников постарше с небольшими секаторами и ножами двигалась следом и подстригала тисовые изгороди. Они уже прослушали страстную и энергичную лекцию Джона о том, как правильно ровнять верх изгороди и что ни в коем случае, под страхом немедленного увольнения, нельзя неаккуратно подстригать непокорный куст, иначе в изгороди может образоваться дырка, через которую будет видна соседняя дорожка, и это испортит облик сада.

Традесканту хватило одного взгляда на мрачное лицо хозяина, чтобы немедленно бросить бригаду стригалей и подойти к Сесилу.

– Милорд?

– Мне придется отдать дворец королю. Такова его воля. Мой дом и мои сады. В обмен он пообещал Хатфилд-хаус. Боюсь, мне придется пожертвовать дворцом. Я ведь не могу отказать королю, верно?

При мысли о потере Теобальдса садовник задохнулся от ужаса.

– Король хочет этот дом? Наш дом?

Роберт Сесил с несчастным видом пожал плечами. Он знаком подозвал Традесканта поближе, оперся на его руку, и они пошли по саду.

– Ну конечно, я понимаю, твои чувства почти так же сильны, как и мои. Я решил, что ты первый должен узнать эту новость. Не представляю, как переживу такую потерю. Мой отец построил Теобальдс специально для меня – маленькие островки и речки, фонтаны, купальня… И теперь лишиться всего этого в обмен на убогое местечко в Хатфилде! Суровый господин этот наш король, как ты думаешь, Традескант?

Джон помолчал и осторожно произнес:

– Не сомневаюсь, что король предложил вам более высокую цену, чем любой другой монарх.

Лукавое лицо сэра Роберта сморщилось от смеха.

– Намекаешь, что прежняя королева не дала бы и этого? Ну и ну! А ведь так и есть! Не было другой такой женщины, которая могла отнять половину твоего богатства и взамен подарить лишь улыбку. Король Яков куда щедрее со своими фаворитами…

Сесил затих и повернулся к дому.

– Со своими фаворитами, – пробормотал он. – Особенно если они шотландцы. Особенно если они красивые молодые мужчины.

Хозяин и садовник шагали рядом; граф тяжело опирался на плечо Традесканта.

– Вам больно? – спросил Джон.

– Мне все время больно, – отозвался Сесил. – По возможности я стараюсь не вспоминать об этом.

От сочувствия к боли, которая терзала его хромого господина, у садовника подогнулись колени.

– Неправильно это, – заявил он грубовато. – Что в придачу ко всем вашим хлопотам, усилиям и беспокойствам вам приходится терпеть боль.

– Я не ищу справедливости, – заметил главный законодатель Англии. – Не в этом мире.

Традескант кивнул, стараясь скрыть свое сострадание глубоко внутри.

– Когда состоится переезд?

– Сначала я подготовлю для нас Хатфилд. Ты ведь не бросишь меня, Джон? Ты ведь бросишь ради меня и лабиринт, и фонтаны, и весь этот великолепный сад?

– Ваша светлость… конечно же…

Граф сразу расслышал в голосе слуги неуверенность.

– Король оставит тебя здесь. Если я попрошу его, ты продолжишь заниматься садом, – произнес Сесил с легкой прохладцей. – Если ты откажешься переселяться со мной в Хатфилд.

Джон повернул голову и взглянул в несчастное лицо хозяина.

– Конечно же я поеду с вами, – заверил он мягко. – Куда бы вас ни отправили. Да я готов разбить для вас сад даже в Шотландии. Да что в Шотландии, даже в Виргинии! [6]В апреле 1606 года Яков I пожаловал двум акционерным компаниям, Лондонской и Плимутской, хартии, по которым им предоставлялось право на колонизацию Виргинии – восточного побережья Северной Америки. Я ваш слуга. Независимо от того, в фаворе вы или переживаете трудные времена, я целиком ваш.

Остановившись, граф взял Джона за плечи и буркнул:

– Знаю, знаю. Прости мне дурное настроение. Я безумно расстроен из-за потери дома.

– И сада.

– Мм…

– Я отдал жизнь этому саду, – продолжал Джон задумчиво. – Научился здесь своему делу. Здесь нет ни одного незнакомого уголка. Нет ни одного сезонного изменения, которое я не мог бы предсказать. А иногда, особенно ранней весной, вот как сейчас, мне кажется, что сад идеален. Что мы сделали его безупречным.

– Эдем. Эдем перед грехопадением, – изрек граф. – Ведь именно этим и занимаются садовники – стараются снова и снова создать рай.

– И садовники, и графы, и короли, – мудро заметил Джон. – Все мы мечтаем о рае на земле. Но у садовников каждую весну есть возможность начать все сначала.

– Вот и попытаешься в Хатфилде, – заключил граф. – Станешь главным садовником, сад будет целиком и полностью твоим. Тебе не придется идти по чьим-то стопам. В Хатфилде будешь выращивать свой сад, а не просто поддерживать и исправлять то, что сделано до тебя другими, как здесь. Будешь руководить посадками и сам покупать растения. Я стану платить тебе больше, выделю отдельный дом. Тебе не нужно будет жить с другими слугами.

Сесил посмотрел на своего садовника и добавил:

– Ты сможешь жениться и делать маленьких деток для Эдема.

Джон кивнул:

– Согласен.

– Ты ведь помолвлен?

– Уже шесть лет, однако мой отец на смертном одре заставил меня поклясться, что я не вступлю в брак, пока у меня не будет возможности содержать семью. Но с домом в Хатфилде я смогу обзавестись супругой.

Граф коротко рассмеялся и хлопнул садовника по спине.

– Великие милости льются от великих людей, как вода в моих фонтанах, – сказал он. – Король Яков решил сделать Теобальдс королевским дворцом, что позволило Традесканту жениться. Играй свадьбу, Традескант! Я буду платить тебе сорок фунтов в месяц. – Сесил помедлил. – Но видишь ли, невесту надо выбирать по любви.

Сэр Роберт сдерживал свое безысходное горе от потери обожаемой супруги, которая любила его, несмотря на горбатую спину, – любила его самого. Он дал ей двух здоровых детей и одного такого же, как и он, горбатого. Рождение этого ребенка убило ее. Вместе они были всего восемь лет.

– Найти подругу, которую можно любить, – это дорогого стоит, Джон. Ты не джентри [7] Джентри – английское нетитулованное мелкопоместное дворянство, занимающее промежуточное положение между пэрами и йоменами. и не дворянин, тебе не нужно жениться по династическим соображениям, не нужно заботиться о богатстве. Ты можешь действовать по велению сердца.

Садовник замялся. Разговор со служанкой во время первого обеда короля Якова постоянно терзал его мысли.

– Я не джентри, милорд, но сердце не приведет меня к девушке без приданого. После отца остался долг одному человеку. Так вот, я погасил этот долг помолвкой с его дочерью, порядочной девушкой с хорошим приданым. Все это время я ждал, когда начну зарабатывать достаточно, накоплю денег и мы сможем пожениться, продержаться трудные годы и купить дом с маленьким садом, за которым супруга будет ухаживать. У меня есть планы на будущее. Нет, я не собираюсь покидать службу, но планы встать на ступеньку повыше есть.

Граф кивнул.

– Покупай землю, – предложил он.

– Чтобы возделывать ее?

– Чтобы продавать.

Джон моргнул – совет Сесила был необычным. Большинство людей подумывали о покупке земли исключительно для своего пользования. Не было ничего более надежного, чем мелкое землевладение.

Сэр Роберт покачал головой:

– Если хочешь заработать, мой Джон, нужно соображать быстро, молниеносно. Видишь шанс – сразу хватай его; используй возможность раньше, чем остальные ее разглядят. А когда другие поймут, что к чему, ты продашь им эту возможность; они будут радостно верещать по поводу удачного приобретения, а ты уже соберешь сливки с прибыли. И двигайся быстро. Как только увидишь лазейку, как только откроется вакансия или подвернется случай, как только умрет хозяин, бери то, что принадлежит тебе по праву, и вперед! – Сесил поднял глаза на нахмурившегося Джона. – Практика. Не принципы. Когда скончался Уолсингем [8] Фрэнсис Уолсингем (1532–1590) – секретарь Тайного королевского совета при Елизавете I, имел свою тайную полицию., кто был самым подходящим кандидатом на его место? Кто собаку съел на всей его переписке, кто знал почти столько же, сколько сам Уолсингем?

– Вы, милорд, – заикаясь, пробормотал Традескант.

– А у кого на руках оказались бумаги Уолсингема, содержавшие всю необходимую информацию для кандидата в госсекретари?

Джон пожал плечами.

– Это неизвестно, милорд. Документы похитили, а вора так и не нашли.

– Этим вором был я, – удовлетворенно сообщил Сесил. – Как только я понял, что госсекретарь уже не оправится, я пробрался в его кабинет и взял всю его переписку за последние два года. А когда стали решать, кого же посадить на его место, другого кандидата, кроме меня, просто не было. Никто не мог изучить бумаги и разобраться в том, что нужно делать, поскольку бумаги пропали. Никто не знал, что думал Уолсингем, о чем он уже договорился. Только один человек во всей Англии из дюжины тех, кто работал на него, был готов занять его место. Этим человеком был я.

– Вы совершили кражу! – воскликнул Джон.

– Не все так однозначно, – быстро ответил Сесил. – Советую тебе сосредоточиться на практической стороне дела. Подумай о своих желаниях, мой Джон, и сделай все, чтобы они осуществились. На блюдечке с голубой каемочкой никто ничего не преподнесет, уж будь уверен.

Традескант не смог удержаться и посмотрел на великолепный дворец Теобальдс, столь роскошный, что даже король позавидовал и решил его получить, понимая, что сам никогда не построит лучше.

– Увы, – вздохнул граф, следуя за взглядом садовника, – если кто-то более могущественный захочет лишить тебя самого дорогого, он это сделает. И точно так же будет руководствоваться практическими соображениями, а не принципами. Покупай землю и не бойся рисковать – вот мой совет. Будет нужно – укради, но только если уверен, что тебя не поймают. Когда твой хозяин будет умирать – даже если речь обо мне, – заранее позаботься о новом месте. И еще: женись на своей невесте с приданым; судя по всему, именно такая подруга нужна человеку, идущему по карьерной лестнице. И предупреди ее, пусть будет экономной хозяйкой.

Джон Традескант ехал по кентским сельским дорогам в Меофем – свою старую деревню, где его ждали каждый день в течение последних шести лет. Изгороди из кустов боярышника белели от цветов, теплый воздух был напоен сладкими ароматами. Роскошные зеленые пастбища Кента сверкали на солнце; коровы бродили по ним, утопая по колено в пышной растительности. Стояли времена процветания и богатства природы; Джон в изумлении оглядывал просторы. Обильные заливные луга, яркость деревьев и живых изгородей действовали на него, словно крепкое вино. Сквозь изгороди, покрытые белым пухом ворсянки, пробивались маленькие звездочки цветков белоголовника. Внизу, там, где был подсажен молодой кустарник, красовался голубой ковер из колокольчиков. Дорогу будто занесло весенним снегом из крошечных цветков боярышника. Повсюду по обочинам, в каждом укромном уголке, раскрылись лимонно-желтые примулы, напоминавшие множество бутоньерок. Когда тропа вилась меж лугов и легкий ветерок проносился по травам, Джон любовался волнением светло-желтых цветков первоцвета, которые набрасывали на зелень золотую вуаль точно так же, как женщина набрасывает золотую сетчатую шаль на зеленое шелковое платье.

Цветы на дубах крепко сжали свои кулачки; маленькие изящные сережки из почек висели на концах прочных изогнутых веток. Свежие бледные листики белых берез дрожали между танцующих почек; буки на холмах покрылись влажной трепещущей листвой.

Руки Джона сами собой тянулись к растениям. Он так остро чувствовал каждую маленькую орхидею с распускающимися бутонами, каждую цветущую крапиву, каждый пышный кустик фиалок, лиловый, белый или даже бледно-голубой, что эту остроту ощущения никак не мог игнорировать. К тому моменту, как Традескант въехал в Кент, его карманы были набиты побегами и мягкими влажными ползучими корешками. А пару цветков он даже заткнул за ленту на шляпе. Джон казался себе богаче своего господина, поскольку так долго находился в сокровищнице цвета, свежести и жизни, и явился домой с карманами, полными трофеев.

Главная улица Меофема, извиваясь по небольшому холму, вела к церкви из серого камня, стоявшей на самой вершине, точно вишня на булочке. Справа от нее расположился маленький фермерский домик семьи Дэй, построенный вблизи церкви, где отец Элизабет служил викарием. Откормленные куры разгуливали по двору; приятный запах обжаренного хмеля витал вокруг сараев и маленькой сушильни.

В дверях показалась Элизабет Дэй. На ней была одежда в неярких серых и белых тонах, на голове простой чепец.

– Я услышала стук копыт, – сказала она. – Господин Традескант, добро пожаловать.

Джон спешился и повел лошадь к стойлу.

– Хотите, Уильям снимет хомут? – спокойно предложила хозяйка.

Это был вопрос с подтекстом.

– Если не возражаете, я бы остался на ночь, – ответил Джон. – Уильям может снять седло и уздечку и пустить коня пастись.

– Я распоряжусь, – кивнула Элизабет; она отвела глаза, пытаясь скрыть радость. – Выпьете стаканчик эля? Не утомила ли вас дорога?

Хозяйка проводила гостя в дом. После яркого солнечного света маленькая гостиная, обшитая деревянными панелями, была темной и прохладной. Элизабет ненадолго отлучилась в пивоварню, а затем вернулась с большой пивной кружкой. Джон выглянул в крошечное окошко – посмотреть на фруктовый сад.

Розово-белые цветущие яблони покачивали ветками над белыми и розовыми маргаритками, рассыпанными в подстриженной траве. У семьи не было ни сил, ни желания создать перед домом хороший сад, хотя Элизабет и заботилась об огороде, который находился сразу за задней дверью. Шесть лет назад, когда Джон приезжал сюда подтвердить свою помолвку, он соорудил перед окном квадратную клумбу из лаванды с кустиком руты в каждом углу. Сейчас рута торчала клочками, словно уже позабыла, какой должна быть, но лаванда выглядела неплохо. На этой работающей ферме ни у кого не было времени продумывать и пропалывать сложный регулярный сад.

Дверь открылась, в проеме показался Джордж Ланс, отчим Элизабет.

– Рад видеть тебя, Традескант, – поприветствовал он гостя.

Элизабет принесла две кружки эля и тихо покинула комнату.

– Я решил жениться, – внезапно объявил Джон. – И так слишком долго откладывал.

– Не слишком долго для Элизабет, – отозвался Джордж, защищаясь. – Она все еще девственница.

– Слишком долго для меня, – уточнил Джон. – Мне не терпится создать семью. Я достаточно пожил в одиночестве.

– Как прежде, служишь у сэра Роберта?

Джон кивнул.

– Сейчас он уже граф.

– Все еще в фаворе?

– Более чем когда-либо.

– Ты видел нового короля? – поинтересовался Джордж. – Он великий человек? Я слышал, что он охотник, праведник, хорошо образован, отец прекрасных детей. Как раз то, что нужно нашей стране!

Джон сразу вспомнил распутника с обвисшими губами, парад красавчиков, навещавших дворец Теобальдс, громкоголосых буйных шотландских спутников и весь блудливый пьяный разврат нового двора.

– Он просто воплощение всех королевских добродетелей, слава богу, – осторожно произнес Джон. – Графу комфортно на своем месте, мне – на своем. Скорее всего, граф переселится в новый дом, а я стану там главным садовником, буду создавать парк с самого начала. Мой заработок повысится. Наконец-то я смогу предложить Элизабет соответствующие условия.

– Сколько будут платить? – прямо спросил Джордж.

– Сорок фунтов в год и дом для проживания.

– Ну что же, все эти шесть лет она ждала и готовилась, – заметил Джордж. – И у нее будет приданое в пятьдесят фунтов, одежда и кое-что из утвари – все то, что обещал ее отец. Не сомневаюсь, Элизабет с радостью уйдет к тебе. Они со своей мамашей не всегда ладят.

– Ссорятся?

– Нет-нет! Ничего такого, что нарушило бы покой мужчины, – торопливо заверил Джордж. – Из нее получится послушная жена. Просто две взрослые женщины и только одна кухня… – Он помолчал. – Иногда тяжело сохранять мир. Венчание будет здесь, в нашей церкви?

Джон кивнул.

– Подыщу для нас домик в деревне. Поначалу я буду вынужден разрываться между Теобальдсом и новым домом. Во время моего отсутствия Элизабет захочет быть поближе к семье. Как только Хатфилд подготовят, мне придется поехать за границу за деревьями и растениями. В Нидерландах я куплю луковицы, во Франции – деревья. Планирую построить оранжерею для зимовки нежных деревьев.

– Да-да, конечно. Элизабет будет очень интересно об этом послушать.

Так Джону намекнули, что его новая родня слабо интересуется садоводством.

– И мне будут платить хорошие деньги, – сменил тему Традескант.

Джордж внимательно посмотрел на будущего зятя и критически заявил:

– Ей-богу, ты наглец, Традескант. Или ты ублажал там придворных дам и только сейчас вспомнил об Элизабет?

Щеки Джона вспыхнули.

– Нет. Вы меня неправильно поняли. Я никогда не отказывался от брака с Элизабет. Но ведь была договоренность, что мы поженимся, когда у меня будет достаточно денег на приобретение дома и клочка земли, и никак не раньше. До сегодняшнего дня у меня не было такой возможности.

– Ты не думал, что стоило все-таки попытаться? – напирал Джордж.

– А вы со своей женой? – возмутился уязвленный Джон. – Вы что, рискнули пожениться просто так?

Это был сильный удар. Все в Кенте знали, что Джорджу досталась супруга с фермой и недурным состоянием, перешедшим от мужа, отца Элизабет, и вдовьей долей наследства от мужа, который был у нее еще до того. Коротко кивнув, Джордж направился к двери.

– Элизабет! – крикнул он в дом и снова повернулся к гостю. – Хочешь остаться с ней наедине?

Джон вдруг смутился:

– Ну да… наверное… или, может, вы побудете с нами?

– Отвечай за себя, молодой человек, – хмыкнул Джордж. – Вряд ли ты сильно ее удивишь.

Они услышали звук быстрых шагов Элизабет по деревянному полу коридора. Джордж вышел встретить ее.

– Ничего не бойся, – прошептал он девушке. – Наконец-то Джон пришел за тобой. У него хороший заработок, его будущее надежно. Он собирается купить дом у нас в деревне. В общем, он сам все расскажет. Но ты должна стать хорошей женой.

Лицо Элизабет залилось краской, потом она снова побледнела и серьезно кивнула. Она замерла и опустила глаза, читая про себя благодарственную молитву. За долгие годы ожидания были моменты, когда Элизабет боялась, что жених нарушит обещание и не приедет. Помолившись, она вскинула голову и решительно направилась к гостиной.

Джон снова стоял у окна, разглядывая яблони. Услышав шаги, обернулся. На какой-то миг он увидел перед собой не серьезную Элизабет в строгом пуританском платье, а маленькую служанку Кэтти в домашнем чепце, в платье с глубоким вырезом, открывающим полную грудь, с приглашающей улыбкой. Традескант протянул руки к Элизабет, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

– Я готов жениться на тебе, – сообщил он, будто завершая долгие и нудные деловые переговоры.

– Спасибо, – спокойно отозвалась Элизабет.

Она хотела признаться, что ждала этого момента с того самого дня, когда ее отец приблизился к ней, крепко обнял и сказал: «Я нашел тебе садовника, моя дорогая. Ты станешь супругой Джона Традесканта, как только он накопит денег на содержание семьи».

Ей хотелось признаться, что в то кошмарное лето, когда ее маленькая сестра и отец заболели чумой и умерли, она каждую ночь молилась о приезде Джона Традесканта. Он, как герой романа, должен был увезти ее от страха, вырвать из глубины скорби. Она ждала и ждала, пока ее мать, позабыв о горе, с ликованием не выскочила замуж в очередной раз. Элизабет ждала, пока молодожены целовались, сидя у своего камина. Ждала, опасаясь, что Джон может не появиться. Ждала, хотя теперь, когда ее отец скончался, а жестокосердная мать принуждала ее работать бесплатно, не было никого, кто мог бы заставить Джона Традесканта исполнить свое торжественное обещание жениться на ней.

В конце концов, Элизабет ждала, потому что привыкла, потому что ей некуда было деться, потому что она ничего больше не умела. Ей было двадцать семь лет, и она уже не выглядела девушкой в первом цвете молодости. Она ждала Джона шесть долгих лет.

– Надеюсь, ты рада? – спросил Джон, возвращаясь к своему месту у окна.

– Да, – робко промолвила Элизабет, оставшись у двери.

Тремя неделями позже они обвенчались в приходской церкви, построенной из песчаника. Рука об руку они подошли к церковной двери по узкой тропинке. Джон, однако, не мог не заметить тисовые деревья, которые были исключительно хороши. Один тис напоминал замок с симпатичными остроконечными башенками; ветки другого падали подобно воланам платья глубокого зеленого цвета. Элизабет проследила за направлением взгляда жениха, улыбнулась и погладила его по руке.

Свидетелями были ее отчим Джордж Ланс и Гертруда, ее мать. Вместо привычного серого Элизабет надела новое белое платье, а Джон – новый коричневый костюм с белыми и алыми разрезами в рукавах. Солнце сквозь цветные стекла окон брызнуло на плитки пола и окрасило его в разные цвета. Джон держался прямо, отвечал твердым голосом и с удовольствием ощущал, как маленькая ладонь Элизабет легко лежит на его руке.

Некоторые из пришедших к церкви посмотреть на новобрачных жаловались, что жених одет слишком хорошо для простого рабочего человека. Они перешептывались, дескать, он высоко задирает нос, и прошвы у него в рукавах сделаны из шелка, словно он вообразил себя джентльменом [9]В Средние века словом «джентльмен» называли членов нетитулованного дворянства – джентри.. Но добрый свадебный эль на заднем дворе фермерского дома был крепким, и к середине дня ворчание уступило место хору скабрезных шуток.

Гертруда закатила роскошный свадебный пир с тремя переменами мясных блюд и полудюжиной пудингов. Традескант вдруг обнаружил, что с ним рядом за обеденным столом сидит викарий, преподобный Джон Хоар. Викарий поздравил новобрачного и произнес тост в его честь. Традескант попытался поддержать беседу в высокопарной манере.

– Вы служите великому господину, – заметил викарий.

– Лучше не бывает, – сразу же воодушевился Джон.

Такая преданность вызвала у преподобного Хоара улыбку.

– И он доверил вам руководство парками в новом дворце?

– Совершенно верно, – подтвердил Джон.

– А жить будете в Хатфилде? Или оставите дом в Меофеме?

– Я сохраню дом здесь. Но большую часть времени буду проводить со своим господином. Моя жена понимает, что работа превыше всего. Любой, кто удостоился чести служить великому человеку, знает, что желания хозяина – главное.

– Господин всегда прежде слуги, – согласился викарий.

– Но вообще-то, я хотел вас кое о чем спросить, – продолжал Джон.

Викарий сразу насторожился. Времена были неподходящими для теологических диспутов. Люди разумные ограничивались катехизисом и заповедями, оставляя вопросы еретикам и католикам, которым приходилось расплачиваться жизнью, если ответ оказывался неверным.

– О чем? – осведомился викарий.

– Меня поражает, что Господь создал мир, в котором нет двух абсолютно одинаковых вещей. Есть те, которые отличаются только по форме или по цвету. И я никак не могу постичь, зачем Ему понадобилась эта разница. Мне не удается представить, как же выглядел Эдем, битком набитый таким… – Джон помедлил, подыскивая слова. – Таким разнообразием.

– Но роза есть роза, – промолвил викарий. – И различаются они между собой только цветом. А маргаритка есть маргаритка, где бы она ни росла.

– Вы бы говорили иначе, – возразил Джон, – если бы видели цветы так же близко, как я. Конечно, у них есть свои семейства и роза всегда остается розой. Но существуют сотни различных видов, свои в каждом графстве, разные по форме и по числу лепестков. Одни розы любят свет, другие – тень. Некоторые пахнут, а некоторые – нет. Иногда мне кажется, что я вижу их в процессе сотворения. Они практически творят сами себя, пока я за ними наблюдаю.

– Как это?

– Когда у розы идет почковая мутация, от главного стебля отрастает другой. И если взять этот свежий побег, то можно создать еще одну розу; тут уже Господь ни при чем – это ведь я делаю новый цветок, а не Он.

Викарий покачал головой.

– И маргаритки не везде одинаковые, – рассуждал Традескант. – Маргаритки в Кенте отличаются от маргариток в Суссексе. А французские маргаритки больше, и лепестки у них тронуты розовым. Даже не представляю, сколько существует маргариток. Чтобы узнать это, нужно обойти весь свет, не отрывая глаз от кончиков своих башмаков. Но почему существуют такие вещи? Почему Господь создал сотни разновидностей одного и того же?

Викарий оглянулся в поисках подмоги, но никто не смотрел в их сторону.

– Бог в своей мудрости исполнил мир разнообразием, – начал он и с облегчением увидел, что Традескант не собирается спорить.

Джон по своей сути не был вздорным и неуживчивым, он лишь пытался нащупать истину. У викария появилось странное чувство, что он видит перед собой человека, занятого поиском своей судьбы. Традескант слушал викария очень сосредоточенно, так сосредоточенно, что между бровей у него пролегла глубокая борозда.

– В великой мудрости своей Господь дал нам великое разнообразие и красоту. Мы не можем подвергать сомнению Его решение подарить нам многие вещи, незначительно отличающиеся друг от друга. Если ты утверждаешь, что так оно и есть.

Джон медленно покачал головой.

– Я не подвергаю сомнению Господа моего, – смиренно произнес он. – Ничуть не больше, чем своего хозяина. Просто удивляюсь. Ведь Господь не мог создать весь мир сразу в Эдеме, а потом дать его людям. Хотя я и читал об этом в Библии, но мне трудно вообразить такое, я лично вижу, как мир меняется от сезона к сезону.

Викарий моргнул и заторопился.

– Полагаю, это сравнимо с работой ремесленника, когда он создает стол. Мы просто используем умения и материалы, подаренные нам Господом, чтобы сотворить что-то новое.

Джон задумался.

– Но если я выращу новую маргаритку или тюльпан, а кто-то пройдет мимо и увидит в моем саду цветок, он решит, что это работа Господа нашего, и возблагодарит Его. И ошибется. Ведь это будет уже моя работа.

– Твоя и Господа, – без запинки сказал викарий. – Потому что Господь придумал первый тюльпан, из которого ты вывел новое растение, другого цвета. Вне всяких сомнений, Божий замысел в том и состоит, чтобы дать нам массу красивых, редких и необычных вещей. Наш долг – благодарить Его и восхвалять за это.

При упоминании долга Джон согласно кивнул и поинтересовался:

– А человеческий долг – собирать эти разности?

– Может, и так, – рассудительно изрек викарий, отхлебнув немножко свадебного эля. – Только зачем человеку собирать разные виды?

– Во славу Господню, – просто ответил Джон. – Если, по замыслу Божьему, мы должны познать Его величие через огромное разнообразие растений, которые существуют в мире и которые можно создать, то во славу Господа надо сделать так, чтобы всем стало известно об обильности Его даров.

Викарий секунду размышлял, боясь ереси.

– Да, – отозвался он осторожно. – Наверняка Богу угодно, чтобы мы познали обильность Его даров, это поможет нам возблагодарить Его.

– Значит, человек, который растит чудесный сад, все равно что человек, который строит церковь, – убежденно заключил Джон. – Он показывает людям могущество Бога, как каменщик, который во славу Господню вырезает колонны и горгульи.

Поняв наконец, в чем суть этого разговора, викарий улыбнулся.

– Так вот что ты хочешь делать, Традескант? – спросил он. – Тебе мало быть просто садовником и выпалывать сорняки, ты жаждешь большего!

Возможно, Джон и стал бы протестовать, но крепкий свадебный эль хорошо над ним поработал, и гордость за свой труд была в нем чрезвычайно сильна.

– Да, – признался Традескант, – таково мое желание. Сады лорда Сесила – во славу моего хозяина; они станут великолепной оправой для его прекрасного дома и покажут всему миру, какой он великий лорд. Но сады будут и во славу Божью. Там каждый поймет, что Господь создал мир обильным и многообразным; целую жизнь можно посвятить, находя тому примеры, но так и не увидеть всего.

– Вот ты и выяснил, какова твоя жизненная цель, – шутливо заметил викарий, надеясь закончить беседу.

– Так оно и есть, – серьезно, без улыбки, промолвил Джон.

В конце обеда Гертруда встала из-за стола, и все женщины последовали за ней, кроме служанок, которые вместе с соседями победнее так напились, что не могли подняться. Элизабет больше нечего было делать в старом семейном гнезде, и она просто ждала, когда Джон тоже покинет стол. В сумерках он вышел из зала и направился в кухню, где сидели его супруга и другие женщины. Традескант взял новобрачную за руку, и они стали спускаться с горки к своему новому дому; за ними тянулся хвост кричащих и поющих родственников и соседей.

Сначала в маленькую спальню с низким потолком ступили женщины. Кузины и сводные сестры Элизабет помогли ей снять новое белое платье и облачиться в рубашку из тонкого батиста. Затем они расчесали ее темные волосы и заплели в толстую косу. На голову Элизабет надели чепец и прыснули немного розовой воды за каждое ухо. Потом все вместе уселись в тесной спальне, ожидая, когда на лестнице раздадутся голоса и обрывки песен, означающие, что новобрачный идет к супруге.

Дверь с треском распахнулась; свадебные гости с радостным энтузиазмом почти внесли Джона в комнату. Он развернулся к ним и вытолкал через порог. Женщины, столпившиеся вокруг кровати, издавали негромкие возгласы фальшивого беспокойства, тревоги и волнения.

– Мы согреем постель! Мы поцелуем невесту! – кричали мужчины, пока Джон сдерживал их в дверях.

– Я согрею ваши задницы, – пригрозил он и повернулся к женщинам. – Дамы?

Те захлопотали вокруг Элизабет, как куры в курятнике, поправляя ее чепчик и целуя в щеку; новобрачная отмахивалась от такого внимания. Наконец женщины стали выходить, ныряя под рукой Джона, твердо державшего дверь.

Многие бросали быстрый взгляд на садовника, на его сильную вытянутую руку, и думали о том, чем же Элизабет заслужила такое везение. Захлопнув дверь прямо перед носом женщин, Джон закрыл ее на засов. Самые буйные гости забарабанили в дверь.

– Впусти нас! Мы хотим выпить за ваше здоровье! Хотим проводить Элизабет до кровати!

– Убирайтесь! Мы сами выпьем за свое здоровье! – рявкнул Традескант. – И я сам уложу Элизабет в постель!

Он со смехом повернулся к супруге, и улыбка застыла на его губах. Элизабет стояла на коленях в изножье кровати и молилась, спрятав лицо в ладонях. Кто-то снова начал колотить в дверь с вопросом:

– Что ты собираешься сажать, садовник Джон? Что за семена у тебя в мешках?

Традескант выругался про себя, услышав этот грубый юмор, и удивился, что Элизабет хранит такую неподвижность и спокойствие.

– Убирайтесь! – снова гаркнул он. – Ваша забава кончилась! Идите напейтесь и оставьте нас в покое!

С облегчением он услышал, как застучали башмаки, спускаясь по лестнице.

– Утром мы вернемся посмотреть на простыни! – раздалось напоследок. – Будем ждать пятен, роскошных красных и белых пятен!

– Розы и лилии! – добавил какой-то умник. – Красные розы и белые лилии на грядке Джона Традесканта!

За этой сальной шуткой последовал еще один взрыв хохота, затем входная дверь в доме хлопнула, и гости выкатились на улицу.

– Копай глубже, садовник Джон! – донесся крик уже с улицы. – Сажай хорошенько!

Новобрачный подождал, пока нетвердые шаги не направились вверх по тропинке к единственному в деревне трактиру. Элизабет все еще стояла на коленях с закрытыми глазами и умиротворенным лицом.

Джон нерешительно опустился на колени рядом с супругой, тоже закрыл глаза и сосредоточился на молитве. Сначала он вспомнил о короле – не о телесной оболочке, которую он видел и знал, а о создании где-то на полпути между землей и небесами, о кладезе премудрости, об источнике справедливости, об отце своему народу. Подобно Господу Иисусу, король был послан Богом, явился прямо от Бога, чтобы руководить своим народом и благоразумно править. Прикосновение его величества исцеляло, он мог творить чудеса, его мантия укрывала всю нацию.

– Боже, храни короля, – искренне пробормотал Традескант.

Потом он подумал о своем господине, еще одном человеке, тронутом божьей благодатью, на ступень ниже короля, но очень могущественном. В любом случае, Сесил был хозяином Джона, то есть в его жизни играл исключительную роль. Традескант размышлял о значении слова «господин» – Господь Иисус, господин Сесил, и тот и другой – господа. Садовнику легко было призывать в своих молитвах благословение на сэра Роберта, который особо доверял Джону, на сэра Роберта с лукавым мудрым умом и с телом ребенка, что казалось особенно трогательным. Господин Джона, великая привязанность Джона. Потом он вдруг представил старый королевский дворец в Хатфилде. Сесил построит там новое здание, конечно же величественное. Он распорядится разбить на участке прекрасный парк. Возможно, с аллеей… Джон никогда еще не создавал аллею. Он напрочь потерял нить своих рассуждений, перескочил от молитвы к мыслям о посадке аллеи, сразу загоревшись идеей увидеть двойной ряд великолепных деревьев. Его воображение уже рисовало липы. Конечно, только липы, для аллеи нет ничего лучше липы.

– Господи, дай мне сил сделать это, – прошептал Джон. – И дай мне, Господи, из милости Твоей, достаточно саженцев.

Элизабет стояла на коленях рядом с ним, очень близко; Традескант чувствовал тепло ее тела, слышал ее тихое ритмичное дыхание. «Господи, благослови нас обоих, – подумал он. – И дай нам прожить в дружбе и добросердечии». Он ждал от Элизабет только дружбы и ничего больше; дружба и партнерство на всю жизнь, общие неразрывные интересы. Тут некстати на ум снова пришла Кэтрин с темными глазами и низко вырезанным корсажем. Если бы он женился на Кэтрин, то наверняка не проводил бы первую брачную ночь на коленях в молитве.

Джон открыл глаза и забрался в постель. Элизабет все так же стояла на коленях у кровати, ее голова была наклонена, губы двигались. С внезапным раздражением Традескант нагнулся и задул свечу. В комнате воцарилась темнота. Во мраке и тишине он по шорохам ощущал, как Элизабет поднялась с колен и через голову сняла рубашку. Обнаженная, она легла рядом с ним. Джон был ошеломлен откровенной чувственностью этого движения. То, как просто женщина разделась догола сразу после молитвы, спутало его простые представления о разделении женщин на хороших и плохих, на безгрешных и сексуальных. Но Элизабет была его женой и имела право находиться рядом. При виде ее тела, освещенного лунным светом, Джон испытал желание. Он пожалел, что теперь нечем зажечь свечу, которую он, разозлившись, задул, оставив их обоих в темноте.

Они лежали на спинах бок о бок. «Как мумии в могиле», – заметил про себя Джон. За ним был первый шаг, но волнение сковывало. В течение стольких лет Традескант избегал греха и жил в таком постоянном смертельном страхе сексуального соблазна, боясь беременности партнерши и бесчестия, что не готов был свободно обнять Элизабет. Его рука как бы непреднамеренно к ней потянулась и наткнулась на безошибочную плотность ее бедра. Кожа была такой же гладкой, как кожура яблока, но поддавалась, как спелая слива. Элизабет ничего не говорила. Джон гладил ее бедро тыльной стороной ладони, словно нежную листву ароматного растения. Он немного опасался, что Элизабет снова начнет молиться. Осторожно продвинув ладонь вверх, Традескант добрался до круглой теплой возвышенности живота. Пупок был погружен в плоть, как маленький пруд для уток на самой вершине холма. Джон медленно продвигался по этим новым таинственным обходным дорожкам. Его пальцы провели по мягкому гребню груди, и Элизабет тихо вздохнула. Джон завладел нежным теплым соском, немедленно затвердевшим от его прикосновения, пододвинулся к жене и снова услышал этот легкий вздох, в котором уже не было страха, но еще и не было приглашения. Он приподнялся так, что нависал над ней. В лунном свете вычерчивалось ее лицо, глаза были решительно закрыты, рот не имел никакого выражения – так же Элизабет выглядела во время молитвы. Джон наклонился и поцеловал ее в губы. Она была мягкой и теплой, но абсолютно не двигалась, как будто спала. Нежно погладив ее живот и лоно, он обнаружил между ногами мягкие, как пух, волосы. Пока он трогал их, Элизабет повернула голову набок, но по-прежнему не открывала глаз и не шевелилась. Он мягко втиснул колено между ее бедер, и она томно развела перед ним ноги. Чувствуя себя королем, вступающим в свои владения, Джон перекатился на кровати, устроился между ног своей жены и начал продвигаться вперед, сознавая мощь своей страсти.

Вдруг раздался шум, по оконному стеклу застучали камни и комья грязи.

– Господи боже мой! Что такое? – воскликнул Джон в тревоге. – Пожар?

Одним быстрым гибким движением Элизабет вскочила с кровати, прикрыла рубашкой тяжелые качающиеся груди и выглянула в окно, в темноту деревенской улицы.

– Ты уже закончил, Джон? – раздался веселый пьяный вопль. – Посадил свои семена?

– Богом клянусь, сейчас я всех их поубиваю! – закричал Джон, швыряя свой ночной колпак на пол.

Элизабет спокойно отложила в сторону ночную рубашку, вернулась в кровать на свое место и наконец заговорила:

– Никогда не произноси имя Господа всуе, муж мой. Это Его заповедь. Наш дом должен жить по Его законам.

Это были ее первые слова в их спальне, первые слова, которые она сказала обнаженной. Джон рухнул в постель, желание улетучилось, оставив его мягким, как евнух.

– Я буду спать, – мрачно заявил он. – Тогда я точно тебя не оскорблю.

Он потянул на себя все простыни и одеяло, повернулся спиной к жене и закрыл глаза.

– А ты можешь снова помолиться, если угодно, – добавил он сердито.

Элизабет, у которой отняли одеяло, молча лежала на прохладной простыне, набросив свою новую ночную рубашку на грудь и живот и чувствуя себя унизительно голой. Лишь когда она услышала глубокое дыхание Джона и убедилась в том, что он уснул, она пододвинулась ближе к широкой спине мужа, обвила его руками и прижалась к нему своей прохладной наготой.

Она немножко поплакала, прежде чем уснуть, не испытывая, однако, сожаления о произнесенных словах.