Онлайн чтение книги Белая тишина
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

С приходом основных партизанских сил к устью Амура японцы и белогвардейцы укрылись в городе Николаевске, в крепости Чныррах и в фортах, рядом с крепостью. В их руках находилось побережье амурского лимана между Чныррах и Николаевском, где постоянно их тревожили партизанские лыжные отряды.

Лыжный отряд Кирбы Перменка сделал короткий отдых в селе Касьяновке, где теперь находился штаб партизанской армии, тыловой госпиталь.

Когда шли по улице села командиры нанайского отряда Кирба и Богдан, партизаны улыбались им вслед, некоторые балагуры начинали подтрунивать над ними: уж очень живописно одеты были командир с комиссаром. Кирба носил зимний суконный халат, подбитый мехом, подпоясанный широким офицерским ремнем, на правом боку висел наган, на левом — две гранаты и нож, на шее бинокль, на груди полукругом обвисла массивная цепочка часов; на ногах легкие кожаные олочи и наколенники из рыбьей кожи. Самым главным венцом этого наряда была охотничья шапка с соболиным хвостом на макушке. Правда, Кирба носил эту красивую шапочку только в селах, в походе он надевал теплую ушанку из беличьих шкурок.

Богдан был не менее привлекателен, у него тоже на ремне висели японский пистолет, нож и бомба, на груди — бинокль и цепочка от часов. В отличие от Кирбы он носил ушанку и вышитые высокие унты.

Оба они не расставались с винтовками, так как никогда не надеялись на свои игрушечные пистолеты, которые в душе не считали серьезным оружием и носили вроде украшения и еще потому, что все командиры носили такое оружие.

В штабе Кирба с Богданом получили боевое задание, присоединиться к отряду Семена Павлученко, который действовал в районе крепости Чныррах.

Получив задание, друзья вышли из штаба и направились в дом, где они квартировали. По дороге им встретился доктор Харапай.

— Охо! Вот это командиры! — воскликнул Василий Ерофеич. — Здравствуй, здравствуй, крестный, здравствуй и ты, командир. Наслышан я о ваших подвигах.

Кирба с Богданом улыбнулись, они часто слышали от партизан похвальбу, и им приятно было услышать то же от доктора Харапая.

— Значит, воюете? — вместо похвальбы строго спросил Харапай.

— Воюем, — растерянно ответили друзья.

— Вы воюете, а мне что делать?

— Лечить раненых.

— Были бы раненые! Вы не умеете воевать, вы некультурно воюете.

Ошарашенные Кирба с Богданом растерянно переглянулись.

— Да, некультурно! Вы воюете по-варварски!

Кирба с Богданом по поняли, что значит воевать по-варварски, — слово это они услышали впервые. Но вспыльчивый Кирба, вкусивший славу, почести, не выдержал и выкрикнул:

— Мы по-партизански воюем! Понял?

— Как это понять?

— Храбро воюем, как Тряпицын воюет. Вот как!

«Да, Яков Тряпицын сделался культом», — подумал доктор.

— Храбрость — это хорошо, но зачем вы замораживаете своих противников? — спросил Василий Ерофеич. — Говорят, это ваша затея, замораживать японцев.

— Как замораживать? — спросил Богдан.

— Вы их окружаете и ждете, пока они не превратятся в льдины. Так?

— Ну и что? Мы воюем как хотим, — сказал Кирба.

— Разве так можно, японцы народ южный, они не привычны к морозам, а вы применяете новый вид войны, Ай, как не хорошо.

— Кто их сюда звал, пусть уходят.

— Это верно, но воевать не по законам нельзя. Вы там замораживаете, а мне потом их приходится лечить. Это хорошо? Приводят их, руки, ноги, уши, щеки, носы — все обморожено. — Василий Ерофеич расхохотался. — Ну, молодцы, ребята! Честно скажу, молодцы!

Кирба с Богданом переглянулись, они не поняли, что доктор Харапай только что их разыгрывал, а теперь поздравил их за находчивость, за военную смекалку.

Василий Ерофеич налил в кружки обжигающий чай. Богдан взял кружку, поднес ко рту и начал дуть. Он не мог избавиться от видения — перед глазами сидел в кошевке Федор Орлов и смеялся: «И от тебя передам привет». Потом он хлопнул его по плечу и засмеялся: «Вместе, значит, паря. Нам, бедным людям, надо всегда быть вместе».

Что-то горячо продолжал говорить Василий Ерофеич, не менее горячо поддерживал его Кирба, но Богдан не слышал их слов, он будто находился в том сонном состоянии, когда одновременно видишь сон и слышишь голоса разговаривающих.

«Вместе, значит, паря… И от тебя передам».

Богдан поднес к губам кружку — чай остыл. И Василий Ерофеич повел Кирбу с Богданом пить чай. Жил он рядом с большим длинным домом барачного типа, где теперь лежали больные, раненые, обмороженные партизаны. Небольшая изба была разделена на три части, одну из них занимал Василий Ерофеич. Кирба с Богданом разделись в прихожей, но ремни с револьверами, гранатами и винтовками захватили в половину Василия Ерофеича.

Доктор жил по-походному, в его комнате стояла деревянная кровать, стол, заваленный книгами, и два табурета.

Василий Ерофеич попросил хозяйку приготовить чай, сел на кровать.

— Молодцы, ребята, хорошо воюете, заставили врагов попрятаться в городских домах да крепостных казематах. Японцы на вас жалуются и белогвардейцы. Они называют партизанскую войну «варварской». Они говорят, что партизаны не признают правил войны. А сами они признают эти правила? Помнишь, Богдан, Федора Орлова? Он был назначен парламентером и направлен в Николаевск. И вот Орлов — парламентер, неприкосновенный человек, не вернулся из Николаевска. Они убили его.

— Ну, теперь им не будет пощады! — воскликнул пораженный Богдан.

— Всех будем убивать, не будем больше морозить! — сказал Кирба.

Хозяйка испуганно заглянула в дверь, в руках ее блестел самовар. Василий Ерофеич жестом пригласил ее. Женщина поставила недовольно ворчавший самовар на стол, принесла свежий каравай хлеба, три кусочка сахара.

Из госпиталя за Василием Ерофеичем пришла санитарка, и он заспешил. Кирба с Богданом тоже стали одеваться.

— Итак, друзья, до встречи в Николаевске, — сказал Василий Ерофеич, прощаясь с молодыми командирами.

Он обнял друзей и своей скорой походкой направился в госпиталь.

— Я буду таким же умным, сердечным человеком, как Харапай, — сказал Кирба, глядя влюбленными глазами вслед Василию Ерофеичу.

Кирба вытащил часы, поглядел на стрелки, потом на солнце и стал заводить. Он каждый раз, когда вытаскивал часы, заводил их. Богдан тоже взглянул на свои часы, короткая стрелка замерла на цифре два, длинная подходила к тройке.

— Полдень, до ночи доберемся до того берега, — сказал Кирба.

Он сверил свои часы с часами Богдана, на его часах короткая стрелка замерла между двойкой и тройкой, а длинная приближалась к девятке.

— Почему-то у нас часы по-разному показывают, — сказал он. — Почему, ты не знаешь?

Богдан тоже не знал, почему часы у них показывают разное время.

— Солнце показывает полдень, — ответил он.

— Верно, но почему же часы по-разному показывают? Ты не знаешь, что надо сделать, чтобы они одинаково показывали?

Богдан и этого не знал. Он давно хотел с кем-нибудь из русских посоветоваться по этому поводу, но боялся показаться смешным.

— А, неважно, пусть по-разному идут, — махнул рукой Кирба.

— Все равно мы в них не разбираемся.

Вернувшись в отряд, молодые командиры посовещались с партизанами, с проводником нивхом Кайнытом, подкрепились и вышли из Касьяновки. Ночью они обогнули Николаевск и скрылись в тайге. На следующий день разведчики разыскали отряд Семена Павлученко. Павлученко радостно встретил подкрепление.

— Це хорошо, це дюже хорошо! — басил он, пожимая руки Кирбы и Богдана. — Та скильки же вам роки, хлопци?

— Говори по-русски, — смеялся комиссар отряда Данилов.

— Уж очень они молоды, — переходя на русский язык, сказал Павлученко. — Мы слышали о ваших делах. Молодцы. Вы вовремя пришли, прямо скажу, вовремя. Мы решили тут форты захватить, япошки их не очень сильно охраняют. Как только погодка запуржит, мы их мигом приберем.

— Мы один секрет знаем, как только захватим форты, тогда сразу откроем секрет японцам и белякам, — сказал Данилов и засмеялся.

Комиссар Богдану показался несерьезным человеком, уж очень часто он смеялся. Но, к своему удивлению, Богдан с первого же знакомства привязался к нему, а увидев, как он заводит свои часы, признался, что они с Кирбой не умеют переводить стрелки часов, не умеют по ним определять время. Данилов на этот раз не рассмеялся, как обычно, а с серьезным видом все объяснил.

«Как можно ошибиться в человеке», — думал Богдан, слушал объяснения комиссара. Потом он по просьбе Данилова рассказал о своей жизни, а Данилов рассказал про свою.

Данилов был потомственный амурец, он работал слесарем в Амурском пароходстве в Благовещенске.

— Дружные охотники в твоем отряде, Богдан, — говорил Данилов, глядя как охотники беседовали возле костра.

— Мы люди одной крови, — повторил Богдан слова Акунка.

— Как это одной крови?

— Мы люди разных народностей. Вон, тот справа, который весело смеется и размахивает руками, Чируль Потап, ульч, рядом с ним, с левого боку, Кешка Сережкин, негидалец. А с правой стороны Потапа — Акунка Кондо, ороч. За Акункой винтовку протирает — нанаец. Вот сколько народностей в нашем отряде. Но мы люди одной крови, мы братья, у нас язык совсем сходится.

— А я и не знал, что тут столько народностей живет, — сознался Данилов.

— Это еще не все. Вон, слева сидит, молчит, в лисьей шапке. Это Кайныт, наш проводник, он нивх. Только с ним не сходятся наши слова. Ни одно слово не сходится. Но мы с ним дружим, только по-русски приходится с ним говорить.

— Выходит, с Кайнытом у вас тоже есть общий язык?

— Так выходит, есть общий язык, русский, он нас соединил с ним, подружил.

— Это хорошо. Это очень хорошо, я об этом расскажу нашим партизанам.

— Я тоже много рассказываю нашим, за что воюем, какая будет у нас жизнь. Только одно не могу им объяснить — почему мы воюем за свободу. Как я не думаю про себя, про наших — мы совсем свободные люди, что хотим, то и делаем, хотим — рыбачим, хотим — охотимся.

Данилов рассмеялся и сказал:

— Ты уверен, что ты свободный человек, как птица?

— Да. Мы все свободные.

— Ты добывал себе еду в тайге и на Амуре?

— Да. Добывал пушнину и сдавал торговцам.

— Выходит, охотник уже находится в зависимости от торговца. Какой же это свободный человек?

«Верно ведь, как это я не мог сам разобраться в этом», — подумал Богдан.

— Чтобы освободиться охотникам, они должны уничтожить этих пауков-торговцев, а их можно уничтожить, когда уничтожишь власть белогвардейцев. Понимаешь, какая это цепочка?

На следующий день с утра потянул сильный ветер с лимана, и к вечеру закружила пурга. Тайга загудела, застонала, словно раненый зверь. Темная ночь раньше времени опустилась на землю, под ее покровом партизаны подошли к фортам, стоявшим на сопке над крепостью Чныррах, и заняли исходные позиции. Форты были окружены со всех сторон, партизаны ждали сигнала атаки.

Богдан с десятью охотниками лежал через дорогу, ведущую через сопку из Николаевска на побережье, в каких-нибудь двадцати шагах от стен форта. Он знал расположение огневых точек, казарм: разведчики Семена Павлученко давно прощупали эти форты, они знали даже, сколько солдат и офицеров охраняют их.

Богдан лежал, прижимая к груди гранату, холодный металл согрелся и приятно грел озябшие руки. Богдан теперь не боялся гранаты, но совсем недавно он стороной обходил ее, увидев на поясе убитого солдата. Скоро прозвучит сигнал, и Богдан метнет ее в ворота крепости, и партизаны пойдут в атаку. Пойдут под пули. Противно все же, когда душа сжимается, как голодный желудок, при свисте пули над головой! К этому, пожалуй, трудно привыкнуть. А Федор Орлов говорил, что можно привыкнуть. Федор Орлов… Неужели его замучали? Неужели убили?

— Скоро или нет? Стрелять так стрелять, чего лежим?

«Это Акунка. Ничего — подождешь. Когда пули засвистят возле уха — не очень-то будешь храбриться. Пулемет, наверно, будет стрелять. Страшно все же. Так холодно, а как подумаешь о пулемете, еще холоднее становится».

— Акунка, патронов не жалей, всем передай так, — сказал Богдан. — Больше шума надо, чтобы напугать солдат.

Жалко патронов, сколько зверей можно было бы убить.

— Не жалеть! Такой приказ командира.

Акунка еще что-то бормотал, но Богдан не слышал его, снежный заряд ударил ему в лицо, ослепил и оглушил. Но он все же вскочил на ноги и метнул гранату в ворота. Партизаны молча побежали к стене, по сугробам вскарабкались на нее и открыли беспорядочную стрельбу. Богдан спрыгнул со стены в чернеющую глубину, не удержался на ногах после падения и зарылся лицом в жесткий снег. Кругом палили винтовки, где-то впереди строчил пулемет. Богдан опять почувствовал, как внутри него что-то сжимается в комок. Он встал и побежал вперед, где строчил пулемет. Ноги совсем ослабли и подгибались. Он выстрелил раз, выстрелил второй раз и неожиданно почувствовал, как силы вернулись к нему, исчез страх, ноги больше не подкашивались.

— Стреляйте! Бейте! — закричал он и опять выстрелил в чернеющее здание казармы. Он подбежал к казарме, прижался к стене. Пулемет перестал стрелять. Слева, справа партизаны кричали «ура!». Богдан растерянно стоял под окнами казармы. «Как стрелять, куда стрелять? Кругом свои кричат», — подумал он и, чтобы свои, с той противоположной стороны, услышали, закричал: «Ура! Ура!»

Его одинокий голос потонул в вое ветра, его не поддержали остальные охотники. Выстрелы прекратились.

Богдан с двумя охотниками обогнул угол и лицом к лицу столкнулся с каким-то человеком.

— Ты кто? — спросил он. — Партизан?

— Партизан, — услышал он ответ.

Человек бочком отошел от стены и вдруг побежал в темноту, вниз в сторону крепости Чныррах. Богдан видел его чернеющую на снегу фигуру и выстрелил. Человек упал. Богдан подбежал к нему, нащупал на плечах погоны.

Кто-то поднял большой факел, обозначавший, что форт захвачен. На соседнем форту подняли такой же факел.

Богдан положил труп солдата возле дверей. Здесь он встретился с Кирбой. Вдвоем они устроили перекличку отряда — все были в сборе. Партизаны забили разбитые окна сеном и расположились на ночлег в солдатской казарме.

Кирба с Богданом и Данилов лежали рядом. Богдан ворочался с боку на бок и не мог заснуть. Он вспоминал короткий бой, вспоминал обуявший его страх и как он избавился от него. В глубине памяти где-то зацепилось чье-то поучение: «Когда охватит страх, то стреляй, гром выстрела развеет страх». Кто же говорил? Когда и где? Могли это говорить только взрослые: отец, Токто, большой дед… И Богдан вспомнил! Он вспомнил Баосу, рыбную ловлю, как дед учил его метать копье, его рассказы о клиньях грома, о злых и добрых духах. Он вспомнил, как ночью ходил к могилам и как дрожал от страха.

«Точно так же, как сегодня, — мысленно усмехнулся Богдан. — Как прав дед! И откуда он это знал, когда сам не был на войне? Надо кричать, надо стрелять и стрелять, тогда страх не влезет в твою душу».

Богдан чувствовал, что Кирба с Даниловым тоже не спят.

— А я так и не заметил, как прошел бой, — сказал Кирба.

— Ничего, завтра постреляешь еще, — ответил Данилов. — Завтра крепость под нами будем брать. Утром мы им сюрприз преподнесем, из орудий отсюда ударим.

— Из пушек?

— Да.

— Они же не стреляют. Почему белые не стреляли?

— Это мы знаем, — засмеялся Данилов. — Два года назад, когда наши уходили отсюда, они сняли с этих орудий замки и кое-какие важные части и запрятали тут недалеко, в камнях. Двое наших партизан знают, где находятся эти части. Завтра мы эти пушки подчистим, подладим и выстрелим по крепости. Вот будет потеха!

— Верно! Отсюда же как на ладони видно крепость, — подхватил Кирба. — Ну, повоюем! Мы будем отсюда, с сопки, наступать.

— Это уже как решит командир, — сказал Данилов. — Ну, орлы, спать, нас завтра ждут дела.

Но Богдан с Кирбой, взбудораженные разговором ожидаемого боя, уже не могли заснуть.

— Теперь уже скоро кончится война, совсем уже скоро, — шептал Кирба. — Сам подумай, какое у нас теперь войско, сколько ружей, пулеметов, а теперь появились пушки. Понимаешь? Пушки. Завтра услышим, как они грохнут. Наверно, можно оглохнуть, а? Они очень громко бьют. Ты слышал, как они бьют? Сильно громко бьют. Завтра мы крепость заберем, это уж нечего и думать. Отсюда эту крепость как на ладони видно, из пушки все можно снести.

— Ты говоришь, будто из пушки когда стрелял, — заметил Богдан.

— Зато я из винтовки, из нагана стрелял! Слушай дальше. Крепость мы заберем, белые и японцы убегут в город, а мы город со всех сторон окружим и всех белых и японцев перебьем. Понял? Тогда война и кончится. А раз война кончится, что нам больше тут делать? Нечего делать. Мы пойдем домой, будем новую жизнь строить. Я сразу женюсь. Ты слышишь?

— Да.

— Я сразу женюсь. Богдан, она такая хорошая, такая ласковая, другой такой нет нигде, ни на земле, ни на небе. А потом мы будем учиться.

— Совсем разговорился.

Поднялись партизаны, закурили, заговорили. Печь заполыхала ярким огнем, кашевары в солдатской кухне начали готовить завтрак. Данилов с двумя партизанами пошел на поиски замков и частей к крепостным орудиям «виккерсам».

Вскоре они вернулись. Богдан с Кирбой пошли помогать партизанам-артиллеристам откапывать и вычищать пушки. Орудия были готовы вести огонь, когда явился из соседнего форта командир Семен Павлученко. Он долго наблюдал в бинокль за крепостью. Богдан тоже поднес бинокль к глазам, волшебные стекла тут же приблизили солдатские казармы, склады с продовольствием и боеприпасами, он видел даже расхаживающих часовых.

Метель утихла, но слабый ветер тянул с лимана, сильный мороз жег щеки, нос. Богдан, напрягая зрение, смотрел на береговые форты, с левой стороны крепости, откуда должны были наступать основные партизанские силы.

Артиллеристы подносили снаряды.

— Товарищ командир, а што, не разбудить ли япошек? — озорно спросил один из них.

Павлученко переглянулся с Даниловым, усмехнулся и сказал:

— Нехай так буде! Пали! Им жарко буде, и наши услышат. По казармам, по пулеметам пали.

Богдан с Кирбой немного отошли от орудий, но все же, когда пальнули оба орудия, они на мгновение оглохли и долго ковыряли пальцами в звенящих ушах. Павлученко с Даниловым наблюдали в бинокль за стрельбой.

— Так их, бисовых детей! — восклицал Павлученко после каждого удачного выстрела. — Вот так! Добре, хлопцы! Добре! Слушай, комиссар, в том форту стоят еще две пушки, нельзя их исправить?

— Почему нельзя, вот их части, — показал Данилов.

— Так чего же ждешь?! Надо из четырех орудий палить! Так палить, чтобы в Николаевске у беляков жилки затряслись!

Богдан опять поднес бинокль к глазам и увидал, как в крепости забегали испуганные солдаты, всполошились, они ему показались муравьями в разбросанном муравейнике.

Орудия продолжали стрельбу по крепости. К полудню партизанские отряды с трех сторон начали штурм крепости. Из фортов артиллеристы палили из четырех орудий.

Отряд нанайских лыжников наступал с сопки, они спускались по крутому склону, укрываясь за реденькими кустами, многие, не удержавшись за кусты, скатывались вниз. Богдан сверху видел все, что происходило в крепости, как солдаты запалили склады и густой дым окутал их, как они группами перебегали с места на место, ища надежного укрытия от партизанских снарядов и пуль.

Партизаны продолжали наступать. Кирба покатился на спине вниз. Богдан последовал за ним. Где-то слева застрочил пулемет, и пули зажикали над головой. Кирба поднялся и побежал в ту сторону, откуда бил пулемет. За командиром устремились партизаны. Белые открыли частую стрельбу из винтовок, и пули, как надоедливые осы, жужжали над головой, Богдан бежал вслед за Кирбой, рядом с ним оказался Потап Чируль, чуть впереди, пригнувшись, бежал Кешка Сережкин. Богдан увидел разинутые рты товарищей, и у самого у него першило в горле, и он понял, что он вместе с ними издает боевой кляч.

Впереди разорвалось несколько снарядов. Кирба, добежав до какой-то стены, лег и начал беспорядочно стрелять. Богдан уже менял третью обойму, на стволе его винтовки с шипением таял снег.

— Бегут! Богдан, они бегут, собаки! — закричал Кирба.

Впереди его лежал убитый японский офицер с шашкой в закоченевших руках. Кирба выхватил шашку и, подняв ее над головой, как это делали белогвардейские кавалеристы, побежал дальше.

Вдруг неистово залаял замолкший пулемет. Кирба на всем бегу встал, как вкопанный, будто уткнулся в невидимую стену, потом сделал шаг назад, опустил шашку и упал на спину. Богдан подбежал к нему, приподнял голову.

— Кирба! Кирба! Что с тобой? Ну, отвечай! — бормотал он, тормоша обмякшее тело друга.

Кирба смотрел широко открытыми глазами на зимнее серое небо, на тусклое желтое солнце, и серое небо, и солнце вместились в его остекленевших глазах.

— Кирба! Скажи слово, одно слово.

Но Кирба молчал. Богдан приложил ухо к груди друга, но не услышал биения сердца: снаряды густо рвались правее. Богдан опять приподнял голову Кирбы.

— Ты жив, Кирба, ты жив, ты не мог так умереть, ты должен жениться, тебя ждет самая хорошая девушка на свете. Слышишь? Кирба? Тебя ждут книги, ты должен учиться, Кирба!

Богдан плакал. Он не слышал больше ни взрывов снарядов, ни выстрелов, он тормошил друга, пытался привести а чувство.

— Ты не должен умереть! Слышишь? Нет, не должен! Харапай тут рядом, ты не должен умереть! Кирба! Кирба!

Богдан взвалил друга на спину и пошел навстречу наступавшим партизанам.