Онлайн чтение книги Между двух миров Between Two Worlds
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Имущему дастся

I

Если Париж называют городом женщин, то Лондон— это город мужчин; шика здесь нет, и дома не мешало бы почистить. С вами не возятся, но предоставляют вам делать все, что вам хочется; город благовоспитан, даже строг, и если вы желаете чего-нибудь неприличного, то вы должны сами знать, где это можно найти. В этом городе высоконравственных мужчин художественным критикам не платят за то, чтобы они оповещали публику, какие вещи вы продаете; все устраивается очень почтенно, вы только оплачиваете большое, но корректное объявление в газетах. Увидев такое объявление, критики уже поймут, что картины Детаза достойны внимания.

Золтан чувствовал себя здесь, как дома. Он знал рецензентов, редакторов, посредников и, что самое главное, покупателей. Он знал, кому сообщить интересные фактические данные о Детазе, чтобы они стали достоянием гласности; он знал, на кого произведут впечатление цены, заплаченные за картины художника у Кристи, и на кого — тот факт, что одна из них висит в Люксембургском музее. Бьюти беззастенчиво нажимала все пружины, ей помогала Марджи, а также Софи, которая приехала с новым мужем на лондонский сезон. Было снято элегантное помещение для выставки. Джерри Пендлтон наблюдал за упаковкой картин в Бьенвеню и самолично правил грузовиком, который доставил их в Лондон. Сезон туризма на Ривьере кончился, и его жена могла одна справиться с пансионом.

Из Нью-Йорка приехали Ганси и Бесс, они рассказывали о последнем концертном турне, о том, какой успех имел Ганси, между прочим, и в Ньюкасле, и как их приняла Эстер Бэдд. Гений заставил забыть еврея; Ганси — это лев, его рычание потрясло весь город, и мамочка вся расплывалась в улыбке, глядя на счастье своей дочери, Бесс всерьез учится игре на рояле, и Ганси уверял, что еще год-другой и она сможет быть его аккомпаниатором. Родители Ганси проектировали новую прогулку на яхте — на этот раз в тесном семейном кругу, но почему бы не поехать и Ланни, а также Бьюти с мужем? Если в сентябре откроется выставка Детаза в Нью-Йорке — почему не отправиться туда северным путем, вдоль берегов Лабрадора и Новой Шотландии? Фредди женится, это будет для него свадебное путешествие. А может быть, Бесс прихватит какую-нибудь милую девушку, с которой Ланни будет играть дуэты, даже если он не соблаговолит ухаживать за ней? Ланни посоветовался с Бьюти и ответил, что они поедут с удовольствием, но девушку брать не надо, он будет играть с Бесс. Ганси тотчас же послал отцу радостную телеграмму.

II

Утром того дня, когда ожидалась яхта, Бьюти проснулась рано и, лежа в постели, стала просматривать газету; вдруг она вскрикнула, вскочила и, накинув халат, побежала в комнату сына — Ланни! Вставай! Посмотри-ка, Ирма Барнс в Лондоне!

Он взял «Дейли мейл». Там была напечатана целая статья, размазывавшая на десятки строк тот факт, что обладательница двадцати трех миллионов долларов неожиданно приехала с матерью в Лондон и остановилась в одной из самых шикарных гостиниц. Было помещено и фото Ирмы; она несколько похудела и казалась менее цветущей, чем в те дни, когда ее светскую жизнь регулировал молодой потомок пуритан. Репортер задал ей вопрос о герцоге д'Элида, она небрежно ответила: — О, это все газетные выдумки.

— Значит, вы не обручены с ним, мисс Барнс?

— Он очаровательный человек, и мы с ним наилучшие друзья, но и только. — Тем и кончилось интервью.

— Ланни, они поссорились! — воскликнула мать.

— по видимому, да.

— Ты должен ей сейчас же позвонить!

— Ты думаешь?

— О господи! — воскликнула мать. — Если ты не позвонишь, я позвоню сама.

— Мы ведь даже не знаем, где она остановилась.

Однако имелся всего какой-нибудь десяток отелей,

достаточно фешенебельных, чтобы в них могли остановиться Барнсы; Бьюти называла их в порядке их шикарности, а Ланни должен был звонить. Очень скоро он дозвонился до секретарши Ирмы, а через несколько секунд у телефона была сама наследница. Бьюти с замирающим сердцем стояла рядом, но, к сожалению, могла слышать только одного из двух участников этого знаменательного разговора: — Так это вы, дорогая? Вот сюрприз! Какой ветер занес вас в Лондон? Тронут, тронут. Конечно, я хочу вас видеть, и поскорее. Как насчет завтрака? Отлично. В час. Как вы себя чувствуете?. Почему так себе? Ну, значит, до скорого свидания. Куча новостей. Привет!

За этим, разумеется, последовало: — Что она сказала?

— Она сказала, что приехала повидаться со мной.

— О, слава богу! — С тех пор как в легкомысленную жизнь Бьюти вошел Парсифаль Дингл, эта фраза приобрела для нее новое значение. — Ланни, она порвала с этим итальянцем и приехала за тобой!

— По видимому, да. Ты тоже так думаешь?

— Она сама поняла, что такое эти итальянцы.

— Вернее, что такое фашисты.

— Все равно! Тебе повезло. О Ланни, теперь ты непременно должен сделать ей предложение.

— И сделаю, если она не запретит.

— Нет, ты должен во что бы то ни стало. Не считайся ни с чем!

— Да ты не волнуйся, — усмехнулся сын. — Вспомни, как этот герцог старался вскружить ей голову. Ну, и ничего, видимо, у него не вышло.

III

— Повезите меня, пожалуйста, куда-нибудь, где меня не знают, — сказала Ирма в вестибюле отеля.

— Это не так легко. Ведь сегодня утром ваш портрет появился во всех газетах.

— А мы не могли бы поехать «суда-нибудь за город, подальше?

— Это ведь Англия, не Франция. Вам предложат на выбор холодную баранину с огурцом и пирог с ветчиной. А вам, вероятно, не захочется ни того, ни другого.

— Я думаю не о еде, Ланни. Мне нужно поговорить с вами.

— Ну что же, едем, что будет, то будет.

Он усадил ее в автомобиль. Она была прелестна в новом спорт-ансамбле из легкой коричневой шерсти, с белой каймой у ворота и на рукавах, и в маленькой коричневой шапочке в тон костюму. Как будто она всем своим обликом хотела сказать: «Я оделась очень просто — так, как вам нравится». Она и держалась смиренно; видимо, Ирма пережила тяжелые минуты, и это точно очистило ее; казалось, она стала более зрелой и, как Ланни заметил уже по фото, сильно похудела.

Едва только они отъехали, он спросил: — Вы порвали с этим господином?

— Да, Ланни.

— По-настоящему?

— На веки вечные. Почему вы не предупредили меня, что это за человек?

— Я едва ли имел возможность предупредить вас о чем-нибудь, Ирма.

— Ну, вы не очень старались.

— Я говорил вам о фашистах и их морали. Я рассказывал вам, что они сделали с Матеотти и что я сам пережил в Риме. И я решил: ну, что же, если все это ничего для нее не значит.

— Оказалось, что это значило для меня очень много. Именно это и спасло меня. Помните, вы рассказывали мне об одном журналисте, мистере Корсатти? Я познакомилась с ним сейчас же по приезде в Рим — он и еще несколько репортеров явились интервьюировать меня. Американцы ведь без этого не могут.

— Еще бы!

— Ну, и он сказал: «Я знаю одного из ваших друзей, Ланни Бэдда. Я часто встречался с ним несколько лет тому назад». Я сказала: «Да, он говорил мне о вас». И мы подружились; а когда это со мной случилось, мне показалось, что он единственный человек в Риме, которому я могу довериться.

— А что же случилось?

— Это так отвратительно, мне даже стыдно рассказывать.

— Я не маленький, Ирма. И, кроме того, я, кажется, догадываюсь в чем дело. Вы узнали, что у Этторе есть любовница. Или, может быть, любовник.

— О, это так гадко и открылось таким гадким способом: я получила анонимное письмо. Сначала я думала, что это гнусная клевета и благороднее всего разорвать письмо и мимоходом сказать ему об этом. Но потом я вспомнила разные рассказы о том, как ведут себя мужчины в Европе, и тут меня взяло сомнение: а вдруг это правда?

— Что же было в письме?

— В письме говорилось, что он живет с прима-балериной и обещал ей, что после его женитьбы в их отношениях ничто не изменится. Я подумала: вероятно, у Этторе есть враг, какой-нибудь завистник, который хочет его погубить. Дело в том, что за мной ухаживал еще один человек, во всяком случае, пробовал ухаживать, и я подумала, не он ли написал это письмо. Я показала письмо матери, но она ничего не могла мне сказать, кроме того, что все мужчины на один лад, ничего тут не поделаешь и не стоит по этому поводу мучиться. Я ответила: а я не верю, что все такие. Вы ведь не такой, Ланни?

— У меня много грехов, но этим я не грешу.

— Я решила: узнаю правду. Я пригласила к себе мистера Корсатти и показала ему письмо. Сначала он был очень смущен и сказал: «Мисс Барнс, если я буду с вами откровенен и наш разговор станет кому-нибудь известен, мне придется распрощаться с Италией». Я дала ему честное слово, что ни одна живая душа не узнает о нашей беседе, даже моя мать. Потом он сказал, что вас я могу посвятить в эту историю, так как он уверен, что вы поймете и будете молчать.

— Разумеется. И что же он вам посоветовал?

— Он сказал: если я ищу мужа, который уважал бы меня и был бы мне верен, то я напрасно приехала в эту страну. Он сказал, что все написанное в письме правда, что все журналисты это знали и спорили друг с другом, знаю ли я. Он сказал, что в Италии, как и всюду, есть порядочные люди, но не они стоят у власти, и вряд ли мне удастся с ними встретиться. Он сказал, что иметь дело с фашистом — значит иметь дело с человеком без чести, который смеется над честью. Он сказал: «Я живу здесь уже десять лет и наблюдаю за ними все время. Если хотите знать мое мнение — не предупреждайте никого, садитесь в самолет и улетайте из Италии». Он боялся, что Этторе может меня похитить.

— Они делают вещи и похуже, — сказал Ланни, — но, насколько я знаю, не с иностранцами.

— Ну, во всяком случае, я решила, что с меня хватит. Я заявила матери, что если она не поедет со мной, то я уеду одна. Мы сели в самолет, который доставил нас в Канны. Я телефонировала к вам домой и узнала, что вы в Лондоне. И вот я здесь. Вы рады видеть меня?

— Так рад, что даже не смею это высказать.

— Почему не посметь один разок?

— Вы сами знаете, почему, Ирма.

— Я вам не досказала мой разговор с мистером Корсатти. Хотите узнать конец? Он сказал: «Отчего бы вам не выйти замуж за Ланни Бэдда?»

Ланни невольно рассмеялся. — Как? У вас до этого дошло?

— Мы с ним подружились. Я даже ревела в его присутствии. Уж очень было гадко и унизительно.

— И что же вы ответили?

— Вы, правда, хотите знать мой ответ?

— Больше всего на свете.

— Я сказала: «Ланни Бэдд не делал мне предложения». Он ответил: «Это доказывает, что Ланни джентльмен». — «Может быть, — сказала я, — но мне-то от этого не легче. Разве я могу сама попросить мужчину жениться на мне?» Он сказал: «Конечно, можете. И вам придется. Когда у девушки столько денег, может ли начать мужчина?» И тогда мы стали говорить о вас. Я передала ему то, что вы рассказывали мне о Мари де Брюин. Он, конечно, знал о ней.

— Да, об этом даже писали в газетах, — подтвердил Ланни.

— «Ну, — сказал он, — это совсем другое. Мужчина любит женщину, и он ей верен. А остальное никого не касается». Затем он сказал: «Если вам, действительно, нравится Ланни Бэдд, вот вам мой совет: поезжайте и поговорите с ним начистоту. Передайте ему, что это я вам так посоветовал. Скажите: «Я знаю, у меня слишком много денег и это ужасно глупо, (но это не моя вина, и я не хочу из-за этого портить себе жизнь». Я ответила: «Хорошо, поеду и скажу». И — вот я сказала. А вы ответьте мне, прав он был или нет.

IV

Итак, свершилось. Хотя Ланни вел машину по Юстонрод и — вынужден был следить за движением, он все же бросил быстрый взгляд на свою спутницу и увидел, как волна румянца заливает ее лицо и шею. Он понял, что ее слова кажутся ей отчаянной смелостью. Ланни снял одну руку с руля и положил на ее руку.

— Дорогая, — сказал он, — вы очень добры ко мне, и я глубоко вам благодарен.

— Теперь вы скажете, что вам очень жаль, но.

— Я сделаю именно то, что советовал вам Пьетро Корсатти: поговорю с вами начистоту. Во-первых, имеется такой неприятный факт, как тот, что мой отец никогда не был женат на моей матери.

— Это меня нисколько не смущает, Ланни. Главное, что вы все-таки родились на свет.

— Но это будет смущать вашу мать; как вы знаете, это уже смутило ее брата в Нью-Йорке.

— Я очень желала бы, чтобы они были довольны. Но я не могу платить за это ценою собственного счастья.

— Я хочу, чтобы вы ясно отдавали себе отчет во всем, — добросовестно настаивал Ланни. — С моей стороны было бы нечестно не открыть вам глаза. Если вы выйдете за меня замуж, газеты, наверняка, раскопают эту историю. Прямо они не будут говорить, так как у них нет доказательств, — кто его знает, вдруг Робби тайно обвенчался с моей матерью, и, в таком случае, я могу взыскать с них миллион за диффамацию. Но они пустят в ход легкие намеки насчет того, например, что ваши родные пытались установить генеалогию жениха. И люди общества отлично поймут, что это значит.

— И пусть понимают, и пусть говорят, что хотят. Я по горло сыта всей этой газетной шумихой и всеми этими сплетнями. Единственное, чего я хочу, это укрыться подальше от репортеров.

— Вам теперь так кажется; но ведь жить придется в обществе, ни от ваших родных, ни от ваших денег вы отречься не можете!

— Я хочу знать только одно, как вы на самом деле относитесь ко мне.

— Отвечу вам со всей честностью, на какую способен. По-моему, вы чудесная девушка, и если бы ваше богатство не выходило за пределы обыкновенного, я бы, наверняка, давно уже поцеловал вас, а остальное зависело бы от вашего собственного желания. Но ведь вы явились, как царица Савская — браслеты на запястьях и колокольчики на ногах. Я увидел всю эту толпу поклонников, я знал кое-кого из них, и знал, что у них на уме, и я слишком уважал себя, чтобы ставить себя с ними на одну доску.

— Да, это было отвратительно, я согласна. Но неужели вы никак не можете забыть о моих деньгах и подумать хоть немножко обо мне самой?

— Вы просили меня быть откровенным, и я исполняю вашу просьбу. Если мы забудем о ваших деньгах, это будет самообман, так как люди не позволят вам забыть о них. Да и вы сами, говоря по правде, не захотите; так или иначе, они у вас есть, вы ими распоряжаетесь, вы тратите их, и вы знаете, что каждый или почти каждый человек, с которым вы встречаетесь, ни на минуту о них не забывает. И вы принуждены сообразно с этим строить свою жизнь. Если вы не хотите, чтобы ваша жизнь была разбита, а вы сами несчастны, вы должны быть очень благоразумны и осторожны.

— Послушать вас — так даже страшно становится, Ланни.

— Я хочу, чтобы вы знали, как я отношусь к вашим деньгам, и знали, что именно я думаю. Все друзья и родные уговаривали меня сделать вам предложение. У моей матери тоже есть честолюбивые мечты о будущем ее сына, так же как у вашей матери о будущем ее дочери. Поэтому я вынужден был обдумать вопрос: что это значит — быть женатым на очень богатой женщине? Как мне вести себя и как сделать так, чтобы это меня не унизило? И я сказал себе: прежде всего, она должна знать, что я не ищу ее денег. Нужно, чтобы никогда, ни разу в жизни такая мысль не могла возникнуть у нее.

— И поэтому вы позволили мне бросить вас и выйти замуж за фашиста?

— Я позволил вам делать все, что вы хотите, Ирма, ибо это ваше право. И если вы выйдете за меня замуж — это, все равно, останется вашим правом. Вы будете поступать всегда так, чтобы чувствовать себя счастливой, и если вы будете любить меня, то потому, что это даст вам счастье.

— Вы уверены, что женщине нужна такая свобода:?

— Когда она очень влюблена, ей кажется, что нет. Но ей, во всяком случае, не помешает, если она будет иметь такую свободу.

— Женщине больше всего нужно, чтобы она была очень нужна мужчине.

— Да, так она чувствует вначале; но надо помнить, что впереди долгие годы, и позже ей потребуется, чтобы в человеке, который любит ее, были, кроме того, еще кое-какие качества и добродетели. Нужно, например, чтобы он был честен и умел владеть собой.

— Вы рассуждаете, как старик.

— Я намного старше вас, гораздо опытнее и делал немало ошибок, за которые вы не должны расплачиваться. Я хочу, чтобы вы меня поняли и не ждали от меня больше того, что я могу дать.

— Чего, например, вы не можете дать мне, Ланни?

— Все вращается опять-таки вокруг вопроса о ваших деньгах. Дело не только в том, что я плохой делец, во мне просто-напросто нет уважения к большим деньгам. Я не верю, что в них счастье. Я видел, как люди наживали их и как они их тратили, и ни то, ни другое меня не соблазняет. Деньги меняют человека, и всегда к худшему. Я охотнее буду сидеть за роялем и играть сонаты Бетховена, чем приумножать состояние Барнсов. Так вот, когда вы увидите, что я занимаюсь только тем, что мне нравится, не будете ли вы возмущаться и считать меня бездельником?

— Сонат Бетховена я, кажется, никогда не слышала, — сказала Ирма Барнс, — но если я обещаю, что предоставлю вам быть счастливым на ваш собственный лад и никогда, никогда не попрошу вас взять на себя заботу о моих деньгах, удовлетворит вас это?

— А если вы узнаете, что я проповедую идеи, которые ставят под угрозу ваше состояние? То есть не именно ваше личное состояние, а все вообще большие состояния? И люди будут твердить вам, что я красный, и у меня дурные знакомства, и за мной следит полиция?

— Мне это уже говорили, но видите, я приехала… И сказала вам все, что я сказала.

— Допустим, что я отвечу — да. Чего вы тогда пожелали бы?

— Больше всего я бы хотела поехать куда-нибудь далеко, где не будет ни сплетен, ни репортеров.

— Да, для этого пришлось бы ехать очень далеко. — Но тут Ланни осенила новая мысль, и он продолжал: — Помните, я рассказывал вам о моем шурине, замечательном скрипаче Ганси Робине? Так вот, у его отца есть яхта, и они приглашали меня принять участие в поездке. Молодежь там — все музыканты, и на яхте будет довольно шумно; но вы всегда можете забраться с книгой в уголок, или мамаша Робин будет учить вас вязать фуфайки для бедных.

— Что ж, это очень мило и уютно. Куда они собираются ехать?

— В Нью-Йорк через Исландию и Лабрадор. Сомневаюсь, чтобы мы где-нибудь встретили репортеров, пока не доедем до Америки; нам будут попадаться только киты да айсберги. Вся задача в том, как бы повенчаться без особого шума и без разговоров об Этторе и моей незаконнорожденности.

— О Ланни, не произносите этого ужасного слова!

— Вы частенько будете его слышать. Бесполезно обманывать себя. Сможем ли мы обойтись скромным бракосочетанием, или ваша мать потребует, чтобы присутствовало двенадцать подружек и шесть девушек с цветами и чтобы венчание происходило в соборе?

— Я готова поехать сейчас же куда угодно, и пусть нас обвенчает мировой судья, или как здесь принято.

— Вы, правда, этого хотите?

— Я все обдумала. И… больше вас не выпущу.

— Значит?

— Хоть сейчас, если вы согласны.

— Без завтрака?

— А ну его!

Ланни завернул за угол и совершил маленькую церемонию собственного изобретения. Он взял обе ее руки в свои и сказал:

— Я буду уступчивым и мягким, я постараюсь понять ваши желания и буду исполнять их. Я хочу быть вам другом, а не только мужем. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы вы не пожалели об этом дне. Ведь вы это хотели слышать от меня?

— Да, дорогой, — отвечала она, и на ее глазах блеснули слезы. — Одно только вы забыли, вы не сказали мне: я люблю вас.

— Правильно. Это упущение. Я люблю вас. — Он поцеловал ее несколько раз, не обращая внимания на зрителей. Он видел, как английские бедняки целовали своих девушек по праздникам на Хэмстед-хис; и если богатые могли смотреть на бедняков, почему бы беднякам не посмотреть на богатых?