Онлайн чтение книги Обман Deception on His Mind
Глава 6

Ее разбудило утреннее солнце, которому помогли крики чаек и слабый запах моря. Воздух был таким же неподвижным, как накануне. Барбара поняла это, когда, лежа калачиком на одной из двуспальных кроватей, скосила еще не совсем открывшийся со сна глаз в сторону окна. За стеклом виднелись ветви лаврового куста, но ни один из его пыльных листьев не колыхался. К полудню ртуть во всех термометрах, какие только есть в городе, должна закипеть.

Барбара просунула костяшки пальцев под поясницу, которую ломило после ночного контакта с матрасом, расплющенным телами нескольких поколений. Опустив ноги с кровати, она, медленно переступая, побрела в туалет с красивым видом из окна.

Интерьер ванной комнаты был выдержан все в том же свойственном отелю стиле увядающей роскоши: кафельная облицовка стен и цементные заплаты вокруг кранов были покрыты пятнами голубовато-зеленой, похожей на стриженый мех, плесени; дверцы шкафчика под умывальником удерживались закрытыми не защелками, а эластичной лентой, концы которой были намотаны на ручки. В стене над унитазом было маленькое оконце с рамой из четырех тусклых стекол, занавешенное мятой матерчатой шторкой с аппликациями, изображающими дельфинов, выпрыгивающих из вспененных морских волн, голубизна которых давно поблекла и сейчас больше напоминала цвет облачного зимнего неба.

При взгляде вокруг у Барбары невольно вырвалось «ах», после чего она приступила к изучению своего лица, отражавшегося в давным-давно не протиравшемся зеркале над умывальником; лепная рама зеркала была украшена не меньше чем двумя дюжинами позолоченных купидонов, каждый из которых целился стрелой в своего собрата, примостившегося напротив. На свое отражение она отреагировала более горестным «ах». По лицу, от глаз и до подбородка, расплывалась все та же цветовая гамма кровоподтеков, по краям которых уже начала проступать желтизна; левая щека была расписана образовавшимися во сне складками – портрет был более чем отталкивающим, и это как раз перед тем, когда надо идти на завтрак. Ну и видок, ужаснулась про себя Барбара, если выйти сейчас на улицу, шоферы в ужасе повыскакивают из своих машин. Она подошла к окну, чтобы полюбоваться на красивый пейзаж.

Окно было открыто на всю допустимую ширину, и в щель, равную примерно пяти дюймам, проникал свежий утренний воздух. Барбара сделала глубокий вдох и, запустив пятерню в свои густые волосы, принялась рассматривать покатый, спускающийся к морю газон.

Отель «Пепелище», расположенный примерно в миле от центра города на круто обрывающемся плато, привлекал в первую очередь таких туристов, для которых главное – полюбоваться видом. К югу от него виднелась песчаная Принцева коса серповидной формы с тремя уходящими в море каменными волнорезами. На западе газон упирался в высокую скалу, за которой простиралось гладкое, как стекло, безбрежное море; над самой линией горизонта виднелись завитки серого тумана, сулящие наступление долгожданной прохлады. На севере краны далекого Харвичского порта задрали вверх свои длинные, как у динозавров, шеи, под которыми свободно проходили плывущие в Европу морские паромы. Все это Барбара видела из маленького оконца туалета в своем номере; то же самое и еще многое другое можно было обозревать, сидя на складных стульях с парусиновыми спинками и сиденьями, расставленных по всему газону перед отелем.

Художнику-пейзажисту или маринисту отель «Пепелище» показался бы идеальным местом, подумала Барбара, но для туриста, приехавшего в Балфорд-ле-Нец с намерением получить кое-что еще помимо красивого вида, месторасположение отеля могло бы послужить примером явного коммерческого просчета. Удаленность отеля от города – с его эспланадами и променадом, Увеселительным пирсом, аллеей игровых автоматов, аттракционами и главной улицей Хай-стрит – еще убедительнее подтверждала бы это. Все эти места вкупе составляли коммерческий центр Балфорда-ле-Нец, в котором туристы тратили свои деньги. Если обитатели других отелей, пансионов, летних домиков, расположенных в прибрежной зоне этого увядающего города, могли за весьма короткое время добраться до этих мест, идя неторопливым прогулочным шагом, то для тех, кто останавливался в отеле «Пепелище», это было весьма проблематично. Родители с малыми детьми; молодые люди, охочие до всевозможных развлечений в ночном городе; туристы, интересующиеся всем, от песка на пляже до местных сувениров, наверняка весьма неуютно чувствовали бы себя в этом отеле, одиноко стоящем над обрывом вдалеке от центра Балфорда. Они, конечно, могли бы добраться пешком до города, если бы дорога шла вдоль береговой линии. А она была проложена так, что обитатели отеля «Пепелище» должны были сначала преодолеть крутой подъем по Нец-Парк-роуд, а затем, повернув назад, идти в город по Эспланаде.

По мнению Барбары, Базил Тревес был рад любому постояльцу, выбравшему его отель в какое угодно время года. Следовательно, долговременное проживание Хайтама Кураши было для него несомненной удачей. Это, в свою очередь, ставило перед ней вопрос о том, какую роль мог (или не мог) играть Тревес в брачных намерениях Кураши. Об этом стоило поразмыслить.

Барбара пристально смотрела в сторону Увеселительного пирса. На том конце, где когда-то стояло кафе Джека Оукинса, теперь шла стройка. Даже на таком расстоянии она видела, что все строения на пирсе свежеокрашены – белые, зеленые, синие и оранжевые; пятно, на котором они располагались, по периметру окружали мачты с висящими на них разноцветными флагами. Когда она в последний раз приезжала в Балфорд, ничего этого не было и в помине.

Барбара отошла от окна. Глядя на себя в зеркало, она призадумалась над тем, было ли разумным снимать с лица повязку. Косметику с собой она не взяла. К тому же у нее и не было-то ничего, кроме тюбика губной помады «Блистекс» да баночки румян, оставшихся от матери, а поэтому укладывать косметичку в рюкзак было бы попросту бессмысленно. Ей нравилось представлять себя неким существом, моральная устойчивость которого не позволяет проделывать с внешностью никаких обманных манипуляций – ну, разве что наложить немного тональной пудры на щеки, дабы слегка улучшить цвет лица. Однако истинная причина заключалась в том, что, оказавшись перед выбором, на что потратить утром пятнадцать минут своего жизненного времени – на наложение макияжа на лицо или на сон, – Барбара выбрала второе. Учитывая характер ее работы, такое решение казалось ей более осмысленным. Таким образом, ее подготовка к предстоящему дню занимала не более десяти минут, четыре из которых тратились на отыскание нужных предметов в рюкзачке, вперемешку с проклятиями, и на поиски пары чистых носков.

Почистив зубы, причесавшись и сложив в свой рюкзачок пакет с вещдоками, собранными накануне в номере Кураши, Барбара вышла из номера. В коридоре запахи еды, приготовленной на завтрак, окутали ее так цепко, словно руки малого ребенка юбку матери. Из кухни пахло яичницей с беконом, жареными сосисками, подгоревшими тостами, помидорами и грибами, томящимися на рашпере. В обеденный зал можно было пройти и с завязанными глазами. Барбара шла на становящиеся более сильными запахи; спустившись по лестнице на один пролет, она двигалась по узкому коридору первого этажа, и теперь до нее доносился звон посуды и гудящий шум голосов, обсуждающих планы на день. С каждым ее шагом голоса становились все отчетливее. Один голос – особенно. Говорил ребенок, произнося слова быстро и разборчиво:

– Ты слышал о ловле крабов с лодки? Папа, а мы сможем их половить? А чертово колесо? Мы сможем прокатиться на нем сегодня? Я весь вечер смотрела на него, когда сидела на газоне с миссис Портер. Она сказала, что когда ей было столько лет, сколько мне, чертово колесо…

Раздраженный низкий голос, прервал преисполненное надежд щебетание ребенка. Как всегда, с грустью подумала Барбара. Ну что еще, черт возьми, нужно этому болвану? Он, как слепой слон, безжалостно топчет все порывы своей маленькой дочери. Подходя к двери, Барбара чувствовала, как внутри у нее закипает необъяснимое раздражение и озлобление, хотя понимала, что все это никаким боком ее не касается.

Хадия и ее отец сидели в одном из тускло освещенных углов обеденного зала, старые стены которого были обшиты массивными деревянными панелями. Их посадили подальше от остальных обитателей отеля: за тремя столиками, стоящими в ряд напротив застекленной двустворчатой двери, расположились три белые пожилые супружеские пары. Эти последние пришедшие на завтрак люди вели себя так, словно никого, кроме них, в обеденном зале не было, если не считать еще одной очень пожилой дамы, возле стула которой стояли ходунки на колесиках. По всей вероятности, это и была уже упоминавшаяся миссис Портер, поскольку она ободряюще кивала Хадии из своего конца зала.

Нельзя сказать, чтобы Барбару сильно удивило то, что Хадия и Таймулла Ажар живут в том же отеле, что и она. Хейверс ожидала, что они остановятся у Маликов, но раз это не представилось возможным, то логично было предположить, что они окажутся в этом отеле; ведь Ажар приехал в Балфорд по делу Кураши.

– О, сержант Хейверс, – Барбара, оглянувшись, встретилась глазами со стоявшим позади нее с двумя подносами в руках Базилем Тревесом. – Позвольте проводить вас к вашему столику?..

Он, извиваясь всем телом и учтиво кланяясь, обошел ее, и в это время раздался счастливый выкрик Хадии:

– Барбара! Вы приехали! – Она, бросив ложку в тарелку с кашей и расплескав молоко по скатерти, соскочила со стула и стремглав бросилась к Барбаре, подпрыгивая, как обычно, и громко распевая: – Вы приехали! Вы приехали! Вы приехали на море! – Косички с вплетенными в них желтыми лентами прыгали по ее плечам, словно солнечные зайчики, да и сама она, казалось, излучала солнечный свет: желтые шортики, полосатая футболка, носочки с желтой каемкой, выглядывающие из сандалий. Она повисла на руке у Барбары. – Давайте построим замок из песка? Вы приехали, чтобы насобирать ракушек? Я хочу поиграть на автоматах и покататься на машинках, а вы?

Лицо Базила Тревеса, наблюдавшего за этим странным общением, стало удивленно-испуганным. Он повторил свое приглашение, на этот раз более решительно:

– Прошу вас, сержант Хейверс, располагайтесь за этим столиком. – С этими словами он, вытянув вперед подбородок, указал на столик у раскрытого окна в той части зала, где наверняка сидели англичане.

– Я предпочла бы сидеть там, – ответила Барбара, показав большим пальцем на темный угол, где размещались пакистанцы. – Чем больше свежего воздуха утром, тем тяжелее переносится дневная жара. Так вы не возражаете?

Не дождавшись его ответа, она направилась к Ажару. Хадия вприпрыжку бежала впереди.

– Она здесь, папа! Смотри, она здесь! Она здесь! – возбужденно кричала девочка, не замечая того, что отец, приветствуя Барбару, проявляет такую сдержанность, с какой, возможно, обнимал бы прокаженного.

В это время Базил Тревес подошел с двумя подносами к столику, за которым расположились миссис Портер и ее компаньонка. Поставив перед ними подносы, он поспешил к Барбаре, намереваясь усадить ее за столик, стоявший рядом с тем, за которым расположился Ажар.

– Конечно, как вам будет угодно, – обратился он к ней. – Вам подать апельсиновый сок, сержант Хейверс? А может быть, грейпфрутовый? – Тревес с такой готовностью выхватил салфетку из укладки и с такой галантностью положил ее на стол, словно усадить сержанта в общество темнокожих постояльцев было частью разработанного им генерального плана.

– Нет, с нами! Только с нами! – шумно запротестовала Хадия и потащила Барбару за их стол. – Папа, ну скажи ты ей! Она должна сидеть с нами.

Ажар молча смотрел на Барбару своими непроницаемыми карими глазами. Единственно, что удалось заметить Хейверс, было его моментное колебание, перед тем как встать, чтобы поздороваться с ней.

– Мы будем очень рады, Барбара, – произнес он беспристрастно-официальным тоном.

Ну и фрукт, раздраженно подумала она, но, сдержав себя, сказала:

– Если я вас не стесню…

– Секундочку, я сейчас накрою вам здесь, – засуетился Тревес. Он перенес ее прибор на стол Ажара, при этом что-то мурлыкая себе под нос, а выражение его лица было такое, какое бывает у человека, старающегося изо всех сил исправить неприятную ситуацию, созданную другими.

– Как я рада, как я рада, рада, рада! – распевала Хадия. – Вы приехали сюда отдохнуть, да? Мы пойдем на пляж. Будем собирать ракушки. Будем ловить рыб. Пойдем на пирс, где аттракционы. – Она залезла на стул и взяла ложку, лежавшую в тарелке с кашей, словно восклицательный знак, завершающий все, что случилось в то утро. Хадия вытащила ложку, не замечая капель, упавших на ее футболку. – Вчера, когда папа уходил по делам, я оставалась с миссис Портер, – доверительно сообщила она Барбаре, – мы читали, сидя на газоне. Сегодня мы решили погулять по Скалистому бульвару, но это очень далеко, почти столько, сколько надо идти до пирса. Я хотела сказать, что это далеко для миссис Портер. А я могу пройти хоть сколько, не верите? А раз вы здесь, папа разрешит мне пойти к аттракционам. Да, папа, разрешишь? Папа, если Барбара пойдет со мной, ты мне разрешишь? – Она вертелась на стуле, поворачиваясь то к Барбаре, то к отцу. – Мы покатаемся на американских горках и на чертовом колесе, правда, Барбара? Мы сможем пострелять из ружей в тире. Достать игрушки из большой прозрачной банки железной рукой. А вы умеете доставать игрушки? Папа очень хорошо умеет. Он однажды достал мне коалу, а маме достал розовую…

– Хадия. – Голос ее отца был спокойным и бесстрастным. Она, словно повинуясь врожденному рефлексу, мгновенно замолчала.

Барбара сосредоточенно вчитывалась в меню, словно верующий в священное писание. Выбрав еду на завтрак, она сообщила заказ Тревесу, стоящему рядом в полупоклоне.

– Хадия, Барбара здесь на отдыхе, – обратился Ажар к дочери, как только Тревес направился в сторону кухни. – Мы не должны мешать ей отдыхать. Она недавно сильно поранилась и еще недостаточно поправилась, чтобы подолгу ходить по городу.

Хадия не ответила, но посмотрела на Барбару взглядом, преисполненным надеждой. На ее просящем личике легко читались и чертово колесо , и игровые автоматы , и американские горки. Покачивая ногами, она чуть заметно подпрыгивала на стуле, и Барбара, глядя на нее, не могла понять, откуда у отца берется сила воли на то, чтобы отказать ей в чем-либо.

– Мои усталые кости, возможно, осилят прогулку до пирса, – обнадежила девочку Барбара. – Но для начала надо выяснить, как идут дела.

Такое расплывчатое обещание, по всей вероятности, обнадежило Хадию.

– Да! Да! Да! – радостно закричала она и еще до того, как отец успел вновь напомнить ей о приличиях, опустила глаза в тарелку и принялась доедать кашу.

Ажар, как заметила Барбара, ел яйца всмятку. Одно он уже съел, и когда Барбара пересела за их стол, приступил ко второму.

– Я оторвала вас от еды, – сказала Барбара, указав движением головы на стоящую перед ним тарелку. И вновь он заколебался, мысленно решая проблему: показывать или не показывать свое неприязненное отношение; вот только к чему, к еде или к ее обществу, Барбара затруднялась сказать, но была почти уверена, что ко второму.

Ажар ножом отделил верхушку яйца и ловким движением ложки выскреб из нее белок. Держа ложку в гладких коричневых пальцах, он некоторое время не приступал к еде, а потом вдруг заговорил.

– Занятное совпадение, Барбара, – произнес он без тени иронии, – что вы приехали в отпуск в тот самый город, что и мы с Хадией. И еще более занятное совпадение, что все мы оказались в одном отеле.

– Зато мы можем быть вместе, – счастливо подхватила Хадия. – Я и Барбара. Па, когда ты снова уйдешь по делам, Барбара сможет присматривать за мной вместо миссис Портер. Миссис Портер хорошая, – вполголоса сказала она, обращаясь к Барбаре. – Она мне нравится. Но она не очень хорошо ходит, потому что у нее трясутся ноги.

– Хадия, – тихо сказал отец. – Ты забыла про завтрак.

Хадия снова опустила глаза в тарелку, но перед этим изловчилась незаметно стрельнуть в Барбару своими лучезарно улыбающимися глазами. Ее сандалии бодро застучали по ножкам стула.

Барбара понимала, что отпираться и врать бессмысленно. Ведь когда она впервые придет на встречу представителей азиатской общины с полицией, Ажар сразу узнает правду о том, что она делает в Балфорде. Сейчас она поняла, что лучше всего сказать ему правду… не полную правду относительно того, как она оказалась в Эссексе.

– Вообще-то, – начала она, – я здесь по делу. Ну, не совсем по делу, вы бы сказали: как бы по делу. – Она, стараясь не показаться излишне серьезной, поведала ему, что приехала сюда помочь своей давней подруге, старшему инспектору уголовной полиции, назначенной руководителем оперативно-следственной группы, ведущей расследование. И сделала паузу, ожидая, как он отреагирует на это. Он отреагировал в полном соответствии со своим характером: его густые ресницы чуть дрогнули. – Три дня назад один человек по имени Хайтам Кураши был найден мертвым недалеко отсюда, – продолжала она и, как бы невзначай добавила: – Кстати, он жил в этом самом отеле. Вы что-нибудь слышали об этом, Ажар?

– И вы участвуете в этом расследовании? – спросил Таймулла. – А как это может быть? Ведь вы же работаете в Лондоне.

Барбара ступила на тропу, ведущую к правде. Ей позвонила ее давняя подруга Эмили Барлоу, объяснила она. Эмили узнала – слухом земля полнится, а полиция ведь тоже на земле – о том, что Барбара в это время не работает. Она позвонила ей и пригласила в Эссекс. Вот и все.

Барбара так старательно и красочно расписывала свою дружбу с Эмили, словно они и вправду были неразлучными подругами, родственными душами и всегда трудились в одной упряжке. Видя, что собеседник уже не сомневается в искренности и правдивости слов «для Эмили я готова на все», она сказала:

– Эм попросила меня поработать в качестве своего представителя по связям с азиатской общиной, которую я должна информировать о ходе расследования. – Она пристально посмотрела на Ажара, ожидая его реакцию.

– А почему именно вы? – спросил он, кладя ложку рядом с подставкой для яйца. Барбара заметила, что яйцо съедено лишь наполовину. – Неужели в штате местной полиции эту работу некому поручить?

– Все сотрудники оперативно-следственной группы будут заняты непосредственно проведением расследования, – объяснила Барбара, – которое, как я понимаю, в первую очередь и интересует азиатскую общину. Вы разве с этим не согласны?

Ажар снял салфетку с колен, аккуратно сложил и положил рядом с тарелкой.

– Тогда, похоже, мы здесь по одному делу. И вы, и я. – Он перевел взгляд на дочь: – Хадия, ты доела кашу? Да? Ну молодец. Миссис Портер смотрит на тебя так, будто хочет поделиться с тобой своими планами на сегодня.

Хадия вмиг поникла.

– Но я думала, что мы с Барбарой…

– Хадия, ты же слышала, Барбара здесь по делу. Иди к миссис Портер. Помоги ей дойти до газона.

– Но…

– Хадия, я, по-моему, ясно сказал.

Девочка слезла со стула и, опустив плечи, побрела к миссис Портер, которая в это время боролась со своим алюминиевым приспособлением для ходьбы, стараясь своими непослушными трясущимися руками разложить его и поставить напротив стула. Ажар молча ждал, пока Хадия и старая дама пройдут через застекленную дверь к газону, откуда открывался вид на море. Затем снова повернулся к Барбаре.

В тот же момент в обеденном зале появился Базил Тревес с завтраком для Барбары. Подойдя к их столику, он изящным движением поставил перед ней поднос.

– Сержант, – с поклоном произнес он, – если я понадоблюсь вам… – и многозначительно кивнул в сторону вестибюля. Барбара истолковала этот жест как указание на то, что он будет сидеть за столом портье с телефоном наготове и по первому ее знаку трижды нажмет на девятку, если Таймулла Ажар хоть на шаг выйдет за рамки дозволенного.

– Спасибо, – ответила Барбара, разбивая ложкой верхушку яйца. Она ждала, что скажет Ажар. Надо прежде выяснить, насколько подробно он захочет рассказать ей о своих предполагаемых делах в Балфорде, решила Барбара. Прежде чем демонстрировать ему свою осведомленность, необходимо выяснить, какой информацией располагает он.

Таймулла был просто ходячим примером лаконизма. Как показалось Барбаре, он ничего не скрывал от нее: убитый был помолвлен с дочерью двоюродной сестры Ажара; сам Ажар приехал в город по приглашению семьи; он оказывал им услуги, подобные тем, что Барбара оказывает местной полиции.

Хейверс не сказала ему о том, что во время своего пребывания здесь занималась делами, выходящими за рамки должностных обязанностей сотрудника, обеспечивающего внешние информационные контакты полицейского ведомства. Такие сотрудники не проникают в спальни жертв преступлений, не роются в их личных вещах, не собирают в особые пакеты интересные для следствия предметы.

– Все как нельзя кстати. Я рада, что вы здесь. Полиции необходимо приложить все силы к выяснению всего, что связано с убийством Кураши. А вы, Ажар, можете помочь.

Его взгляд стал настороженным.

– Я всего лишь помогаю семье.

– Я не об этом. Вы как бы отстоите на один шаг дальше от убийства, а поэтому оцениваете ситуацию более объективно, нежели семья. Верно? – Не давая ему времени на ответ, она продолжала: – В то же время вы находитесь в окружении покойного Кураши, следовательно, располагаете информацией.

– Интересы семьи, Барбара, для меня прежде всего.

– Я, со своей стороны, возьму на себя смелость предположить, что в интересах семьи, – она с легкой иронией подчеркнула последние слова, – выяснить, кто и за что отправил Кураши на тот свет.

– Конечно же, это в их интересах. Даже более чем.

– Рада слышать это, – сказала Барбара. Намазав маслом треугольный тост, она подцепила вилкой кусок яичницы и положила его сверху. – Вот так мы и работаем. Когда кто-то убит, полиция начинает расследование для того, чтобы ответить на три вопроса. У кого был мотив? У кого были возможности и средства? У кого была удобная возможность? И вы можете помочь полиции найти ответы на эти вопросы.

– Предав тем самым мою семью, вы забыли добавить, – ответил Ажар. – Да… Выходит, Муханнад был прав. Полиции нужно только одно: найти виновного среди азиатской общины, так? А поскольку вы работаете с полицией, то и вы…

– Полиции, – решительно прервала его Барбара и наставила на него нож, словно подчеркивая этим жестом, что заранее отвергает все его попытки обвинить ее в расизме, – нужно докопаться до правды, и не важно, куда эта правда приведет. А вы сделаете доброе дело своей семье, если разъясните им это.

Они смотрели в глаза друг другу. Барбара, не отводя своего взгляда, откусила кусок от приготовленного бутерброда. Непроницаемый, как стена, подумала она. Из него получился бы классный коп. Пропихнув недожеванный кусок за щеку, она заговорила снова:

– Послушайте, Ажар, нам необходимо выяснить все о Кураши. Нам необходимо выяснить все о семье. Нам необходимо подробно выяснить все, что происходит в общине. Мы разыщем всех, с кем он имел контакты. Возможно, некоторые из этих людей будут азиатами. Но если вы собираетесь поднимать шум всякий раз, когда мы будем брать в разработку кого-либо из пакистанцев, это может завести дело только в тупик. И причем очень быстро.

Таймулла протянул руку к чашке – до этого он налил себе кофе, – но, взявшись своими тонкими пальцами за ручку, остановился.

– Вы хотите представить дело так, будто полиция не намерена считать это преступлением на расовой почве.

– А ваши умозаключения, уважаемый, переносят вас то в ад, то в рай, то снова на землю. Сотруднику, обеспечивающему контакты полиции с общиной, работать в таких условиях не очень-то удобно, согласны?

В его внешней непроницаемости появилась маленькая щель: уголок рта чуть дрогнул в улыбке.

– Согласен, сержант Хейверс, – сказал Ажар.

– Отлично. Тогда давайте честно договоримся о некоторых вещах. Если я задаю вам вопрос – подчеркиваю, именно вопрос, понятно?.. любой вопрос, – это не значит, что я стараюсь склонить вас к чему-то. Я просто пытаюсь разобраться в особенностях менталитета, чтобы лучше понять общину. Вы не против?

– Как вам будет угодно.

Барбара решила считать этот ответ его согласием заключить честный договор о том, что он обязуется сообщать ей все сведения и все факты, которые станут ему известны. Она не чувствовала необходимости заставлять его подписывать кровью этот договор о сотрудничестве. К тому же Ажар, казалось, принимал на веру ее вольную интерпретацию роли, отведенной ей в уголовном расследовании. Пока она будет оставаться в его глазах только буферной фигурой между полицией и общиной, ей необходимо получить от него как можно больше информации.

Она подцепила на вилку кусок яичницы, потом наколола на нее ломтик бекона.

– Давайте представим на секунду, что это не преступление на расовой почве. Большинство людей гибнет от рук тех, кого они знают, поэтому предположим, что то же самое произошло и с Кураши. Вы меня слушаете?

Ажар поставил чашку на стоящее перед ним блюдце. К кофе он так и не притронулся. Он смотрел на Барбару. Потом чуть заметно кивнул головой.

– Ведь он недолго пробыл в Англии.

– Шесть недель, – уточнил Ажар.

– И все это время работал на горчичной фабрике с семьей Малик.

– Правильно.

– Таким образом, мы можем согласиться с тем, что большинство его знакомых здесь, в Англии – не все, но большинство, верно? – по всей вероятности, были азиатами?

Его лицо помрачнело.

– На секунду мы можем согласиться с этим.

– Отлично. Его брак должен был быть заключен в соответствии с азиатской традицией. Верно?

– Верно.

Барбара наколола на вилку еще один ломтик бекона и обмакнула его в яичный желток.

– Тогда мне хотелось бы выяснить одно обстоятельство. Что, согласно азиатской традиции, происходит в том случае, если помолвка – ранее заключенная помолвка – нарушается?

– Что вы понимаете под словом нарушается ?

– Я хочу спросить, что происходит, если одна из сторон берет назад свое согласие на брак?

Вопрос казался ей весьма простым, но, не услышав немедленного ответа, Барбара подняла глаза от треугольного тоста, который намазывала толстым слоем черносмородинного джема. Его лицо было непроницаемым, но было видно, что он прилагает к этому немалые усилия. Ну и человек. Он сам сейчас пытался прийти к какому-то выводу, совершенно позабыв о том, что она только что внушала ему о необходимости сбора информации.

– Ажар… – сказала она, теряя терпение.

– Вы не возражаете? – Он достал из кармана сигареты. – Можно? Пока вы едите…

– Курите. Если бы я могла есть и одновременно курить, поверьте, именно так я бы и делала.

Он поднес маленькую серебряную зажигалку к концу сигареты и, повернувшись на стуле, посмотрел в сторону застекленной двери. Снаружи, на газоне, Хадия подбрасывала вверх сине-красный пляжный мяч. Ажар, казалось, обдумывал, как лучше ответить на заданный ею вопрос, а она почувствовала жгучее раздражение. Если каждый их разговор вести в стиле политически корректного менуэта, они могут просидеть в Балфорде до самого Рождества.

– Ажар, может быть, мне сформулировать свой вопрос иначе? – спросила Барбара.

Он повернулся к ней.

– Хайтам и Сале проявили обоюдное желание вступить в брак, – ответил он, постукивая сигаретой о край пепельницы, в которой еще не было пепла. – Если бы Хайтам решил отказаться от женитьбы, он, по существу, отказался бы от Сале. А это считалось бы оскорблением, нанесенным всей семье. Моей семье.

– В первую очередь потому, что семья подготовила этот брак? – Барбара налила себе чашку чая. Он был густым и смахивал на настойку, при этом пузырился и булькал, словно жирный мясной бульон для праздничного обеда. Она разбавила его молоком и положила сахар.

– Потому что, поступи Хайтам таким образом, мой дядя потерял бы лицо, а вместе с ним и уважение общины. А за Сале закрепилась бы репутация брошенной будущим мужем, из-за чего она перестала бы быть желанной и для других мужчин.

– Ну, а сам Хайтам? Каким образом пострадал бы он?

– Своим отказом вступить в брак он пошел бы против воли своего отца. Из-за этого его семья отказалась бы от него, особенно если этот брак имел своей целью упрочить ее положение. – Ажар так часто и глубоко затягивался, что его лицо скрылось за густой завесой дыма, но от глаз Барбары не ускользнуло то, что сквозь дым он пристально смотрит на нее. – Если от тебя отказывается семья, это значит, что все контакты с ней разрываются. Никто не хочет иметь с тобой дела из боязни самому стать таким же отказником. На улице тебя не замечают. Двери дома для тебя закрыты. На твои телефонные звонки не отвечают. Письма отсылают обратно непрочитанными.

– Словно ты умер?

– Совсем наоборот. О мертвых помнят, о них скорбят, их почитают. Тот, кого отринула семья, как бы никогда и не существовал.

– Ужасно, – задумчиво произнесла Барбара. – Ну, а как это могло бы отразиться на Кураши? Ведь его семья в Пакистане? Ведь он и так бы с ними не виделся, верно?

– Должно быть, Кураши намеревался переселить свою семью в Англию, как только у него появятся на это деньги. А приданое, обещанное за Сале, как раз и обеспечивало ему эти средства. – Ажар снова посмотрел на застекленную дверь. Хадия прыгала на одной ножке по газону, стараясь удержать пляжный мяч на голове. Глядя на нее, Таймулла улыбнулся и, не сводя глаз с дочери, продолжал: – Так вот, Барбара, я думаю, что он навряд ли хотел расстроить свой брак с Сале.

– А что, если он вдруг полюбил кого-то? Я могу понять необходимость и целесообразность договорных браков и не спорю, что кто-то может согласиться исполнить свой долг и все, что за этим следует, – да вспомните монарших отпрысков, которые вдруг воспылали страстью, и то, как они загубили свои жизни ради исполнения так называемого долга, – но что, если появилась еще какая-то женщина и он влюбился в нее, не осознавая того, к чему это может привести? Ведь такое, как вам наверняка известно, случается.

– Полностью с вами согласен, – ответил он.

– Отлично. А что, если он должен был встретиться со своей возлюбленной в ту ночь, когда его убили? И что, если об этом узнала семья? – Увидев сомнения во взгляде Ажара, Барбара пояснила: – Ажар, у него в кармане были найдены три презерватива. Это вам о чем-нибудь говорит?

– О том, что он намеревался заняться сексом.

– А не о том, что у него появилась новая любовь? Да причем настолько сильная, что Кураши решил перечеркнуть все планы своей предстоящей женитьбы.

– Вполне возможно, что Хайтам полюбил кого-то, – ответил Ажар. – Но, Барбара, любовь и чувство долга во многих случаях являются для наших людей понятиями взаимоисключающими. Вами, людьми западной цивилизации, брак воспринимается, как логическое продолжение любви. А для большинства мусульман это не так. Так что Хайтам, возможно, и влюбился в другую женщину – и презервативы, найденные при нем, свидетельствует о том, что он отправился на Нец для занятий сексом, для занятий любовью, с этим я не спорю, – но из этого вовсе не следует, что он намеревался отменить свое решение жениться на моей кузине.

– Хорошо. На данный момент я с вами согласна. – Барбара отщипнула кусочек тоста и, наколов его на вилку, стала подчищать им остатки желтка на своей тарелке. Затем, отрезав ножом ломтик бекона, наколола на вилку и его. Она задумчиво жевала, обдумывая альтернативный сценарий. После недолгой паузы она заговорила, глядя ему в глаза и видя, как его лицо становится все более хмурым. Он – и в этом она не сомневалась – оценивал ее манеру вести себя за столом; а то, как она вела себя во время завтрака, оставляло желать много лучшего. Барбара привыкла есть второпях и никогда не могла избавиться от привычки глотать свой завтрак с такой скоростью, словно за ней гонятся боевики мафии. – А если какая-либо женщина от него забеременела? Ведь презервативы не дают стопроцентной гарантии. В них могут быть проколы, они рвутся, да и не всегда удается надеть их вовремя.

– Если она забеременела, так зачем в ту ночь он брал с собой презервативы? Едва ли они могли ему понадобиться.

– Да, вы правы. Если амбар сгорел, то и дверь запирать незачем, – согласилась Барбара. – Но ведь он мог и не знать о том, что она в интересном положении. Он отправился на свидание с обычным снаряжением, а при встрече она и сообщила ему эту новость. Итак, она беременна, а он помолвлен с другой. Что тогда?

Ажар ткнул в пепельницу догоревшую сигарету. Зажигая другую, ответил:

– Это было бы более чем скверно.

– Согласна. Представим себе, что именно так все и было. А в этом случае Малики…

– Но ведь Хайтам все еще считал себя помолвленным с Сале, – лекторским тоном заметил Ажар. – А семья посчитала бы, что ответственность за беременность целиком ложится на женщину. Поскольку она, вероятнее всего, англичанка…

– Постойте, – прервала его Барбара. Высказанное им предположение разозлило ее донельзя. – Да какая разница, кто она ? А как, по-вашему, он мог познакомиться с англичанкой?

– Барбара, это ведь ваша гипотеза, а не моя. – Было видно, что Ажар чувствует ее раздражение, и было видно, что это его не волнует. – Она, по всей вероятности, была англичанкой, поскольку мусульманские женщины, в отличие от молодых англичанок, заботятся о том, чтобы сохранить девственность. Английские девушки податливы и доступны, и мужчины-азиаты, желающие приобрести сексуальный опыт, приобретают его с ними, а не с мусульманками.

– Какие достойные джентльмены, – с кислой улыбкой заметила Барбара.

Ажар пожал плечами.

– В общине существует своя оценочная система того, что имеет отношение к сексу. Община ценит девственность женщины до брака и ее верность и безгрешность в браке. Когда молодой человек одержим желанием и занят поисками половой партнерши, он находит ее в среде английских девушек, для которых девственность не имеет большого значения. Так что, вот они-то и готовы к услугам.

– А что, если Кураши случилось познакомиться с английской девушкой, которая не соответствует нарисованному вами обворожительному образу? Что, если он познакомился с такой девушкой-англичанкой, которая, вступив в сексуальные отношения с мужчиной – все равно какого цвета, расы или религии, – желает сохранить верность только ему, ведь может же такое случиться, черт возьми?

– Барбара, вы напрасно злитесь, – сказал Ажар. – У меня и в мыслях не было вас обидеть. Поймите, спрашивая о наших традициях, вы наверняка и весьма часто услышите такие ответы, которые будут в явном противоречии с вашим установившимся мнением.

Барбара резким движением отставила тарелку в сторону.

– И вы не отказали себе в удовольствии потешиться над моим – как вы его назвали – установившимся мнением, отражающим в полной мере мою культурную традицию. Если Кураши обрюхатил английскую девушку, а потом, подобно заблудшему на какое-то время праведнику, озадачился тем, как ему теперь исполнять свой долг по отношению к Сале Малик – простите меня, но такое поведение не объяснить тем, о чем вы сейчас разглагольствовали, вовсю понося англичан, – как, по-вашему, ее отец и брат отреагировали бы на такую новость?

– Думаю, они не обрадовались бы, – ответил Ажар. – Возможно, даже захотели бы его убить. Против этого вы не будете возражать?

Барбаре вовсе не хотелось давать ему возможность завершить их беседу так, как он пожелает: обвинив во всем англичан. У него была мгновенная реакция, а у нее – упорство.

– А что, если бы обо всем этом узнали Малики: о его неверности, о беременности? Что, если эта женщина – кто бы она ни была – сначала сообщила им о своих отношениях с их будущим зятем, до того как рассказать все Кураши? Они бы слегка опечалились?

– Вы хотите спросить, не решились бы они на убийство, узнай они об этом? – уточнил ее вопрос Ажар. – Но ведь убийство жениха едва ли совместимо с намерением заключить брак по расчету, согласны?

– Да какой там брак по расчету! – Зазвенела посуда: это Барбара в сердцах грохнула кулаком по столу. Несколько человек, еще не закончивших завтрак, как по команде повернули головы и с интересом уставились на них. Пачка сигарет Ажара лежала на столе; взяв из нее сигарету, Барбара сказала, но уже вполголоса: – Продолжайте, Ажар. Ведь ситуация может закончиться двояко, и вы это знаете. Вы же не будете спорить, что пакистанцы, а ведь мы именно о них и говорим, в первую очередь люди с обычными человеческими чувствами.

– Вам очень хочется убедить себя в том, что это преступление совершил кто-то из семьи Сале, – возможно, сама Сале или кто-то вместо нее.

– Я слышала, что Муханнад не очень-то сдержан.

– Барбара, Хайтам Кураши был выбран женихом Сале по нескольким причинам. Главная из них – та, что он был нужен семье. Хайтам обладал знаниями, которых им не хватало на фабрике: в Пакистане он получил образование в области промышленного менеджмента и набрался опыта в управлении производством на крупной фабрике. Их отношения основывались на взаимной выгоде: он был нужен Маликам, а Малики были нужны ему. Даже разрабатывая версию о том, как Хайтам намеревался использовать презервативы, обнаруженные в его кармане, не следует забывать об этом.

– И они не могли найти среди англичан никого, кто обладал бы подобными знаниями и опытом?

– Конечно, могли бы. Но мой дядя хочет развивать свое дело как семейный бизнес. Муханнад уже работает на ответственной должности. Но он не может делать два дела сразу. А больше сыновей у дяди нет. Акрам мог бы нанять англичанина, но тогда это был бы уже не семейный бизнес.

– Даже если Сале вышла бы за него замуж?

Ажар отрицательно покачал головой.

– Это совершенно невозможно.

Он достал зажигалку, и только тут до Барбары дошло, что она так и не закурила сигарету, которую вытащила из его пачки, не в силах перебороть жгучего желания закурить. Она наклонилась к зажигалке.

– Поймите, Барбара, – спокойно продолжил Ажар, – у пакистанской общины были все основания к тому, чтобы Хайтам оставался живым. Тех, кто мог бы желать его смерти, вы найдете только среди англичан.

– Да что вы? – притворно удивилась Барбара. – Не будем торопиться с выводами, Ажар. Вы же знаете, что бывает с теми, кто спешит.

Ажар улыбнулся. И эта улыбка получилась такой, словно он поступил наперекор внутреннему голосу разума, приказавшему не улыбаться.

– Вы всегда с такой страстью отдаете себя работе, сержант Хейверс?

– Когда так работаешь, время пролетает незаметно, – язвительно отреагировала Барбара на его подкол.

Таймулла кивнул и постучал сигаретой о край пепельницы. Обеденный зал почти опустел, последние пожилые пары брели к двери. Базил Тревес склонился над столешницей серванта с посудой. Приглядевшись, Барбара поняла, что он, держа в руках пластиковую бутылку с маслом, наполнял шесть стоявших перед ним стеклянных графинчиков.

– Барбара, а вам известно, как умер Хайтам? – тихо спросил Ажар, сведя глаза на кончик зажатой в губах сигареты.

Его вопрос удивил Барбару. Удивил потому, что она вдруг почувствовала желание рассказать ему правду. Хейверс взяла секундную паузу на то, чтобы спросить себя, чем вызвано это желание, и поняла, что причиной было то наносекундное ощущение теплоты, возникшей между ними, когда он спросил ее о страсти, проявляемой в работе. Но она уже в совершенстве владела тяжелым, травмирующим душу способом подавлять в себе любое теплое чувство к другому человеческому существу, в особенности к мужчине. Теплота порождает слабость и нерешительность. А эти два качества таят опасность для жизни. А когда возникает угроза убийства, могут стать фатальными.

Желая закончить разговор миром, она ответила:

– Вскрытие должно быть сегодня утром.

Она была уверена, что он спросит: «А когда они пришлют вам протокол?» Но Ажар не спросил. По все видимости, он прочитал ответ на ее лице, выражение которого, благодаря ее стараниям, не сулило никаких надежд на получение более подробной информации.

– Папа! Барбара! Смотрите!

Спасительный удар колокола, мелькнуло в голове Барбары. Она посмотрела в сторону двери. На пороге, вытянув руки в стороны, стояла Хадия, держа на голове тот самый красно-синий пляжный мяч.

– Я не могу пошевелиться, – объявила девочка. – Я не могу пошевелить ни одним мускулом. Если я шевельнусь, мяч упадет. Папа, ты так можешь? Барбара, а вы? Вы можете удерживать равновесие?

Это был хороший вопрос. Барбара провела салфеткой по губам и встала из-за стола.

– Спасибо за приятную беседу, – сказала она Ажару и добавила, обращаясь к дочери: – Настоящие жонглеры держат предметы на носах. Я уверена, что ты освоишь это к обеду. – Затянувшись в последний раз, она ткнула окурок в пепельницу и, кивнув Ажару, вышла из зала. Базил Тревес вышел вслед за ней.

– Ааа, сержант?.. – Сейчас он словно перескочил в диккенсовскую эпоху, походя голосом и позой на Юрайю Хипа[43]Ю р а й я (Урия) Х и п – персонаж романа Ч. Диккенса «Давид Копперфильд».; правда, руки его, как обычно, были прижаты к груди. – У меня есть минута? Давайте прямо здесь?..

Прямо здесь было помещением портье – маленькая, похожая на пещеру будочка кубической формы, втиснутая под лестницу. Тревес пролез за барьер и, согнувшись, достал что-то из ящика. Это была пачка листиков бумаги розового цвета.

– Список звонков и сообщений, – наклонившись к ее лицу, шепотом поведал он.

Барбаре подумала, что ее рьяный помощник выдохнул из себя облако, состоящее из паров джина. Взглянув на протянутую пачку листков, она поняла, что они вырваны из книги и представляют собой копии зафиксированных в отеле телефонных вызовов. На мгновение Барбара задумалась о том, как за столь короткое время ей звонило такое множество людей, тем более никому из ее лондонских знакомых не известно, что она здесь. И тут она увидела, что это были звонки в отель, но не ей, а Х. Кураши.

– Я поднялся сегодня еще до первых петухов, – прошептал Тревес. – Проштудировал книгу регистрации телефонных сообщений и выбрал все, касающиеся его. Я еще не закончил отбор его исходящих звонков. Сколько времени для этого у меня есть? А как насчет его почты? Вообще-то мы не регистрируем письма, приходящие проживающим, но если я напрягу память, то, возможно, вспомню кое-что полезное для нас.

Барбара невольно обратила внимание на то, что притяжательное местоимение он употребил во множественном числе.

– Полезным может оказаться все, – ответила Барбара. – Письма, счета, телефонные звонки, гости. Да все, что угодно.

Лицо Тревеса засияло.

– И вот что, сержант… – Он повел глазами вокруг. Рядом никого не было. Телевизор в холле передавал утренние новости Би-би-си так громко, что наверняка заглушил бы Паваротти в «Паяцах»[44]«П а я ц ы» – опера итальянского композитора Руджеро Леонкавалло., но Тревес, невзирая на это, проявлял бдительность. – За две недели до его смерти у нас был гость. Я не придал этому значения, ведь они были помолвлены… так почему бы ей?.. Хотя мне такое поведение… такая решимость с ее стороны показалась несколько необычной. Я хочу сказать, что для нее не было привычным… вести себя… ну, так открыто. Ведь в ее семье это не принято, верно? Из чего я должен заключить, что этот случай показался мне не совсем обычным.

– Мистер Тревес, вы не могли бы выражаться яснее и короче?

– Та женщина, которая приходила к Хайтаму Кураши, – многозначительно начал Тревес. Похоже, он обиделся на то, что Барбара недостаточно внимательно следила за тяжеловесным составом его мысли, медленно и с пыхтением ползущим к еле различимой вдали станции назначения. – За две недели до смерти к нему приходила женщина. Она была одета так, как принято у них. Одному богу известно, как она, должно быть, парилась подо всем, что было на ней надето. Да еще на такой жаре.

– На ней был чадор? Вы это хотели сказать?

– Не знаю, как они это называют. Она была вся от макушки до пят закутана в черное – правда, для глаз были прорези. Она пришла и спросила Кураши. Он в это время пил кофе. Они немного пошептались у двери возле стойки для зонтиков, вон там. Потом поднялись наверх. – Он на секунду остановился словно для того, чтобы натянуть на лицо ханжескую маску, и продолжал: – Но вот зачем они поднялись к нему в комнату, сказать не могу.

– И сколько времени они провели у него в номере?

– Я вообще-то не засекал время, сержант, – с лукавой миной ответил Тревес, – но не побоюсь сказать, что пробыли они в его номере довольно долго.

Юмн вяло потянулась и повернулась на бок. Прямо перед глазами был затылок мужа. Внизу в доме, под их спальней, слышались голоса, а значит, и им обоим пора было уже встать и приниматься за дела, но ей доставляло удовольствие то, что все уже погрузились в дневные заботы, а она и Муханнад лежат под одеялом, не думая и не тревожась ни о чем, кроме как друг о друге.

Она подняла вялую руку, провела ладонью по длинным волосам мужа – сейчас они не были собраны в хвост – и запустила в них всю пятерню.

– Мери-джан, – промурлыкала она.

Ей не надо было брать с прикроватного столика календарик, чтобы узнать, что сегодня за день. Она вела строгое наблюдение за своим женским циклом и знала, какое значение имела прошедшая ночь. Близость с мужем могла привести к очередной беременности. Именно этого больше всего – даже больше, чем показать Сале ее пожизненное место, – хотелось Юмн.

Уже через два месяца после рождения Бишра ей снова захотелось иметь ребенка. И она принялась постоянно ластиться к мужу, возбуждая его посеять семя, которое может дать жизнь еще одному сыну, на благодатную почву ее изнемогающего в ожидании тела. Только бы забеременеть, это непременно опять будет сын.

Стоило Юмн коснуться Муханнада, как она почувствовала сильное желание. Как он хорош. Как изменилась ее жизнь после замужества с таким человеком. Старшая из сестер, самая некрасивая, по мнению родителей, самая непривлекательная для женихов, и вдруг она, Юмн – свиноматка в сравнении со своими кроткими и стройными, как косули, сестрами – вдруг превращается в почтенную супругу своего почтенного супруга. Кто мог предвидеть такое? У такого мужчины, как Муханнад, был огромный выбор женщин с куда более богатым приданым, чем то, которое собрал ее отец и на которое клюнули он и его родители. Будучи единственным сыном у отца, с нетерпением ожидающего внуков, Муханнад мог быть абсолютно уверен в том, что любые его желания и требования к спутнице жизни воплотятся в женщине, которую он согласится взять в жены. Он мог бы изложить свои требования отцу, и тот никогда бы не осмелился ему перечить. Поступая так, Муханнад мог бы оценить каждую из невест, представленных ему родителями, и отвергнуть тех, кто не соответствовал его требованиям. Но он без единого вопроса согласился с выбором, который сделал вместо него отец, и в их первую ночь скрепил их брачный договор тем, что грубо овладел ею в темном углу сада, от чего она сразу забеременела и подарила мужу первого сына.

– Какая мы с тобой прекрасная пара, мери-джан, – мурлыкала Юмн, прижимаясь к нему. – Мы так подходим друг другу. – Она прижалась губами к его шее. Запах его тела еще больше разжег ее желание. Кожа его была чуть соленой, а волосы пахли дымом сигарет, которые он курил втайне от отца.

Она провела рукой по его голой, лежащей вдоль тела руке, чувствуя, как его жесткие волосы щекочут ей ладонь. Она сжала его руку, а затем зарылась пальцами в густые волосы, как мехом покрывающие низ его живота.

– Муни, ты так поздно лег вчера, – прошептала она, не отрывая губ от его шеи. – А я так хотела тебя. О чем ты так долго говорил со своим двоюродным братом?

Накануне она слышала их голоса далеко за полночь; вся родня улеглась спать, а они все говорили. Она лежала и с нетерпением ждала, когда муж ляжет рядом с ней; временами она задумывалась над тем, во что может обойтись Муханнаду приглашение в дом человека, отринутого семьей, а значит, открытое неповиновение воле отца. Позапрошлой ночью Муханнад посвятил ее в свои планы, которые осуществил прошлым вечером. Она мыла его в ванне. А потом, когда она натирала его лосьоном, он полушепотом рассказал ей про Таймуллу Ажара.

Ему плевать на то, как отнесется к этому старый пердун. Он, Муханнад, призвал своего двоюродного брата, чтобы помочь распутать дело, связанное со смертью Хайтама. Ажар действовал очень активно, когда дело касалось защиты гражданских прав пакистанских иммигрантов. Об этом Муханнад узнал от одного из членов «Джама», который слышал его выступление на собрании пакистанцев в Лондоне. Он говорил о законодательстве, о ловушках для иммигрантов – легальных и нелегальных, – расставленных с учетом их национальных традиций, о предвзятом отношении к людям иного цвета кожи со стороны полиции, адвокатов, судей и присяжных. Муханнад и сам знал об этом. И как только полиция признала, что смерть Хайтама произошла не в результат несчастного случая, он сразу же обратился за помощью к кузену. Ажар может помочь, сказал он Юмн, когда она закончила расчесывать его обильно смоченные лосьоном волосы, Ажар поможет.

– Поможет в чем, Муни? – спросила она, чувствуя внезапное беспокойство от того, что этот неожиданный помощник может расстроить ее собственные планы. Ей так не хотелось, чтобы время и голова Муханнада были заняты смертью Хайтама Кураши.

– Проследить за тем, как эта чертова полиция ищет убийц, – ответил Муханнад. – Они, конечно, попытаются повесить это дело на кого-нибудь из азиатов. А у меня нет желания оставаться безучастным зрителем.

Слова мужа обрадовали Юмн. Его решимость всегда приводила ее в восторг. Она и сама была такой же: и словами, и жестами выражала свою покорность свекрови, как того требовал обычай, и в то же время эта, послушная с виду, невестка с величайшим удовольствием и исподтишка делала Варнах такие пакости, на которые только могла быть способна. От ее цепких глаз не укрылась гримаса черной зависти, исказившая лицо Варнах, когда Юмн с гордостью объявила о своей второй беременности, спустя всего двенадцать недель после рождения своего первого сына. И она не упускала ни единого случая с гордостью похвастаться перед свекровью своей плодовитостью.

– А у твоего кузена такая же голова, как у тебя, мери-джан? – шепотом спросила она. – Мне кажется, у него нет ничего, что есть у тебя. Такой невзрачный, такой маленький человечек…

Ее пальцы двинулись дальше, зарылись в густые вьющиеся завитки; чуть зажав их в ладони, она медленно поднимала вверх руку, разжимая при этом пальцы. Юмн чувствовала, как ее желание разгорается все сильнее. Оно стало настолько сильным, что справиться с ним можно было только одним способом.

Но ей хотелось, чтобы он первым пожелал ее. Юмн знала, что если она не возбудит его сегодня утром, он будет искать возбуждение в другом месте.

Такое уже случалось, и не однажды. Юмн не знала имени этой женщины – а может, и женщин, – с которыми вынуждена была делить своего мужа. Она знала лишь то, что они существуют. Юмн всегда притворялась спящей, когда Муханнад покидал по ночам их кровать, но когда он, уходя, закрывал дверь спальни, она приникала к окну. Юмн прислушивалась к звуку заводимого мотора его машины, доносившегося с конца их улицы, куда Муханнад, чтобы не нарушать тишину, отгонял ее, толкая руками. Иногда она слышала звук мотора. Иногда не слышала.

Но в те ночи, когда Муханнад покидал ее, она лежала без сна, всматриваясь в темноту и медленно считая про себя, чтобы как-то отвлечься от мыслей, а заодно и убить время. А когда он перед рассветом возвращался и осторожно укладывался под одеяло, она потихоньку вдыхала воздух, стараясь учуять запах секса, сознавая, что запах его измены причинит ей такие же муки, как если бы она увидела все своими глазами. Но Муханнад был достаточно благоразумен, чтобы не захватывать в супружескую постель запах секса с другой женщиной. Он не давал ей конкретного повода для упреков. Поэтому она могла использовать в борьбе с неизвестной соперницей только то, единственное оружие, которое у нее было.

Юмн провела языком по его плечу и прошептала: «Какой мужчина». Она нащупала его член – твердый, готовый к работе. Обхватив его, она начала ритмично сжимать и разжимать пальцы. Ее груди прижимались к его спине. Губы ритмично двигались. Она шептала его имя.

Наконец, он пошевелился, вытянув вперед руку, обхватил ее и привлек к себе. Вторая рука сжала ее руку, державшую его член. Их сцепленные руки задвигались быстрее.

В спальне слышалось лишь учащенное дыхание, а дом между тем наполнялся звуками. Захныкал младший сын. Послышалось шлепанье сандалий – кто-то шел по коридору второго этажа. Из кухни донесся голос Вардах, призывающий кого-то. Сале с отцом говорили о чем-то вполголоса. Из сада слышалось пение птиц, а откуда-то издалека, с улицы, доносился лай собак.

Вардах, конечно, разозлится из-за того, что жена сына не встала раньше и не встречает Муханнада завтраком. Эта старуха уже никогда не поймет того, что есть другие дела, куда более важные, чем завтрак.

Бедра Муханнада начали двигаться непроизвольно, в судорожном ритме.