Онлайн чтение книги Эмансипированные женщины
Глава третья. Сахарный завод с идеальной точки зрения

Как-то вечером Сольский зашел с Дембицким к сестре на чашку чая. Погода стояла хорошая, и пить чай уселись на просторной веранде, выходившей в сад. Ада с увлечением говорила о прорицаниях пани Арнольд и о собственных успехах в спиритизме; духи, по ее словам, уже начали общаться с ней посредством азбуки и угольничка, который надо было придерживать рукой. С не меньшим жаром Мадзя рассказывала о последнем заседании женского союза, на котором панна Говард предложила построить большой дом для одиноких женщин.

— Хотела бы я знать, где они достанут деньги? — сказала Ада. — Мне уже надоели все эти проекты, для которых нужны миллионы.

— Сразу видно, что ты моя сестра! — со смехом воскликнул Сольский. — Должен все же заметить, что ради общения с духами не стоит забывать союз, который ставит перед собой благородные, а порой и полезные цели.

— Во-первых, — краснея, возразила Ада, — прошу не шутить над духами. А во-вторых, зачем мне ходить на все заседания этих дам?

— Ну, а что бы ты запела, если бы и я ради какого-нибудь «изма» забросил сахарный завод.

— И слова бы не сказала, — ответила Ада.

— Вы могли бы забросить завод? — воскликнула Мадзя, с удивлением глядя на Сольского.

— Неужели только дамам разрешается следовать своим влечениям? Если моей сестре за каких-нибудь две недели надоели заседания, почему же и мне за столько месяцев не мог надоесть завод? Ручаюсь, — смеясь, добавил он, — что ваши заседания куда интересней.

— Никогда этому не поверю! — убежденно заявила Мадзя.

— Не поверите, что мои занятия неинтересны?

— Нет, что вы способны отказаться от возможности осчастливить сотни людей!

— Какое мне дело до этих людей, ведь я их не знаю. И наконец, кому и когда удалось осчастливить человека?

— Ах, вы так говорите, потому что не видели нужды и бедняков, — горячо возразила Мадзя. — Посмотрели бы вы на семью учителя в Иксинове, на его жену, которая в доме и за кухарку и за прачку, на его детей в обносках. Познакомились бы с беднягой гробовщиком, который так иссох, что смерть не берет его, видно, потому, что для него самого некому будет сколотить гроб. Послушали бы, как в грязной комнате постоялого двора плачет женщина, которая приехала дать концерт, боится провала и к тому же голодна…

От волнения голос Мадзи пресекся; немного помолчав, она продолжала:

— Да, вам легко отказаться от завода, ведь вы таких людей не видали. Но если бы они вам встретились, я уверена, вы не знали бы минуты покоя до тех пор, пока не вызволили бы их из беды. От чужого горя и нам больно, оно преследует нас, не дает уснуть. Оно как рана, которая не заживет, пока мы не окажем посильной помощи бедняку.

— Надеюсь, вы не думаете, что я буду подбирать всяких неудачников и устраивать их на завод, — с раздражением отрезал Сольский. — Там нужны работники.

— И о них надо заботиться…

— Простите, ни на одном заводе рабочие не умирают с голоду! — перебил ее Сольский.

— Боже мой, уж я-то кое-что об этом знаю, правда, Адзя? Ведь к нам в союз обращается много женщин с просьбой дать работу их дочкам. Я бывала у этих людей, они ютятся на чердаках или в подвалах, часто по три семьи с кучей детей в одной душной комнате! Я пробовала похлебку, которую они готовят на обед раза два в неделю, пробавляясь в остальные дни одним кофе без сахара и хлебом. Я даже видела в одной постели двух ребятишек, которым нечего было надеть; вот они и лежали, вместо того чтобы бегать по двору.

— Позвольте вам напомнить, — сухо сказал Сольский, — что при нашем заводе для рабочих уже строятся дома, и я надеюсь, что наши рабочие не будут питаться одним кофе и держать в постели голых ребятишек.

— Потому что хозяином завода будете вы, — убежденно сказала Мадзя. — Вот почему я и мысли не допускаю, чтобы вы могли отказаться от завода, который позволит вам делать людям столько добра.

— Как она горячится! — вмешалась Ада, ласково глядя на подругу. — Успокойся, Стефек не отречется от своего детища.

— Завод вовсе не мое детище, — недовольно заметил Сольский. — Это замысел Арнольда, замысел блестящий, спору нет, но не мой. Родился он не в моей голове, и теперь, когда он уже стал реальностью, я чувствую, что не гожусь для него. Разумеется, я сделаю все, что нужно, но без всякого восторга. Ничто не влечет меня к этому делу, — прибавил он тише, — разве только эти трогательные картины нужды и горя, которые так красноречиво нарисовала нам панна Магдалена.

Он принялся насвистывать, глядя на усеянное звездами небо. Мадзя пригорюнилась.

— У Стефека обычный приступ хандры, — сказала Ада. — Одним после работы надо хорошенько выспаться, а Стефеку, чтобы набраться сил, надо поскучать и похандрить. День-два — и все пройдет!

— Так ты не веришь, что сахарный завод меня не увлекает, что роль охотника за дивидендами унизительна для меня? — с раздражением спросил Сольский. — Общественная деятельность! Вот это другое дело. Для нее надо быть гением, у которого, словно под резцом ваятеля, людские толпы становятся прекрасными скульптурами. Вашингтон, Наполеон I, Кавур, Бисмарк — вот это гении, вот это деятельность! А строить сахарный завод, выжимать свекольный сок… Брр!..

— Странные вещи вы говорите, — отозвался Дембицкий. — Бисмарк — это гений, ибо он был в числе тех, кто строил германское государство, а создатель завода не может быть гением, ибо строит всего лишь завод. Выходит, поймать кита дело более почетное, чем сотворить воробья. А мне кажется, что вторая задача труднее, и тот, кто сумел бы сотворить мало-мальски стоящего воробья, был бы гением, более достойным удивления, чем китолов.

Откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, Сольский смотрел на небо. Слова Дембицкого явно задели его, но старик не обратил на это внимания.

— А меж тем, — продолжал он, — у нас никто не желает сотворить воробушка и развить таким образом свои творческие силы, зато каждый стремится родить кита, для чего у нас нет ни места, ни времени, ни материала. Людям кажется, что миру нужны только необыкновенные дела или хотя бы мечты о таких делах, а мир прежде всего нуждается в творцах. Изобретатель нового сапожного гвоздя ценней для человечества, чем сотня фантазеров, выдумывающих перпетуум-мобиле; создатель реального сахарного завода больше двигает человечество вперед, чем сотня вечных кандидатов в Бисмарки. Попробуйте создать образцовую семью, магазин, объединение, мастерскую, завод, и вы убедитесь, что это тоже как бы скульптура, состоящая из человеческих индивидуумов. Да что я говорю — скульптура! Это полный жизни организм высшего типа. Кто создает подобные творения сознательно, по плаву, тот поднимается выше Фидия и Микеланджело, и ему нечего завидовать Бисмарку.

— Какова же мораль сей проповеди? — спросил Сольский.

— Да та, что если у вас действительно есть талант организатора, то, строя такое сложное предприятие, как сахарный завод, вы должны испытывать удовлетворение, — отпарировал Дембицкий.

— Сразу видно, что вы не сталкивались с этим делом на практике! — воскликнул Сольский. — Вот послушали бы совещания о цене и качестве извести и кирпича, о глубине фундамента, о выборе машин, об оплате каменщиков и о сортах сахарной свеклы — так куда бы девались все ваши идеалы? А если бы вам вдобавок каждый день твердили, что выгодней убедить соседей выращивать свеклу, чем самому этим заниматься; если бы вас донимали тем, что вы платите рабочим больше, чем другие, и портите их; если бы в договорах с подрядчиками вам подсовывали каверзные пункты, из-за которых рабочим — каменщикам или плотникам — пришлось бы пойти по миру, — тогда вы бы узнали, что за штука промышленное предприятие. Это не живая скульптура, а машина для выжимания дивидендов из сахарной свеклы, рабочих и земледельцев. Не организм, а мельница, которая перемалывает человеческие жизни.

Дембицкий спокойно выслушал эту пылкую речь.

— Тысячи мелочей, — заговорил он, когда Сольский умолк, — заслоняют от вас завод как целое. Вы за деревьями леса не видите. Пора преодолеть хандру и взглянуть на все с иной, высшей точки зрения. Забудьте на время о свекле и дивидендах, думайте лишь о том, что вы вполне сознательно, наперекор всему, должны создать живой, мыслящий и чувствующий организм из кирпича, железа, сахарной свеклы и — людей. Вы создадите здоровое или больное существо, которое будет расти и развиваться или погибнет и при этом будет сознавать свои успехи и страдания, свое развитие и гибель. И самосознание это будет жить в мозгу не одного человека, а сотен и тысяч людей, причастных к вашему заводу…

— Ну-ну-ну! — прервал его Сольский. — Эка хватили!

— Позвольте напомнить, что здесь присутствуют две скромные слушательницы, которым тоже хотелось бы что-нибудь понять, — вставила Ада.

Дембицкий махнул рукой, выразив этим жестом не слишком большое почтение к слушательницам.

— Ответьте мне прежде всего, — обратился он к Сольскому, — верите ли вы, что ваш завод будет живым творением, неким сверхорганизмом?

— Сравнение не новое, — заметил Сольский.

— Но мы-то о нем никогда не слышали! — запротестовала Ада.

— Извините, — возразил Дембицкий, — но это не аллегория, а скорее подобие, которое приводит к открытию!

— Ну-ну!

— Давайте рассуждать по порядку. Сахарный завод будет перерабатывать сырье почти так же, как это делают животные и растения. Через одни ворота вы будете завозить на завод свекловицу, уголь, известь и так далее. Свекловицу вы обмоете водой, будто слюной, измельчите ее в кашицу железными зубьями, выжмете из нее сок. В другом аппарате, который, кстати сказать, наподобие наших легких поглощает кислород, вы подвергнете этот сок действию высокой температуры. Затем вы соедините его с известью, с углем, пропустите через центрифугу и, наконец, выпарите его и зальете в формы сахар, который через другие ворота выйдет на свет. Вот и скажите, разве все эти процессы не походят на усвоение пищи животными и растениями? И разве завод не напоминает, к примеру, вишневое дерево, которое поглощает углекислоту, кислород, воду, аммиак, известковые соли, перерабатывает их, разносит по всему своему организму и в конце концов выделяет на поверхность коры вишневый клей, до которого так охочи детишки.

— Я его ела, — шепнула Мадзя.

— И я, — прибавила Ада.

— Замечу еще, — продолжал Дембицкий, — что, если на заводе окажется слишком много или слишком мало свекловицы, если в каком-либо из заводских цехов будут не совсем правильно протекать соответствующие процессы, завод начнет хиреть. Рабочих одолеет нужда, число их сократится, темп работы замедлится; затем, может статься, опустеют здания, потрескаются стены и под конец начнут валиться, как сучья трухлявого дерева. Возможность смерти — тоже доказательство жизни.

— Но, дорогой пан Дембицкий, меня нисколько не интересует такая жизнь, вся суть которой заключается в пищеварении и выделении и, в лучшем случае, в умирании. Уж если мне суждено стать общественным деятелем, я хочу иметь дело с душой, притом с душой коллективной, слышите? — наступал Сольский.

— С душой? — повторил Дембицкий. — Именно о ней я и хочу поговорить и докажу вам, что даже на современных заводах уже есть два основных свойства души: воля и мысль. На самой низшей ступени развития воля обнаруживается в движениях притягивающих и отталкивающих, какие мы наблюдаем у инфузорий. Надеюсь, вы не будете отрицать, что возчики телег, которые будут привозить на завод свекловицу и вывозить сахар, выступят в роли всех этих ресничек и усиков, которые появляются у простейших и, схватив добычу, исчезают. Следующая ступень в развитии воли — это привычки. Но ведь они необходимы на всяком предприятии, где множество людей выполняют привычные действия и где слаженная работа машин тоже напоминает движение по привычке. Еще более высокой ступенью является труд творческий, в котором рефлексы и привычки подчинены определенной цели. На заводе эту задачу выполняют специалисты, под чьим руководством группы рабочих моют свекловицу, измельчают ее и выжимают. И наконец, вершина в развитии воли — это цель всего завода, выразителем которой является его технический директор. Перехожу к мысли. Ее основа — впечатления внешнего мира; у вас органами восприятия этих впечатлений служат агенты, узнающие цены на сахар, свекловицу, уголь, древесину, рабочую силу. Выше стоит память, органом которой на заводе будут списки инвентаря, кассовые книги по выдаче заработной платы, расходам на материалы, поступлениям за товар. А для творческой деятельности мысли мы, пожалуй, отведем лабораторию, техническую и административно-торговую конторы. И наконец, господствующую идею, которая охватывает всю жизнь завода, все его развитие и все изменения, могли бы представлять вы, если бы завод был для вас не прессом для выжимания дивидендов, а организмом, которому назначено выполнять на земле какие-то задачи. Заметьте также, что у каждого из существующих заводов есть свой индивидуальный облик. Бывают заводы умные и глупые, добросовестные и мошеннические, свободные и опутанные кредиторами, нравственные и безнравственные. Подумайте обо всем этом и скажите, не чудятся ли вам за свекловицей, жмыхом, патокой и дивидендами очертания некоего духа, лишь тем отличного от человеческого, что вместо одного сознания здесь их сотни.

— А знаешь, Стефек, пан Дембицкий прав, — сказала Ада. — У завода есть коллективная душа.

— Но в ней нет места для сострадания и жалости панны Магдалены, — возразил Сольский.

— Ошибаетесь, — прервал его Дембицкий. — Современные заводы — это еще очень низкие организмы. Но не кажется ли вам, что можно было бы избежать нынешних беспорядков в сфере труда, если бы на заводах бился пульс живого чувства? Если бы всякое горе, постигшее одного труженика, разделяли его товарищи; если бы начальники старались избавить рабочих от неприятностей и доставить им радость? Впрочем, в наше время на заводах уже начинает пускать ростки этот элемент чувства. Как иначе объяснить больницы, школы и детские сады, еженедельные и ежегодные празднества, кассы вспомоществования и даже оркестр? От этих затей производство сахара не увеличится и дивиденды не возрастут; так куда же их отнести, если не к области чувства, которое пробуждается в этой коллективной душе, царящей над рабочими и над машинами.

Сольский хлопнул себя по лбу.

— А ведь вы совершенно правы! — воодушевился он. — Только теперь я понял панну Магдалену и… себя самого. Я мог бы стать разумом и волей заводского организма, а панна Магдалена — его чувством.

Мадзя вздрогнула, Ада и Дембицкий переглянулись. Но Сольский овладел собой и, взяв Мадзю за руку, с улыбкой сказал:

— Прошу прощенья за то, что поставил рядом вас и себя. Просто в эту минуту мне припомнились ваши благородные взгляды и мои возражения. Да, истина на вашей стороне, я был не прав.

Он простился со всеми и направился к выходу.

— Только смотрите, пан Дембицкий, — сказал он уже на пороге, — не сбивайте с толку сестру и… панну Магдалену.

— Ах, милый мой, дорогой мой друг! — воскликнула Ада, пожимая Дембицкому руки. — Вы снова воскресили Стефека.