Онлайн чтение книги Стальной алхимик Fullmetal Alchemist
Неравноценный обмен

Незадолго до того, как Руби повела Альфонса на встречу с Рейгеном, Эд отправился искать мальчика, которого он видел прошлой ночью. В руке Эдвард держал лепесток, тот самый, что упал на его кровать.

Он направлялся вниз по течению реки, и чем дальше он уходил от центра города, тем холоднее становился воздух. В самом конце каньона высокие скалы закрывали солнце, отбрасывая тени, не исчезавшие целый день. Даже в полдень эта часть города оставалась тихой и безлюдной.

В ночь, когда они с Алом прибыли в город, было слишком темно, чтобы разглядеть эту сторону. Здесь тоже было много домов, но, в отличие от тех, что находились возле особняка, эти были ветхими и старыми. Одни покосились, у других не было дверей, третьи насквозь прогнили, ведь были расположены в сыром, холодном месте.

Эдвард шел вперед, пока не достиг подножья скалы. Здесь заканчивалось искусственное русло реки. Река свободно перетекала в каменистую жилу. В скалах, окружавших город сплошным кольцом, здесь была трещина, продолжавшаяся немного вглубь и вскоре вновь сходящаяся в сплошной камень. Вода скрывалась в трещине, разбиваясь о подножье скалы, и продолжала свой путь под землей, сквозь раскол в камне.

Эдвард шел дальше, пока наконец не смог четко разглядеть трещину. Он думал, что она довольно узкая. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что трещина достигает не менее шести футов в ширине. Скала была изогнута так, что делала разлом плохо различимым. Вполне можно было, оглядывая скалу, и вовсе его не заметить.

В непосредственной близости от расщелины, у воды, стоял мальчик, поливая цветы на маленькой клумбе.

— Эй, привет, — окликнул его Эд.

Мальчик поднял взгляд, вздрогнув от неожиданности, и оторвался от своей работы.

— Прости, прости! Я не хотел тебя напугать. Я просто увидел тебя из окна, и мне стало интересно, что ты здесь делаешь… — Эдвард махнул рукой в сторону дома, в котором они с братом остановились, и перевел взгляд на скалу. — Ого, поразительно. Она такая высокая, когда смотришь отсюда.

Скала была идеально ровной. У Эда даже шея заболела смотреть на неё. Его взгляд вернулся от скалы снова к мальчику.

— Меня зовут Эдвард. Я только вчера сюда прибыл.

— Я Лиф, — тихо сказал мальчик. В руке он держал маленький красный цветок.

— Ты здесь выращиваешь свои цветы? — спросил Эд, кивком указав на клумбу. Хоть она и находилась в тени, но клочок земли был покрыт красными, голубыми, желтыми и фиолетовыми цветами — пятнами ярких красок во мгле, лежащей на дне ущелья.

— Да. Этот вид хорошо растет даже в тени, — ответил Лиф. Достав вазочку из кармана, он нагнулся и зачерпнул воды. Вернувшись к клумбе, он сорвал красный цветок и сунул его в вазу.

Эдвард наблюдал, как он возится с цветами, и в его памяти всплыла вчерашняя ночная сцена возле дома Руби.

— Значит, горожане не считают продажу цветов полезным делом?

Лиф невесело засмеялся.

— С чего бы им так считать? — cо вздохом ответил он. — Никому в городе не нужны цветы. На любом открытом солнцу клочке земли они выращивают урожай или строят дома для тех, кто хорошо зарабатывает. Где уж тут найти место для цветов? Кроме того, все так заняты своей работой, что им даже некогда уделять внимание таким простым вещам, как… как цветы.

Лиф, присев, сорвал ещё один цветок — голубой — и отправил его в вазу.

— По-моему, они красивые, — Эдвард присел на корточки рядом с мальчиком. Ветер нежно покачивал цветы в вазе. Крошечные соцветия действительно были красивы.

— Спасибо, — грустно усмехнулся Лиф, — но на жизнь цветами не заработаешь. Даже если бы я мог продавать их вне города, то цветы всё равно не очень хорошо растут в пустыне, а кроме того, люди там, наверху, и сами могут выращивать цветы. А здесь… они говорят, что цветы не приносят городу никакой пользы, значит, и платить за них не будут. Но я недостаточно силен, чтобы поднимать камни, и не успеваю так быстро очищать их, как остальные на фабрике.

Эдвард нахмурился. Это была скрытая от него — до этого момента — сторона городской жизни. В словах Лифа был смысл: в городе, застрявшем посреди беспощадной пустыни, люди должны отдавать первенство труду, который приносит непосредственный доход. Всё остальное считается лишним.

Подняв тонкие руки, Лиф сказал:

— Мои руки могут выполнять лишь ту работу, для которой они были созданы… и мне не кажется, что это так плохо.

— Разве нет другой работы, кроме фабрики, которую бы ты мог выполнять?

— О, я мог бы выращивать овощи, или носить воду, или чистить искусственное русло реки, но всем этим уже занимаются другие люди, — Лиф покачал головой и указал на противоположный берег реки. — Вон там я живу. На той стороне, где никогда нет солнечного света, настолько далеко от воды, насколько это возможно в каньоне. Люди, которые ничего не зарабатывают, вынуждены жить на окраине.

Уголок города, на который он показывал, казался тихим и безлюдным — полная противоположность суматохе, царившей у фабрик, что находятся вверх по течению.

— Мы — те, кто живет на той стороне — не можем делать тяжелую работу, а значит, и не можем зарабатывать на шикарную жизнь, как те, кто селится возле поместья мэра. Вот почему мы живем в таких ветхих домишках.

Эдвард кивал, слушая его.

— Это равноценный обмен.

Эдвард подумал, что мальчик прав. В городе, в котором равноценный обмен ставился превыше всего, тот, кто меньше вкладывал, меньше и получал. Но здесь, в низовье реки, жестокая реальность предстала перед Эдвардом во всей красе.

— Теперь я вижу, как, должно быть, тяжело жить в Вистерии, если ты застрял в этой части города, — Эд вспомнил то, что слышал, когда только прибыл сюда. — Поразительно, что никто не уходит отсюда.

Лиф покачал головой.

— Нет, конечно, люди уходят.

— Правда? Но, по-моему, я слышал… — начал Эд, когда его прервал громкий хруст, доносящийся от темных домов на краю города. Сразу за ним последовали мужские крики.

— На каком языке я должен объяснить, чтобы до тебя дошло?

— А ну иди сюда!

Стоящий рядом с Эдом Лиф выкрикнул:

— Только не это! — И бросился бежать к городским окраинам.

— Эй! — Эд последовал за ним. Тяжело дыша, он остановился у небольшого зазора между стенами двух маленьких домиков, в центре которого стоял самодельный столик: полусгнившие доски, положенные на большой валун; на столике — несколько чашек. Рядом трое молодых людей кричали на нескольких постарше и того же возраста, держащих палки. Эдвард насчитал десятерых.

— Ты воровал фрукты с городского поля, что, нет? Если ты неспособен нормально зарабатывать, это не значит, что ты можешь красть чужое добро!

— Мы бы никогда не стали воровать! — возразил самый старший из мужчин. — Как вы могли даже заподозрить нас в таком?

— Постыдились бы, — прорычал один из самых раздраженных, — сидите здесь, ничего не делая целыми днями, пока мы горбатимся ради блага города.

— Но мы слишком слабы, чтобы работать на фабрике! — ответил старик.

— Значит, вам здесь не место! — второй сгреб его за воротник. Несколько товарищей старика бросились тому на помощь.

— Господин Айванс!

Лиф бросился к двоим, повисшим на руках у третьего, того, что схватил старика.

— Не надо драться. Пожалуйста!

— Снова ты, Лиф?

— Может, мы и не зарабатываем так много, как вы, — вспылил Лиф, — но это не значит, что нам нужно больше, чем мы имеем! Это не значит, что мы воруем! Почему вы считаете нас преступниками?

— Есть свободные места, но вы всё равно не работаете, — ответил ему мужчина. — А если вы не зарабатываете на еду — значит, воруете её!

— Признайте, что вы просто мёртвый груз для господина Рейгена. Вы все должны убраться из города! — выкрикнул другой спорщик.

Силач отпустил Айванса.

— Лиф, то, что ты знакомый Руби, не даёт тебе права шататься повсюду без дела. Найди себе работу. Может, ты и мал, но мог бы хотя бы работать на поле. Ты можешь достичь большего, чем эти люди. Почему ты всегда встаешь на их сторону? Почему не съедешь из этой дыры?

— Потому что я не могу видеть, как вы приходите сюда как равные, а потом, лишь потому, что зарабатываете немного больше, называете остальных «этими людьми».

Лиф, может, и выглядел слабым, но у него были свои принципы и, как показалось Эду, железные нервы. Мальчик смотрел на громилу перед собой.

— Всё, о чём вы говорите, — это как бы нас вышвырнуть отсюда. Почему бы вам вместо этого не помочь нам?

— Помочь в чём? В пренебрежении идеей господина Рейгена? Его законом? Не спас ли он вас так же, как и нас?

— Ты знаешь закон, разве нет?! — прорычал стоящий рядом с ним мужчина.

— Конечно, знаю! Но не все мы такие же сильные, как вы. Некоторые стары или больны. Как вы можете говорить нам о равноценном обмене, видя, что у нас с этим проблемы? Или, может, вам просто плевать на нас?

— Ах ты мелкий… — трое бросились к Лифу. Один из них опрокинул прогнившую столешницу с камня, сбросив чашки на землю. Другой поднял кулак.

— А ну постойте! — вмешался Эдвард.

— Что? А ты ещё кто такой?

— Это что, стоит украденных фруктов? — спокойно спросил Эд, указав жестом на разбросанные по земле чашки. — Мне так не кажется. У вас нет никаких доказательств, что эти люди что-то украли. А это значит, что вы разбили чашки без каких-либо причин… и по закону равноценного обмена вы должны заплатить за разлитый вами чай, разве не так?

— Ты кем себя возомнил? — недоверчиво воззрился на Эдварда один из мужчин.

— Эй, да это же парень, который недавно спас Руби, — прошептал другой.

Ближайший к нему детина фыркнул:

— Послушай, парень, ты здесь недавно, так что я дам тебе один совет. Не якшайся с этим сбродом, не то люди подумают, что ты лентяй, который не хочет честно работать, как и они.

— Спасибо за совет, — с ледяной усмешкой ответил Эд, — так что там насчет чая?

Здоровяк бросил монету в грязь.

— Вот. Этого как раз хватит. Я ухожу.

Незваные гости уходили, некоторые из них осуждающе качали головой. Эдвард проводил их взглядом и поднял монету.

— Они могли просто извиниться, но вместо этого разбрасываются деньгами, — пробурчал он, — будем считать это равноценным обменом.

Позади него Айванс и двое других, упавшие во время драки, поднимались на ноги, потирая ушибы.

— Я больше не могу оставаться в этом городе. Скажу господину Рейгену, что ухожу, — произнес один из них, в поношенном пиджаке и продавленной белой шляпе.

— У меня были неприятности в другом городе, и я пришел сюда. Но, думаю, смогу устроиться и в другом месте, — сказал другой, отирая грязь с локтя.

— Я тоже… — эхом отозвался расстроенный Айванс.

— У тебя есть куда пойти? — спросил его первый.

— Мы должны остаться здесь и дать им отпор! Заставить изменить закон!

— Я не буду нарываться на ещё одну драку. Лучше попробую снова устроиться на фабрику, — сказал изможденный человек, стоящий рядом.

— Кетт! Начнешь работать в таком состоянии и снова получишь травму! Лучше уж уйти из города. Может, Рейген сможет найти для тебя работу в другом месте?

Несколько человек сидели с потускневшими глазами и безвольно поникшими плечами. Другие были разгневаны, сжимали кулаки и говорили о необходимости перемен. Один из них — молодой человек, выглядевший очень уставшим, — молча стоял, уставившись в сторону фабрик.

Лиф отделился от общей группы и направился к Эду.

— Спасибо за помощь.

— Не уверен, что так уж помог, — Эдвард протянул монету Лифу. — Отдай это людям, чей чай они опрокинули.

— Обязательно.

Какое-то время они стояли, не говоря ни слова и глядя на остальных.

— О какой работе в другом месте они говорили? — спросил Эд.

— Господин Рейген сказал, что заботится обо всех, кто приходит сюда, поэтому, когда люди решают уйти, он находит им работу в других городах. Иначе им было бы некуда пойти, — пояснил Лиф.

— Как мило с его стороны.

— Возможно. Люди, которые живут выше по течению, считают нас обузой, тянущей вниз весь город. Они говорят, что Рейген должен позволить нам самим выживать, если мы хотим уйти.

Эдвард кивнул, немного подумал и спросил:

— А что они говорили насчет того, что ты знаешь Руби?

— Мы с ней пришли из одного города. Мы пострадали во время войны, наш родной город сожгли дотла. У нас не было сил сражаться, и мы сбежали. Мы встретили господина Рейгена ещё до того, как он основал Вистерию. И мы были одними из первых, кто пришел сюда. Но…

— Но?

— Мы все тогда хотели сделать город настолько сильным, чтобы он смог выстоять даже перед напором войны. Но, делая его таким, мы не оставили в нём места для слабых… и вот что из этого вышло. Лучше бы я вообще не был сильным.

Эдвард молчал.

— Да, здесь, внизу, прекрасное место, — продолжал Лиф, — но только для сильных. Если ты слаб, здесь невозможно выжить.

Лиф устало вздохнул.

— Раньше, дома, куда бы мы ни пошли — на пикник, например, — я всегда отставал, потому что был маленьким. Руби всегда меня ждала. Она каждый раз возвращалась назад, чтобы подать мне руку и помочь идти дальше.

Эдвард вспомнил силу в глазах Руби. Он чувствовал в ней железную волю и желание идти вперед любой ценой. Ему было интересно, какими были её глаза, когда она держала Лифа за руку.

— Но это было давно, — покачал головой Лиф. — Я не думаю, что здесь всё неправильно, но что-то явно не так. Вот что я пытаюсь объяснить людям.

Эдвард оглянулся на людей, отряхивающихся от пыли. В этой части города было очень темно — с большим трудом можно было что-либо разглядеть. Эд посмотрел выше по течению: тени там не было, сияло солнце, город полнился шумом фабрик. И венцом всего этого было поместье господина Рейгена. Его белые стены так сверкали в лучах полуденного солнца, казалось, встань рядом с ним — и ослепнешь.

Тёмная сторона города.

Эдвард подозревал, что нечто неправильное скрывается под красками и радостью Вистерии, но он был немного удивлен тем, насколько четкой была здесь грань между светом и тьмой. Он чувствовал себя некомфортно, словно смотрел прямо в глаза лицемерию Рейгена.

Одно он знал наверняка: Вистерия больше не казалась ему раем.

— Значит, это мы внесем в список минусов, — пробормотал Эдвард, отметив про себя, что это нужно будет добавить к отчету. Хотелось бы ему, чтобы выводы были радужнее. Если задуматься, то он всё это время знал, что город не может быть так хорош, как кажется, но сейчас он понял, что в то же время хотел, чтобы так оно и было. Они с братом побывали в бесчисленных городках за время своего путешествия. Какая-то часть Эда желала, чтобы Вистерия осталась в памяти как лучший из них. Но теперь, увидев правду, он не мог просто закрыть на неё глаза.

— Осталось сделать одну вещь, — сказал себе Эд. Он решил, что как только закончит свой отчет, сразу же покинет город. И у него было чувство, что Лиф и остальные здесь тоже не задержатся.

Он бросил взгляд на мальчика. Лиф стоял чуть поодаль, глядя на цветы, которые держал в руках. Он осторожно касался кончиками пальцев лепестков.

Эдвард заметил нечто необычное.

— А у тебя есть белые цветы, Лиф?

В букете Лифа было много цветов, но ни одного белого. Лиф показал пальцем наверх.

— Такие цветы растут только на солнце. Так что я выращиваю их наверху.

— Наверху?!

Лиф указал на верхушку скалы, у подножия которой они находились.

— Карабкаюсь вверх через расщелину.

Хотя отвесная стена скалы и была испещрена множеством мелких трещин и выступов, на ней не виднелось ничего, что хоть отдаленно могло напомнить дорогу наверх.

— Я думал, что есть всего один вход, — сказал Эд. — Ты что, можешь подняться даже с этой стороны?

— Если вскарабкаюсь по расщелине. Я легкий, так что легко одолею подъём. Но не знаю больше никого, кто бы мог такое совершить. Кроме того, нужно знать дорогу.

Эдвард кивнул, бросив ещё раз взгляд на расщелину в скале над рекой. Если забраться в эту щель так далеко, как только возможно, никто в городе вас не увидит. Так вот где Лиф выращивал белые цветы, лепестки которых залетели в комнату Эда.

— Но что если тебя поймают? Тебе ведь не поздоровится? — спросил Эд. — Зачем так рисковать, если цветы никому не нужны?

— Может, ты и прав, — признал Лиф, — но эти цветы важны для меня. Я продолжаю надеяться… надеяться, что она увидит эти цветы, и они напомнят ей, кем она была раньше.

Эдварду не нужно было спрашивать, кого он имел в виду. Лиф поднял взор к верхушке скалы. Его взгляд стал отсутствующим, словно в своих мыслях он был далеко, вспоминая о чём-то невероятно важном для него.

— Я не могу заниматься этим вечно, — сказал наконец Лиф. — Может, пришло время двигаться дальше. Думаю, люди могут меняться со временем. Она, наверное, даже не помнит.

Эдвард задумался о том, что значат для Лифа белые цветы, что случилось между ним и Руби, но не знал, как спросить об этом. В конце концов он ушел, не проронив ни слова.

Шагая по главной дороге, Эд наблюдал, как над фабриками вьётся шлейф пара.

Когда он вышел вновь на освещенное солнцем пространство, то почувствовал, что согревается. Он подумал, что люди, живущие в солнечной части города, не могут себе даже представить, как холодно жить в тени. Это было неправильно… но как он, обычный наблюдатель, может всё изменить? Он не мог заставить солнце освещать весь город.

— Так всегда бывает, когда пробудешь где-то слишком долго, — бурчал про себя Эд. — Ты приезжаешь как гость, но стоит тебе провести в одном городе несколько дней, как ты начинаешь замечать все те же проблемы, что видел и в предыдущем. Кажется, мне больше подходит путешествовать как раньше — только я и Ал, четкая цель, и дорога впереди.

Эдвард знал, что рассуждает эгоистично, но из-за его слов проглядывало разочарование. Он хотел помочь этим людям, но не знал как. Эдвард прошел мимо поместья Рейгена, ещё сильнее, чем раньше, желая закончить свои дела поскорей и покинуть город. Он остановился у дома, где они жили с Алом, намереваясь забрать с собой брата.

— Одно знаю точно, — тихо сказал он, — у меня будет ещё больше неприятных тем для обсуждения с полковником, когда мы закончим со всем этим.

Эд постучал в дверь, но ответа не последовало. Он заглянул внутрь. Альфонс ещё не вернулся. Наверное, всё ещё помогает на фабрике.

Эдвард немного подождал и решил отправиться в особняк один. Так даже лучше. Эдвард знал, что Ал очень привязался к городу за то время, что они здесь провели. Он не горел желанием рассказывать Алу о том, что увидел в нижней части города. Он знал, что Ал не отнесется к услышанному спокойно. Конечно, надо будет ему рассказать, но лучше отложить это на потом.

Эдвард подошел к воротам и поднял голову. Ворота были закрыты. Сквозь прутья решетки он видел кустарник возле дома. Двор был окружен высоким железным забором. Эдвард потряс ворота, но они не открылись, зато их громкий лязг привлек внимание охранников во дворе.

Эдвард удивленно моргнул. Он не ожидал увидеть стражу с той стороны. Невзирая на проблемы с законом равноценного обмена Рейген казался очень добрым человеком. Эдвард предполагал, что поместье будет открыто для посетителей. Он помахал рукой одному из стражников.

— Эй, извините!

Один из охранников подошел к нему:

— Чего тебе?

Эд побледнел. Грубый ответ стражника подсказал ему, что у него маловато шансов войти, но он всё же попытался.

— Вы мне откроете?

— Нет.

Эдвард нахмурился.

— Почему нет? Я просто хочу поговорить с господином Рейгеном.

— Извини, парень. Только охрана и приближенные могут входить сюда.

— Значит… я не могу с ним увидеться?

— Совершенно верно.

Вот как, подумал Эд. Конечно, в отчете можно заполнить графу о правительстве просто наугад. Но он знал, что рискует быть пойманным на этом. Нужно пробраться внутрь вместе с Альфонсом и заставить Рейгена поговорить с ними…

Эд поднял глаза. Второй охранник махал ему, подзывая к себе. А может, ещё есть шанс.

— Это ты прибыл сюда вчера, да? — спросил охранник обеспокоено.

Ага, подумал Эд. Как только он решил силой проложить себе путь в особняк, тут же охранник его пожалел. Должно быть, принял за расстроенного ребенка, которому не позволили увидеть своего героя, господина Рейгена…

— Тебе повезло, что ты его вчера встретил, — обыденным тоном произнес охранник, — обычно он так занят, что у него нет времени выходить из дома.

Эдвард кивнул, собираясь поблагодарить, и вдруг заметил, как кто-то направляется к поместью с той стороны. Кто-то очень знакомый…

— Ал?!

Эдвард вцепился в ворота обеими руками. Альфонс как раз собирался переступить порог поместья. Он обернулся, услышав, как брат выкрикнул его имя.

— Эд!

Альфонс помахал ему и побежал к воротам. Руби следовала за ним.

— Ал! — снова выкрикнул Эд. — Как ты там оказался? Эй, охрана!

Он повернулся к одному из охранников.

— Там мой брат! Разве родство не делает меня приближенным? Впустите меня! — Эдвард загремел воротами.

Руби по другую сторону ворот поморщилась:

— Как зверь в клетке…

Ал хихикнул. Это было хорошее сравнение, но Руби ещё даже не видела Эда в его худшем настроении. Пока не видела.

Не придав значения её замечанию, Эд продолжал кричать:

— Как ты туда пробрался, Ал?! Они меня не пускают!

— Я ещё и сам не был в особняке, — ответил Альфонс, подойдя ближе, — мы как раз собирались встретиться с господином Рейгеном и немного с ним поболтать.

— Это правда, — Руби подошла к Алу и взяла его за руку. — Нам уже пора идти.

Она бросила на Эда уничижительный взгляд.

— Но я думал, что только охранники и их приближенные могут входить внутрь, — возразил Эдвард. Почему впустили Альфонса, а его не впустили? Кроме того, его беспокоило ещё кое-что. Он крикнул Руби:

— Скажи, во что это ты вырядилась?

До этого момента он видел её только в форме охраны — камуфляжных штанах и военном комбинезоне. Но сегодня на ней была длинная, развевающаяся юбка. И то, как она держала Альфонса за руку, и говорила так мило — всё было неправильно…

Руби хихикнула.

— Что?! — Эдвард невольно поморщился, увидев усмешку Руби. Что-то было жутко неправильным во всём этом, но он не мог понять что. Это была не та Руби, которую он встретил днём раньше. Он перевел взгляд на Альфонса, но тот только почесал голову.

— Собственно… ммм… — начал его брат.

— Собственно что?

— Меня впустили как жениха Руби, — признался Альфонс.

— Че-е-е-е-его?!

Руби крепче сжала руку Ала.

— Это был единственный способ для него попасть в поместье. Альфонсу так нравится наш город, и он хотел поговорить с господином Рейгеном, вот я и решила представить его. Как своего жениха. Это наименьшее, что я могу для него сделать. Разве не так, Альфонс?

— В общем-то, да, — Ал пожал плечами, явно смущенный всей этой ситуацией.

— Так вот почему ты так одета? — остолбенев, спросил Эд.

— Просто вживаюсь в роль, — усмехнулась Руби.

— Должен признать, что ты ужасно выглядишь в платье.

— Как грубо!

— Ну, не знаю, Эд, — кротко сказал Ал. — Мне кажется, она довольно милая.

— Правда? Спасибо, Альфонс.

Взгляд Эда метался от Ала к Руби и снова к Алу. Весь этот фарс переставал быть забавным. Эдвард ворчал себе под нос. Он так переживал, что расстроит брата, рассказав ему историю Лифа… пока Ал развлекался, притворяясь женихом Руби.

Увидев перекошенное лицо Эда, Руби снова рассмеялась.

— Что такое? Боишься, что я украду твоего брата?

— Эй! — Эд почувствовал, что краснеет, хоть и не знал почему. Он выпалил:

— Нет! Вовсе нет! Я просто тоже хочу туда попасть.

— Ой, точно, Эд, прости, — сказал Ал, вспомнив об их задании. Он поспешно отпустил руку Руби. — Почему бы тебе не побыть женихом Руби? Мне кажется, ты сыграешь эту роль лучше меня. Сложно представить меня на свадьбе в этом комплекте брони.

— Ни за что! — разом выкрикнули Руби и Эд.

— Чтобы я вышла замуж за эту креветку?! — добавила Руби.

— Ах ты ж… — зарычал Эд.

Руби снова вцепилась в руку Ала, толкая его перед собой.

— Я знаю, что Альфонс носит эту броню из-за своих убеждений, правда, Альфонс?

— Чего? — вытаращился на неё Эд.

— Эм… Руби… — начал Ал, но Руби перебила его, не дав сказать больше ни слова.

— Я думаю, что это чудесно! И я рада, что мне первой удалось заполучить тебя!

— О, спасибо, Руби, но…

Руби дернула руку Альфонса, потащив его к поместью. Она бросила взгляд на Эда:

— До встречи, деверь!

— Деве.. что?! Эй! — Эд было вскипел от злости, но внезапно успокоился. Ему в голову пришла идея. — Ну хорошо. Значит, он твой жених. Как насчет того, чтобы представить меня господину Рейгену как брата твоего жениха?

Руби фыркнула:

— Это невозможно. Никто не поверит, что ты его брат.

— На что это ты намекаешь?! Лучше бы не на мой рост!

— Ладно-ладно… Хватит вам уже, — громко сказал Альфонс, вставая между ними.

— Не останавливай меня, Ал!

— О, так ты хочешь драки? — спросила Руби. — Не надо останавливать его, Ал. Я выиграю!

Они продолжали бросать друг на друга злобные взгляды через решетку, когда вдалеке раздался крик.

— Что это было? — спросил Эд, оглядываясь вокруг.

— Это где-то возле купола! — выкрикнула Руби.

Альфонс бросил ворота открытыми и бросился бежать туда, откуда слышался крик. Руби и Эд следовали за ним, не отставая, ссоры были на время забыты. Когда они достигли фабрики с куполом, то увидели женщину, а перед ней сидящего на земле мужчину. Его нога была обмотана полотенцем. Нил стоял неподалеку. Ал помахал ему:

— Он ранен?

— Да. Он перевернул тележку, — ответил Нил. Тележка для руды лежала на боку, гравий и камни рассыпались. Мужчина стонал, растирая ногу через полотенце.

Эдвард осторожно убрал полотенце и осмотрел ушибленную ногу. Кровь пропитала ткань полотенца, но сама рана казалась неглубокой. Нога начинала отекать от лодыжки до колена.

— Похоже, вы подвернули её, выбираясь из-под этих камней, — проговорил Эд. — Вам нужны две или три недели покоя. Повезло — кости целы.

Эд похлопал мужчину по плечу и поднял голову. Никто из присутствующих, включая и самого пострадавшего, не выказывал особой радости, что все обошлось. Вместо этого люди собрались вокруг перевернутой тележки и принялись засыпать её содержимое обратно.

— А я говорил ему бросить это, — заворчал Нил, громко вздохнув.

Мужчина с подвернутой ногой вздрогнул.

— Он уже получил травму недавно, — сказал Нил Альфонсу. — Потом вернулся, сказав, что снова будет работать, и вот, и десяти минут не прошло, как это случилось. Не зарабатывает, только доставляет неприятности. Он бесполезен.

Пострадавший поднял взгляд от своего колена, услышав отвращение в голосе Нила.

— Нил, пожалуйста… — произнес он, хватаясь за руку Нила. — Тележка была тяжелой! Мои руки просто соскользнули, вот и всё! Это больше не повторится, обещаю!

Эд узнал в нём одного из тех, кого видел в нижней части города. Он помнил, как старик обещал снова вернуться к работе.

— Пожалуйста, вы должны меня понять! Меня разыскивают за границами Вистерии. Военные преследуют меня! Я не могу уйти отсюда. Прошу, дайте мне работу…

Нил поморщился, глядя на него.

— Если ты хочешь помогать нам — иди носи воду, или что-нибудь такое же легкое делай.

— Но на жизнь этим не заработаешь! — в отчаянии закричал мужчина. Его руки обессиленно опустились на землю. Возможно, его нога была лишь ушиблена, но сердце было разбито из-за этой травмы, полученной в самом начале работы. По его щеке скользнула слеза и упала на пыльную почву.

Когда старик тихо всхлипнул, послышались шаги по гравию позади них.

— Я боюсь, тот крик звучал очень знакомо… — начал новоприбывший.

Это был Айванс. Рядом с ним стоял Лиф.

— С тобой всё нормально, Кетт? — спросил Лиф, опускаясь на колени рядом с всхлипывающим человеком, и протягивая ему руку, чтобы тот мог опереться.

— Это просто растяжение. Скоро он будет в порядке, — пояснил Эд.

— Я рад, — сказал Лиф, хотя в его глазах светилось беспокойство. Альфонс стоял рядом с ними, наблюдая за Айвансом и Нилом.

— Нил, — неожиданно произнес Айванс, — может, ты, наконец, признаешь это?

— Признаю что? — вскинул бровь здоровяк.

— Признаешь, что плата, которая полезна господину Рейгену и городу, может, и равноценный обмен, но в этом городе существует пропасть между богатыми и бедными, и она только разрастается. Ты хочешь создать здесь настоящий рай? Значит, мы должны пойти к господину Рейгену вместе, поговорить с ним, как горожане. Мы должны придумать что-то, что будет честно по отношению ко всем жителям этого места.

Нил сплюнул.

— Честно? Что для тебя будет честно? Ты хочешь давать людям, которые не работают, такие же деньги, как и тем, кто трудится? Прости, но я здесь потею пятнадцать часов в день не просто так. И, если честно, я не думаю, что кто-то, кто зарабатывает так мало, как ты, имеет право рассказывать мне, как должен жить город.

Но Айванса было не так легко отговорить.

— Кстати, почему ты работаешь пятнадцать часов в день? Чтобы отплатить господину Рейгену за помощь? Или ты просто хочешь ещё больше денег?

Нил промолчал.

— Вот так наш город и погибнет, Нил. Рухнет под тяжестью закона равноценного обмена.

— Не обвиняй господина Рейгена в том, что у тебя нет сил, — резко вступила Руби. До этого она молча помогала собирать камни, рассыпавшиеся с тележки, но последние слова Айванса вывели её из себя. — Ты был не очень-то доволен своей жизнью раньше, разве не так? И ты присоединился к господину Рейгену, верно? Чтобы строить новый мир, сильный мир, лучше, чем тот, в котором ты жил. Если ты не справляешься, это не значит, что виноват господин Рейген. Если не можешь создавать наш мир, то уходи!

Руби была в ярости. В её голосе звучало убеждение человека, который абсолютно уверен в правоте своих слов и не станет выслушивать другие мнения. Толпа затихла, но Эдвард прервал общее молчание:

— Подождите. Руби, у меня есть к тебе один вопрос.

Все взгляды в тот же миг были обращены к юному алхимику.

— Какой? — с подозрением спросила Руби.

— Как по-твоему — люди, живущие здесь, в Вистерии, — настоящие, мыслящие люди? Или марионетки, как в кукольном театре?

Руби нахмурилась.

— Они настоящие люди, конечно. — она закатила глаза, недовольная нелепостью вопроса.

Эд отрицательно покачал головой.

— Если они больше не задают вопросов, то уже нет, — тихо сказал он.

Руби удивленно вскинула бровь, не понимая, к чему он ведет, но, увидев сочувствующее выражение лица Эдварда, она насторожилась. Руби уже повернулась, чтобы уйти, когда путь ей преградил худощавый мальчишка.

— Лиф…

В руках Лиф держал пестрый букет цветов. Среди них были и белые. Он протянул их ей.

— Это тебе, Руби.

Руби удостоила его лишь холодного, уничижительного взгляда.

— Я уже устала говорить тебе это, но повторю ещё раз.

Альфонс поднял голову, пораженный отсутствием тепла в голосе Руби. Он впервые слышал, как она разговаривает с Лифом. Он стоял рядом с братом, молча наблюдая за ними.

— Цветами не заработаешь на пищу для горожан, — сказала Руби. — Зачем нужно что-то, от чего нет никакого толка? Зачем?

Лиф молчал.

— Ты помнишь, как наш родной город сожгли дотла? — Продолжала Руби. — Не говорил ли ты, что хочешь стать сильнее? Не говорил ли ты, что хочешь стать достаточно сильным, чтобы жить самостоятельной жизнью? Но сейчас, когда мы здесь и у нас есть такая возможность, ты только выращиваешь цветы и защищаешь тех, кто не хочет работать!

Закончив свою речь, Руби бросила взгляд Айванса и Кетта, стоящего за ним.

— Ты изменилась, Руби, — с грустью произнес Лиф.

Ответ Руби был холоден и жесток:

— Да. Я больше не маленькая плаксивая девчонка. Я сделала свой выбор. Я решила измениться. Почему этого не сделал ты? Неужели наше будущее не стоит того, чтобы добиваться его? — её голос был тверд и ни разу не дрогнул при этих словах.

Эдварда, который собственными глазами видел положение дел на улицах нижней части города, эта сторона Руби, её стремление видеть в Вистерии только хорошее и не замечать плохое заставили насторожиться.

— Ладно, — сказала Руби, смягчаясь, — я приму цветы. Но это в последний раз. Она выхватила букет из его рук и, как и днём раньше, вытащила из него все белые цветы и вернула их назад. Лиф остановил её руку.

— Я выращиваю их не для города, Руби. Я выращиваю их для тебя. Как ты можешь этого не видеть?

— О чём ты говоришь? Видеть что?

— Неужели ты не помнишь, Руби? Неужели не помнишь белые цветы?

Уверенность во взгляде Руби на миг дрогнула.

— Я сказала, что они мне не нужны! — закричала она, бросая цветы на землю. — Это тебе надо открыть глаза!

— Руби… — начал Альфонс, удивленный её внезапной яростью. Но прежде чем он договорил, Руби убежала, не проронив ни слова.

— Как ты могла забыть?! — кричал ей вслед Лиф. — Ты знаешь, что происходит, когда люди перестают относиться друг к другу по-человечески! Ты видела!

Слова на удивление громко вырывались из его маленького тела и эхом разносились по городу, отражаясь от отвесных скал, прежде чем их уносил ветер.

— Лиф, — окликнул его Эд. — Прости.

— Уже слишком поздно, — произнес мальчик, глядя на цветы, рассыпавшиеся по земле. — Она изменилась. Думаю, как и мы все.

— Что ты будешь делать дальше? — спросил Айванс, обращаясь к мальчику.

— Я ухожу, — ответил Лиф, подняв голову.

Тень отчаяния промелькнула на обветренном лице Айванса.

— Почему бы нам не попробовать исправить что-то здесь ещё раз? У нас всё ещё есть шанс высказать свои соображения господину Рейгену. Может, мы ещё сможем изменить законы.

— Нет, — ответил Лиф, — я не подниму голос на господина Рейгена. Некоторым людям пришлось здесь тяжело, да, но этот равноценный обмен сделал других людей счастливыми.

На миг он задумался.

— Я думаю, мне просто хотелось, чтобы Руби поняла, что здесь не всё идеально. Я не хотел, чтобы она действительно считала, что здесь рай.

Лиф наклонился, помогаю Кетту подняться на ноги.

— Лиф, я тоже ухожу, — сказал тот, отряхиваясь. — Давай уйдем вместе сейчас, сегодня. Попросим господина Рейгена найти для нас работу в другом городе.

Лиф кивнул. Глядя, как эти двое уходят, Эдвард внезапно осознал, что сейчас не произошло ничего удивительного — многие, вероятно, уже уходили так же до них, и многие уйдут после. В Вистерию легко прийти, но сложно в ней остаться. Слухи всё утверждали с точностью наоборот. Эдвард посмотрел на скалы, слыша эхо, доносящееся от работающих фабрик.

— Они не смогут жить вечно в этой дыре, — тихо произнес он.

Эдварду казалось, что в свисте ветра он слышал, как трещит хрупкий баланс города.

Пока они шли домой, Альфонс не проронил ни слова. Когда они пришли, Эд плюхнулся на кровать, бросив беглый взгляд на Ала. Невозможно было прочесть мысли Альфонса на неизменном железном лице. Но молчание, с которым он опустился на стул у стены, выражало боль в его сердце.

Вистерия была новым миром для Альфонса: счастливый город, главой которого был добрый человек, город, в котором принцип равноценного обмена позволил людям оставить в прошлом свои горести и начать новую жизнь. Он даже задумывался о том, чтобы присоединиться к ним. Он жил своей мечтой, но реальность грубо вторглась в неё и разорвала эту мечту на клочки. Альфонс не был глуп. Он понимал, что на земле нет идеального места. Но доброта Рейгена глубоко его впечатлила. Так мало тех, кто готов принять у себя людей, которым некуда пойти. А сейчас он видел, как равноценный обмен Рейгена заставлял горожан идти друг против друга.

Всего за несколько минут Ал прошел путь от сказочной фантазии к горькому пониманию, и этот удар был для него очень сильным.

Некоторое время Эд сидел, не зная, что сказать. Он думал, что Ал и вовсе не хотел с ним разговаривать, поэтому он молчал. Эдвард откинулся назад, уставившись в потолок и свесив ноги с кровати. По прошествии некоторого времени Ал заговорил:

— Твоя нога…

— А? — Эдвард снова сел.

— Твоя нога, — повторил Ал, показывая на ноги Эда, свесившиеся с кровати.

— А, прости, — Эд понял, что не снял обувь перед тем, как завалиться на кровать. Он начал развязывать шнурки на левом башмаке.

Альфонс по-прежнему смотрел на его ноги.

— У тебя волдырь. Правда? — сказал он.

— А? Что? — Эдвард посмотрел на него в ответ. — О чём это ты?

— О твоём волдыре, — снова повторил Ал, указывая на левую ступню Эда. — Когда мы блуждали на пустыре, до прихода в Вистерию, ты натер волдырь на ноге, я знаю это.

Значит, Альфонс заметил волдырь. Благодаря тому, что Эд долгое время продержал ногу в воде, волдырь больше не болел. Эдвард даже и не думал упоминать об этом. А сейчас, когда Ал об этом заговорил, он задумался почему. Эд терпеливо сидел и ждал, когда брат продолжит.

— Он болит, верно? Я знаю, что ты не говорил мне об этом, просто я заметил, что ты немного прихрамываешь.

Эдварду казалось, что он шел нормально, пока они не достигли города, но, должно быть, он неосознанно боялся ступать на ногу. Позволил брату заметить нечто такое. После многих лет путешествий по бездорожью и пустошам Альфонс стал профессионалом в том, что касалось походки его брата. Он бы заметил камешек в ботинке брата ещё раньше, чем это сделал бы сам Эд.

— Ну да, — признал Эд, — но он больше не болит. Не переживай об этом.

Ал молча покачал головой.

— Я не о том.

Эдвард удивленно вскинул брови.

— Я не переживал о твоём волдыре, — Ал смотрел Эду в глаза. — Почему ты мне не сказал?

— Что? Ну, я полагал, что буду мужественно переносить эту боль… и, кроме того, ты мой младший брат. Я не собираюсь жаловаться тебе о каждой царапине на ноге…

— Ты мне не сказал, не поэтому, — перебил его Ал. — Ты не сказал мне, потому что не хотел причинить мне боль.

Ал указал на свою грудь.

— Я никогда не хочу есть. На моих ступнях не вскакивают волдыри… и я силен как бык. Эд, если бы ты просто сказал мне, что у тебя болит нога, я бы дотащил тебя на своей спине до самого города. Но ты ничего не сказал…

Эд сидел, не говоря ни слова.

— …потому что это не моё настоящее тело, и ты не хотел мне напоминать об этом. Если бы у меня было моё тело, я бы не смог донести тебя. В своём настоящем облике я просто ребенок. Вот почему ты никогда не жалуешься.

Эдвард сам прикрепил душу своего брата к этому ходячему доспеху. Он знал лучше, чем кто-либо другой, что Альфонс не устаёт, не чувствует боли и никогда не спит. И больше, чем кто-либо другой, Эд считал себя в этом виноватым.

Ал покачал головой:

— Я хочу вернуть своё настоящее тело, конечно же, хочу, но почему я пока не могу пользоваться привилегиями этого тела? Когда я вижу, как ты ведешь себя так… становится больно… — В голосе Ала не было и тени обвинения, или печали, но Эд догадывался, о чём тот думал. Он знал, каким тяжелым был долгий поиск для них обоих, и Альфонс пытался сделать всё возможное, чтобы облегчить тяжелую ношу брата. Ал не хотел, чтобы Эд мучался, пытаясь уберечь его чувства, — не только в этот раз, но и все те, что были до него.

Но в то же время Ал мог нарваться на неприятности, предлагая помощь за счет силы доспеха, зная, как Эд был предан — как они оба были преданы — идее вернуть их настоящие тела. Порой Ал даже волновался, что если он начнет чересчур вживаться в это тело, то забудет, каким был на самом деле. Вот почему жители Вистерии произвели на него такое сильное впечатление. Эти люди потеряли конечности, семьи, жизни, но всё равно стремятся вперед со всей силой, что у них осталась. Они смотрят вперед, гордятся собой. Это заставило Ала задуматься о том, насколько они с братом были зациклены на своём прошлом.

— Я думал, что господин Рейген поймет, через что мне пришлось пройти. Может, у него найдется хороший совет для меня, — сказал Ал после длительного молчания.

— Теперь я понял, — кивнул Эд. Брат не винил его, но теперь Эдвард видел, какую боль причинял ему своими словами и поступками.

Последовала ещё одна долгая пауза. Звук воды, стремящейся вниз по руслу реки внизу, казался необычайно громким.

— Ал, — неуверенно начал Эдвард, — ты… ты хочешь остаться в Вистерии?

Это был не совсем необоснованный вопрос. Альфонс видел то зло, что несет равноценный обмен Рейгена, но он также видел и добро. Если он останется здесь, то будет свободен от призрака своего настоящего тела, свободен начать новую жизнь с тем, что имеет сейчас, — и Эд не станет его останавливать.

Он переплел пальцы рук, ожидая ответа. Альфонс поднялся со своего места.

— Эд, тебе нравится то, кем ты стал? — он сел на ступеньках, возле двери, глядя на реку, несущую свои волны неподалеку.

— А?

— Я нравлюсь себе таким, — продолжал Ал. — Если я смогу помогать людям с таким телом, как сейчас, то буду счастлив. Мне кажется замечательным то, что говорят горожане, — нужно жить таким, какой ты есть сейчас.

Ал поднял взгляд на брата.

— Но я также слышал то, что ты там сказал Руби, о людях, превращающихся в марионеток, когда они перестают задавать вопросы.

— И?

— Я хочу, чтобы Рейген указал мне путь, — пояснил Ал, — но это сделает меня очередной марионеткой, покорно исполняющей приказы. Твои слова заставили меня это понять. Я просто не могу забыть, кем я был… но могу принять того, кем я стал. То, кем я был, был я, но то, что я есть сейчас, — это тоже я. Я — не то или иное. Люди не настолько просты.

Голос Ала был похож на голос человека, долгое время раздумывавшего о чём-то и лишь теперь об этом заговорившем.

— А-Ал! — пробормотал Эдвард, краснея.

— Спасибо, Эд. Если бы ты не сказал тогда этого, я бы забыл, кем я был раньше. Я имею в виду, что довольно неплохо не испытывать голода, не мерзнуть, не уставать. — Ал рассмеялся.

— Единственное, чем моё настоящее тело хуже, так это тем, что сейчас я намного выше тебя. Но это моё тело. И я хочу его вернуть.

— Идиот, ты заставил меня только что изрядно понервничать, — сказал Эд, широко улыбаясь и стукнув кулаком по шлему Ала. — Когда говорил обо мне. Что я не прошу помощи… Неважно, доспех ты или нет! Я ни за что не буду просить о помощи своего младшего брата!

— Ты не должен так поступать, если я могу помочь… — начал Альфонс.

— Чтобы я плакался тебе?! Ни за что. Никаких перевозок на спине, даже если всё моё тело станет гигантским волдырем!

— А, я понял. Это гордыня, — захохотал Альфонс. — Как жестоко… Я тут помочь пытаюсь, а ты мне не позволяешь это сделать.

Он встал и ткнул пальцем в брата, в шутку обвиняя его:

— Вскоре я тебя ещё покатаю на спине. Запомни мои слова.

Эдвард усмехнулся.

— Только попробуй! Когда ты вернешь себе своё настоящее тело, то уже я буду таскать тебя на спине!

— Уверен, что сможешь? — Альфонс задумчиво потер подбородок. — Насколько я помню, я был выше тебя…

— Да какая разница?!

— Около двух дюймов.

— Фе.

Братья засмеялись. Над ними белые облака плыли в голубом небе, перетекали через вершины скал и исчезали из виду. Эд сжал кулак и встал рядом с братом. Ал тоже сжал кулак и накрыл им кулак брата.

— Мы найдем способ вернуть твоё настоящее тело, Ал, но до тех пор пользуйся тем, что имеешь!

— Идет!

Эдвард потянулся и зевнул.

— Ну, мне кажется, пришло время покинуть этот город, — сказал он, хватая свой дорожный чемодан. Теперь, когда он увидел всю грязь, скрывавшуюся за блеском Вистерии, он хотел покинуть город как можно скорее.

Ал поднял руку.

— Подожди, Эд.

— Что? Кому нужны наблюдения? Мы сделали уже достаточно. И нам всё равно не пробраться в тот особняк.

— Я не о том, — сказал Альфонс. После секундного колебания он прибавил:

— Ты не считаешь, что это было странно?

— Странно? Что странно?

Альфонс указал в сторону особняка.

— Как может такой добрый человек, как господин Рейген, закрывать глаза на проблемы, которые создаёт его закон равноценного обмена в его собственном городе?

Его взгляд был устремлен поверх плотно закрытых ворот и стены, окружающей поместье — идеального барьера между горожанами и Рейгеном.

— Зачем кому-то принимать несчастных людей с открытыми объятьями, чтобы потом укрыться от них за стенами?

— Да, это странно. Я не знаю, насколько важным себя считает этот мужик, но он, похоже, одержим идеей уединения.

Альфонс закивал.

— Есть что-то ещё. То, о чём ты сказал Руби. По поводу вопросов. Я думаю, ты был прав. Руби и Нил забыли о вопросах, вместе со своей прошлой тяжелой жизнью. Они так одержимы деньгами, которые им может дать равноценный обмен, что забыли, что значит быть людьми… идеальные, верные рабочие.

— Или верные солдаты, — добавил Эд.

— Именно.

Здесь, в пустошах, многие недолюбливают военных, особенно в последнее время. Так что нет ничего удивительного, что кто-то решил создать идеальное государство, свободное от влияния армии. Некоторые люди, наделённые богатством и уважением, пытались даже узурпировать власть военных, так что за ними надо было постоянно следить.

— Добывают множество драгоценных камней, на эти деньги строят успешный город… этот равноценный обмен может быть всего лишь удобным поводом заставить людей остаться в городе в качестве дешевой рабочей силы… и солдат.

— Может, нам стоит копнуть немного глубже и посмотреть, что мы там найдем?

Альфонс замолчал. Может, Айвансу и Лифу было здесь плохо, но Нил и Руби были счастливы. Он не решался разрушить это счастье.

— Я не знаю, стоит ли сообщать военным об этом городе… — наконец сказал он. — Но я считаю, что горожане имеют право знать правду. Как иначе они могут решать, как им жить дальше? Вот почему мне нужно знать, кто он на самом деле.

Альфонс был так впечатлен добротой Рейгена, он и не думал раньше сомневаться в нем и знал, что множество людей в городе чувствуют то же самое.

— Кто — он?

— Рейген. Я хочу знать, что он на самом деле замыслил. Кажется, этот двуликий город всё повторяет за своим мэром.

Эдвард понял.

— Правильно. Я с тобой.

— Спасибо, Эд!