Онлайн чтение книги Гидеон Плениш Gideon Planish
18

Но не столько циркулярное письмо доктора Плениша, сколько его гениальный прогноз биржевой катастрофы в октябре 1929 года снискал ему особое внимание мистера Гамильтона Фрисби.

В течение всего лета и ранней осени Америка спекулировала, пользуясь непрерывным повышением биржевых курсов. Судомойки наживали по пять тысяч долларов, главные редакторы газет — по миллиону, — все на бумаге, потому что они не трогали своих мнимых прибылен, предоставляя им удваиваться, утраиваться, увеличиваться в сто раз.

Но Плениши, вечные игроки, на этот раз не играли. Так порешила Пиони. Она обезоружила доктора, издав приказ:

— Ты не купишь ни одной акции ни на срок, ни за наличный расчет. Дела у нас дрянь. Чтобы вкладывать деньги в бумаги, нам пришлось бы еще занимать, а этого нельзя делать. Ни в коем случае. Я принципиально против… А кроме того, занимать нам не у кого. Папа мне отказал!

То была новая Пиони. Такой непреклонности он раньше за нею не знал. Она струхнула перед равнодушием большой, ленивой, раскормленной кошки — Чикаго. Они не познакомились с важными лицами, с которыми она рассчитывала встречаться на балах и обедах. Круг их знакомых составляли всего-навсего несколько зубных врачей, несколько либерально настроенных пасторов, страховой агент, преподаватель Северо-Западного колледжа, парочка мелких филантропов и один аспирант Чикагского университета. Пиони так старалась быть спокойной и экономной, что совсем лишилась покоя и объявила доктору, правда, очень веселым тоном, что ее ничто не интересует, кроме цены на лук и того обстоятельства, что у Кэрри завелся в детском саду поклонник, семилетний итальянец, который угощает ее мятными леденцами.

Доктор не решался обманывать ее, покупая бумаги тайком, хотя такое послушание давалось ему нелегко, потому что, ежедневно изучая биржевые бюллетени в газетах, он пришел к твердому убеждению, что без труда мог бы нажить миллион. Один раз он даже заработал на двух листах дешевой писчей бумаги 7 880 долларов чистой, хотя и гипотетической, прибыли. Он по-прежнему совершал лекционные турне, но Пиони отбирала у него все чеки, а деньги клала в банк, не допуская никаких роскошеств, кроме одной бутылки русской водки в неделю.

А между тем в те дни в кругу знакомых доктора Плениша нужно было либо отчаянно покупать, рискуя всем, вплоть до денег на стирку и ста долларов, полученных в наследство от тети Эммы, либо упрямо пророчить катастрофу. В последнем случае считалось, что человек утратил веру в Отцов Пилигримов[75]Отцы Пилигримы — так называют в США первых поселенцев, прибывших из Англии в начале XVII века. и стал не то наркоманом, не то отравителем собак. Но доктор Плениш привык оглушать аудиторию словами, звучавшими смело, независимо от их смысла, и не стеснялся высказывать свои позорные антипатриотические мысли.

Преподобный Джеймс Северенс Китто сказал ему однажды:

— Как вы знаете, доктор, я решительно против спекуляций, но нынешнюю волну процветания нельзя назвать спекуляцией; скорее это взлет демократии, и мне думается, что не воспользоваться им — значит расписаться в своем недоверии к американской системе. Сам я заработал двести тысяч — на бумаге, конечно, — и могу дать вам верный совет относительно акций одной строительной компании, которые в ближайший месяц удвоятся в цене.

— Мне очень жаль, доктор, но я полагаю, что нас ждет биржевая катастрофа.

Доктор Китто посмотрел на него, как смотрят на человека, ударившего ребенка.

Мистер Гамильтон Фрисби сказал:

— Плениш, могу дать вам совет относительно радиоакций. Через неделю поднимутся вчетверо.

— Мне очень жаль, мистер Фрисби, но весь этот ажиотаж с повышением не внушает мне доверия.

— Ах, вот как? Ну, так разрешите вам сказать, что сам я заработал два миллиона — пока на бумаге, но могу реализовать хоть завтра. А я состою членом правления двух банков, и до сих пор никто не считал меня наивным младенцем.

В начале ноября, когда вся бумага, на которой значились эти прибыли, с треском вылетела в трубу, доктор Китто и мистер Фрисби позвонили ему по телефону и голосом человека, только что вышедшего из больницы, робко спросили, откуда он знал о приближении катастрофы. И еще долго он вызывал всеобщее благоговение как гений в области финансов — единственного искусства, которое стоит выше теологии и музыки, так как имеет какой-то смысл. Знакомые просили его:

— Дайте нам верную информацию, доктор. Когда курсы опять начнут повышаться, ну, скажем, через несколько месяцев, я не хочу повторить ошибку, которую, по-видимому, допустил в прошлый раз.

В мире неуклонно возрастал процент самоубийств, и многие из тех, чьими субсидиями держались национальные организации, обанкротились. Но Хескетовский фонд по-прежнему финансировал добрые дела доктора Плениша, и у доктора Плениша не было долгов, и он был преисполнен самодовольства, как ангорская кошка.

В декабре Гамильтон Фрисби пригласил его в свой охотничий домик в Луизиане.

Кроме него, были приглашены старые приятели Фрисби-хирург доктор Олвин Уилкокс и Джесс Вейт, консультант по капиталовложениям, который так блестяще провел корабли своих клиентов через все рифы бума и краха, что сам избежал банкротства. Фрисби обеспечил им два купе в вагоне-люкс. Доктор Плениш с удовольствием отметил, что его, очевидно, решили избавить от всяких издержек, и этот штрих, характерный для жизни высшего общества, ему понравился.

Как только поезд тронулся и были налиты первые стаканы противозаконного зелья, доктор подвергся осаде.

— Ну, Плениш, теперь мы, девушки, остались одни и распустили косы, и, значит, выкладывайте, какая у вас была секретная информация? — сказал Фрисби леденяще шутливым тоном сыщика, который любезничает с человеком, заподозренным в убийстве.

Остальные двое придвинулись к доктору, как два сыщика постарше и помрачнее.

— У меня не было никакой особой информации. Я просто высчитал все, как математик.

— Это вы-то математик, док! — сказал Джесс Вейт.

— Я специализировался в этой области-отчасти, — с улыбкой отпарировал доктор Плениш.

— А ну, назовите мне котангенс эллипса кубического корня из семи.

— А-а, бросьте вы, — сказал Фрисби Вейту. Доктор Уилкокс, видимо, не был расположен шутить.

И тут доктор Плениш вспомнил то, что до сих пор лишь смутно брезжило в его памяти. «Так уже было когда-то», — внутренне содрогнулся он. Эти три богача — да ведь это те грузные, молчаливые насмешники-футболисты, которые так пугали его в первый год в колледже, когда усаживались вокруг него в кружок, словно готовясь вот так же, не спеша и со смаком, разобрать его на части, чтобы узнать, почему он такой надутый и смешной.

Фрисби мурлыкал:

— Что вам сказал Мардук?

— Мардук? — Доктор Плениш был озадачен.

— Вы хотите сделать вид, что незнакомы с ним?

— По-моему, я с ним не встречался.

— Полковник Чарльз Б. Мардук, крупнейший нью — йоркский издатель и король рекламы-Мардук и Сайко?

— Ах, да. Он, кажется, прислал нам довольно щедрый взнос. Но лично я с ним незнаком. Что он может знать?

— Этот человек дружит со всеми миллиардерами, и кое-кто говорил мне, что вы с ним виделись, когда он приезжал в Чикаго, месяца два тому назад.

— Нет, я никогда его не видел.

Вейт злобно тявкнул на Фрисби:

— Я же вам говорил. Этот Плениш знает столько же, сколько…

— …сколько консультанты по капиталовложениям, — подсказал доктор Уилкокс.

— А, бросьте вы! Давайте играть в бридж, — сказал Вейт.

Мистер Фрисби молча достал карты.

В течение всего этого мучительного уик-энда, когда на каждый час, посвященный охоте, приходилось три, посвященных картам и выпивке, доктор Плениш чувствовал, что его терпят лишь потому, что нужен четвертый партнер для бриджа Когда ему удавалось выдавить из себя остроумное словцо, оно проходило незамеченным. Глядя на их фатовские сапоги со шнуровкой и клетчатые макинтоши, он в своем старом сером костюме и рубашке цвета хаки чувствовал себя не в меру утонченным и интеллигентным.

Деля отдых богачей, он не переставал мечтать о том, как бы отобрать у этой банды деньги и власть и отдать Пиони.

На обратном пути, в поезде, Фрисби отвел доктора Плениша в сторонку, глядя на него так, словно силился вспомнить, где он видел этого человека.

— Сдается мне, док, что у вас в голове порядочная путаница, — сказал Фрисби.

— Как так?

— Может, мне стоит поточнее объяснить вам, что такое Хескетовский институт и некоторые другие филантропические предприятия, не все, конечно, но многие. Ведь считается, что вы профессиональный стимулянт.

— Кто?

— Человек, который живет административной работой в организации, стимулирующей всякие благие начинания; специалист по выпрашиванию денег на пропаганду того положения, что, когда мир станет цивилизованным, дважды два будет четыре. Профессиональный стимулянт. Тот самый, что сначала организует какое — нибудь общество, а потом уже начинает придумывать, что, собственно, оно должно стимулировать. А богатых дураков, которые жертвуют деньги либо чтобы успокоить свою совесть, либо чтобы встречаться на заседаниях с Вандербильдами, а значит, приобретать общественный вес, либо ради саморекламы, либо, хоть и редко, потому что верят, что общество, в уставе которого значится помощь Либерии, действительно может помочь либерийцам, — этих простофиль я называю филан- трёпами.

Но старик Хескет не был филантрёпом, равно как и некоторые другие киты, основавшие разные институты. Они рассуждали так: с увеличением налогов, особенно подоходного и на сверхприбыль, — будь они прокляты — слишком большие доходы человеку не по карману. А между тем он хочет сохранить контроль над корпорациями, в которых владеет большей частью акций. Вот он и вкладывает толстый пакет в фонд какого-нибудь филантропического учреждения. Доходов он не получает, но зато ему не нужно платить никаких прогрессивных налогов, и он сам или его агенты — вот как я у Хескетов — пользуются всеми прерогативами, которые дает пожертвованный капитал, и контролируют корпорацию с тем же успехом, что и раньше.

Им все равно, на что тратятся доходы института, лишь бы обелить свое имя, — а сколько белил иногда на это требуется! Человек, который свел леса на миллионах акров, покупает себе репутацию любителя деревьев и птичек. Хескет был типичен в этом смысле. Он нажил капитал тем, что разорял мелкие предприятия, снижая цены, и разбогател до того, что ему пришлось стать филантропом, — это гораздо более неоспоримый признак богатства, чем покупать какие-то там яхты или титулы. Но у него была и вторая причина, чтобы заморозить свои капиталы. Его дети, племянники и племянницы — все до одного идиоты. Один стал скульптором, одна вышла замуж за коммуниста, еще одна живет на каком-то острове, который называется Лесбос. Хескет их терпеть не может, вот он и вложил свое состояние в два фонда, в том числе в фонд Хескетовского института, а меня сделал доверенным по обоим фондам, потому что я, к моему собственному удивлению, человек более или менее честный.

Вам, как немудрящему профессионалу, я советую: тратьте доходы института сколько вашей душе угодно. Даже сейчас, после краха, вы не используете и половины. Действуйте, не жалейте сил, лишь бы создать рекламу старому, заслуженному имени пионеров Хескетов. Только не забывайте, что книги я все-таки проверяю.

Доктор Плениш сказал с храбростью отчаяния:

— А нельзя ли повысить мне жалованье? Это было бы очень кстати.

— Ни в коем случае. Скорее ждите снижения, если кризис затянется. Вы человек с именем — не бог весть каким, но все же вы читали лекции и были деканом захолустного колледжа, но как это отразилось бы на фамильной репутации Хескетов, если бы вам платили больше минимума? Ведь это же экономика, Плениш. Смотрите на вещи трезво!

Доктор Плениш сидел и ненавидел его.

Пиони воскликнула, выбежав навстречу:

— Хорошо провел время, Гидди?

— Да, конечно… Знаешь, охота… и бридж.

— Как ты думаешь, мне понравился бы доктор Уилкокс и мистер Вейт?

— Уверен, что нет. Слушай, Пиони, не будем особенно стараться обзавестись друзьями здесь, в Чикаго. Думаю, что скоро мы сможем перебраться в Нью-Йорк.

— Чудно! — сказала Пиони.

В пятницу перед рождеством доктор Плениш сидел в своем служебном кабинете, полировал ногти, думал, что хорошо бы написать книгу, может быть, о применении радио в школах, — и ненавидел Гамильтона Фрисби.

Секретарша принесла карточку некоей миссис Иглстоппер, работавшей на Среднем Западе агентом одного издательства учебников. Это оказалась эффектная молодая женщина. Она сказала колоратурным сопрано:

— Доктор Плениш, вы как-то на учительском съезде упоминали нашу серию школьных хрестоматий.

— Простите, но я о них не очень высокого мнения.

— Неужели? — Она сделала ему глазки. — Вы, вероятно, невнимательно их прочитали. Мне бы хотелось, чтобы вы ознакомились с ними получше, а заодно и с нашей новой серией учебников географии; их написал крупный ученый, с университетским образованием, а кроме того, он чемпион по плаванию! Я пришлю вам всю серию.

— Простите, но я так занят…

— Что вы, доктор Плениш! — Она изобразила удивление и испуг. — Мы знаем, как дорого ваше время. Нам бы в голову не пришло затруднять вас безвозмездно. Вот небольшой рождественский подарок.

Он заглянул в конверт, который она вложила ему в руку. Профессиональное хладнокровие изменило ему.

— Вы пытаетесь дать мне взятку? — вспылил он.

Она поднялась.

— Дорогой сэр, разумеется, нет! Мы просто интересуемся вашим мнением об этих книгах и знаем, что во всей Америке нет ученого, чье время ценилось бы дороже. Если они вам понравятся — это уж вам судить, — тогда вы, возможно, упомянете о них в изданиях вашего института и в ваших лекциях. В противном случае, безусловно, нет, безусловно. До свидания, желаю вам весело провести рождество, и передайте привет вашей жене — я слышала, что это самая милая и самая элегантная женщина в Чикаго. Дайте мне знать, если я могу вам быть полезна.

Он выудил из конверта две стодолларовые банкноты. Они отличались от мутно-зеленых пятидолларовых бумажек, как райский свет от неверной тьмы. Жирные нули так весело бежали следом за единицами! Он понес деньги домой, чтобы обсудить с Пиони, этично ли будет их принять.

— Все, чем ты можешь насолить этому скорпиону Фрисби, все годится, — сказала она и добавила:-Это более или менее разрешает мою рождественскую проблему. Теперь я могу купить тебе одну вещь, я о ней мечтала всю неделю, — кедровый сундук для одеял, отделанный медью, ты в жизни не видел такой прелести, продается всего за сто долларов, просто даром. Он прямо создан для нашей передней. Или я чуточку, самую чуточку неблагоразумна?

— По мне, что бы ты ни делала, все хорошо, — сказал, он.

Вбежала Кэрри. Пиони опустилась перед ней на колени и заворковала:

— У-у, моя крошка! Мамочка купит такой чудесный кедровый сундучок!

— А зачем? — спросила Кэрри.