Онлайн чтение книги Искатели
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Саша заглянул на лужайку, откуда доносились глухие удары мяча. Нины и здесь не было. Несколько минут он для вида поиграл с ребятами.

— Что-то ты, старик, кислый? — заметил Пека Зайцев.

— Все понятно, — подмигнул Ванюшкин, принимая пасовку. — Владимир Ленский в ауте.

На краю площадки Леня Морозов, сидя на футляре для аккордеона, тихонько подбирал какую-то мелодию. Он подозвал Сашу, пригнул его к себе за шею, крепко дыша запахом водочного перегара:

— Нинку ищешь? Она с начальством в лес отгребла. Саша скинул его потную руку:

— Тебе что за дело?

— Ну, ну, — обиделся Морозов, — о тебе, дураке, забочусь… Он растянул аккордеон, пробежал по клавишам: Наша Нинка что орех, Так и просится на грех.

— Послушай, ты, — спокойно сказал Саша, — ты подлый тип. По всем пунктам ты подлая личность.

Сквозь детскую припухлость его губ проступила энергичная линия рта.

Саша был похож на боксерскую перчатку, круглую и мягкую снаружи, в которой спрятанный кулак чувствуется только в момент удара.

— Ты думаешь, что за Соню Манжула простится тебе? — тихо продолжал Саша. — И на Лобанова клеветать разрешим? Мы твои маневры понимаем.

Морозов вскочил, ругаясь, размахивая кулаками.

— О чем дискуссия? — спросил, подходя, Ванюшкин. Ребята прекратили игру и окружили Заславского и Морозова.

— Видали цацу? — возбужденно обратился к ним Морозов. — Подхалим лобановский. Ты в мои личные дела не суйся, погляди лучше на Лобанова, как он с твоей Нинкой… — Морозов похабно выругался.

Сайт, побледнев, шагнул к нему, но ребята схватили его, удержали.

— Тебе не годится, — внушительно разъяснял Саше Ванюшкин. — Ты лицо, ответственное за мероприятие.

Воронько аккуратно взял Морозова под локоть своей железной рукой.

— Пойдем поговорим, — пробасил он, легонько подталкивая Морозова вперед.

Их провожали одобрительным молчанием. Как секретарь комсомольского бюро, Ванюшкин не мог санкционировать подобные методы, по сейчас он сам с удовольствием присоединился бы к Воронько.

Бледный, ничего не замечая, Саша быстро шел по парку. Ему вдруг все стало ясно — Нина любит Лобанова. Это открытие потрясло своей страшной безвыходностью. Глупо пробовать соперничать с Лобановым — умным, талантливым, интересным. Ничего удивительного в том, что Нина предпочла Лобанова ему. Разве он сам не нахваливал ей Андрея Николаевича? Все, за что он любил и уважал Лобанова, оставалось в силе, и в то же время он не мог убедить себя, что так должно быть. Нина? Но, вспоминая ее поведение, он с ужасом убеждался в том, что вся уверенность в ее чувстве куда-то исчезла; за что бы он ни хватался, все пропадало, ускользая меж пальцев, как вода.

Ничего не было. Он все выдумал, ему все казалось, она ни разу не сказала: «Я люблю тебя». Но ведь он и сам еще не решался спросить ее об этом. Что делать? Как же он будет теперь? Представить себе, что между ним и Нивой все кончено, он не мог, это была какая-то несообразность, пустота… Он вдруг страстно начал убеждать себя, что все неправда. Пускай Лобанов сейчас гуляет с Ниной, что из того? Надо держать себя в руках и не поддаваться на провокацию всяких отсталых элементов вроде Морозова.

Вдруг в соседней аллее Саша увидел темно-голубое платье Нины. Он побежал к ней через газон. Нина остановилась, нетерпеливо похлестывая себя прутиком по ногам. Лицо ее было надменное, застывшее, волосы сбились, она дышала тяжело и нервно, как будто за ней кто-то гнался.

— Что с тобой? — спросил Саша. Она посмотрела на него с ненавистью.

— Тебя кто-нибудь обидел?

Ее запекшиеся губы ответили недоброй улыбкой. Саша набрал воздуха и спросил напрямик:

— А где… Андрей Николаевич?

— Отстань, — сквозь зубы сказала она. — Отстаньте вы все. — Она подняла руку, готовая ударить прутом, если он попробует задержать ее. Краска медленно сходила с Сашиного лица.

— Нина… он что, обидел тебя?.. Не может быть. Нина уходила не отвечая.

Возле эстрады она встретила Борисова и рассказала ему, как она вырезала заметку из стенгазеты. Ей хотелось до конца испытать всю горечь унижения, отрезать себе все пути возврата в лабораторию… Ничего сейчас ее не пугало: чем больше несчастий, тем лучше. Пусть соберут комсомольское бюро, пусть ее исключат из комсомола…

Глаза ее налились слезами. Она стояла, боясь пошевельнуться.

По своему родительскому опыту Борисов знал, что в такие минуты утешение ведет к плачу. Поэтому он грубовато и сухо спросил Нину: с какой стати она разоткровенничалась? Бессвязно, не таясь, не щадя себя, она рассказала все.

«Молодец Андрей», — подумал Борисов.

— Ну, за что тебя разбирать на бюро? — сказал он. — Это его надо разобрать, как он смеет не любить такую дивчину? Значит, взяла и резанула газету бритвой? Сильно!.. — Он вдруг рассмеялся и с уважением посмотрел на Нину. — Честное слово, не ожидал от тебя. Я, признаться, не думал, что ты способна на такое чувство… А ну их всех к черту! — Он весело махнул рукой.

— Не дам тебя обижать. Но сам-то я тебя отчитаю…

К концу дня все собрались на пароходе, загорелые, охрипшие, усталые, поэтому на обратном пути было тихо. На нижней палубе лежали в шезлонгах, лениво переговариваясь. Пека, скрестив ноги, сидел на полу и донимал Лобанова немыслимыми вопросами: можно ли выдрессировать китов так, чтобы они таскали за собой баржи, до какой длины можно отрастить ногти, зачем писать новые книги?

Мысли его прыгали непостижимым образом. Вопросы он задавал для того, чтобы поспорить. Если с ним соглашались, ему становилось скучно. По любому поводу он выдвигал собственную теорию. Он имел свою теорию медицины, свою теорию использования Луны. Относительно книг он доказывал, что уже написано так много всяких романов и стихов, что старых прочитать некогда, зачем же новые писать.

— Ишь ты! — благодушно удивился Борисов.

— Это, конечно, чепуха, — сказал Андрей, — но интересно другое. Вы задумывались когда-нибудь, сколько книг может прочитать человек за свою жизнь?

— Тысяч сто, — немедленно ответил Пека.

— Тысяч тридцать, — сказал Ванюшкин.

Стали рассуждать, какие книги, по сколько страниц. Андрей предложил вычислить. Допустим, вот Пека в среднем читает в день пятьдесят страниц.

— Да, допустим, — согласился польщенный такой цифрой Пека.

— Читает он одну книжку в месяц, — фыркнул Ванюшкин.

— Средняя книга имеет, ну, триста страниц, — продолжал Андрей, — значит, одна книга в шесть дней. Значит, за триста шестьдесят дней…

— Шестьдесят книг, — вычислил Пека.

— Так, а за пятьдесят лет?

— Три тысячи, — выговорив эту цифру, Пека разочарованно посмотрел на Андрея, потом на ребят. Получалось что-то маловато.

— Три тысячи за всю жизнь, — говорил Андрей, — считая и учебники. А в Библиотеке Ленина больше пяти миллионов книг. Представляете себе, как надо тщательно отбирать, чтобы успеть прочитать самое хорошее.

Заинтересованные разговором, ребята придвинулись ближе к Андрею.

Подошли Воронько с Верой Сорокиной, Новиков, Соня Манжула.

Наблюдая за Андреем, Борисов с удовольствием убеждался, что тот ледок отчуждения, который существовал еще вчера, незаметно подтаивал, ребята с Андреем спорили, его перебивали, спрашивали. Пека теребил его за рукав. За минувшие сутки ребята сдружились с Лобановым больше, чем за полгода.

— Есть такие книги, которые несколько раз перечитываешь, — сказал Воронько. — Вот «Петр Первый», например.

— Если книгу не стоит читать два раза, то ее вовсе не стоит читать, — внушительно изрек Новиков.

Ребята наперебой перечисляли любимые книги. Андрей старался заранее угадать, кто что назовет, и большей частью ошибался. Для него было открытием, что Борисов любит Тургенева, а Соня Манжула — «Далеко от Москвы»; ему казалось, что должно быть наоборот. Когда очередь дошла до Пеки, тот неуверенно сказал:

— Роман в двух частях «Тайна синего замка». Автор оборван.

— А у вас, Андрей Николаевич? — спросила Вера Сорокина.

— У меня по настроению, — сказал Андрей. — Последнее время я две книжки перечитываю — «Сын рыбака» и Джека Лондона «Мартин Идеи».

Вдруг раздался резкий голос Саши:

— А «Иудушку Головлева» вы перечитывать не любите?

Все повернулись в его сторону. Он курил, облокотясь о поручни, пуская дым уголком искривленного рта. Андрей внимательно всмотрелся в его потемневшие глаза.

— Давно не перечитывал, — сказал он. Саша сплюнул за борт.

— Зря…

Новиков вынул гребешок, стал причесываться, Воронько густо откашлялся, никто больше не смотрел на Сашу.

— Почему это наши писатели мало пишут про любовь? — сказала Вера Сорокина, стараясь нарушить неприятное молчание.

— Теперь редко встречается несчастная любовь, — начал Новиков. — Нетипично. Так, Ванюшкин?

— Точно, — выпалил Ванюшкин. Все знали, что он женился год назад, был счастлив и ждал через несколько недель рождения сына.

Никто не заметил, откуда появилась Нина Цветкова. Волосы ее были гладко зачесаны назад и повязаны газовой косынкой. Густо припудренное под глазами лицо стало строже. Ей уступили плетеное кресло.

— Практически встречаются у нас безобразные факты, — говорил Ванюшкин.

— Есть такие жучки, охмурят девушку, а потом бросят. А то, например, считают: гулять с ней можно, а жениться — нет. Как так — он техник, а она простая работница. Конечно, с приближением к коммунизму такие пережитки будут выдыхаться.

— Да, при коммунизме люди будут честные, без подлости, — сказал Саша.

Выставив нижнюю челюсть, он в упор смотрел на Лобанова.

Вера Сорокина вздохнула:

— Неужели при коммунизме будут несчастные люди? Красивый человек, нравится всем, а в любви никакой удачи. Может так случиться?

Все задумались, плохо представляя себе несчастных людей при коммунизме.

— По-моему, счастье станет необходимостью, обязанностью, как у нас сейчас учеба, — мечтательно улыбнулась Соня Манжула.

— О чем речь? — громко спросил Морозов, присаживаясь на ручку кресла рядом с Ниной.

После трепки, полученной от Воронько, Морозов реши, что надо, назло всем, держаться так, как будто ничего не произошло. Он по-своему рассчитается и с Сашей, и с Воронько, и с Лобановым.

Он обнял Нину за плечи, она усмехнулась, быстро взглянула на Андрея и не отстранилась.

— О любви спорят, — вздохнул Пека.

Борисов, не вмешиваясь в разговор, следил за Сашей, не понимая, что с ним происходит. С приходом Морозова спор принял иной характер. По мнению Морозова, несчастная любовь была выдумкой неудачников, все зависит от «подхода»: знаючи, можно покорить любую девушку, на одну надо потратить неделю, на другую — год, вот и вся разница.

— Невинность — все равно что безграмотность, — рассмеялся Морозов.

В прежние времена подобные его рассуждения пользовались успехом, по сейчас все молчали.

— Спортсмен ты, — тихо сказала Соня Манжула. Закусив губу, она встала и быстро отошла.

Морозов фыркнул ей вслед и, пробуя скрыть смущение, сказал:

— Теряться в этом деле нельзя. Тут смелостью надо брать. Девчата, вы ведь любите смелых?!

Рука его держала Нину за плечо, на одном из пальцев поблескивало кольцо с квадратным камнем.

Ни одно из столкновений по работе не возбуждало у Андрея такого отвращения к Морозову, как этот разговор.

— Вы и впрямь охотник, — сказал Андрей.

— Тут, Андрей Николаевич, теряться нельзя, — повторил Морозов, радуясь, что хоть кто-то отвечает ему.

— А Андрей Николаевич в таких случаях не теряется, — громко сказал Саша.

Никто не понимал, что с ним стряслось. Он цеплялся к каждому слову Лобанова, явно напрашиваясь на ссору. Всем стало неловко и стыдно. Ванюшкин подошел к нему, стиснул ему руку, что-то зашептал. Саша только рванулся и ничего не ответил.

— Ты, Заславский, чепуху порешь, — твердо сказал Борисов, кладя руку на окаменевшее от напряжения колено Лобанова. — Морозова защищаешь? Андрей Николаевич правильно подметил насчет охотника. Вы, Морозов, относитесь к женщинам как к животным. Побольше подстрелить. Я лично избегаю разговоров о любви. Но если хотите знать, мое мнение такое: в любви надо быть принципиальным. Если человек действительно любит, тогда он имеет право требовать.

— Насильно мил не будешь, — сказал кто-то.

— Разрешите спросить вас, Андрей Николаевич, — звенящим голосом сказал Саша. Он отстранил Ванюшкина и подошел к Лобанову, по- мальчишески пригнув голову. — Вот хотя бы вы, ухаживаете за девушкой… Она для вас самая лучшая. И вот какой-нибудь тип пошел с ней гулять и начал приставать к ней.

Стукнули бы вы его и больше в их сторону не смотрели бы… или как?

Андрей облегченно улыбнулся:

— Ну что же, если он действительно приставал к ней, стукнул бы, а вот от девушки не отступился бы.

— Гордость должна быть какая-то, — растерянно сказал Саша. — Самолюбие ведь у каждого…

Андрей встал. Пека, сидевший на полу между Сашей и Лобановым, предусмотрительно отодвинулся.

— Именно из-за самолюбия. Что ж, по-твоему, любовь — это так: обиделся и ушел? Самолюбие… Конечно, если сам себя любишь больше всех… Нет, я советую драться за свое чувство, пока есть хоть маленькая надежда… И… — Андрей потер кончик носа, — и, скажем, если бы мой лучший друг встал мне на пути, я бы не уступил ему дорогу.

Проходя мимо Саши, Нина презрительно бросила:

— Эх ты, мыслитель недоразвитый!

«Недоразвитый», — счастливо повторил про себя Саша, начиная догадываться о том, что произошло между Ниной и Лобановым в лесу. Прежде всего он был счастлив, что к нему вернулась вера в Лобанова. И даже когда он думал о том, как теперь сложатся его отношения с Ниной — она, без сомнения, влюблена в Лобанова, — то даже эти мрачные, горькие мысли согревало чувство радостной благодарности к Лобанову.