Онлайн чтение книги Жанна де Ламот
Глава XXI. Вор

Белая летняя ночь стояла в Петербурге, нежно и ласково окутывая его своими прозрачными сумерками. Бледное, беззвездное небо светилось ровным отблеском солнца, как бы жалеющего расстаться с землею. Светлое небо отражала светлая же гладь реки, и, далеко взбежав кверху, сверкал высокий шпиль Петропавловской крепости.

Город спал. Улицы затихли после городского шума, езда прекратилась.

Население Петербурга, приученное не выходить на улицу по ночам недавними рогатками, которыми после десяти часов вечера улицы загораживались, ютилось в домах, и только ночные сторожа изредка лениво постукивали в медные или деревянные доски.

Ночь была так тиха, что, казалось, вместе с улицами и домами спали и сады, деревья в которых стояли неподвижно, словно нарисованные декорации…

В тихом саду, тянувшемся на довольно большом пространстве за домом Саши Николаича, вдруг со стороны забора раздался шум раздвигаемых ветвей и прыжок, затем все опять надолго стихло, словно кто-то притаился, испугавшись, что он своим появлением может обратить на себя чье-либо внимание.

Но все так же спало кругом. Ветви опять зашуршали, на этот раз гораздо осторожнее, и в кустах николаевского сада стала пробираться фигура, направляясь к окну, выходившему в сад с нижнего этажа, где был расположен кабинет Саши Николаича и куда имел обыкновение подходить Орест, когда бывал «нездоров»…

Но пробиравшийся был, по-видимому, плохо знаком с местностью, потому что часто останавливался, оглядывался и искал что-то, как будто старался распознать направление. Он даже будто отсчитывал нужное ему окно и стал сначала подкрадываться к нему, но потом залег в траву и пополз.

Подползши к окну кабинета Саши Николаича, он взял в горсть немного земли и осторожно кинул ее в окно, раздался звук, слышный только тому, кто ждал его.

И на самом деле этот условленный звук был, очевидно, там ожидаем, потому что окно немедленно отворилось и из него высунулась голова одного из лакеев Саши Николаича, совсем молодого парня.

Человек, подкрадывавшийся к окну, стал как будто смелее, вскочил на ноги и влез в окно. Однако руки его дрожали, шаг был нетвердым, и он торопился, явно желая поскорее закончить тут свое дело, угрожавшее ему опасностью, и, удалившись отсюда, освободиться от этой опасности.

В комнате благодаря белой ночи было достаточно светло, и легко можно было ориентироваться.

Человек направился прямо к бюро, отпер его ключом, который достал из кармана, затем отпер верхний правый ящик и, выдвинув его, достал оттуда перевязанную черной ленточкой бумагу. Он стал торопливо перебирать документы и, найдя продолговатый синий кусок золотообрезной бумаги с печатью в углу, схватил его и быстро повернулся, чтобы убежать с ним, но, задев, уронил стул, который упал с грохотом. В это же время в комнате произошло нечто неожиданное. Крышка большого турецкого дивана поднялась, из-под нее показалась фигура Ореста со взъерошенными волосами и торчащими, как иглы ежа, усами.

— Что вы тут делаете? — крикнул он.

Лакей, помогавший вору, немедленно исчез, бросившись бежать, вор же хотел тут же кинуться в окно, но Орест вскочил и успел схватить его.

Между ними завязалась драка. Орест помнил потом, что ему хотелось не столько задержать вора, сколько отнять у него бумагу, которую тот похитил. Борьба закончилась тем, что о ней стало слышно в доме; очень может быть, что лакей, бывший пособником, сам же первый и поднял тревогу, чтобы таким образом отвести от себя подозрение. Словом, сбежались слуги и схватили вора, барахтавшегося на полу с Орестом. Как раз в это время явился и сам Саша Николаич, разбуженный шумом. Он был в халате и оглядывал всех заспанными глазами, остановившись в дверях. Он спросил:

— Что такое?.. Что тут такое?

— Честь имею представить вам, гидальго, — объяснил Орест, — некоего сеньора, неизвестного мне происхождения, явившегося на любовное свидание с вашим бюро!

— Какого еще сеньора? — удивился Саша Николаич, все еще не понимая.

— А вот это надо еще выяснить, и, я думаю, при помощи жандармерии или полицейских агентов, — предложил Орест, даже и в этом случае не оставивший своей привычки пускать в ход высокопарные выражения.

Саша Николаич подошел ближе к вору, которого крепко держали за руки и плечи, взглянул ему в лицо и, хотя тот и отворачивался, тотчас же узнал его.

— Вы? — только и произнес он.

Это был когда-то хороший его знакомый, бывший граф Савищев.

— Отпустите его и оставьте нас одних! — приказал Саша Николаич таким тоном, что его послушались немедленно.

— Да, это я! — сказал бывший граф Савищев. — Вам везет, и ваш верх всегда надо мною. Теперь я в ваших руках и вы можете сделать со мной все, что хотите.

— Если бы это и в самом деле было так! — вздохнул Саша Николаич. — Тогда я бы постарался сделать все для вас, насколько это возможно, чтобы вы были довольны и счастливы!

— Но это не в вашей власти, — усмехнулся бывший граф Савищев. — Для этого вам необходимо не только вернуть мне мое состояние, но и титул, и положение.

Саша Николаич долго и пристально вглядывался в графа Савищева.

— Скажите, зачем вы пришли сюда? — сказал он, наконец, стараясь это сделать как можно тише и ласковее.

Но именно эта ласковость и была невыносимее всего для бывшего графа. Он, вероятно, предпочел бы, чтобы его арестовали и отвели в полицию, но видеть перед собой этого человека, который как бы связывался с несчастьями самого бывшего графа, казалось Савищеву невыносимым и ему было невыносимо же чувствовать к себе снисхождение и жалостливость Саши Николаича.

— Зачем я пришел сюда?! — сказал он ему с силой. — Затем, что ненавижу вас!

— За что же? — удивился Саша Николаич.

— Вам угодно знать, за что?.. Извольте, я скажу!.. За то, что в то время, как я лишился богатства, вы его приобрели; за то, что вы меня как бы вытеснили и занимаете мое место теперь в том обществе, в котором я родился и к которому привык… Вы — незаконный сын французского аббата, бастард, пользуетесь всеми правами дворянского происхождения, а я, прирожденный граф Савищев, объявлен незаконным!

— Но ведь не я виноват в этом!

— И я не виноват… Я не виноват ни в чем, а между тем ваше оскорбление, которое вы бросили мне в лицо, памятно для меня!..

— Какое оскорбление?!

— Вы мне крикнули…

— Да! Помню! — сказал Саша Николаич. — Я был неправ тогда… Мне не надо было забываться так… Простите меня!

(При последней встрече Саша Николаич назвал Савищева «жалким человеком» и указал ему на дверь). Бывший граф Савищев вздрогнул и топнул ногой:

— Да не великодушничайте!.. Мне ваше великодушие отвратительно! Понимаете вы, оно-то больше всего и оскорбляет меня!

Саша Николаич, добрый, простой и нехитрый человек, никак не мог понять, что творится в этот миг с его ночным незваным гостем. Он, напротив, хотел бы поговорить с ним в самом миролюбивом тоне…

— Вы не думайте, — принялся уверять он, — что мои слова были неискренни. Напротив, уверяю вас, что я от всей души хотел бы вам помочь…

— Не надо! Не надо мне вашей помощи! Я обойдусь и без нее! Как вы не понимаете, что ваше поведение со мной мне обидно! Ну, вы меня поймали ночью с помощью ваших холопов у себя в кабинете… Так вяжите… делайте то, что вам предоставляет закон, а не разыгрывайте тут благодетеля.

— Да нет же, я и не разыгрываю, уверяю вас! — с искренним чувством произнес Саша Николаич. — Если вы пришли сюда, чтобы… — он запнулся и с трудом договорил, — …чтобы взять денег, то я дам вам их, и никто не узнает об этом!.. Если хотите, я буду давать вам их каждый месяц!..

— Я ничего не хочу! — опять топнул ногой бывший граф Савищев. — И ваших денег мне не нужно, потому что у меня самого вполне достаточно их и я сам могу вам платить ежемесячно. Но раз уж судьба свела нас вместе, мне надо, чтобы вы иначе расквитались со мной!.. Я не так глуп, чтобы отдаваться в ваши руки в то время, когда вы думаете, что держите меня. Когда шел сюда, то принял свои меры…

С этими словами бывший граф Савищев выхватил из кармана обнаженный итальянский стилет и взмахнул им в воздухе. Но в тот же самый миг Орест, не удалившийся со слугами, а лежавший, притаившись, под окном, как он лежал и во время разговора Саши Николаича с госпожой де Ламот, одним прыжком очутился возле Савищева, остановил его руку, воскликнув:

— Помилуйте, сеньор, такие манеры не приняты в столичном аристократическом обществе, к которому мы с вами принадлежим…

Савищев рванулся от него, выпрыгнул в окно и побежал.

Саша Николаич удержал Ореста, который хотел последовать за ним, остановив его.

— Бог с ним! — сказал он. — Пусть он скроется, а вы мне лучше скажите, откуда вы взялись и каким образом застали здесь этого человека?

— Из дивана.

— Из дивана?!

— Да, гидальго. Я был, по деликатному выражению вашей матушки, «нездоров»!

— Ну, это-то не ново! Дальше?

— Ваша ирония неуместна, ибо она прерывает связь моего рассказа… Конечно, мы настолько интимны с вами, что я открыл вам тайну моего нездоровья, но если вы помните, у нас с вами есть условие, что я пьяным в вашу обитель не вхожу, а направляю свои стопы в палаццо моего собственного родителя. Но сегодня я, по забывчивости, попал в ваше священное жилище вдребезги пьяным… Виноват в этом главным образом господин Борянский, душа-человек, аристократ, и, одним словом, маэстро бильярдной игры. Но коньяк у него, этот коньяк и сгубил меня, и я до того забылся, что нарушил наше условие. Однако, вступив пьяным в ваши чертоги, я, очевидно, устыдился, не пошел открыто через всю комнату, а стал себе искать укромное убежище и нашел его в этом диване. Все это я говорю предположительно, ибо никаких деталей не помню. Но факт тот, что я проснулся от шума, вылез из дивана и нашел здесь, как оказалось впоследствии, бывшего графа Савищева.

— Он, значит, шумел тут?

— Да, очевидная его неопытность выразилась в неловкости: он уронил стул!..

— Но зачем же он явился сюда ночью? — недоумевал Саша Николаич.

— Гидальго! — успокоил его Орест. — Зачем нам ломать свои благородные головы над тем, что станет ясно, вероятно, в очень скором времени?.. Он тут рылся в ваших документах!

— В документах? — подхватил Саша Николаич. — Да… очевидно… они вон разбросаны по бюро… но эти документы не могут иметь никакого значения, кроме исторического!.. Это бумаги моего отца, которые я храню как память о нем… Другой же цены они не имеют… А знаете что? — вдруг сообразил он. — Ведь я, может быть, действительно оскорбил графа Савищева предложением денег? Он, по всем вероятиям, явился сюда, чтобы достать у меня касающиеся его документы. Сделал он это потихоньку, ночью, имея, вероятно, свои причины, чтобы сохранить инкогнито.

— Знаете, гидальго, мне ваши выражения начинают нравиться! Говоря строго по-русски, это называется не инкогнито, а воровством, а вы тут говорите — инкогнито!.. Это крайне деликатно с вашей стороны!..

— Вот что, Орест, только не вздумайте как-нибудь матушке об этом проболтаться!

— Разве я не понимаю?! — пожал плечами Орест. — Помилуйте!.. Можете быть уверенным, что я в таких случаях — могила!. А все-таки вы, гидальго, остерегитесь на всякий случай! Какие-то гадости готовятся вам… Я еще не могу разобраться, да, вероятно, и не разберусь никогда, но так вот чутьем чувствую, что этот граф Савищев недаром тут привязался… Берегитесь!

— Да что же беречься! — махнул рукой Саша Николаич. — Я так рассуждаю: сам я зла никому не хочу и не делаю, так, вероятно, и зло, направленное против меня, будет бессильно повредить мне. Я слышал только, что когда человек сам делает зло, то это зло обращается на него от других.

И на этом они разошлись по своим комнатам и легли спать.