Онлайн чтение книги Женщины у колодца Konerne ved vannposten
XXII

Невинный Оливер должен был поплатиться за неудачу, которую испытал адвокат Фредериксен, хотя он был тут не при чём. Он шёл домой, хромая, из склада, когда адвокат перехватил его по дороге и тотчас же заговорил с ним о делах.

— Ну, Оливер, — сказал он. — Теперь ты имеешь постоянную должность и пора тебе подумать о том, чтобы выкупить свой дом.

Что была за причина, что адвокат так решительно требовал теперь уплаты. долга? Ошибся ли он в своих расчётах? Может быть, он не полагался на прочность соглашения, заключённого с консулом Ольсеном относительно его дочери? Или он не доверял её приданому? Во всяком случае он говорил так, как говорит человек, который хочет спасти то, что ещё можно спасти, и его требования были вполне определённы.

Оливер возразил ему, что разве он в состоянии из своего жалованья выкупить дом. Ведь он получает лишь столько, сколько нужно, чтобы жить ему и его семье!

— Да мне-то что за дело до этого? — сказал адвокат. — Продай дом и заплати мне мои деньги. Тогда мы будем квиты.

Но куда же он денется со своей семьёй тогда?

— Опять то же самое! — возмутился адвокат. — Разве моя обязанность заботиться об этом? Рассуди сам. Ведь дом теряет ценность из года в год. Ты даже не покрасил его. Дом разрушается.

— Я хотел его выкрасить этим летом.

— Нет, так не может дальше продолжаться! — воскликнул адвокат. — Ты знаешь, где моя контора. Или ты придёшь сам, или пришли свою жену.

С этими словами адвокат отпустил Оливера домой. Разумеется, Оливер должен был послать свою жену. Однажды она уже уладила это дело и лучше всего подходила для этого. Как раз именно теперь она выглядела очень хорошо и была весела.

Она имела теперь прекрасное бельё и поэтому была преисполнена чувством собственного достоинства. Никто не мог поставить ей этого в вину. Она хотела тотчас же идти, как только Оливер сказал ей про адвоката.

— Но, ведь, контора теперь закрыта, — возразил Оливер.

— Ничего. Я постучу к нему в комнату, — сказала Петра.

Оливер не мог не восхищаться её готовностью и только заметил:

— Я надеюсь, что ты хорошенько объяснишь ему, как он намерен поступить с калекой!

Когда Петра ушла, Оливер вытащил из кармана разные сладости и печенья, которые он принёс для себя и для девочек. Он не делал никакой разницы между ними и делил всё поровну. Пожалуй, голубоглазая получала даже больше, потому что она была милее и в сущности сердечнее своей сестры. Оливер долго ждал, что у неё вырастет лошадиный нос, как у Маттиса, и был приятно разочарован. Он любил теперь голубоглазую девочку, так же, как другую, с «семейными карими глазами». Однажды голубоглазая свалилась с пристани в воду и Оливер бросился спасать её, забыв, что у него только одна нога. Он вытащил её, зацепив своим костылём, но когда она открыла глаза, то он накричал на неё и нашлёпал за то, что она шалила на пристани и так страшно напугала его. Но вообще Оливер никогда не бил своих детей и предоставлял матери наказывать их. Он умел лучше всех обращаться с детьми, и всё его сердце принадлежало им.

Оливер и обе девочки прекрасно чувствовали себя, оставшись одни, и, сидя за столом, уничтожали лакомства. Впрочем, они не забыли отложить и для брата студента и для другого брата, подмастерья кузнеца. Дети были счастливы. Разве есть другой такой отец, который так угождает своим детям? Затем Оливер стал рассказывать им о своих морских путешествиях. Чего, чего только ни видал он! И девочки слушали его с восторгом и не спускали с него глаз. Потом они играли с ним и все трое так весело смеялись, как только могут смеяться дети.

Спустя некоторое время пришёл Франк. Он был такой бледный, такой измождённый. Умственная работа изнуряла его так, как изнуряет разгульная жизнь. Он молча съел свой ужин и свои пирожные, и имел такой печальный вид, точно ничто не радовало его. Он знал языки, но не созрел для жизни и словно не замечал, что его окружало. Оливер подумал, что он должен что-нибудь сказать сыну. Это не повредит ему.

— Ты не должен так чрезмерно много учиться, Франк, — сказал Оливер, — Ты можешь заболеть от этого. Насколько я вижу и понимаю, ты знаешь уже больше, чем кто-либо другой в нашем городе.

Франк ничего не ответил.

— Расскажи же нам, чем ты занимался сегодня, что читал и изучал.

Ах, конечно, они ничего тут не поймут! Но он всё же снисходит к ним и говорит им о разных грамматических формах, о суффиксах, родах и падежах. Он поправляет девочек, когда они неправильно произносят какое-нибудь слово. Он тщательно изучил все эти грамматические тонкости, занимающие его днём и ночью и, словно паутиной, окутывающие его мозг. Но никто, ни один человек не научил его думать, и под гнётом своей задачи он двигался дальше в том же направлении. Никто не мог бы сказать, что он растратил попусту свои силы и время, но он жизнь превратил в филологию и не чувствует себя обманутым. Он идёт дальше, продолжает своё странствование в пустыне, подобно другим таким же странникам, идёт не для того, чтобы придти куда-нибудь, а потому что такова его задача в течение всей его жизни.

Он наскучил своим слушателям. Оливер начал зевать, однако, всё-таки не последовал примеру девочек, которые встали из-за стола. Франк заметил, что им наскучило слушать его. Он немного обиделся и, с усмешкой, сказал им: «Конечно, я должен был тут сидеть и забавлять вас!». Маленькие девочки снова уселись осторожно на свои стулья, и отец постарался извинить их в глазах учёного брата.

— Они ведь этому не учатся, — сказал он. — Для них это слишком возвышенная вещь. Но мы всё думаем, что это самое удивительное из всего, что мы слышали когда-либо. А ведь я там, в обширном мире слыхал даже, как говорили негры!

Однако, слова отца не вернули Франку хорошего настроения. Он утомлён и не может продолжать. Поэтому он встал и собрался уходить.

— Ну, так мы благодарим тебя за всё, что мы слышали от тебя сегодня, — обратился к нему отец. — Я не знал, что немецкие слова имеют род, а я ведь слышал, как говорят немцы, больше, чем кто-нибудь другой здесь! Но если ты это говоришь...

Голубоглазая девочка прервала его, сказав брату:

— Слушай, у тебя галстук перевёрнут!

Франк исправлял их речь, с точностью указывая на их ошибки, но тут он почувствовал всю безнадёжность этого. Стоит ли трудиться? Ведь они не с восьми лет начали учиться языкам! И Франк уходит, забыв поправить галстук.

Оливер и девочки снова остались одни, но их весёлое настроение уже испарилось, и голубоглазая девочка очень сердита на Франка. Отец старается извинить его.

— Но ведь он же не будет пастором, к чему же ему так много учиться? — возражает она.

— Глупенькая! Начальник школы ведь тоже не пастор, а он всё-таки учёный человек.

Абель вернулся домой и так как он уже поужинал у кузнеца, то ему дали только два маленьких пирожка. Но Абель, в своём роде, славный парень. Он съел оставленные для него лакомства и тотчас же вслед затем вынул из своего кармана другие лакомства, которые он сам принёс для них. Абель ежедневно получает обед у кузнеца, но дома не всегда есть припасы в достаточном количестве, и его сестрёнки далеко не всегда ложатся спать сытые, так же, как и отец их. Когда же Абель вынул два маленьких свёртка, то немедленно объявил девочкам, чтобы они не смели трогать сладости, которые он принёс только для себя, и намерен лакомиться, когда ляжет в постель. Но дети отлично понимали, в чём дело, и набросились на лакомства.

— Ах, вы, грабители! — воскликнул Абель.

— Нет ли у тебя ещё? — спросила чёрноглазая девочка.

— Кабы не так, дам я тебе! — засмеялся Абёль и девочки весело вторили ему.

Однако, отец вспомнил о Франке.

— А ему ничего не осталось? — спросил он. Но оказалось, что Абель припрятал в кармане два сладких пирожка, специально для Франка. Все были довольны, сидели за столом, ели сладости и чувствовали себя очень весело. О матери и бабушке никто не вспоминал. Оливер сам ввёл такие тайные празднества для детей, когда мать и бабушка отсутствовали. Ему хотелось доставить удовольствие детям и мало-помалу он привык действовать тайком. Он находил удобнее совать что-нибудь вкусное детям, когда они встречали его в сенях и съедали тут же то, что он приносил им. Они любили его за его доброту и находили, что другого такого отца нет ни у кого.

Вечер прошёл в тесном семейном кругу. О внешнем мире никто не думал. Никто не стремился ни к чему лучшему в жизни и довольствовался настоящим. Отец сидел, окружённый своими детьми, и радовался. Девочки такие славные, умненькие и наблюдательные. Франк уже теперь стал учёным, Абель тоже стал взрослым мужчиной. Что может быть лучше такой жизни? И когда, притом, у него есть чем полакомиться, то Оливер чувствует себя, как в раю!

Девочки ушли спать и вскоре Абель тоже отправился на своё место. Он спал в каморке, у бабушки, на скамье, но он всегда бывал так утомлён, что засыпал крепчайшим сном. Ведь утром рано ему надо идти на работу, в кузницу!

Оливер остался один за столом. Он думал о том, что Петра слишком долго остаётся в отсутствии. Бог весть, что она делает! Оливер зевает и рассматривает себя с вниманием в карманное зеркальце. Он решил непременно спросить Петру, что она делала так долго. Да, он непременно расспросит её!

Когда Петра пришла, то она сейчас же сообщила ему новость и с первых же слов предупредила с его стороны всякое порицание.

— В город пришёл иностранный пароход, — сказала она.

Старый матрос проснулся в душе Оливера и он с живостью спросил жену:

— Где он остановился?

— Он бросил якорь у набережной.

Услышав это, Оливер забыл всё остальное. Он тотчас же заковылял из дома, чтобы посмотреть на новое судно, и, когда вернулся, то сейчас же с важностью заявил:

— Судя по флагу, это английское судно.

— Английский пароход! — вскричала Петра.

— У него такие люки, какие бывают на судах, перевозящих хлебные грузы. Очевидно, этот груз привезён для Ольсена.

Петра, чтобы угодить ему, притворяется очень заинтересованной.

— Для Ольсена? — воскликнула она. — Только ты один мог сразу догадаться об этом!

— Да, — самодовольно отвечал он. — Не даром же я так много странствовал по свету!

Воспользовавшись тем, что он пришёл в хорошее настроение, Петра сказала:

— Я очень долго пробыла у адвоката. Ведь надо было хорошенько поговорить с ним!

— Конечно, — согласился Оливер. — Что же он сказал?

— Он ворчал.

— Этакий живодёр! Ах, если б у меня были прежние силы и здоровье! На чём же вы порешили?

— Он немного уступил. Во всяком случае, он согласился подождать ещё. Но с одного раза нельзя было уговорить его.

— Неужели?

— Ну, да. Я должна на будущей неделе опять пойти к нему.

— Всё-таки, это отсрочка! Я надеюсь, что ты уладишь дело. Ты сумеешь ответить ему на всё, что он говорит. Этакий негодяй!

Оливер снова ушёл из дома. Все мысли его были заняты иностранным судном и его сердце моряка стремилось туда, на набережную. Ему хотелось посмотреть вблизи на это судно, пришедшее из-за границы, на матросов и кочегаров, снова ощутить запах морского корабля, услышать английскую речь. На валу набережной уже собрались любопытные. Оливер нашёл там рыбака Иёргена и неизбежного Олауса с трубкой в зубах.

— Хорошо, что ты пришёл, — обратился к нему Олаус. — Помоги мне объяснить им, чтобы они дали мне табачку для трубки. А то они никак не поймут меня.

Оливер был не прочь разыграть из себя человека, знающего английский язык, и, как только были положены мостки, он тотчас же отправился на пароход. Но Олаус остаётся таким, как всегда. Он издевался над тем, что ему дали лишь крошечную щепотку табаку, которую можно поместить на одном ногте. Ему случалось курить гораздо лучший табак, чёрт возьми! Неужели на пароходе нет никого, у кого нашёлся бы хороший, крепкий табак? Где же шкипер?

Но английский матрос как будто понял на этот раз желание Олауса. Он взял у Олауса трубку и набил её, как следует. Оливер взглянул на матроса и у него мелькнуло в голове смутное воспоминание. Он где-то встречал этого иностранного матроса. Но где, он не помнил. Быть может, в каком-нибудь кабаке, или на улице за границей, или в конторе, где нанимают матросов. Мир ведь так велик и он побывал в стольких местах!

Оливер заговорил с другим матросом, припоминая полузабытый им английский язык. Он узнал от него, откуда пришёл корабль и для кого предназначен груз. Всё это было ему интересно и он переносился в свою прежнюю жизнь на море. Он узнал, какой груз может взять корабль, сколько на нём матросов, сколько лет капитану и сколько времени понадобилось пароходу, чтобы придти сюда из Балтийского моря. Оливер сообщил, что он сам был матросом и много плавал, пока с ним не приключилось несчастье и он лишился ноги. Рассказал он также и о том, что он спас судно, потерпевшее аварию, и о нём писали в газетах. А теперь он служит заведующим складом у консула Ионсена, имеет жену и четверо детей и один сын у него уже студент.

Олаусу надоело слушать разговор на непонятном ему языке, и он ушёл, Англичанин оказался терпеливее. Оказалось, что это был второй штурман. Он был простой, и, по-видимому, славный малый и даже выказал некоторое участие Оливеру. Он очень понравился последнему.

Сойдя на берег, Оливер тотчас же собрал своих знакомых и стал рассказывать им про иностранное судно. Рыбак Иёрген с большим вниманием слушал его. Иёрген состарился и имел какой-то пришибленный вид. Его жена Лидия, очевидно, подавила его окончательно. Она была по-прежнему бодрая, энергичная женщина, прекрасная работница, лучшая в городе прачка, но до сих пор обладала злым и острым, как бритва, языком. Она не сумела заставить мужа подняться выше. Он был слишком тяжеловесным человеком, честным и покорным. Может быть, он стал таким именно потому, что дома у него было слишком много дочерей? Его единственный сын Эдуард ушёл в море.

Хотя английский пароход был лишь простым грузовым судном, но Оливер так расхваливал его, как будто это был его собственный корабль, и уверял, что он везде побывал на нём, всё осмотрел. Салон на корабле был украшен красным деревом с позолотой.

— Да ты вовсе и не был в салоне! — прервал его Олаус.

Оливер возмутился.

— Я не был в салоне, по твоему? — крикнул он.

— Ты хочешь нас уверить? Но ведь шкипер находится на берегу, — в свою очередь закричал Олаус.

Оливер уступил.

— Я проходил мимо салона и всё рассмотрел. Не понимаю, как это ты никогда не можешь заткнуть свою глотку, — возразил он Олаусу и, обернувшись к другим, прибавил: — Капитан должен быть очень богат.

— Он тебе сам сказал это? — вмешался Олаус.

Тут Оливер напустил на себя важность, вспомнил, что он заведующий складом и не подобает ему спорить с человеком, который стоит настолько ниже его. У калеки ведь существует собственная гордость!

Но и у Олауса тоже есть своя гордость. Видел ли кто-нибудь, чтоб он отступал когда-либо? Поэтому он остаётся на пристани, когда все уходят, и остаётся просто лишь потому, чтобы показать, что он не из тех, которые уходят. Упрямый, взбалмошный человек, но без всякой злобы, только большой крикун, он был неисправимый пьяница, но никогда не выпрашивал ничего, кроме табаку. Он был невежлив, никогда не кланялся почётным лицам города и никого не признавал. Благодаря своему железному здоровью, он мог спать, где попало, под открытым небом или под крышей. Он был только простым рабочим в гавани, жалким калекой, но всё же остался человеком. Конечно, у него были основания сетовать на свою судьбу, но он никогда не жаловался и топил своё горе в вине. Вообще, он был большой чудак. Ему даже и во сне не снилось что-нибудь украсть и можно было вполне доверить ему товары на пристани. Но если представлялся случай, то он резко высказывал своё мнение людям, не щадя никого. Его дерзость, в сущности, была всегда чистосердечной, он никогда ни от кого не прятался, говорил прямо, что хотел сказать, никого не боясь, как грубый и безответственный человек. Он привык, в конце концов, к тому, что у него была только одна рука; он мог ведь и одной рукой поднимать и носить тяжести. Всё-таки лучше иметь одну руку, чем совсем их не иметь, и Олаус примирялся со своим несчастьем. Он смотрел свысока на жирного Оливера. Этот жалкий дурак имел только одну ногу! И оба калеки презирали друг друга. Но перевес, конечно, был на стороне Оливера и он, в сознании своего преимущества, выказывал подчас навязчивое сострадание своему собрату по несчастью. Он жалел, что несчастье сделало его пьяницей и в состоянии бешенства он бьёт свою жену.

— Я не бью её! — кричал Олаус. — Это случалось лишь тогда, когда она начинала с другими заигрывать. Смотри ты лучше за своей женой!

Но Оливер не отставал и участие его к Олаусу принимало совсем трогательный характер. Он говорил ему:

— Тебя можно искренно жалеть. Уже не говоря про твоё лицо, но ещё хуже с твоими руками. Ведь ты не можешь сам себе помогать ни в чём, не можешь даже вдеть нитку в иголку! Да, мне сердечно жаль тебя!

Конечно, Олаус не мог вдеть нитку в иголку, но зато он не стал безбородым и гладким, как баба. Наоборот, у него было костлявое лицо тёмного цвета, и пороховые зёрна, застрявшие у него в щеках, конечно, не стали светлее от времени. А лицо Оливера было гладкое и круглое, как задняя часть у ребёнка, щеки у него отвисли и рот был всегда мокрый. Наружность Олауса была разумеется мало привлекательна, но в наружности Оливера было что-то отталкивающее.

Возвращаясь домой, Оливер был занят мыслью, нельзя ли ему будет воспользоваться теперь случаем и продать свой гагачий пух? Правда, это был запрещённый товар, но ведь он не украл его ни у кого! Во всяком случае, если уж он совершил это воровство, то вина его не увеличится от того, что он продаст пух, вместо того, чтобы отдать его в жертву моли на чердаке дома!

Другие люди были ведь не лучше его. Они тоже готовы были бы выкинуть такую штуку, но это им не было нужно. Быть может, у них и рождалось подчас такое желание, но их положение связывало их, и они, пожалуй, даже негодовали, что не могли позволить себе ничего подобного. А что же можно ожидать от такого человека, как Оливер, от жалкого калеки, обременённого семьёй? Были ли у него когда-нибудь деньги? Он проводил свою жизнь, как гриб, растущий в полумраке, и всюду, в каждом углу, он подвергался соблазну, занимая должность заведующего в складе. Он терпел холод зимой, так что руки у него покрывались ранами, а летом он задыхался от пронизывающего запаха печёнки и ворвани, так что, открывая дверь склада утром, он невольно отскакивал назад. Что же удивительного, что он не мог сохранять полную невинность и не имел душу, мягкую, как бархат. Словно какая-то тень затемняла всё для него, и самое удивительное было то, что он не убил консула и не ограбил до сих пор его склада.

Но он был слишком рассудителен и не делал никаких глупостей, которые могли бы выплыть наружу. Он вешал товар, соображаясь с покупателями. Его воскресные поездки на лодке были по-прежнему окружены таинственностью. Он привозил и то, и другое, и между прочим привозил гагачий пух, спрятанный под мышкой. В течение многих годов у него накопилось большое количество пуха, и он надеялся сбыть его теперь на английский корабль.

Однако, Оливер не обнаруживает торопливости, чтобы не испортить дела. Он спросил Франка, как называется по-английски гагачий пух. Франк заглянул в словарь и тотчас же нашёл нужное слово. По вечерам, заперев склад, он несколько раз приходил на пристань, разговаривал с англичанами и наконец вскользь упомянул, что у него есть гагачий пух. Быть может, он им нужен? «Отчего же?» — сказал один моряк, второй штурман, и спросил, сколько у него пуху? Хватит ли у него на две кровати?

Они скоро сговорились. Оливер не имел права торговать пухом, у него не было лавки, но он мог принести пробу ночью. Так и было порешено.

Оливер принёс обещанную пробу. Пух оказался безукоризненным, и торг был заключён. Оливер, однако, не мог взять от них английские фунты, потому что это было бы слишком подозрительно. Англичане переговорили между собой и сказали, что заплатят ему норвежскими деньгами, если не раньше, то в последнюю минуту. Он может быть уверен в этом. Оливер обладал сердцем моряка, ему нравились эти английские матросы и он сказал, что доверяет им. Он будет приносить пух небольшими количествами и получит от них деньги под конец.

Эти иностранные матросы были с ним очень любезны и всегда угощали его. Не то, что прежние товарищи на пароходе «Фиа», едва обращавшие внимание на калеку! Матросы интересовались всем в городе. Они видели уже почти всех жителей, только ещё не видали почтмейстера. Неужели он сидит день и ночь в своей конторе и сторожит свои денежные письма? Они интересовались также семейной жизнью Оливера. Значит, у него есть сын студент? Это великолепно. Они знали, что у него красивая жена, они видели её на пристани. Отчего он не приведёт её с собой? Ведь они не съедят её!

Они угощали Оливера вином, но заметили, что он не пристрастен к нему и его больше прельщает хорошая еда. Поэтому они сделали знак буфетчику, чтобы он принёс разные лакомства. Ну, разве это не прекрасные люди!

Наконец, судно разгрузилось, и Оливер принёс свой последний запас пуха. В этот вечер на пароходе оставался только один матрос. Погода была скверная — ветер и дождь. Капитан и штурман были приглашены на прощанье к Ольсену, а у второго штурмана болели зубы и он извинился, что не может придти. Он хотел, несмотря на погоду, согреться быстрой ходьбой по городу. Экипаж был на берегу.

Всё было в порядке. В этот вечер Оливер должен был получить свои деньги, норвежские деньги, и штурман отправился главным образом за ними на берег.

Матрос был один на судне со своим гостем и он пригласил его в матросское помещение, чтобы угостить бифштексом с жареным картофелем. Оливер наелся досыта и сидел, отдуваясь и благодушествуя. Вдруг он увидел корабельный сундук, стоявший у стены, и в мозгу у него возникло воспоминание. Оливер взглянул на матроса и едва удержался, чтобы не назвать его Адольфом.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Ксандер, — отвечал он.

— Удивительно, как этот сундук похож на мой сундук! — проговорил Оливер.

— Да? Это не мой сундук. Он принадлежит другому, — равнодушно отвечал матрос.

— Совсем как мой корабельный сундук! — сказал Оливер. — Совершенно такая же ручка и такая же зелёная крышка. Мы на ней резали табак. Следы этого ещё можно заметить.

— Так, — проговорил матрос.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

— Ксандер. Пойдём отсюда. Скоро и все остальные вернутся на пароход.

Они вышли на палубу. Ветер и дождь не прекращались. Они постояли у борта и поговорили о погоде. На пароходе уже всё готово к отплытию, и лоцман ждёт на берегу, в отеле. Но вероятно ночью нельзя будет выйти в море.

На валу, где стояли ящики, в одном месте приподнялся брезент и показалась чья-то голова, прислушиваясь. Это был Олаус, он тут улегся на ночлег.

Оливер слишком много ел, и голова у него стала тяжёлая. Он снова спросил матроса:

— Откуда у тебя этот сундук?

Матрос не понимал, чего он хочет.

— Сундук, — повторил Оливер. — Я продал его одному парню, которого звали Адольфом.

— Я ведь тебе сказал, что это не мой сундук!

— Извини. Он не принадлежит тебе, но...

— Уходи теперь, — прервал его матрос. — Приходи завтра пораньше. Мы не уходим сегодня!

Было около одиннадцати часов вечера.