Онлайн чтение книги Макамы
Саадская макама. (тридцать седьмая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— В Сааду[251] Саада  — город в Йемене. судьба меня привела в те дни, когда строен я был, как стрела, и легко обгонял степного осла. Я зеленью Саады налюбовался, красотам города наудивлялся, а потом спросил обладателей знания, где обитают люди высокою звания, владетели состояния, чтобы во тьме их огнем освещаться, а в минуту тяжелую силой от ниж напитаться. И указали мне люди на кади[252] Кади  — см. примеч. 59 к макаме 8. не только его богатства ради: саадский кади был тамимитом[253] Тамимит  — т. е. представитель племени тамим, славящегося своими нравственными достоинствами., а племя это благородством и щедростью знаменито. Дружбу с кади я вскоре завязал и эхом ответным слов его стал. Я наслаждался медом общения, но нечастыми были мои посещения — боялся я надоесть и вызвать к себе отвращение. Было мне в этом немало прока — стал я в доме кади своим, как Сельман в семействе пророка[254] …Сельман в семействе пророка  — перс-вольноотпущенник пророка Мухаммеда; считался принадлежащим к его семейству.. Я присутствовал при разбирательстве споров, становился свидетелем раздоров и мир между теми, кто судился, творил: обиженного с обидчиком мирил.

В один из дней, когда кади вершил дела и зала, как улей, полна была, появился оборванный старик, от дряхлости дрожащий, но людей испытующим оком сверлящий. А следом за ним юнец ворвался — он рассерженным львом казался. Старик сказал:

— О Аллах, помоги быть судье справедливым и к правому делу отменно ревнивым! Словно ржавый меч, мой сын упрям, непослушен, будто тупой калам. Что добро, что зло — ему неизвестно, с отцом ему спорить всегда уместно. Я иду вперед — он тянет назад, я объясню — затемнить он рад. Я зажигаю, чтоб сын погасил. С упрямством бороться нет уже сил. Я растил и учил его с малолетства, а как образумить — не знаю средства. Был я нежнейшим отцом для него, а он не хочет знать ничего.

Жалоба старца судью убедила и такие слова сказать побудила:

— С непослушанием сына мириться — все равно что его лишиться! Чем строптивость детей терпеть, лучше уж вовсе их не иметь.

Тут, как видно, юнец рассердился и ответить поторопился:

— Клянусь тем, кто поставил кади людские дела вершить и суд над ними правый творить, отец жалуется несправедливо: я его слушаюсь терпеливо. Он встанет на коврик — я молитву читаю, он слово скажет — я подтверждаю, он зажжет огонь — я его раздуваю. Но он хочет, чтобы петух яйца нес, а страус в поднебесье себя вознес.

Кади спросил:

— За что же ты так на отца рассердился, что ослушаться его решился?

Невозмутимо ответил юнец:

— Когда вконец обеднел отец, он заставил меня подаянье просить — нищенскую суму носить, чтобы дождь подачек не прекращался и в сладкий шербет для него превращался, чтобы избавить его от лишений и исправить его положение. А раньше, когда начинал он меня учить, все повторял, что честным трудом надо жить, что позорное дело — подачки просить, что жадность — порок, что алчный живет себе не впрок. Послушайте, как он меня поучал, какие стихи сочинял:

Старик на сына хмуро воззрился: он на строптивца все больше сердился. Вдруг строго прикрикнул:

— Замолчи! И костью в горле моем не торчи! Стыдись! Ты хочешь учить свою мать, как надо детей зачинать, и кормилицу обучать, как следует грудь ребенку давать. Скорпиона змея не боится, жеребенку не обогнать кобылицу!..

Но, как видно, тут же раскаялся, что с сыном был так суров, что сказал ему столько обидных слов. Любовь его снова к сыну склонила, взор смягчила, его устами заговорила:

— Знай, сынок, в жизни тот умерен, кто с вечера в завтрашнем дне уверен. Купец не пойдет просить подаяния, как в люди ремесленного звания. А тому, кто в одежду нужды одет, никакой не нужен запрет. Пусть ты истины этой не знал — но зачем же ты отцу возражал?

Продолжал рассказчик:

— Выслушал кади слова отца и увидел, что у юнца явно расходятся слово и дело. Злоба его закипела, взором строгим на юнца он глядит и говорит:

— То тамимит он, то он кайсит[257] Кайситы  — люди из племени кайс. В отличие от тамимитов они славились дурными нравами.. Отвратителен тот, кто сам себе возражает, словно гуль[258] Гуль  — оборотень., обличье свое изменяет!

Сказал тут юнец:

— Клянусь я тем, кто судьей тебя сделал на благо всем, тем клянусь, кто велик и могуч, кто дал тебе в руки к истине ключ, заржавел мой ум от огорчения и память пропала от удручения. Но нет ведь дверей, что настежь раскрыты, где нищий найдет подаяние сытное, не увидишь дома, где рады гостю, где ему подают не по крошке — горстью…

Судья возразил:

— Однако бывает, что стрела шальная в цель попадает. Не в каждом облаке молния зря блистает — иное на них и дождь проливает. Правильно молнии различай, а чего не знаешь — не утверждай!

Старец увидел, что огульное обвинение у кади вызвало раздражение, и решил, что слова его подтвердятся делами — обернутся щедротами и дарами.

И старец взбросил новую сеть, чтобы рыбку поймать и зажарить успеть. Он продекламировал:

Продолжал рассказчик:

— Понравились кади слова старика — и полилась подаяний река. Потом он взгляд к юнцу обратил — копьем укоризны его пронзил и спросил:

— Ты понял теперь, сколь порочны твои суждения и лживы твои измышления? Прежде чем деку для лютни тесать, прочность дерева следует испытать. Не кори своего отца и не спеши людей порицать. А впредь проявишь непослушание — заслужишь строгое наказание!

Тут, как видно, юноше стало стыдно. Подошел он к отцу, оказал почтение и покинул собрание без промедления. За ним и старец двинулся следом, такие стихи говоря при этом:

Продолжал рассказчик:

— Мне показалось, что старика я узнал, но тут же сомневаться стал и решил пойти за ним по пятам, далеко ли, близко ли — я не знал еще сам; быть может, раскрою его секреты и узнаю, каким огнем речи его согреты. Бросил я все свои дела — за старцем дорога меня увела. Он быстро шагает, а я за ним, желанием неотступным гоним. Наконец я догнал его, наши взоры скрестились — вмиг охотник и дичь в друзей обратились. Старик мне радостно руку жал и даже при этом совсем не дрожал! Он сказал:

— Друзьями нужно дорожить, кто друга обманет — тому не жить!

И я убедился, что рядом со мной — серуджиец, никто иной. Бросился я его обнимать, о хорошем, плохом поспешил разузнать. Но старик отвечать не пожелал и на сына лишь показал:

— Меня рассказывать не проси, обо всем у него расспроси.

А юнец рассмеялся мне в лицо и следом пошел за отцом.

Это были знакомцы мои, спору нет, но где теперь отыскать их след!

Перевод В. Борисова