Онлайн чтение книги Maxximum Exxtremum
приди ко мне – заварим чаю

Вот так, почти беспомощные попытки арт-терапии. И тоже своего рода антиципация – ведь этого тогда ещё не было, её не было, а суицида, как я теперь надеюсь, вообще не будет…

Быстрей бы четыре. На волю – выйти, увидеть Сашу, нажраться, а там хоть потоп! – главное чтоб в дуплет, чтоб денег хватило и домой потом взять и Сашу заманить – один ведь я о… ею совсем, не выдержу… Должен там быть и Михей. Это хуже… Должна быть Зельцер! Хочу её увидеть. Блин, ведь Саша накануне категорично заявил: «Я не буду ей звонить. Пошла она в пень. У меня другие планы»! Что ж, селяви…

Стало совсем невыносимо. Действие, действия – экшен, как говорит молодежь, тусня и туса – и что-то даже как бы звало меня в дорогу, надо было только решиться, подняться, собраться и отравиться – неведомо куда и зачем…

Когда я уже шёл по улице, настрой пропал: ну и куда я прусь? к кому? что делать-то? Хотя давно подмечено, что стоит пройтись по Советской, главной артерии города, обязательно встретишь кого-нибудь из знакомых, я никого не нашёл. Подошёл к «Спорту» – народ уже суетится, помялся, пошёл на Кольцо – оно напротив через дорогу – всего лишь пересечь Советскую – зашёл, посидел на лавочке, покурил… Вернулся в «Спорт», взял кружку пива и бутерброд… Но время-то ещё мало – чем заняться – сидеть невыносимо!.. – все эти люди, мужичьё, развязное бабьё, а я один…

Вышел и поковылял на рынок – к ларьку у ковров, типа посмотреть кассеты (там, кстати, и рыгаловок много, и народу в них может поменьше…). Я купил банку своего расхожего «Ярпива оригинального» (оно наиболее напоминает простую, без вредных привкусов и примесей воду) и нормальных сигарет, стою у ларька, читая названия и борясь с головокружением от хмеля натощак, уже достаю деньги, чтобы приобрести Sonic Youth «Goo», как вижу – чешет Элька Зельцер, в своей ярко-алой рубашке и на предельной скорости!..

Кассету я всё же купил, смотрю, а её уже нет. Я бегом. Паника. Буквально наткнулся на неё!

– О, привет! Ты что здесь делаешь?

– Да вот, кассету покупал…

Она её осмотрела бегло, явно ничего не поняв, я глотал последнее пиво из смятой банки.

– А я вот домой с учёбы… вот…

Я механически вертел в руках покупку, бессознательно рассматривая её: на обложке был чёрно-белый рисунок, изображающий, по сути, нас с Зельцером (!) в обнимку – только я без бороды, а она с другой причёской, и оба в чёрных очках…

– На футбол-то не собираешься? – Да, дорогие, если мыслить щепетильно, как например мыслю я, здесь я немного глупо и некорректно влезал в чужую юрисдикцию.

– О, а я уж забыла! – отвечала она с экспрессивностью цыганки, – Санич, козёл, не позвонил даже! Я сама ему тот раз звонила-звонила, а его всё не было дома, даже в десять – где ж он бывает-то?

– Не знаю, наверно занят в институте, – говорю я что-то дежурное, а сам уже начинаю загоняться, что это у него за такие «другие планы»?

– Он про меня ничего не говорил?

– В смысле? – не понял я.

– Ну, насчёт сегодня.

– Да нет. У него какие-то планы, говорит, мало времени…

Значит, I STOLE MY SISTER’S BOYFRIEND. IT WAS ALL WHIRLWIND, HEAT AND FLASH. WITH IN A WEEK WE KILLED MY PARENTS AND HIT THE ROAD (надпись на кассете) – понимаю…

– Н-да? – обычная для неё штучка – это идиотское «н-да» (даже ближе к «н-дя») – при этом указательный пальчик, как у маленькой девочки, следует в ротик, оттягивая нижнюю губу – но это длится всего лишь мгновенье, неосознанное мгновенье. Означает сей жест наверно какое-то обречённое удивление, то есть уже неудивление ничему.

Она уже вздыхала и мялась, собираясь срулить – обычная ситуация – неизбежное «нечего сказать», когда люди не очень близко знакомы, и просто встретились на улице… Сейчас начнутся все её «вот…», «во-от…», которые я впоследствии перенял…

– А пойдём со мной в «Спорт», выпьем пива, поедим, а потом на футбол, – сказал я.

Она поколебалась в своей решимости идти домой. Ну ещё пальчик в рот и скажи: «Ну, мне надо идти домой…»! Только начала, как я перебил:

– Деньги у меня есть. На матч пройдём бесплатно. И Санич… (хотел сказать «твой») там будет.

– У меня тоже есть немножечко, – жеманно улыбалась она, опять почти как девочка (только какая-то слегка б… ская), – да и причём тут Санич?

Надо сказать, что я к ней относился довольно серьёзно, безо всякого подвоха, даже почти без критичности – просто как к товарищу. Другое дело, что она всё равно ведь женщина, и нельзя не присматриваться к её жумпелу… Вроде бы вся она по своей конфигурации, консистенции и моторике не очень и женственна, опять же, бордово-фиолетовая помада, джинсы, гриндера, сэкондовская рубашка, но с другой стороны – все эти детско-б… ские ужимочки… Но жумпел-то всё же внятно-внушительный! Только потом, увидев её фотографию, где ей лет 17 (такая уть-оть, невинные глазки, девственные губки!), я осознал, что она, Элька, практически копия моей первой любви Яночки! – та тоже была не лишена некоторой брутальности (см. повесть «Грязная морковь») … Вот ведь! Всё-таки как интересно анализировать этих несуразных никчёмных существ! Как мне их недоставало!

Она, конечно, сказала, что есть не хочет, взяла пиво, какой-то бутер (знакомое словечко!) и таскала потом у меня «китайскую капусту» (таким эвфемизмом Саша заказывает салатец из моркови по-корейски), я же взял 50 водки, пиво и картошку с тефтелями – чего и ей желал, но настаивать не стал.

– Только Саничу не говори, что я ел еду, – сказал я.

Было приятно сидеть хоть в каком-то кафе, хоть с какой-то девушкой, хоть о чём-то болтать, есть хоть какую-то еду и выпить хоть чуть-чуть водочки.

Едва я успел проглотить сию не очень большую общепитовскую порцию, как в дверях оказался Санич. Я быстрым комичным жестом переставил тарелку на соседний столик. Зельцер заулыбалась.

– Хей, мать, ты не то ль что-то там напитал?! – забасил Саша, все посетители даже обернулись на нас.

– Нет, пиво пью, – ответствовал я, едва сдерживая в себе порыв удыхания.

Он картинно уставился на Зельцера.

– Нет, – сказала она, улыбаясь (почти как «н-да»).

– А чё это вы вместе, а?

– На рынке встретились… – улыбалась она, – а ты чё не позвонил?

– Короче, сколько у кого денег? А то сейчас Михей придёт голимый – поесть пока можть взять чего-нибудь…

– Да я, Саша, уж поел картошечки, – я, улыбаясь, кивнул на тарелку, наконец-то легитимно утираясь салфеткой.

– Ах ты …анда! – заорал он, – и ты …анда!

Мы дали денег и он принёс графин водки, три пива и чебурек.

Как и ожидалось, пришёл Миша, но, что совсем нехарактерно, довольно пьяный и с деньгами. Тут же взяли ещё пива и водки и, конечно же, один чебурек. Разговоры пошли какие-то совсем странные, наверно совсем пьяные: было сказано, что ты, Миша, скупердяйская рас… яйская рожа, низкорослый п… расик, …арь …ев и добавлено, что «даже план курить как надо не можешь – х… ли ты суетишься-то, б…?..» С последним активно согласилась Зельцер, недовольно буркнув: «В натуре, обломно, б…». Тут Михей вскочил и стал орать: «Хочешь, б…, я тебя щас прям здесь на столе всожу – ложись, давай, задирай ноги!» – и сделал движение к Зельцеру – я уж представлял, как он толкает её на стол, задирая мясистые джинсовые ляжки – рефлекторно я встал, и он уткнулся в меня.

– Хули ты, б…, за эту б…, б…?! – продолжил он в запале.

– Я не б… ь, а ты присядь, – профанистично сказал я, и Санич с Элькой удохли.

– Если я сейчас встану, – веско отчеканил Саша, – ты ляжешь так на месячишко в травматологию.

Михей помялся и опустился на место. Мы допили и пошли на футбол.

Мы всегда сидим не на фанатских трибунах, где молодёжь, флаги и кричалки, а где закоренелое прожжённое мужичьё, от которого есть что послушать. «Умней играй!» – «Продай свисток – купи очки!» – «Вот этому, в чёрной одежде, пинка, б…!» Тогда у нас ещё играл знаменитый сейчас Сычёв, и все орали «Сыч!», «Сыч, давай!». Мы тоже активно участвовали в процессе (чем Зельцер была очень поражена да и не очень довольна), но несколько своеобразно: подражая герою «Бесов» Семёну Яковлевичу, тому, который «наш блаженный и пророчествующий», и угощал своих просителей чаем, но очень избирательно – вдруг вперивал перст в кого-нибудь и провозглашал: «Внакладку!», мы тыкали пальцами в облажавшегося футболиста и орали: «Паточного! Без запивки!» и т. п. На этих трибунах также всегда шло распитие и клевали семечки. Распивать было особо уже нечего, а вот семечки Зельцера безумно раздражали – оказалось, что она ненавидит это «плебейское» занятие. А я люблю…

После первого тайма мы с ней отправились в туалет – он на другом конце стадиона. «Что-то ты Зельцера всё сопровождаешь?» – тихо осведомляется Саша, как бы на что-то намекая. Я не сопровождаю, говорю, я ссать хочу. «Блин, всю ж… отсидела», – говорит она. «Да у тебя-то она вон какая», – говорю я, выколачивая рукой свои брюки сзади; она улыбается, понимая, что это невольный или вольный робкий комплимент. Ja, your fucken-fluken Das Zad!

Сходили без происшествий, если не считать того, что ещё мы с ней захотели шашлык, но денег было мало. Я купил ещё семечек…

После второго тайма пришла пора прощаться – с Сашей и Михеем. Мы шли по направлению к Кольцу, а они городили какую-то ахинею о том, что им вот сейчас, в полдевятого, надо идти «на стрелу», где «включен счётчик», а, следовательно, их как пить-не-пить довольно сильно изобьют. Они поясняли несколько невнятно и наперебой – «такое ощущение, что они всё-это прямо сейчас выдумывают», – подумали мы с Зельцером. Я как-то не хотел п… лей, но стал уж беспокоится и не очень навязчиво предлагать своё сопровождение. Они наотрез отказались. Ещё минут десять они мялись на Кольце, но потом всё-таки решительно отсоединились, веско бросив на ходу: «Если через час не вернёмся, значит, всё, не ждите».

– Может в ментуру тогда позвонить? – кричу им вдогонку.

– Всё – убъють! – показалось, они заржали, – не надо милиции! – с мягким одесским окончанием.

Как прикажете, гайз…

Ну вот мы и остались вдвоём, а это всегда опасно – так называемое человеческое общение возможно только тет-а-тет – только тогда оно более-менее откровенное, серьёзное и продуктивное – когда трое или четверо, все, как уже упоминалось, делятся на партии, над кем-нибудь прикалываются, и вообще лебедь, рак и щука… Человек, находясь наедине с другим, если сразу не плюнул и не ушёл или просто не ушёл, начинает с ним взаимодействовать – открыто противопоставить себя другому и в середине общения (даже если оно вынужденное – застряли в лифте) сказать: «Да ты, я вижу, дурак – пошёл ты на х…!» как правило никто не может – всё что угодно только не это! – к тому же, ведь к каждому можно и стоит прислушаться, когда он не работает на публику…

Однако наш час прошёл под эгидой ожидания этих ренегатов.

Обстановка была довольно нервозная – ясно было, что вдвоём мы не должны находиться, это не запланировано, это случайно, и надо перетерпеть. Сначала я вроде как успокаивал её, но потом понял, что она беспокоится не состоянием здоровья достопочтенного Саши Босса, а своим дурацким положением: домой надо, а я сижу тут как дура… и целый день как дура с этим дурацким О. Шепелёвым… (впрочем, я не такой уж дурацкий по сравнению с некоторыми другими – думаю, даже она это осознала) и перешёл, так сказать, к бытовой метафизике:

– Единственное, на что человек может не отрываясь смотреть бесконечно – это звёздное небо, водная гладь и огонь, пламя костра… – Наверно сие звучало бы как ирония или даже издевательство, если бы мы минут десять уже в наступивших полных сумерках и странной тишине не смотрели совершенно заворожено на жёлтые языки Вечного огня…

– Да, – вздохнула она, и это «да» было совсем иным.

Несколько жутковато – господи, всё одно и тоже – сколько можно… Как в этом городе жить людям с хорошей памятью – куда ни глянь, куда ни пойди – всё то же !

Исчерпав все идиотские догадки и добрую часть нехороших слов, мы наконец-то обратились к персонам друг друга, начав почти с анкетных вопросов. Мне пришлось пояснить, что вообще значит учиться в аспирантуре и кем вообще я стану.

– Через три года я буду кандидатом наук, – сказал я некую абстракцию.

– О, круто, – сказала она, – а мне хотя бы в институт поступить.

Дальше я от себя рассказал, как я туда поступал. Что я плохо учился, что каждый семестр наши с ОФ и Репой фамилии вывешивали на отчисление, как всех шокировала моя знаменитая теперь фраза – так называемый «парадокс О. Шепелёва» – «Если меня не выгонят из института, то я поступлю в аспирантуру».

Когда меня воодушевляют своим присутствием и вниманием, то есть попросту не говорят сразу: «Ты дурак – иди ты на х…!», я становлюсь весьма остроумным. Она хохотала от души. Походя я выставляю себя насосом – я упомянул, какую чушь обо мне пишут газеты, а иногда и говорит радио и показывает местное ТВ, что об этом думают профаны ОФ с Репою, какие возникают курьёзы и кривотолки – что такое сам пресловутый «мой имидж» – как меня воспринимают «все на Кольце» и боятся все здешние девочки-мохнушечки…