Онлайн чтение книги Моби Дик, или Белый Кит Moby-Dick; or, The Whale
Глава LXXII. «Обезьяний поводок»

При шумной и хлопотливой разделке китовой туши матросам без конца приходится бегать взад и вперёд. То нужны люди здесь, то всех зовут туда. Никто не стоит на месте, потому что в одно и то же время всюду есть какие-то дела. Точно так же вынужден метаться и человек, который вздумает описывать эту сцену. Мы теперь должны немного отступить в своём повествовании. Как уже упоминалось, первую брешь в китовой спине, куда затем вставляется гак, вырубают фленшерными лопатами помощники капитана. Но каким образом этот тяжёлый громоздкий гак там закрепляется? Его вставил туда мой закадычный друг Квикег, который, выполняя свои гарпунерские обязанности, должен был вылезти с этой целью на спину чудовищу. Очень часто обстоятельства требуют, чтобы гарпунёр оставался на китовой туше в продолжение всего того времени, пока идёт свежевание или фленшеровка. Следует отметить, что кит при этом почти полностью погружён в воду, за исключением того участка, где в данный момент идёт работа. И вот несчастный гарпунщик должен барахтаться внизу, футах в десяти ниже уровня палубы, то на ките, то прямо в волнах, покуда огромная туша вертится под ним наподобие мельничного вала. Квикег в этот раз был в костюме шотландских горцев – то есть в одной рубахе и в носках, – который, на мой взгляд, по крайней мере, очень ему шёл; а ни у кого, как сейчас убедится читатель, не было лучшей возможности рассмотреть его, чем у меня.

Поскольку я сидел с моим дикарём в одном вельботе, работая позади него вторым от носа веслом, в мои весёлые обязанности входило также помогать ему теперь, когда он выполняет свой замысловатый танец на спине кита. Все, наверное, видели, как итальянец-шарманщик водит на длинном поводке пляшущую мартышку. Точно так же и я с крутого корабельного борта водил Квикега среди волн на так называемом «обезьяньем поводке», который прикреплён был к его тугому парусиновому поясу.

Это было опасное дельце для нас обоих! Ибо – это необходимо заметить, прежде чем мы пойдём дальше, – «обезьяний поводок» был прикреплён с обоих концов: к широкому парусиновому поясу Квикега и к моему узкому кожаному. Так что мы с ним были повенчаны на это время и неразлучны, что бы там ни случилось; и если бы бедняга Квикег утонул, обычай и честь требовали, чтобы я не перерезал верёвку, а позволил бы ей увлечь меня за ним в морскую глубь. Словом, мы с ним были точно сиамские близнецы на расстоянии. Квикег был мне кровным, неотторжимым братом, и мне уж никак было не отделаться от опасных родственных обязанностей, порождённых наличием пеньковых братских уз.

Я так остро, так по-философски осознавал тогда своё положение, что, задумчиво следя за его действиями, начал отчётливо понимать, что моя собственная личность растворилась в акционерном обществе из двух партнёров, что моей свободной воле нанесён смертельный удар и что просчёт или неудача другого могут обречь меня, безвинного, на незаслуженные беды и погибель. Это, я считаю, плод междуцарствия в Провидении; ведь не могло же его неподкупное беспристрастие сознательно пойти на столь вопиющую несправедливость. И всё-таки, развивая дальше свои мысли и при этом время от времени вытягивая Квикега на верёвке из воды, когда он оказывался между китом и бортом корабля под угрозой быть расплющенным на месте, – развивая дальше свои мысли, говорю я, я понял, что положение, в каком я сейчас находился, ничем не отличается от положения всякого смертного во всякое время; только в большинстве случаев сиамские узы так или иначе связывают человека с несколькими смертными зараз. Если разорился банкир – ты банкрот; если твой аптекарь по оплошности прислал тебе ядовитые пилюли – ты мёртв. Правда, вы можете мне возразить, что всех этих и бесчисленное множество им подобных несчастий можно в жизни избегнуть, проявляя чрезвычайную осмотрительность. Но как бы осторожно ни обращался я с Квикеговой верёвкой, он иной раз дёргал её с такой силой, что я едва не вылетал за борт. К тому же я, конечно, всё время помнил, что, лезь я хоть из кожи вон, в моём распоряжении только один конец верёвки[238]«Обезьяний поводок» можно видеть на каждом китобойце, но только на «Пекоде» обезьяна и поводырь связывались вместе. Это усовершенствование было введено не кем иным, как самим Стаббом с целью дать рискующему жизнью гарпунщику наиболее надёжную гарантию верности и бдительности поводыря. (Примеч. автора.).

Выше я упомянул, что мне часто приходилось подтягивать беднягу Квикега на верёвке, когда он время от времени из-за кручения и качки соскальзывал в воду и оказывался между китом и кораблём. Но угрожающая ему опасность быть раздавленным была не единственная. Акулы, неустрашимые, несмотря на ночную бойню, властно привлекаемые теперь только хлынувшей из туши кровью, – эти осатаневшие твари снова вились вокруг, точно пчёлы в улье.

И прямо среди акул стоял теперь Квикег, он даже отпихивал их иной раз в толчее ногой. Это может показаться просто немыслимым, если бы только не то обстоятельство, что занятые такой добычей, как мёртвый кит, акулы, во всех прочих случаях жизни готовые пожрать без разбора всё, что подвернётся, тут уж редко трогают человека.

Тем не менее, как нетрудно понять, поскольку всё это протекает не без их разбойничьего участия, здесь нужен глаз да глаз. Вот почему, помимо верёвки, на которой я время от времени выдёргивал беднягу из чересчур близкого соседства с пастью наиболее свирепой с виду акулы, была у него и другая защита. Устроившись за бортом в люльке, Тэштиго и Дэггу без устали размахивали у него над головой длинными фленшерными лопатами, поражая акул направо и налево. Вы не думайте, с их стороны это было в высшей степени любезно и благородно. Я знаю, они руководствовались исключительно соображениями Квикегова блага; однако в спешке, горя желанием облагодетельствовать его, когда и его, и акул наполовину скрывала вода, перемешанная с кровью, они своими неосторожными лопатами нередко рисковали отрубить скорее человеческую ногу, нежели акулий хвост. Но бедняга Квикег, когда он, задыхаясь и надсаживаясь, орудовал тяжёлым железным крюком, бедняга Квикег, наверное, только молился Йоджо, предавая жизнь свою в руки своим богам.

Ну что ж, милый мой друг и кровный брат, думал я, то травя, то выбирая «поводок» при каждом колыхании волны, какое это всё имеет значение, в конце-то концов? Разве ты не образ и подобие всех и каждого в китобойском мире? Бездонный океан, в котором ты задыхаешься, – это Жизнь; акулы – твои враги; лопаты – друзья; и положеньице у тебя, между теми и этими, не из приятных, мой милый.

Но смелей! тебя ожидает радость, мой Квикег. И вот, когда обессилевший дикарь с посиневшими губами и красными глазами вскарабкался наконец по цепям на палубу и стоит у поручней, весь мокрый и дрожащий, к нему приближается стюард и с ласковым сердобольным видом подаёт ему… что? Горячего грогу? Как бы не так! Он подаёт ему, о боги! подаёт кружку тепловатой, разбавленной имбирной водички!

– Что это, имбирём пахнет? – подозрительно принюхиваясь, спрашивает подоспевший Стабб. – Да, это имбирь, – и он заглядывает в кружку. Потом, постояв секунду в недоумении, не спеша подходит к стюарду и медленно говорит:

– Гм, имбирная водица, а? А не будете ли вы настолько любезны, мистер Пончик, чтобы сказать мне, в чём достоинства имбирной водицы? Имбирная водица! Разве имбирь подходящее топливо, Пончик, чтобы разводить огонь в этом лязгающем зубами каннибале? Имбирь! Что это такое, чёрт побери, имбирь? – уголь? – дрова? – спички? – трут? – порох? – что такое имбирь, я спрашиваю, чтобы ты сейчас давал его в кружке нашему Квикегу?

– Это всё мутит воду исподтишка какое-то общество трезвенности, – внезапно заключил он, обращаясь к Старбеку, который только что подошёл с бака. – Поглядите-ка, сэр, на эту бурду; вы только понюхайте, чем она пахнет. – И, следя за лицом старшего помощника, добавил: – А стюард, мистер Старбек, имел наглость предложить этот лимонад, эту микстуру Квикегу, который только что работал на ките. Может быть, сэр, он у нас аптекарь, а не стюард? И позволю себе спросить, сэр, подходящее ли это средство, чтобы оживлять утопленников?

– Ну нет, – проговорил Старбек, – питьё никудышное.

– Вот видишь, стюард, – воскликнул Стабб, – мы тебя научим, чем отпаивать наших гарпунщиков; тут твои лекарские снадобья не нужны, или, может, ты нас отравить замыслил, а? Выправил на нас страховые полисы, а теперь хочешь нас уморить и прикарманить премии, так, что ли?

– А я при чём? – жалобно возразил Пончик. – Это тётушка Харита принесла имбирь на корабль; она наказала, чтоб я никогда не давал гарпунщикам спиртного, а только эту имбирную настойку – так она её называла.

– Имбирную настойку, а? Вот я покажу тебе настойку, негодяй! А ну, получай и лети в буфетную, принесёшь чего-нибудь получше. Я, кажется, не сделал ничего дурного, мистер Старбек. Ведь капитан приказал: грог для гарпунёра, который работает на ките.

– Ладно, – сказал Старбек, – только не бейте его больше и…

– Э, да я больно не бью, когда замахиваюсь, если только замахиваюсь не на кита или на что-нибудь вроде того, а этот парень, он ровно мышь. Но вы что-то хотели сказать, сэр?

– Лучше ступайте с ним вниз и возьмите что нужно.

Когда Стабб снова поднялся на палубу, в одной руке он держал чёрную флягу, а в другой нечто вроде чайницы. В первой был крепкий брэнди, и её вручили Квикегу; вторая заключала дар тётушки Хариты и была безвозмездно отдана волнам.