Онлайн чтение книги Набат. Книга первая: Паутина
Глава двадцать шестая. Джентльмены

— «Дамад халифатул муслимин эмир-лашкари ислам сайд Анвар» — видите, какой титул: «Зять халифа правоверных и главнокомандующий войском ислама, потомок пророка Энвер». Все всунул в одну печать: «халиф», «правоверные», «ислам», «потомок пророка», а?

— И все же, почтеннейший Чандра Босс, вы преувеличиваете.

— Почтеннейший Саиб Шамун, в этих словах — порох, динамит, пироксилин, нитроглицерин. Порознь эти словечки не так страшны, а вместе взятые, они могут воспламенить весь Восток.

Собеседники с удобством расположились на плоской крыше помещения для гостей в каале — замке пуштунского сардара. За невысокими, сложенными из глиняных блоков зубцами простиралась широкая желто-бурая долина, прорезанная полоской расплавленного серебра реки, по ту сторону которой громоздились кофейные, синие, лиловые горы, упиравшиеся белыми вершинами в курчавые облака. Дул ровный, прохладный ветер, шевеля и шурша бумагами и топографическими картами, набросанными на низенький, инкрустированный столик. Над столиком скрипело и металось на ветру ненужное сейчас, зимой, опахало из фазаньих хвостов.

Склонившись над столом, Чандра Босс читал обращение Энвера, изредка вскидывая свою бритую голову, увенчанную маленькой индусской чалмой, и возбужденно издавая возгласы: «Ловко. А?»

Лицо Чандра Босса не бросалось в глаза. Ни одной черты, привлекающей внимание. Это было самое обыкновенное на Востоке лицо: смуглое, сухое, темные, неопределенного цвета глаза, не слишком широкие и не очень густые брови, подбритые усики и навсегда застывшая на тонких губах вежливая улыбка, лишь порой, на мгновение, сменяющаяся вдруг холодной усмешкой.

Второй собеседник, Саиб Шамун, сидевший развалясь на подушках, тоже всем обличьем походил на восточного человека, вернее, даже на монгола. Имел он очень добродушное, изъеденное оспой желтоватое лицо, мягкий расплывшийся нос, несколько обрюзгшие щеки, скошенный, безвольный, предусмотрительно скрытый черной курчавой бородкой подбородок, извиняющийся уклончивый взгляд. Все эти черты могли принадлежать, по-видимому, человеку крайне безобидному, нерешительному. А мягкая линия рта вызывала подозрение, что Саиб Шамун ленив, равнодушен ко всему на свете.

Саиб Шамун, заглядывая через плечо индуса, тоже читал обращение Энвербея ко всем мусульманам, но лицо его оставалось равнодушным.

— Бумажка! Крикливая бумажка! Для Индии не страшна. Амритсарский расстрел охладил горячие головы.

— В Амритсаре генерал Дайер проявил слюнтяйский альтруизм. Не тысячу бездельников следовало расстрелять, а десять… сто тысяч… Тогда бы собаки индусы, грязные эти туземцы, забыли бы и думать о всяких там революциях. Так-то, почтеннейший Саиб Шамун.

— Но, почтеннейший Чандра Босс… какая терминология!.. Я все же… так сказать… туземец, кашгарец.

— Отец ваш белый… Он облагородил черную монгольскую кровь в ваших жилах… дал вам право жить. У меня бабушка индуска, но клянусь, я стопроцентный британец, и вам советую таковым быть, хоть ваша широкоскулая физиономия и монгольская складка глаз… Поблагодарим вашу мать и мою бабушку. Они не растерялись и влили в наши вены кровь высшей расы.

Саиб Шамун слегка поморщился, но промолчал.

— Да, — продолжал Чандра Босс, — мой отец всегда мне говорил; «Ты внук британца и сын британца, ты британец, помни это. В Индии черномазые полезут к тебе с родственными чувствами. Держи их на расстоянии. Ты белый — они цветные. Белый цвет подавляет черный». Вы что улыбаетесь?

Но Саиб Шамун совсем не улыбался. Он недовольно ерзал на подушке. Ему очень не нравился тон Чандра Босса, не нравилась его усмешка. Он с удовольствием перевел бы разговор на другую тему, но собеседник уже сел на своего конька.

— Почему цветные вымирают? Совсем не из-за туберкулеза, сифилиса, кори или алкоголя. Чепуху болтают, что непосильный труд душит черных. Чепуха, я говорю! Черные, цветные — выносливые скоты, могут работать двадцать четыре часа в сутки. Дело в другом: соприкоснувшись с духовным миром белого человека, черный осознает всю пустоту своего внутреннего мира и… начинает чахнуть.

— Выходит, цветные вымирают, так сказать, добровольно? — усмехнулся Саиб Шамун. — В Индии триста миллионов индусов, значит…

— Да! — убежденно воскликнул Чандра Босс. — А пока они живут, они работают на нас. Они работают, а мы живем.

— Ваша философия…

— Философия? Э, нет. Мы в Индии сидим или, например, в Пенджабе, в Персии, в Афганистане совсем не для философских споров. Доказывать всяким грязным неграм, что они не годятся для цивилизации, мы не обязаны.

Саиб Шамун снова недовольно поморщился.

— Душить, резать, жечь черномазых, — продолжал Чандра Босс. — И только тогда мы будем владеть этими богатствами, этими сотнями миллионов даровой рабочей силы, а?

Ом добавил со злостью, так, что глаза его налились кровью:

— Во мне просыпается иногда индус. О, тогда я отлично понимаю восточного человека. Мозги у него такие же, как и у европейцев, черт возьми. Немножечко его просвети, научи читать и — о! тогда берегитесь… Кто такой патан или сикх? Дикарь. А с винтовкой он научился обращаться за один день, а? Нет, зверей не просвещают, их дрессируют бичом!

— Господа британцы промахнулись, — протянул расслабленным голосом Саиб Шамун. — Они смешали свою кровь с кровью цветных, наделали метисов вроде нас с вами. — Тут голос Саиба Шамуна зазвучал угрожающе. — А тут еще большевизм… Что вы думаете, если вдруг вон из-за той симпатичной, похожей на кремовый кекс вершины высунется в остроконечном шлеме голова и скажет: «Не пора ли вам убираться с Востока, а?»

От неожиданного поворота беседы Чандра Босс пожал плечами.

— В одном вы правы. Черт бы побрал большевиков.

— Черт побрал, черт побрал, а на Востоке их боготворят. Вы слышали: господина британского посла обляпали грязью на кабульском базаре. А камень? Увесистый камешек. И пролетел он не дальше, чем в двух дюймах от посольской головы. Петерсон сам присутствовал на сем спектакле.

— Да, кстати о Петерсоне. Зачем он нас вызвал? Он ничего не говорил вам?

Саиб Шамун лениво пожал плечами:

— Нет.

— Он будет опять выступать в роли Гарпагона, как вы думаете? Я ему скажу: или пусть Черчилль раскошеливается, или к чертям собачьим всю лавочку.

Они сидели и смотрели на реку, на горы. Разговор сам собой прервался.

— Послушайте, Чандра Босс, — вдруг снова заговорил Саиб Шамун. — Вы ведь учились в Турции, в аданском колледже. Вы говорите по-турецки. Неужели вам трудно найти дорогу к Энвер-паше, а?

— А вы думаете, я не искал?

— Значит, вы лично с ним знакомы?

— Да.

Чандра Босс закрыл глаза, но Шамун не унимался.

— У меня возникает прекрасная идея…

Чандра Босс так же лениво, но твердо прервал его:

— Пари, что идея уже возникала.

— Почему?

— Все упирается в то, что Энвер не столько турок, сколько немец. До мозга костей немец. Инстинкты, кровь у него турецкие, а все остальное прусское. Турецкий пруссак или, если хотите, прусский турок. Что же вы думаете, он любит англичан? К чертям. И все же он нам нужен…

— Долго же Петерсон заставляет нас ждать, — пробормотал Саиб Шамун. Луч заходящего солнца скользнул из-за зубчатой башни и запрыгал по его лицу.

— Он появится не раньше, чем стемнеет, — зевнул Чандра Босс. — Любит таинственность. Рыцарь плаща и шпаги.

— Хорошо бы принять ванну перед ужином.

Но принимать ванну Шамуну не пришлось. За стеной послышалось звяканье верблюжьих колокольцев, поднялся шум, вопли. Стонали верблюды, не желавшие добровольно ложиться на землю, ругались слуги, сгибаясь под тяжестью тюков и мешков, плакали ребятишки. Быстро по террасе прошел в белых длинных штанах и черной безрукавке хозяин каалы. С глубоким поклоном он извинился, что прибытие каравана задержит вечернюю трапезу.

Почти тотчас же на лестнице послышалось шлепание каушей. Упираясь руками попеременно в колени, на крышу, кряхтя и сопя, поднялся, судя по одежде, караванбаши. Белки глаз его поблескивали в сумерках. Сопя и задыхаясь от подъема по крутым ступенькам, он старался разглядеть сидящих на крыше.

— Ассалом алейкум от приезжего из Бомбея!

Он выжидательно остановился. Почти в один голос Шамун и Босс ответили:

— Салом из Кашгара.

— Салом из Пешавера.

Караванбаши, быстро шаркая короткими ножками, прошел через террасу и сел на пол.

— Поговорим, — сказал он. — Зовут меня Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби.

Жизнерадостность била через край в низенькой ширококостной фигурке вновь появившегося. Все его лицо сияло и лоснилось, толстые щеки прыгали и вздрагивали, точно желе, пухлые гранатовые губы сложились раз и навсегда в приятнейшую улыбку. Но ни прекрасный, даже чересчур прекрасный, фарсидский язык, ни весьма звучное персидское имя Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, ни этнографически подчеркнутое персидское одеяние, ни тяжеловесные четки из кокосовых бус, которые он непрерывно перебирал своими пальцами-сосисками, никого не могли ввести в заблуждение. Маскарад настолько бросался в глаза, что при первом же взгляде на этого якобы персидского купца каждый перс или патан сквозь зубы бормотал: «инглиз, падарсухта!», то есть «англичанин, да сгорит его отец!».

Но Мохтадира Гасан-ад-Доуле Сенджаби, или, вернее, Петерсона, это обстоятельство ничуть не смущало.

Он плевал на все. Он имел широчайшие полномочия и располагал толстым кошельком. При малейшем осложнении он начинал швырять золотом, и мгновенно разговоры смолкали. Впрочем, и золотом писанные на пергаменте грамоты, коими располагал Петерсон, отличались солидной убедительностью. Шумливый, стремительный, наглый Петерсон метеором носился по Афганистану, Персии, всему Востоку. В официальных кругах только плечами пожимали — так наивно, беспечно вел себя этот представитель британской разведки на Востоке.

Но… существовало одно «но».

Шумом, разговорами, сплетнями, слухами отмечалось появление Мохтадира Гасан-ад-Доуле Сенджаби в любом городе. Он совершал невероятные по размаху операции, продавал, например, огромную партию хамаданских ковров или неслыханное количество каракулевых шкурок или менял полмиллиона ярдов ливерпульских ситцев на опиум. Золото лилось рекой. Базары лихорадило, купцы стонали от ужаса и восторга. Торжественные, чинные зиофаты — банкеты, начинавшиеся с чтения муфтиями молитв и отмеченные напыщенными речами министров, сменялись разнузданными базмами с мадрасскими нагими танцовщицами и дюжинами дорогого шампанского марки «Paris de Rouge». Обычно после такой оргии господин Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби посещал турецкую баню, красил хной свою и без того рыжую, растущую прямо из шеи бороду и, наняв верблюдов, отправлялся в паломничество в самый глухой край к забытой святыне. Поразительно: в святое место он никогда не попадал, а исчезал бесследно. И надолго.

Разговоры и пересуды о Мохтадире Гасан-ад-Доуле Сенджаби и о его сказочных делах прекращались на более или менее длительный срок, чтобы снова возникнуть где-нибудь совсем в ином месте необозримого Среднего Востока.

Молча, с интересом разглядывали Чандра Босс и Саиб Шамун Мохтадира Гасан-ад-Доуле Сенджаби и в душе испытывали разочарование. Не таким ожидали они увидеть легендарного разведчика.

— Что вы сказали? — чрезвычайно любезно спросил Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, но не стал дожидаться ответа и быстро заговорил: — Имел удовольствие на днях познакомиться с Ибрагимбеком. Конокрад, разбойник. Пусть так! Узбекский Робин Гуд — смельчак, отчаянная голова, такие нам нужны. Природный ум. Поразительный.

Он остановился перевести дух и очень внимательно посмотрел на слушателей.

И взгляд его глаз был таков, что и Саиб Шамун и Чандра Босс поежились и поняли, что этот добродушный веселый простак совсем не так уж прост и что с ним надо держаться настороженно.

Чандра Босс заговорил:

— Сэр!

— Никаких сэров… никаких Петерсонов. Я караванбаши — начальник каравана Гасан, полностью — купец Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, к вашим услугам.

— Пусть так, но я хотел сказать: Ибрагим — бандит, и мелкий… Он хорош был на известном этапе. Нападать, жечь, грабить, деморализовать тылы. Но большевики сконцентрировали на линии Байсун — Юрчи — Термез армию, настоящую армию. Левый фланг упирается в Гиссарский хребет, правый опирается на первоклассно укрепленный район Термеза. Большевики — серьезные противники.

— Не смею спорить. Я не стратег, — быстро сказал Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби, — сознаюсь, плохо разбираюсь в военных вопросах. Вот вы человек военный…

— И я знаю Ибрагима, — заговорил Саиб Шамун, — деньги он берет, оружие берет, но что за ним? На кого он опирается? Шайка в пятьсот — шестьсот сабель. Племя локай с ним не пойдет. Родовые старшины против него. А таджики-горцы и просто ненавидят его. Ставка на Ибрагима рискованная.

— Вы поразительно проницательны. — Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби даже зажмурился от удовольствия, что имеет дело с такими умными собеседниками, и засопел: — Ваши мысли целиком совпадают с моими!

И он склонил голову, словно в поклоне, а на самом деле для того, чтобы скрыть улыбку, говорившую о том, что его мысли совсем не совпадают с точкой зрения собеседников.

— Но, — вдруг резко сказал он, — Ибрагим нам нужен не для дипломатических салонов, а для войны. Деньги он любит.

— Надо знать, кому платить, — вырвалось у Чандра Босса.

— Ибрагим — это басмачество, а басмачи для нас — противоядие против революционного влияния России на Востоке. Понятно? Нам дано указание поддержать этого Робин Гуда, связаться с ферганскими главарями, с Бухарой, с Самаркандом. Да, немедленно дайте указание этому, как его… Фарук-ходже, ишану кабадианскому, передать склад Ибрагиму. Можно снарядить целую армию… Вот решение проблемы! Дай дикарю винтовку — и он полезет за нами хоть на луну. Итак… Что вы кашляете?

— Ишан кабадианский Фарук-ходжа наслаждается объятиями гурий в магометанском раю, — не без злорадства протянул Чандра Босс.

— Но не это главное. Выяснилось, что этот степняк в свое время не только изучал в Стамбуле богословие, но и приобщался к военному делу в Берлине.

— Тьфу, черт побери.

— Выяснилось также, что Фарук-ходжа — сподвижник Энвербея по младотурецкому путчу в Салониках, что он был связан старой дружбой с ним.

— Новости! Но запоздалые новости.

— Есть посвежее! Перед смертью он дал знать о складе… о винтовках Энвербею и…

— Что-о-о?

— Энвер сейчас, я думаю, готовится к прыжку в Кабадиан.

— Сколько в нашем распоряжении времени?

— Максимум два дня.

— Я требую, чтобы через два дня в Кабадиане сидел новый ишан, наш ишан…

— Я ничего не понимаю, — сказал, криво усмехнувшись Чандра Босс, — но там уже сидит новый ишан.

— Что-о-о?

— Некий сеид Музаффар! В Кабадиан он пришел с севера, но сам он из Персии… из племени луров, их вождь… ставший почему-то дервишем. Вы его должны знать. Мы уверены были, что он ваш человек, сэр! Он шел…

— Должен знать… уверены… Дело посерьезнее, чем вам кажется.

Тут Чандра Босс хихикнул:

— Он шел по вашим явкам, сэр!

— Что-о? Не понимаю… Или… этот лур… идет по другому каналу… или… Немедленно выяснить! Сейчас же! Понимаете? Пятнадцать тысяч винтовок, амуниция, патроны.

Бросалось в глаза, что Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби утратил свою жизнерадостность. Он стал криклив и раздражителен.

— Эй, Синг, дайте карту! Тьфу, темно, огня!

Он вскочил и бросился к парапету:

— Огня!

Высокий, мрачный с виду Синг принес керосиновые лампы. Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби бегал по террасе, яростно бормоча что-то себе под нос. Он расстелил карту на полу, лихорадочно тыкал в нее пальцем.

— Энвер не менее страшен, чем большевики. Большевизм — враг цивилизации. Британской империи приходится грудью сдерживать натиск большевиков. Их Ленин сам заявил: наступать на британский империализм, поднять Индию.

Он вскочил и, засунув руку за свою персидскую жилетку, расхаживал по крыше.

— Вы говорите, под Байсуном армия, под Термезом армия. Вы говорите, они нацелились на басмачей. Клянусь, чепуха! Они готовят удар на Индию… Надо нейтрализовать. Надо поднять Ибрагима.

Он все ходил и ходил, говорил и говорил.

— Поймите. Ислам! Следите за моими мыслями. Воинственная религия. Размах. Завоеватели континентов. Взрывчатый материал. Угроза Европе. Повернуть ислам, панисламизм против большевизма. Какая задача! Какие перспективы! А! Столкнуть два течения. Истощить в кровавой схватке!

— Мы слышали об этом, — рассердился Чандра Босс. — Скажите, что делать с Энвером? Нельзя же дальше держать командующего силами ислама в хлеву какого-то конокрада.

— Не торопитесь. Сейчас! Мусульманская пропаганда в Туркестане шла нам на пользу, пока она была в руках мусульманских максималистов в Коканде. Там этот, как его, Мустафа Чокаев с помощью полковника Эссертона… Военная организация. Провозглашение автономии… Задача — истребление большевиков… Советы без коммунистов. Война против советской власти — все сорвалось, к сожалению. Такая трактовка была приемлема, но… тьфу…

Он вдруг повысил голос до крика:

— Но Энвер с ума сошел!.. Бредовая идея! Он провозгласил лозунг — мусульманское государство… великий Туран… империю. Хочет сожрать Афганистан, соседей.

Вдруг он повернулся резко к своим собеседникам:

— А вы забыли мусульман Индии. Восемьдесят миллионов! И вдруг среди них безумный маньяк! Имел сомнительное удовольствие встречаться с этим господином в Баку, еще кое-где. Кораном, шариатом, аллахом жонглирует, искусством демагогии владеет… Его декларацию на съезде народов Востока помню отлично. Очень опасен.

Но Чандра Босс не так легко поддавался убеждениям и упрямо сказал:

— Да, его козырь — религия, ислам. Понимаю это отлично, но он единственная фигура по ту сторону, — и он мотнул головой в сторону Пянджа. — За Энвером пойдут. У него авторитет, опыт, военная специальность, демагогия.

Но Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби замахал руками:

— Довольно, довольно. И так допущена ошибка с этим эмирским фирманом о назначении Энвера командующим. Лондон уже решил. Мы делаем ставку на Робин Гуда. Отправляйтесь, господа, на ту сторону и обеспечьте все.

— Приказ?

— Да.

— Приказ выполню, — проговорил Чандра Босс, — но господам в министерстве доложите мое особое мнение, сэр. А Энвербея можете упустить. И тогда он начнет действовать на свой страх и риск.

— К черту особое мнение.

Но Саиб Шамун поднял голову.

— Я присоединяюсь к мнению Босса, Энвера сбрасывать со счетов нельзя. Надо сделать так, чтобы не сгорел ни шампур, ни шашлык. Непомерное честолюбие его очень может пригодиться.

— Он ненавидит Англию и англичан. С тысяча девятьсот восьмого года он идет против нас. Он наш враг! Собаку при всей ее дурной славе и в ад не пустят…

— Немного покривить совестью, чуть-чуть поманить, чуть-чуть польстить… Деваться ему некуда. Мертвой хваткой за горло!

— У него около тысячи турецких офицеров, бывших военнопленных, — добавил Чандра Босс.

Снова господин Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби забегал по террасе. Доводы Чандра Босса и Саиба Шамуна звучали убедительно.

— Хорошо, — сказал он наконец, — посмотрим. Но базу отдать Ибрагиму немедленно. Не сегодня-завтра в Душанбе поднимутся наши люди. Господин Усман Ходжаев пишет, что все готово. Ибрагим установил связь с Усманом Ходжаевым. Красную артиллерию мы оставили без снарядов. События назревают. За Душанбе — Бухара, за Бухарой — Самарканд. За дело, господа.

Он подошел к парапету и крикнул:

— Синг, пошлите того молодого.

По лестнице взбежал высокий красивый юноша в белой туркменской папахе. Он склонился в низком поклоне. Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби приказал:

— Иргаш, смотри внимательно вот на него. Это Чандра Босс, новый твой хозяин. Чандра Босс — купец. Он твой господин. Скажет, лезь на гору — лезь, скажет, иди по дну реки — иди.

Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби перевел взгляд на Чандра Босса и Саиба Шамуна.

Многообещающий молодой человек. Смельчак. Сбежал из Бухары. Имеет счеты с революционерами. Боится и ненавидит их. Очень полезен. Показал себя в деле с каршинскими эшелонами. Словчил и завел Энвера прямо к Ибрагиму. — Он снова повернулся к Иргашу: — Куда Чандра Босс, туда и ты. Не отходи от него. Будь с ним в жизни и смерти. — И опять обратился к Чандра Боссу: — Благодарите за подарок. Неоценимый спутник и проводник. Только имеет одну слабость — жену. Очаровательна до невозможности, а вы, поговаривают, неравнодушны к женскому полу. Так вот, не советую… У Иргаша на этот счет строго… Ни-ни…

Лицо Чандра Босса передернулось: «И до чего же этот Петерсон болтлив. К чему при туземце, при черномазом…»

Пристально, немигающими глазами Иргаш уставился на Чандра Босса. Своим суровым неподвижным взглядом он запоминал черты его лица. Чандра Босс поежился. В глазах Иргаша он читал обиду, ненависть. И еще раз подумал, зачем понадобилось Петерсону говорить о жене Иргаша.

— Итак, до скорого свидания, — сказал Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби. — А на какую лошадку мы ставим, вы узнаете скоро, господа. Разрешите на прощание сказать пару слов с глазу на глаз.

— А ну, марш отсюда! — обрадовался Чандра Босс возможности отделаться от чересчур пытливого взгляда нового слуги.

Иргаш не шевельнулся. Глаза его загорелись ненавистью.

— Что-о! — вскочил Чандра Босс.

— Ну, ну, — примирительно заметил Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби и вдруг заорал: — Иргаш, убирайся к свиньям!

Передернув плечами, Иргаш повернулся и сбежал вниз по лестнице.

— Я хочу серьезно поговорить. Именно благодаря чрезмерному самомнению и чванству некоторых субъектов мы потеряли Бухару.

— Пять тысяч штыков, сотни две пулеметов, — вскипел Чандра Босс, — и большевики повернули бы от Бухары…

— Не скажите. Малесон имел в Ашхабаде гораздо больше… и результат известен… Простите, вы меня перебили… Я хотел сказать — вы видели эмира и не видели, не знали настроений низших. Факт налицо. Бухарская революция — крах наших планов нанести удар по большевизму с юга.

— О, все впереди.

— Может быть. А как хорошо было бы, если б мы сейчас с вами сидели не здесь, в этой горной дыре, а, скажем, в Ташкенте и Ургенче, а Бухара и Фергана уже превратились бы за нашей спиной в наш тыл… Не думаю, что это было бы очень приятно господину Ленину.

По обыкновению говорил он с саркастической усмешечкой, что вызывало досаду Чандра Босса и заставляло его горячиться.

— Мы действовали правильно. Кокандские максималисты с Чокаевым во главе. Еще немного — и они победили бы.

— Вы не заметили подлинных движущих сил.

— Все верили в автономистов. На кой черт правительство послало дурацкую военную миссию в Ташкент? Все эти Бейли, Блекеры, Мокертисы только напортили… Обнажили перед большевиками наши замыслы, дезавуировали автономистов. Стойте, стойте… дайте закончить мысль. А гениальный Бейли смазал пятки салом и сбежал к эмиру в Бухару?! Носился с проектами британского протектората над Туркестаном… Изображал из себя всемогущего эмиссара правительства его величества… Путался только у нас под ногами…

— Но вы?..

— Мы?! — У Чандра Босса даже горло перехватило. — А караваны оружия из-за Аму-Дарьи! А заводы патронов и пороха под Бухарой, где работали две тысячи австрийцев и немцев! А золото! Я держал Бухару у себя в кармане, и если бы не большевики со своим Фрунзе…

Чандра Босс горячился все больше, и Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби почти с сожалением смотрел на него и думал: «Тебя засунули сюда, в приграничные дебри, заниматься перевалкой оружия и амуниции. Твой матч с большевиками окончился не в пользу английской разведки, и тебя убрали. И нечего тебе кичиться и кричать».

Но вслух он только проговорил:

— А матч Чандра Босса большевики кончили 0:3 в пользу большевиков. Много голов потребуется теперь, чтобы затушить ярость черни. Вы, Саиб Шамун, надо надеяться, не допустите в предстоящей операции повторения ошибок. Нельзя раздразнить гнездо шершней, а потом сидеть сложа руки и подставлять задницу, чтобы в своей ярости шершни жалили ее.

Лицо Чандра Босса побагровело. Стрела попала в цель. Он явно нервничал, и не только потому, что ему напомнили о неудачах Коканда и Бухары. Большая прореха в служебной карьере назойливо зияла, точно рана. Но не в этом дело. Чандра Босс не терпел, чтобы в его зоне что-то делалось за его спиной. Там, где два хозяина в доме, — добра не жди. Сейчас Мохтадир Гасан-ад-Доуле Сенджаби упомянул о какой-то операции Саиба Шамуна, о которой ему, Чандра Боссу, неизвестно.

Саиб Шамун появился в здешних местах недавно. Никто не знал его. Но Чандра Босс получил указания помогать ему. Вот и все. Сам Саиб Шамун, при всех изъявлениях дружбы, нем как могила.

Через своих людей Чандра Босс сделал все возможное, чтобы разузнать, в чем дело. Кое-что прояснилось. В районе не то Самарканда, не то даже Ташкента готовилось восстание… Но почему Петерсон держит операцию Саиба Шамуна в тайне, неужели он уже считает, что Чандра Босс ни на что не способен?