Онлайн чтение книги Поход «Челюскина»
Радист Э. Кренкель. Первая радиограмма

Сумерки упали на ледяные поля. Пурга.

Начальник объявляет перекличку. Все налицо, за исключением Могилевича, погибшего вместе с «Челюскиным». Дико, чуждо и неуютно нам, потерявшим свой «кров и дом».

Мы на льду. Но хныкать и философствовать, созерцая воронки, крутящиеся там, где недавно стоял «Челюскин», не приходится. Для всех имеется дело.

Вспотевшие, мокрые от неистовой работы, люди снова набрасываются на то, что осталось от «Челюскина». Люди не чувствуют ни тридцатиградусного мороза, ни семибалльного ветра. На льду вырастают бастионы из ящиков, бочек, материалов. Начинают сооружать палатки. Мне же предстоит срочно добиться связи с материком.

На три топора огромный спрос, но для радио получаю топор вне всякой очереди.

Радиобригада занята установкой мачт. Уже совсем темно. Нужные вещи раскиданы по льду. Где колышки? Помощников много, но [4] дело двигается медленно. Колья пробивают снег, но дойдя до льда, не хотят держаться.

Мачта была очень жиденькая и изгибалась, как удочка. Бегающие в сумерках и в пурге, отворачивающие лица от ветра люди налетали на мои оттяжки, выдергивали колышки; с таким трудом установленная мачта грозила упасть. Ясно, что тут происходили весьма короткие, но зато очень красочные диалоги. В конце концов, кое-как укрепив оттяжки за колышки и патронные ящики, удалось установить мачту.

Еще не было ни одной палатки, не считая той, в которой находились женщины.

Где теперь приютиться аппаратуре и нам самим? Ветер хлопает по полотнищам, треплет, рвет их из рук. Людей не узнать: все в долгополых смешных малицах, все похожи друг на друга. Наконец вырастает палатка около мачты. Договариваюсь с хозяевами, начинаю вносить туда свою аппаратуру: аккумуляторы, передатчики, всякую мелочь. В углу на коленях приступаю к сборке радио. Освещение небогатое — фонарь с разбитым стеклом. Наш общий любимец — художник Федя Решетников следит за моими руками и светит мне фонарем. Приходится работать без рукавиц. Плоскогубцы, нож, провода обжигают руки. Изредка грею одеревеневшие пальцы в рукавах, но, к сожалению, тепла там мало. Начинает не то подсыхать, не то подмерзать мокрое от пота белье, затекают колени.

Нельзя даже протянуть ноги, так как палатка до-отказа набита людьми.

Приемник наконец включен. Снимаю шапку, надеваю трубки жжет морозом уши. Но трубки быстро нагреваются.

Ввожу реостат и по легкому звону ламп слышу: работает. Прекрасно! Вот и знакомый щелчок генерации. Начинаю вертеть ручкой. Ага! Работает какой-то телефон. И вот ирония судьбы: 104 человека находятся на льдине в мороз, в пургу, ночью, никто во всем мире пока еще не знает об их судьбе, а первое, что слышит лагерь Шмидта, — это веселый американский фокстрот!

Продолжаю вертеть ручку приемника. Слышу, как Уэллен спрашивает у мыса Северного:

«Не обнаружил ли ты сигналов «Челюскина»? Между собой они распределяют ночное время для того, чтобы вести непрерывное наблюдение за эфиром. Пускаю передатчик и начинаю звать береговые станции. Передатчик работает исправно, [5] лампы горят хорошо, как будто все в порядке. Зову в продолжение нескольких часов, но мне не отвечают. Оказывается, впопыхах и в темноте на морозе была сделана чересчур короткая антенна. Получается такая волна, которую береговые станции наверняка не слушают.

В Уэллене радистка — молоденькая комсомолка Люда Шрадер, Людочка, как зовут ее у нас. Сколько она уже сделала для нас, а сколько еще сделает?!

Людочка говорит Северному: «Готовим спасательную экспедицию на собаках».

Я включаю передатчик, зову обоих… Ответа нет. Опять слушаю…

Иду к Шмидту. Путь нелегок. Наступая на чьи-то ноги, опираясь на чьи-то головы, добираюсь до выхода и ныряю прямо в сугроб… Темнота, пурга, ветер. Спотыкаясь на незнакомой еще тропе, иду к малюсенькой палатке Шмидта. Палатку занимают двое: Шмидт и Бобров.

Кое-как влезаю в палатку, сажусь на ноги Отто Юльевича, докладываю о слышанном. Не дожидаясь вопроса, говорю, что мы зовем материк, все в исправности, но пока нам не отвечают. Возвращаюсь [6] в радиопалатку, опять слушаю… опять зову… Нас не слышат. Беру волномер, измеряю волну. Да, шансов мало. Наша волна 300 метров, вряд ли ее слушают. Надо удлинить антенну, но в темноте, в пургу это невозможно. Придется ждать до рассвета.

Отто Юльевич разрешает ждать до утра. Еще слушаю, снова зову, и все без результата. Ложусь спать: голова на коленях Стаханова, ноги на животе Иванова. Полы палатки хлопают от ветра, фонарь коптит. Можно подумать, что все спят, но изредка то тот, то другой молча закуривает… Не спится. Холодно.

Чуть начинает рассветать, поднимаю радиобригаду. Удлиняю антенну… Теперь наша волна 450 метров, нас должны услышать.

Слушаю, зову. Слышна работа Уэллена, мыса Северного. Проходит час за часом, аппаратура вся в исправности. Изредка докладываю Отто Юльевичу о слышанном.

Отто Юльевич отзывает меня в сторону.

Тихим голосом, чтобы не слышали окружающие, спрашивает:

— Свяжемся ли с берегом? — смотрит испытующим, тревожным взглядом.

Отвечаю:

— Свяжемся. Станции предупреждены, слушают нас. У нас очень маленькая мощность. Должны нащупать волну.

Продолжаются слушание, вызовы… Проходит полдня. Сажаю за приемник Иванова, сам устраиваюсь у камелька. Ноги в тепле, но голова и спина мерзнут. Начинает клонить ко сну. Иванов однообразно стучит ключом. Кругом тихо, все работают на месте аварии. Вдруг слышу:

— Уэллен отвечает!…

Сон как рукой сняло. Ничего не спрашиваю, кубарем выкатываюсь ИЗ палатки, кричу:

— Где Шмидт?: Люди угадывают необычное. Впереди меня к месту аварии, где все работают, катится весть:

— Отто Юльевич, радио…

Шмидт обернулся. Увидел меня, машущего руками, и вот небывалое зрелище: впервые в жизни я увидел, как Шмидт бежит. Пробежал мимо меня, я за ним; запыхавшись, на четвереньках влезаем в радиопалатку. Даю Шмидту журнал. Он и тут остается верен себе. Первые его слова:

— Товарищи! У меня большая радиограмма. Может ли Уэллен подождать, пока я буду писать? [7]

Кто-то снимает мокрую от снега меховую шапку Шмидта, сушит ее у камелька, кто-то дает ему папиросу, спичку, чтобы он закурил, отдохнул, сосредоточился. Шмидт при скудном освещении фонаря пишет телеграмму.

Через десять минут идет радиограмма правительству за номером первым. Работаем позывными радиостанции «Челюскина» — бывшего «Челюскина».

Да, но откуда радиограмма?

Тут рождается название — «лагерь Шмидта».

Заступаю на бессменную вахту. Передаю первую радиограмму:

«№ 1. 14 февраля в 4 часа 24 минуты московского. Аварийная, правительственная. Москва, Совнарком — Куйбышеву. Копия Главсевморпуть — Иоффе…

13 февраля в 13 часов 30 минут «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов. Уже предыдущая ночь была тревожной…»

Телеграмма эта всем известна. Затем Шмидт написал вторую телеграмму:

«№ 2. 14 февраля в 15 часов 20 минут московского. Уэллен — Хворостанскому.

Итак 100 человек на льду. Этим определяется размер спасательной операции. Глубоко ценю вашу готовность немедленно организовать помощь. Благодарю районный комитет партии.

Так как самолетов еще нет и наш аэродром может поломать, то повидимому наиболее реальна помощь собачьими нартами, что вы начали готовить. Напоминаю только: необходимо взять с собой навигатора или геодезиста с секстантом, хронометром для определения пути, ибо ваши операции будут очень трудными. Надо сразу мобилизовать возможно больше нарт, в том числе в Наукане, Япдагае и других местах. Лучше выступить позже, по 60 нартами, чтобы закончить дело разом. Наши люди конечно пойдут пешком, а на нартах будет продовольствие, палатки (одна на десять) и спальные мешки (один на двух человек). Также будут на нартах женщины, больные. Вы правы, предложив мысу Северному также включиться в операцию помощи. Мы живем хорошо и будем терпеливо ждать, но ледяная стихия остается стихией. При возобновлении полетов самолеты должны не только летать к нам, забирая в первую очередь женщин и детей, но и указывать дорогу санной партии. Оставьте об этом распоряжения. Шмидт ».

Эта телеграмма Шмидта была ответом на следующую телеграмму Хворостанского из Уэллена в пять часов московского времени:

«Организовали чрезвычайную комиссию, мобилизуем весь собачий транспорт. По предписанию районного комитета партии полагаю завтра выехать во главе организованной экспедиции на собаках навстречу вам. В Лаврентии [9] пурга. С прекращением пурги вылетят самолеты. Жду ваших распоряжений, дальнейших указаний. Хворостанский ».

В тот же день приняты радиограммы с мыса Северного.

Шмидту:

«Погода улучшается. Предполагаем завтра вылететь. При передаче утром давайте координаты. Коротко погоду. Петров ».

Бабушкину:

«Есть ли аэродром, в каком направлении и расстоянии? Если нет — будем искать сами, сообщим вымпелом. Петров ».

Вечером Шмидт сообщал Уэллену:

«Сегодня проверяли состояние аэродрома. Лететь к нам сегодня еще нельзя, разве что для тренировки — без посадки. Низкая облачность, непрерывный снег. Видимость 500 метров, температура минус 21°, давление 756. ветер один балл, норд-вест. Завтра ожидаем ясной погоды. Товарища Хворостанского прошу о всех своих мероприятиях по спасению извещать Москву. Совнарком — Куйбышеву, Главсевморпуть — Иоффе».

Начиная с 14 февраля, радиосвязь была хорошей и устойчивой. В основном мы работали с радиостанцией Уэллена, реже — с мысом

Северным.

В целях экономии аккумуляторов сокращали передачу, как только можно. Ни одной частной телеграммы лагерь не передавал и не принимал. Как-то Шмидт сказал, что у сына его скоро день рождения. Я предложил послать хотя бы пять слов, но Шмидт наотрез отказался: «Лагерь частных телеграмм не отправляет».

Образовать правительственную комиссию…

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СОВНАРКОМА СССР

Совет народных комиссаров Союза ССР постановляет:

Для организации помощи участникам экспедиции т. Шмидта О. Ю. и команде погибшего судна «Челюскин» образовать правительственную комиссию в следующем составе: зам. председателя СНК СССР т. Куйбышев В. В. (председатель), т. Янсон Н. М. (Наркомвод), т. Каменев С. С. (замнаркомвоенмора), т. Уншлихт И. С. (нач. Главвоздухофлота), т. Иоффе С. С. (зам. нач. ГУСМП).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР В. МОЛОТОВ (СКРЯБИН)

УПРАВЛЯЮЩИЙ ДЕЛАМИ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР И. МИРОШНИКОВ

Москва, Кремль

14 февраля 1934 года