Онлайн чтение книги Рилла из Инглсайда Rilla of Ingleside
Глава 5. «Шум идущего»

Рилла пробежала через залитое солнцем великолепие кленовой рощи за Инглсайдом к своему любимому уголку в Долине Радуг. Там она села на камень среди папоротников и, подперев руками подбородок, долго смотрела отсутствующим взглядом в ослепительно голубое небо августовского дня… такое голубое, такое мирное… точно такое, каким оно было над этой долиной каждый год в приятные, погожие дни позднего лета, с тех пор как она себя помнила.

Ей хотелось побыть одной… подумать… приспособиться, если это возможно, к совершенно новому миру, в который она, казалось, перенеслась настолько внезапно и безвозвратно, что не до конца понимала, кто же она теперь. Была ли она… могла ли она быть… той же Риллой Блайт, которая танцевала на мысе Четырех Ветров шесть дней назад… всего шесть дней назад? Рилле казалось, что она пережила за эти шесть дней столько же, сколько за всю свою предшествующую жизнь, и если это правда, то следовало бы считать время не секундами и минутами, а биениями ее сердца. Тот вечер, с его надеждами, страхами, триумфами и унижениями, казался теперь древней историей. Неужели она действительно могла плакать лишь из-за того, что ее оставили одну и ей пришлось идти домой пешком с Мэри Ванс? Ах, какой пустячной и нелепой казалась ей теперь подобная причина для слез. Теперь у нее были все основания плакать… но она не заплачет … ей нельзя … Как сказала мама — мама с побелевшими губами и страдальческими глазами, такая, какой Рилла никогда не видела ее прежде:

Да, это правда. Она должна быть храброй… как мама… как Нэн… как Фейт… Фейт, которая воскликнула с горящими глазами: «О если бы я тоже была мужчиной и могла записаться добровольцем!» И только тогда, когда, как сейчас, у нее щипало глаза, а горло пересыхало, ей приходилось ненадолго скрываться от всех в Долине Радуг, чтобы подумать и вспомнить, что она уже не ребенок… она взрослая, а женщинам приходится мужественно переносить такие испытания. Но все же было… приятно… иногда уединиться там, где никто не мог ее видеть и где она не чувствовала, что другие считают ее малодушной, когда слезы наворачиваются на глаза, несмотря на все ее усилия.

Каким сладким, по-настоящему лесным был запах папоротников! Как мягко качались и шептались над ее головой огромные, пушистые еловые лапы! Как волшебно позванивали бубенчики на Влюбленных Деревьях… только звякнут мелодично изредка, когда мимо пролетит ветерок! Какой призрачной была лиловая дымка на отдаленных холмах, напоминающих алтари. Как белели нижние стороны крутящихся на ветру кленовых листьев, создавая иллюзию, будто роща расцветает бледно-серебристыми цветами! Все выглядело именно так, как сотни раз прежде, когда она сидела здесь; и тем не менее весь облик этого мира казался изменившимся.

«Как это было нехорошо с моей стороны желать, чтобы случилось что-нибудь драматическое! — думала она. — Ох, если бы мы только могли вернуть те драгоценные, однообразные, приятные дни! Я никогда, никогда больше не стала бы жаловаться на скуку».

Мир Риллы разбился вдребезги на следующий же день после вечеринки. Когда они все еще сидели за обеденным столом в Инглсайде, обсуждая известие о войне, зазвонил телефон. Это был междугородный звонок из Шарлоттауна. Звонили Джему. Закончив разговор и повесив трубку, он обернулся к столу с пылающим лицом и горящими глазами. Он не успел еще сказать ни слова, но мама, Нэн и Ди побледнели. А Рилле впервые в жизни показалось, что все, должно быть, слышат, как стучит ее сердце, и что-то стиснуло ей горло.

— Папа, в городе объявлено о наборе добровольцев, — сказал Джем. — Уже записались десятки. Я еду записываться сегодня же вечером.

— О… мой маленький Джем, — срывающимся голосом воскликнула миссис Блайт. Она уже много лет не называла его так… с того дня, когда он заявил, что уже вырос и не желает, чтобы его называли «маленьким». — О… нет… нет… маленький Джем!

— Я должен, мама. Я прав… разве не так, отец? — сказал Джем.

Доктор Блайт встал. Он тоже был очень бледен, а его голос звучал хрипло. Но он не колебался.

— Да, Джем, да… если ты чувствуешь, что это твой долг…

Миссис Блайт закрыла лицо руками. Уолтер мрачно и неподвижно смотрел в свою тарелку. Нэн и Ди схватились за руки. Ширли попытался напустить на себя беспечный вид. Сюзан сидела, словно парализованная; недоеденный кусок пирога остался лежать на ее тарелке… Джем снова обернулся к телефону.

— Надо позвонить Мередитам. Джерри, наверняка, тоже захочет записаться.

Услышав это, Нэн вскрикнула, словно ее ударили ножом, и выбежала из комнаты. Ди последовала за ней. Рилла обернулась к Уолтеру в надежде на сочувствие, но он был погружен в непонятную ей задумчивость.

— Отлично! — говорил Джем в телефонную трубку, так спокойно, словно договаривался о каком-нибудь пикнике. — Я знал, что ты захочешь поехать… да, сегодня вечером… в семь… встретимся на станции. Пока.

— Миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан. — Я хочу, чтобы вы меня разбудили. Я сплю… или я бодрствую? Сознает ли этот благословенный мальчик, что он говорит? Неужто он собирается записаться в солдаты? Не хотите же вы сказать мне, будто армии нужны дети, вроде него! Это возмутительно! Разумеется, вы с доктором не дадите на это разрешения.

— Мы не можем удержать его, — сказала миссис Блайт, задыхаясь от волнения. — О, Гилберт!

Доктор Блайт подошел к жене и нежно взял ее руку, глядя в милые серые глаза, в которых он в прошлом лишь однажды видел выражение такой мольбы и страдания, как в эту минуту. Они оба вспомнили тот день в Доме Мечты… много лет назад, когда умерла маленькая Джой.

— Неужели ты, Аня, хотела бы, чтобы он остался… когда другие идут… когда он считает это своим долгом… ты хотела бы, чтобы он проявил такой эгоизм и малодушие?

— Нет… нет! Но… ох… наш первенец… он еще мальчик… Гилберт… потом я постараюсь быть мужественной… но сейчас я не могу. Это все так неожиданно. Дай мне время прийти в себя.

Доктор с женой вышли из комнаты. Джем ушел… ушел и Уолтер… Ширли встал, чтобы тоже уйти. Рилла и Сюзан остались одни за столом и сидели, в изумлении уставившись друг на друга. Рилла еще не плакала… она была слишком ошеломлена, чтобы плакать. Затем она увидела, что Сюзан плачет… Сюзан, в глазах которой она никогда прежде не видела ни единой слезинки.

— Сюзан, неужели он в самом деле пойдет на войну? — спросила она.

Сюзан вытерла слезы, решительно сглотнула и встала.

— Я иду мыть посуду. Посуда должна быть вымыта, даже если все сошли с ума. Ну-ну, душенька, не плачь. Джем, вполне вероятно, запишется добровольцем… но война кончится задолго до того, как он окажется поблизости от нее. Давай возьмем себя в руки и не будем волновать твою бедную маму.

— В «Энтерпрайз» сегодня было сообщение о том, что, по словам лорда Китченера [18]Горацио Герберт Китченер (1850–1916) — английский фельдмаршал., война продлится три года, — сказала Рилла с сомнением в голосе.

— Я не знакома с лордом Китченером, — невозмутимо отозвалась Сюзан, — но смею думать, он ошибается не реже других. Твой отец говорит, что все будет кончено за несколько месяцев, а я доверяю его мнению уж никак не меньше, чем мнению какого-то там лорда.

Джем и Джерри в тот же вечер уехали в Шарлоттаун, а два дня спустя вернулись домой уже в военной форме. Весь Глен взволнованно обсуждал это событие. Жизнь в Инглсайде вдруг стала напряженной и тревожной. Миссис Блайт и Нэн держались мужественно, улыбались и вызывали этим общее восхищение. Миссис Блайт и мисс Корнелия уже приступили к организации местного отделения Красного Креста. Доктор и мистер Мередит старались объединить мужчин в Патриотическое общество. Рилла, после первого потрясения, отозвалась на происходящее, несмотря на душевную боль. В военной форме Джем выглядел совершенно великолепно. Было замечательно думать о парнях Канады, откликающихся с такой готовностью, так бесстрашно и бескорыстно на зов родины. Рилла ходила с гордо поднятой головой среди девушек, чьи братья не записались добровольцами. В своем дневнике она писала:

и была уверена, что говорит искренне. Если бы она была мальчиком, она тоже записалась бы добровольцем! У нее не было ни малейшего сомнения в этом.

Она спрашивала себя, не слишком ли отвратительно с ее стороны радоваться, что Уолтер не оправился после тифа так быстро, как им раньше того хотелось.

«Я не вынесла бы, если бы Уолтер пошел на войну, — писала она в своем дневнике. — Я всей душой люблю Джема, но Уолтер значит для меня больше, чем любой другой человек на свете, и я умерла бы, если бы ему пришлось стать солдатом. Он так изменился в последние дни. Со мной почти не разговаривает. Я полагаю, он тоже хотел бы записаться добровольцем и страдает оттого, что здоровье ему не позволяет. Он нигде не появляется в обществе Джема и Джерри. Мне никогда не забыть лицо Сюзан, когда она впервые увидела Джема в военной форме. Оно задрожало и исказилось, словно она собиралась заплакать, но сказала она лишь: «Ты, Джем, выглядишь в этой форме почти как мужчина». Джем засмеялся. Он не обижается, так как понимает, что Сюзан все еще считает его ребенком.

Кажется, что все в доме, кроме меня, трудятся. Я хотела бы, чтобы нашлось занятие и для меня, но, похоже, нет ничего такого, чем я могла бы помочь. Мама, Нэн и Ди постоянно при деле, и лишь я хожу как неприкаянная. Но мне особенно больно видеть, как улыбаются мама и Нэн — кажется, что эти улыбки надеты точно маски. Мамины глаза теперь никогда не смеются. От этого у меня такое чувство, словно мне тоже не следует смеяться… словно желание смеяться — признак испорченности. А мне так трудно постоянно удерживаться от смеха, даже несмотря на то, что Джем собирается стать солдатом. Но и тогда, когда я смеюсь, смех не доставляет мне того удовольствия, какое доставлял прежде. Есть под всем внешним что-то, что продолжает причинять мне боль… особенно когда я просыпаюсь среди ночи. Тогда я плачу, так как ужасно боюсь, что Китченер прав и война будет длиться годами, и Джема могут… но нет, я не напишу этого слова. Если бы я написала его, у меня возникло бы такое чувство, словно этому действительно предстоит случиться. На днях Нэн сказала: «Ни для кого из нас ничто в жизни уже никогда не будет прежним». Эти ее слова вызвали мятежное чувство в моей груди. Почему жизнь не станет такой, как прежде… когда все кончится и Джем и Джерри вернутся? Мы все опять станем счастливыми и веселыми, а эти дни будут казаться дурным сном.

Теперь приход почтальона — самое волнующее событие дня. Папа просто выхватывает у него газету — я никогда прежде не видела, чтобы папа что-нибудь у кого-нибудь выхватывал, — а мы все, столпившись вокруг, читаем заголовки через его плечо. Сюзан заявляет, что не верит и никогда не поверит ни единому слову из газетной трескотни, но всегда выходит из кухонной двери и внимательно слушает, а потом снова уходит в кухню, качая головой. Она постоянно в страшном негодовании, но готовит все любимые блюда Джема и даже не подняла никакого шума, когда обнаружила Понедельника спящим на кровати в комнате для гостей — прямо на вязаном покрывале с узором из листьев яблони, подарке миссис Рейчел Линд.

— Один Всевышний знает, где в скором времени будет спать твой хозяин, бедное ты бессловесное создание, — пробормотала она, спокойно выпроваживая его из комнаты.

Но к Доку она все так же безжалостна. Уверяет, будто Док, едва лишь увидел Джема в военной форме, тут же превратился в Мистера Хайда, и, на ее взгляд, это вполне достаточное доказательство того, что собой представляет этот кот на самом деле. Сюзан такая смешная, но она наш лучший друг. Ширли говорит, что она наполовину ангел, а наполовину отличная кухарка. Но, с другой стороны, надо учесть, что Ширли — единственный из нас, на кого она никогда не ворчит.

Фейт Мередит держится великолепно. Я думаю, она и Джем теперь по-настоящему помолвлены. Она ходит с сияющими глазами, но ее улыбки немного чопорные и крахмальные — совсем как у мамы. Я спрашиваю себя, могла бы я держаться так мужественно, если бы У меня был любимый и ему предстояло уйти на войну. Ужасно тяжело, даже когда уходит брат. Миссис Мередит говорит, что маленький Брюс проплакал целую ночь, после того как услышал, что Джем и Джерри идут на войну. А еще он спросил, кто такой «Г. X.» [20]Граф Хартумский — титул, полученный лордом Китченером за успехи, которых достигли английские войска под его командованием в ряде военных действий в Судане и Египте (1882–1899)., о котором упомянул его отец; не Господь ли Христос? Он премилый малыш. Я так люблю его… хотя я вообще не очень люблю детей. А уж младенцев и вовсе не люблю… хотя, когда я говорю об этом вслух, люди смотрят на меня так, словно я сказала что-то совершенно ужасное . Ну, не люблю я их — что поделаешь? — и приходится честно это признать. Я не против посмотреть на славного, чистенького младенца, если его держит на руках кто-нибудь другой… но я ни за что не притронулась бы к нему, да и не вызывает он у меня ни капли настоящего интереса. Гертруда Оливер говорит, что у нее точно такое же чувство. (Она самая правдивая особа из всех, кого я знаю. Она никогда не притворяется.) Она говорит, что дети наводят на нее скуку, пока не подрастут настолько, чтобы начать говорить, и тогда уже они ей нравятся… но не особенно. Мама, Нэн и Ди обожают младенцев и считают меня странной из-за того, что я к ним равнодушна.

Кеннета со дня вечеринки на маяке я ни разу не видела. Он заходил к нам однажды вечером, вскоре после возвращения Джема, но меня не оказалось дома. Думаю, он вообще не вспоминал обо мне в разговоре… во всяком случае, никто мне ничего такого не сказал, а я твердо решила, что сама ни о чем не спрошу … и мне совершенно все равно. Теперь для меня все такие дела не имеют абсолютно никакого значения. Имеет значение только то, что Джем поступил добровольцем на военную службу и через несколько дней отправляется в Валкартье [21]Валкартье — местность в 25 км к северу от Квебека; с августа 1914 г. военный лагерь, где готовили солдат для Канадского экспедиционного корпуса.. Мой замечательный старший брат Джем! О! Как я горжусь им!

Я предполагаю, что Кеннет тоже записался бы добровольцем, если бы не его нога. Мне кажется, тут вмешалось Провидение. Он единственный сын у матери, и можно представить, как ужасно чувствовала бы она себя, если бы он стал солдатом. Единственные сыновья не должны даже думать о том, чтобы отправиться на войну!»

Неподалеку от камня, на котором сидела Рилла, появился Уолтер — он брел через долину, склонив голову и заложив руки за спину. Заметив Риллу, он резко отвернулся, словно хотел уйти, но затем также резко обернулся и подошел к ней.

— Рилла-моя-Рилла, о чем ты думаешь?

— Все так изменилось, Уолтер, — сказала Рилла печально. — Даже ты… ты изменился. Неделю назад мы все были так счастливы… а… а теперь я просто не понимаю, что со мной. Я в растерянности.

Уолтер сел на соседний камень и взял в ладони умоляюще протянутую к нему руку Риллы.

— Боюсь, Рилла, нашему старому миру пришел конец. Мы должны мужественно взглянуть в лицо этому факту.

— Это так ужасно, когда думаешь о Джеме, — жалобно произнесла Рилла. — Иногда я ненадолго забываю, что на самом деле означает его отъезд, и чувствую волнение и гордость… а потом осознание опасности возвращается ко мне, как ледяной ветер.

— Я завидую Джему! — сказал Уолтер мрачно.

— Завидуешь Джему! Ох, Уолтер, ты… ты же не хочешь тоже вступить в армию?

— Нет, — сказал Уолтер, глядя прямо перед собой в изумрудные просеки долины, — нет, не хочу . В этом вся беда. Рилла, я боюсь идти на войну. Я трус.

— Нет, ты не трус! — гневно воскликнула Рилла. — Да любому было бы страшно! Ведь ты мог бы… ну, мог бы погибнуть!

—  Это меня не испугало бы, если бы можно было погибнуть без страданий, — пробормотал Уолтер. — Думаю, что я боюсь не самой смерти… я боюсь боли, которую, возможно, придется испытать перед смертью… Было бы не так ужасно умереть и покончить со всем этим… но лежать и умирать! Рилла, я всегда боялся боли… ты это знаешь. Я не могу ничего с этим поделать… я содрогаюсь при мысли, что буду искалечен… или ослепну . Рилла, эта мысль для меня невыносима . Ослепнуть… никогда больше не увидеть красоты этого мира… залитого лунным светом мыса Четырех Ветров… звезд, мигающих сквозь верхушки елей… тумана над заливом. Я должен пойти на войну… я должен хотеть пойти… но я не хочу… мне ненавистна мысль об этом… и мне стыдно… стыдно.

— Но Уолтер, ты все равно не мог бы пойти, — сказала Рилла сочувственно. Ей вдруг стало невыносимо страшно, что Уолтер все-таки пойдет на войну. — Ты еще не окреп после болезни.

— Окреп. Весь последний месяц я чувствую, что здоров, как прежде. Я прошел бы любой медицинский осмотр и был бы признан годным к службе… я это знаю. Все убеждены, что я еще недостаточно окреп… а я прячусь за это общее убеждение. Я… мне следовало бы быть девочкой! — заключил Уолтер в порыве горького отчаяния.

— Даже если бы здоровье позволяло, тебе не следовало бы идти в армию, — всхлипнула Рилла. — Что стало бы с мамой? Она и так убивается из-за Джема. Если вы оба пойдете на фронт, это убьет ее.

— О, я не иду… не беспокойся. Говорю тебе, я боюсь идти… боюсь . Сам с собой я говорю без обиняков. Признаться даже тебе, Рилла, — большое облегчение для меня. Я не признался бы в своей слабости никому другому… Нэн и Ди стали бы презирать меня. Но я ненавижу все это — ужас, боль, уродство. Война это не щеголеватая военная форма, не строевой шаг на параде… все, что я читал в старых книгах о войне, не дает мне покоя. Я лежу по ночам без сна и вижу то, что происходит… вижу кровь, грязь и страдания. И штыковую атаку! Если бы я даже сумел вынести остальное, такого мне никогда не вынести. Меня тошнит, как подумаю об этом… больше тошнит при мысли о том, что придется нанести удар, чем о том, что его нанесут тебе… при мысли о том, что надо будет воткнуть штык в другого человека. — Лицо Уолтера исказилось, он содрогнулся. — Мне в голову все время приходят такие мысли… а Джем и Джерри, как мне кажется, никогда ни о чем таком не думают. Они смеются и говорят о том, как «перестреляют гуннов» [22]«Гунн» — презрительное название немца в период Первой мировой войны (аналогично русскому «фриц» в период Великой Отечественной войны).! Но я с ума схожу, когда вижу их в военной форме. А они думают, что я раздражителен из-за того, что здоровье не позволяет мне пойти на войну вместе с ними. — Уолтер с горечью рассмеялся. — Не очень-то приятно чувствовать себя трусом.

Рилла обняла его и прижалась головой к его плечу. Она была так рада, что он не хочет идти на войну… так как на одну минуту ей показалось, что он пойдет, и она ужасно испугалась. И было так приятно, что Уолтер поверяет свои огорчения ей — ей , а не Ди. Она больше не чувствовала себя одинокой и лишней.

— Разве ты не презираешь меня, Рилла-моя-Рилла? — спросил Уолтер печально.

Почему-то ему было больно при мысли о том, что Рилла, возможно, презирает его… так же больно, как если бы на ее месте была Ди. Он вдруг осознал, как глубоко любит эту обожающую его маленькую сестру, с ее умоляющими глазами и нежным, озабоченным девичьим лицом.

— Нет, я не презираю. Что ты, Уолтер! Сотни людей испытывают те же чувства, что и ты! Ты же помнишь то стихотворение Шекспира из хрестоматии для пятого класса… «Не тот храбрец, кому неведом страх»…

— Помню… но там дальше сказано: «Но тот, чья благородная душа свой страх и трепет подавляет» [23]Цитата из стихотворения английской поэтессы Джоанны Бейли (1762–1851).. Я не подавляю… Мы не можем приукрасить истину, Рилла. Я трус.

—  Нет , ты не трус! Вспомни, как ты однажды подрался с Дэном Ризом.

— Один прилив храбрости за всю жизнь — этого недостаточно.

— Уолтер, я однажды слышала, как папа сказал, что источники твоих проблем — чувствительная натура и живое воображение. Ты заранее переживаешь то, что еще не произошло в действительности… переживаешь, когда ты совсем один, когда нет ничего, что помогло бы тебе вынести страдание… или уменьшить его остроту. Тут нечего стыдиться. Когда вы с Джемом два года назад жгли траву на песчаных дюнах и оба обожгли руки, Джем гораздо больше ныл из-за боли, чем ты. А что касается этой отвратительной войны, так и без тебя найдется полно желающих принять в ней участие. Она не затянется надолго.

— Хотел бы в это верить. Ну, скоро ужин, Рилла. Беги домой. Я не хочу ужинать.

— Я тоже. Мне кусок в горло не пойдет. Позволь мне остаться здесь с тобой, Уолтер. Это такое утешение — поговорить с кем-нибудь. Все остальные думают, что я еще слишком мала, чтобы что-то понимать.

И они сидели вдвоем в так хорошо знакомой долине, пока свет первой вечерней звезды не пробился сквозь бледно-серое, полупрозрачное облако над кленовой рощей и душистая, росистая темнота не заполнила их маленькую лесистую лощинку. Это был один из вечеров, воспоминание о котором Рилле предстояло хранить, как сокровище, всю жизнь… вечер, когда Уолтер впервые заговорил с ней так, словно видел в ней женщину, а не ребенка. Они утешали и поддерживали друг друга. Уолтер чувствовал — по меньшей мере в этот час, — что бояться ужасов войны не столь уж позорно, а Рилла была рада, что именно ей рассказал он о своей внутренней борьбе… и что она может посочувствовать ему и ободрить его. Кто-то все же нуждался в ней.

Когда они вернулись в Инглсайд, на крыльце сидели гости — Джон Мередит и Норман Дуглас, каждый со своей женой. Присутствовала и кузина София; она сидела в сторонке рядом с Сюзан. Миссис Блайт, Нэн и Ди не было дома, но доктор Блайт вышел к гостям, так же как и Доктор Джекилл, который уселся на верхней ступеньке во всем великолепии своего золотистого одеяния. И все они, разумеется, говорили о войне — кроме Доктора Джекилла, который помалкивал и имел такой презрительный вид, какой может иметь только кот. Если два человека встречались случайно в те дни, они говорили только о войне; а старый Сэнди, по прозвищу Горец, из Харбор-Хед говорил о ней и тогда, когда оставался один, и осыпал германского кайзера проклятиями, которые можно было слышать, еще только приближаясь к его ферме. Уолтер незаметно ушел, не желая видеть никого и не желая, чтобы видели его, но Рилла села на нижней ступеньке, возле которой была такой росистой и пряной садовая мята. Вечер был очень тихим; Глен лежал в тусклом золоте угасающего заката. Она чувствовала себя счастливее, чем на протяжении всей этой ужасной минувшей недели. Ее больше не преследовал страх, что Уолтер пойдет на войну.

— Я сам бы пошел добровольцем, будь я годков этак на двадцать моложе, — кричал Норман Дуглас. — Уж я показал бы этому кайзеру! Неужто я когда-то говорил, что ада не существует? Да наверняка существует!.. Десятки адов… сотни адов… где непременно окажется кайзер со всем своим выводком.

—  Я отлично знала, что скоро начнется война, — с торжеством заявила его супруга. — Я видела, что она приближается. Я заранее могла бы сказать всем этим глупым англичанам, что ждет их впереди. Я еще несколько лет назад говорила вам , Джон Мередит, что кайзер затевает недоброе, но вы не хотели мне верить. Вы сказали тогда, что он не посмеет ввергнуть мир в войну. Так кто был прав насчет кайзера, Джон? Вы? Или я? Скажите мне.

— Вы, и я признаю это, — сказал мистер Мередит.

— Слишком поздно признавать это теперь! — покачала головой миссис Дуглас, словно подразумевая, что если бы Джон Мередит признал это раньше, то, возможно, войны удалось бы избежать.

— Слава Богу, английский флот в полной боевой готовности, — сказал доктор.

— Воистину так, — кивнула Эллен. — Хотя большинство англичан не видят дальше своего носа, нашелся кто-то, у кого хватило предусмотрительности, чтобы позаботиться об этом .

— Британская сухопутная армия живо расправится с немцами, — продолжал кричать Норман. — Вот подождите, она развернется, и кайзер сразу поймет, что настоящая война — это вам не прогулка строевым шагом по Берлину с завитыми кверху усами.

— У Британии нет армии, — заявила его супруга выразительно. — Нечего так свирепо глядеть на меня , Норман. Свирепыми взглядами не наделаешь солдат в меховых шапках из тимофеевой травы. Сотня тысяч британских солдат — всего лишь на закуску германской миллионной армии.

— Трудненько будет им прожевать эту закуску, я уверен, — упорствовал Норман. — Зубы обломают. Не пытайся уверить меня, будто один британец не стоит десятка иностранцев.

— Я слыхала, — сказала Сюзан, — что старый мистер Прайор считает бессмысленной эту войну. Говорит, будто Англия вступила в нее только потому, что завидует Германии, а в действительности ей нет ни малейшего дела до того, что стряслось с Бельгией [24]Великобритания объявила войну Германии в связи с тем, что последняя вторглась 4 августа 1914 г. в Бельгию..

— Вполне возможно, что он несет такую чепуху, — сказал Норман. — Я его не слышал. Но, когда услышу, Луна с Бакенбардами не будет знать, что стряслось с ней самой. Эта моя драгоценная родственница, Китти Дейвис, насколько я понимаю, мелет что-то в том же роде. Впрочем, не при мне … почему-то такие люди не распространяются о своих оригинальных взглядах в моем присутствии. Предчувствуют, вероятно, что это плохо отразится на их организме.

— Я очень боюсь, что эта война послана нам в наказание за наши грехи, — сказала кузина София, расцепив бледные руки, лежавшие на коленях, и снова торжественно сцепив их, уже на животе. — «Зло в мире торжествует — суда уж близок час» [25]Строка из популярного протестантского гимна середины XIX века..

— Вот священник, что тут сидит, разделяет это мнение, — хохотнул Норман. — Не так ли, пастор? Потому-то вы на днях и выбрали темой для вашей проповеди текст «Без пролития крови не бывает прощения» [26]Библия, Послание к евреям, гл. 9, стих 22.. Я с вами не был согласен… хотел тут же вскочить со скамьи и крикнуть, что нет ни капли здравого смысла в ваших рассуждениях, но вот она, Эллен, удержала меня на месте. С тех пор как женился, ни разу не смог доставить себе удовольствия надерзить священнику.

— Без пролития крови нет ничего,  — сказал мистер Мередит мягким, задумчивым тоном, который всегда оказывался для его слушателей неожиданно убедительным. — Всё , как мне кажется, должно быть заслужено самопожертвованием. Род человеческий отметил кровью каждую ступень своего мучительного восхождения к духовным высотам. И теперь она вновь должна течь потоками. Нет, миссис Крофорд, я не считаю, что война была послана нам в наказание за наши грехи. На мой взгляд, это та цена, которую человечество должно платить за некие блага… за некий прогресс, достаточно значительный, чтобы за него стоило заплатить эту цену… прогресс, которого мы , возможно, не увидим при жизни, но который будет достоянием наших внуков.

— А если Джерри убьют, у вас останутся те же возвышенные чувства насчет прогресса? — потребовал ответа Норман. Он всю жизнь задавал подобные вопросы, и невозможно было втолковать ему, почему не следует этого делать. — Ну-ну, Элен, нечего пинать меня под стулом. Я хочу знать, говорит ли пастор то, что думает, или все это просто украшения для церковной кафедры.

Лицо мистера Мередита дрогнуло. В тот вечер, когда Джем и Джерри уехали записываться добровольцами, он провел ужасный час наедине с собой в своем кабинете. Но ответил он спокойно:

— Независимо от того, какие чувства я испытал бы в этом случае, ничто не смогло бы поколебать мою веру… мое убеждение в том, что страна, чьи сыновья готовы отдать жизнь, защищая ее, сумеет по-новому осознать мир благодаря принесенной ими жертве.

— Вы, пастор, действительно говорите, что думаете. Я безошибочно угадываю, когда люди говорят искренне. Такой уж у меня дар от рождения. Потому-то я и был грозой для большинства пасторов! Но я еще ни разу не поймал вас на двуличии. Хотя всегда надеюсь, что еще поймаю… это и примиряет меня с необходимостью ходить в церковь. Это стало бы таким утешением для меня… отличным оружием против Эллен в тех случаях, когда она пытается меня воспитывать. Ну, ладно… схожу на минутку на ту сторону дороги… надо повидать Эба Крофорда. Да будут боги благосклонны ко всем вам.

— Старые язычники! — пробормотала Сюзан, когда Норман удалился.

Ее мало волновало то, что Эллен Дуглас слышит ее слова. Сюзан никогда не могла понять, почему пламя не спускается с небес, чтобы пожрать Нормана Дугласа, когда он подобным образом оскорбляет священников. Но самым удивительным было то, что мистеру Мередиту, судя по всему, нравился его свояк.

Рилле очень хотелось, чтобы они поговорили о чем-то еще, кроме войны. Она не слышала никаких других разговоров уже целую неделю и чувствовала, что они ей немного надоели. Теперь, когда она освободилась от прежнего навязчивого страха, что Уолтер захочет последовать примеру Джема, все эти рассуждения о войне вызывали у нее досаду. Но она предположила… со вздохом… что, возможно, ей придется выносить их еще три или четыре месяца.