Онлайн чтение книги Роковое наследство
XIII. КАРТИНА ИЗ ГАЛЕРЕИ БИФФИ

Дама, которая позировала Ренье, не снимая вуали, имела гораздо более непосредственное отношение к картине Разбойника, чем можно было предположить. Потому-то мы и начали с описания картины, которая, кстати, стояла теперь в мастерской под чехлом, как J того пожелал приемный отец Ренье.

Карпантье передумал, или настроение у него изменилось, словом, картина перестала его интересовать. Он бывал в мастерской все реже и реже, и во время этих визитов, которые раз от разу становились все короче, мысли его витали неизвестно где.

Ренье, доверчивый от природы, бодрый телом и духом, не склонен был сокрушаться из-за таких пустяков.

Постоянную озабоченность Винсента он объяснял тем, что архитектор получает все больше заказов и трудится от зари до зари.

Понапрасну простучав три-четыре вечера кряду в дверь особняка Карпантье, юноша говорил себе:

– Отец не любит бывать дома: видно, все тоскует по покойнице-жене.

Однажды утром, через несколько дней после визита Ирен, о котором мы уже рассказывали, Ренье в одиночестве работал в своей мастерской над заказом графини де Клар.

Юноше не нравились сделанные наброски; он уже пораздевал немало натурщиц, но так и не нашел женщины, с которой можно было бы писать тело Венеры.

За работой Ренье напевал мотив итальянской песенки; пел он просто, без претензий, но чисто и звонко.

Стояло ясное утро, яркий свет заливал мастерскую; весь воздух вокруг был, казалось, напоен молодостью и добротой, а перед мысленным взором Ренье все сверкала улыбка Ирен.

Будущее виделось Ренье в розовом свете. Ирен шел шестнадцатый год. Одинокой жизни юноши предстояло кончиться всего через два года, а, может, и раньше... Впрочем, и эта жизнь была неплоха. Ее наполняли надежды и согревала уверенность, похожая на мечту, которая вот-вот сбудется, осуществление которой уже так близко, что сердце замирает в предвкушении восторга!

Ренье был так глубоко счастлив, что ему даже становилось страшно.

Чувство его было не из тех, что ищет выражения в пылких речах.

Любовь, которая превратилась в естественное состояние человека, вошла в его плоть и кровь и живет вместе с ним, не имея ни начала, ни конца, – такая любовь не нуждается в словах.

Лучше всего ее передает неизменная светлая радость, наполняющая душу.

Посторонние иной раз усматривают в такой радости нечто оскорбительное для себя, считая ее чем-то вроде демонстрации физического здоровья при больном человеке. Особенно это задевает женщин.

Их подмывает нанести такой любви кровавую рану и придать ей тем некоторый драматизм.

В доме, где жил Ренье, у входа с улицы Вавен размещалась каморка консьержки; на окне этой комнатенки висело объявление: «Требуются натурщицы». В то утро консьержка поднялась к Ренье и сообщила, что его спрашивает дама.

Слово «дама» женщина произнесла особенным образом. Впрочем, обычно она просто говорила «торговка телесами».

Сурово, Конечно, однако следует учесть, что мамаша Малагро была по-своему добродетельной особой. Так, скажем, к старому профессору со второго этажа она пропускала только прилично одетых барышень, да и то не всех, a лишь таких, которые, уходя, одаривали ее разными безделушками.

– Хороша собой? – осведомился Ренье.

– А вам-то, святая невинность, не все ли равно? – отрезала привратница.

– Тут вы правы, мне и в самом деле все равно, – ответил Ренье, смеясь.

Во взгляде, который бросила на него консьержка, можно было прочесть жалость и восхищение одновременно.

– Он к тому же еще и шутник, – проговорила мамаша Малагро, – и впридачу красив, как черт... Дама под вуалью, так что ничего не разглядишь. Но у нее восхитительные манеры, а про фигуру я уж не говорю...

Вместо комментариев она чмокнула губами, поцеловав собственные пальцы.

Если бы существовал «Словарь языка консьержек», то сочетание «восхитительные манеры» значилось бы в нем синонимом к слову «умаслить».

Ренье велел впустить даму.

Все в ней, как мы уже говорили, изобличало принадлежность к высшему обществу.

Ренье поздоровался и осведомился:

– Сколько вы с меня запросите?

На губах его играла улыбка, которую в любом другом случае можно было бы назвать самодовольной.

У Ренье же она не выражала ничего, кроме неподдельного испуга, который был бы смешон, когда б не добродушная наивность юноши.

Дама, в тон Ренье, отвечала лукаво:

– Я не собираюсь покушаться на ваше сердце. Я, возможно, замужем. Меня ждут мои нищие.

Ренье слегка покраснел.

– Речь герцогини, – отозвался он. – Но знаете ли, сударыня, я не силен в таких играх. Скажите мне попросту, сколько вы хотите.

– Сначала надо выяснить, подхожу ли я вам, – проговорила дама.

– В этом я разберусь! – воскликнул Ренье. Поразмыслив, он добавил:

– Может, мы с вами уже встречались?

– Нет! – возразила незнакомка. – И давайте к делу. Мне не терпится услышать, согласны ли вы на мое предложение.

Ренье покорно удалился.

– Можно! – вскоре крикнула она, как ребенок, играющий в прятки.

И Ренье увидел перед собой обнаженное женское тело; голова и ступни были скрыты газовой тканью, заменявшей облако.

Художник не поверил своим глазам. Перед ним была сама Красота во всем своем ослепительном сиянии, Венера, воплощение сладострастья, возлюбленная богов, вдохновительница античной лиры.

– Вас устраивает? – осведомилась незнакомка, даже под «облаком» не снявшая черной вуали.

– Вы много запросите, – ответил Ренье, стирая прежний набросок.

– Я не потребую с вас денег, – возразила Венера. – Пока мы будем обсуждать условия нашей сделки, я позволяю вам украсть несколько линий моего тела. Я тоже родом из Италии. Волею судеб я оказалась вовлеченной в одну таинственную историю. Трагическая они или комическая – вам знать не обязательно. Далее: я случайно увидела у вас одну картину...

– Картину Разбойника! – догадался Ренье. – Я начинаю подозревать, что она заколдована. Кто бы на нее ни взглянул, сразу кого-то узнает...

– И вы, я полагаю, узнали себя! – произнесла Венера полушепотом.

– Возможно. Что дальше? – спросил Ренье. – Вы хотите картину за то, что будете мне позировать? Но она уже продана, вернее, подарена... Правда, я могу сделать копию.

– Мне не нужна картина, – ответила незнакомка. – Мне нужна история картины.

– Но вся история – на картине, – воскликнул молодой человек. – Взгляните – и вы прочтете эту повесть.

– Вы меня не поняли, – возразила Венера. – Я ищу что-то... или кого-то...

– Может быть, вы ищете сокровища Обители Спасения? – усмехнулся Ренье. – Что ж, желаю вам найти их, прекрасная незнакомка. Они, я полагаю, в пещере Али Бабы... Однако, клянусь честью, даже если вы наденете на себя все те бриллианты, что Разбойник изобразил на полотне, вы не станете от этого прекраснее!

– Может быть, сокровища, а, может быть, ключ... – промолвила Венера.

– «Сезам откройся!» – засмеялся художник. – Такого ключа у меня нет.

– А может, одного из двух мужчин... – продолжала таинственная гостья.

– Но картина написана шестьдесят лет назад! – изумился Ренье.

– Откуда вам знать? – резко проговорила незнакомка.

Ренье собрался было ответить, но дама опередила его.

– И вообще, это не ваша забота, а моя, – заявила она. – Под историей картины я подразумеваю ту совокупность обстоятельств, которые побудили вас выделить из множества знаменитых полотен, коими заполнена галерея, именно это, по-своему любопытное, но не представляющее ценности для того, кому неизвестна...

Она подыскивала слово.

– Разгадка шарады? – закончил за нее Ренье.

– Если и не разгадка, – отвечала Венера, – то по крайней мере что-то, имеющее отношение к этим таинственным событиям и хоть как-то объясняющее сцену, изображенную на холсте.

Ренье прервал работу.

– В самом деле, – подумал он вслух, – если бы не мое приключение в Сартене, я бы, вероятно, и не обратил внимания на эту картину, которая, мало того, что висела в довольно темном углу, но вдобавок совершенно терялась рядом с полотном Джорджоне, размещенным по соседству.

Когда юноша упомянул о Сартене, прекрасное тело незнакомки содрогнулось, но она не произнесла ни слова.

– Видите ли, – продолжал Ренье, – события эти так мало для меня значат, что, даже поведав вам о них, я все равно останусь вашим должником. Разве что развлеку вас немного во время сеансов. Я никогда ни с кем не говорил о своем путешествии, ни с кем посторонним. Хотите, расскажу? Любопытная история.

– Именно об этом я вас и прошу, – прошептала гостья. – Не упускайте ничего.

– Получается, плату вы выберете себе сами – так сказать, из общей кучи, – улыбнулся Ренье. – Я даже не пойму, что именно вы взяли...

– Quien sabe? – произнесла незнакомка на чистейшем испанском языке. – Кто знает? Желаю вам, любезный живописец, никогда не попадать в занимательные истории такого рода. Но время не ждет! Я вас слушаю.

Ренье начал или хотел начать с того памятного визита Франчески Корона, который шесть лет назад так неожиданно изменил жизнь семьи Карпантье. Однако Венере этого было мало.

– Рассказывайте все с самого начала, – потребовала она. – Вы же не в шестнадцать лет родились!

Люди, не знающие своего происхождения, склонны строить на этот счет романтические иллюзии. Прошлое для них – нечто вроде лотереи. Волею судеб они могут вытащить как выигрышный билет, так и пустую бумажку.

Ренье в этом смысле составлял исключение среди себе подобных. В силу своего решительного и спокойного характера он не предавался пустым мечтаниям, воспринимая как данность тот факт, что никогда ничего не узнает о своей семье.

Более того, Ренье даже не мог назвать семьей двух человек, вступивших в случайную связь, плодом которой он себя считал. Из ранних детских впечатлений память юноши сохранила лишь голод, холод и вечную усталость, которые являются неизменными спутниками бродячей жизни.

Но такова уж сила чувства, всю жизнь заставляющего человека возвращаться в мыслях к младенческой поре, что настойчивые расспросы таинственной гостьи чрезвычайно взволновали Ренье.

Он устремил на женщину пристальный взгляд, словно прекрасное тело могло, как лицо, ответить на его немой вопрос.

Под вуалью раздался серебристый смешок, и Венера повторила полушепотом:

– Кто знает? Рассказывайте все, все, все!

– Ей-Богу, у вас есть все основания смеяться, – весело ответил Ренье. – У меня вдруг возникла фантазия – из тех, что появляются порой у подкидышей. Матерью моей вы быть не можете, но я вдруг вообразил себе красавицу-сестру, покинувшую дворец и отправившуюся на поиски братишки, который за это время вырос в заправского мазилу. Я расскажу вам все, так и работать будет не скучно... Ведь вы придете еще?

– Хоть десять раз, если понадобится, дорогой брат, – ответила Венера. – Я вас слушаю.

И Ренье принялся вспоминать о том, как ребенком скитался в окрестностях Триеста и бродил по австрийской Италии, как случайно встретил Винсента, как добра была к нему, маленькому оборванцу, Ирен-старшая – прекрасная, точно ангел, мадам Карпантье, и о том, как зародилась в его душе фанатичная преданность другой Ирен, которая стала теперь прелестной девушкой и которую он называл своей невестой.

Венера слушала внимательно. Иногда задавала вопросы.

Больше всего ее заинтересовала парижская жизнь Карпантье. Гостья хотела в подробностях узнать о первой встрече Винсента с полковником Боццо-Корона, сыгравшим столь важную роль в судьбе архитектора, и о дальнейших отношениях этих двух людей.

И тут Ренье мало что мог поведать таинственной даме, ибо с тех самых пор Винсент отдалился от семьи.

Карпантье относился к детям с неизменной нежностью и заботой, но считал их слишком юными для того, чтобы посвящать в свои секреты.

Венера позировала Ренье два часа и на следующий день пришла снова, вспугнув своим появлением Эшалота и Симилора, составлявших на пару две трети Диомеда.

Во время второго сеанса Ренье решил, что незнакомка ходит к нему из-за Винсента Карпантье. В своей повести юноша подвинулся не очень далеко, поскольку гостья то и дело перебивала его вопросами, зато картина шла на лад, как, впрочем, и отношения между художником и натурщицей.

На третий день, раздеваясь, Венера заявила:

– Сегодня надо закончить и рассказ, и картину. Больше вы меня не увидите. Это последний сеанс.