Онлайн чтение книги Школа ужасов
4

Линли открыл крышку старинных карманных часов и убедился, что вновь чересчур засиделся на работе. Без четверти восемь; сержант Хейверс давно ушла, отчет о расследовании уже готов и завтра же может быть представлен суперинтенданту Уэбберли. Если в последнюю минуту ничего не случится, придется все-таки идти домой.

Линли не скрывал от себя, что изо всех сил пытается оттянуть момент возвращения. В последние два месяца дом перестал служить ему прибежищем, он не находил в нем ни уюта, ни утешения – воспоминания враждебно поджидали его там и набрасывались на него, едва Линли переступал через порог.

Сколько лет он прожил беззаботно, даже не пытаясь оценить место, принадлежащее леди Хелен Клайд в его жизни. Она просто была рядом; то врывалась к нему в кабинет, с трудом волоча за собой сумку, битком набитую грошовыми детективами– почему-то ему непременно следовало их прочесть, – то являлась в дом в полвосьмого утра и делилась планами на ближайший день, а он, в свою очередь, делился с ней завтраком; то потешала его нелепыми рассказами о своей работе у Сент-Джеймса в лаборатории судебной медицины («Боже, Томми, дорогой, ты представь только: этот негодяй принялся разделывать печень как раз в тот момент, когда мы сели пить чай!»). Она ездила с ним в Корнуоллскую усадьбу, она мчалась бок о бок с ним верхом через поля, она вносила свет в его жизнь.

Каждая комната в доме напоминала Линли о Хелен– каждая, кроме спальни, ибо Хелен была ему только другом, но не любовницей, когда же она поняла, что он хотел бы отвести ей иное место в своей жизни, хотел бы, чтобы она стала чем-то большим, чем спутницей и верным товарищем, она уехала от него.

Если бы он только мог презирать, ненавидеть ее за то, что она сбежала, если б он мог завести роман с другой женщиной, забыться с ней! И ведь найдется немало женщин, готовых вступить с ним в недолговечные, но бурные отношения, но, оказывается, ему нужна только Хелен. Он страстно желал коснуться ее неясной, теплой кожи, запутаться пальцами в ее волосах, ощутить, как ее стройное тело в восторге самозабвения льнет к его разгоряченному телу, но он мечтал о большем – он мечтал не о миге обладания Хелен в постели, а о полном слиянии, о союзе и тел, и душ. В этом ему было отказано, и ему опротивел собственный дом. Линли с головой ушел в работу. Надо же чем-то заполнить день, лишь бы не возвращаться все время мыслью к Хелен.

И все же в такие минуты, как эта, когда рабочий день заканчивался, а Линли не успевал подготовиться к возвращению домой и включить защитные механизмы, его мысли сами собой устремлялись к Хелен, повинуясь инстинкту, словно птицы, летящие под вечер к знакомому гнезду в поисках приюта на ночь, однако для него воспоминание о Хелен отнюдь не служило убежищем, нет, оно, словно острый нож, лишь глубже и глубже бередило сердечные раны.

Взяв в руки последнюю присланную ею открытку, Линли вновь перечитал уже затверженные наизусть слова – жизнерадостные и ни к чему не обязывающие, вновь попытался убедить себя, что за равнодушно-вежливыми строчками таится скрытая любовь и готовность уступить– надо лишь поразмыслить над ними как следует, и этот смысл сделается явным. Но что толку лгать себе? Сообщение от Хелен оставалось все тем же: ей требуется время, ей требуется преодолеть разделявшее их расстояние. Предложение Линли нарушило хрупкое равновесие их отношений.

Безнадежно вздохнув, Линли засунул открытку в карман куртки и смирился с неизбежным: Пора идти домой. Когда он поднялся из-за стола, взгляд его упал на фотографию Мэттью Уотли, оставленную Джоном Корнтелом. Линли всмотрелся в нее.

Удивительно красивый мальчик, темноволосый, кожа цвета спелого миндаля, а глаза темные, почти черные. Корнтел говорил, что мальчику сравнялось тринадцать, его приняли в третий класс Бредгар Чэмберс, однако на вид он казался куда моложе, черты лица нежные, точно у девочки.

Вглядываясь в это лицо, Линли почувствовал, как в нем нарастает беспокойство. Долгие годы службы в полиции научили его, какой бедой может обернуться исчезновение столь красивого ребенка.

Стоит задержаться на минуту, заглянуть в компьютер. Компьютерная сеть соединяла все полицейские участки Англии и Уэльса. Если Мэттью уже нашли, живым или мертвым, но не сумели установить его личность, в компьютере появится полное его описание. Так всегда делается на случай, если кто-нибудь в другом отделении полиции обладает информацией, недостающей тем, кто ведет следствие на месте. Попытка не пытка.

В этот поздний час в компьютерном зале оставался лишь один человек, констебль из отдела по расследованию ограблений. Линли знал его в лицо, но имени не припомнил. Оба они небрежно кивнули друг другу, не вступая в разговор. Линли подошел к одному из мониторов.

На самом деле он не рассчитывал получить какую-то информацию относительно ученика из Бредгар Чэмберс так скоро после его исчезновения, а потому, набрав ключевые слова, отсутствующим взглядом уставился на экран и едва не пропустил сообщение из полицейского отделения Слоу: тело мальчика, волосы темные, глаза карие, возраст от девяти до двенадцати лет, найдено возле церкви Сент-Джилс в Стоук-Поджесе. Причина смерти на данный момент неизвестна. Личность не установлена. На левом колене отчетливый шрам длиной четыре дюйма. У основания позвоночника родимое пятно. Рост четыре фута шесть дюймов. Вес около шести стоунов. Тело обнаружено в 5.05 вечера.

Погрузившись в собственные мысли, Линли не вчитывался в это описание и обратил на него внимание лишь потому, что в самом конце сообщения, где указывались данные лица, нашедшего тело, внезапно мелькнуло знакомое имя. Линли изумленно следил, как выплывают на экране слова: «Дебора Сент-Джеймс, Чейни-роу, Челси».


Инспектор Канерон, руководивший расследованием на месте преступления у церкви Сент-Джилс, бросил взгляд на часы. Прошло уже три часа с тех пор, как найдено тело. Лучше не сосредоточиваться на этой мысли.

После восемнадцати лет службы в полиции ему следовало бы привыкнуть к зрелищу смерти, приучиться смотреть на труп бесстрастно, словно это не останки человека, настигнутого насильственной смертью, а просто атрибут его работы.

Когда инспектор вел последнее дело, ему показалось, что он обрел наконец способность воспринимать последствия людской жестокости отстраненно, как того требует его профессия. При виде тела давно состоявшего на учете в полиции сутенера, распростертого у подножия замусоренной лестницы в наполовину сгоревшем доме, Канерон не почувствовал ни малейшего желания предаться размышлениям о таящемся в человеке звере, тем более что в глубине души– весьма пуританской, надо сказать, души– инспектор полагал, что мерзавец получил по заслугам. Нагнувшись над телом, осмотрев затянутую на шее удавку и не почувствовав ни малейших признаков дурноты, Канерон уверился, будто достиг той невозмутимости, к которой столько лет стремился.

Но в этот вечер его невозмутимость рассыпалась вдребезги, и Канерон догадывался о причинах этого потрясения: ребенок выглядел точь-в-точь как его родной сын. На один ужасный миг ему даже представилось, что перед ним Джеральд, в уме промелькнул ряд немыслимых событий, цепочка совпадений, начинающаяся с того, что Джеральду сделалась невыносимой жизнь в Бристоле с вступившей во второй раз в брак матерью и ее новым мужем, и завершающаяся его гибелью. В воспаленном воображении Канерона пронеслись ужасные детали: сын позвонил ему домой, не застал, сбежал из дому и отправился на поиски отца куда-то в район Слоу. На обочине его подобрал некий садист, запер в каком-нибудь сарае и принялся пытать, чтобы доставить себе несколько минут извращенного наслаждения. Ребенок умер под пыткой, умер в одиночестве, в страхе и отчаянии. Разумеется, Канерон сразу же убедился, что перед ним отнюдь не Джеральд – для этого достаточно было второй раз взглянуть на тело, – однако этот миг парализующего страха, сама вероятность того, что на месте погибшего мог оказаться его сын, смыла с него безразличие, с каким он надеялся отныне приступать к исполнению своего долга. Теперь Канерону приходилось пожинать последствия заставшего его врасплох мгновения.

Он редко виделся с сыном, он делал вид, будто при своей загруженности лишь изредка может урвать выходной для встречи с ним. Теперь он понимал, что это ложь, – теперь, когда эксперты удалились с места преступления, полицейский врач повез тело в больницу и оставалась одна лишь женщина-стажер, дожидавшаяся, пока начальник позволит ей собрать вещи и тоже удалиться. Правда заключалась в том, что Канерон редко виделся с сыном, ибо свидания эти были для него невыносимы. Где бы они ни встречались, пусть в совсем не домашней обстановке, Канерон остро ощущал свою утрату и начинал осознавать, насколько пустой сделалась его жизнь после того, как распалась семья.

За эти годы Канерон не раз наблюдал, как полицейские разводились с женами, но он и не думал, что его брак также падет жертвой сверхурочных дежурств и бессонных ночей, составляющих неотъемлемую часть работы детектива. Даже убедившись, что жена его глубоко не удовлетворена жизнью, инспектор предпочел не обращать внимания на ее поведение, твердя себе, что женщина она непростая, но если он проявит достаточно терпения, все рассосется, ведь она сама понимает, как ей повезло с ним, кто бы еще мог с ней ужиться, учитывая ее тяжелый характер? Выяснилось, однако, что немало мужчин вполне готовы ухаживать за миссис Канерон, а один из них и впрямь женился на ней и увез ее вместе с Джеральдом в Бристоль.

Канерон налил себе кофе. Напиток выглядел угрожающе черным. Он понимал, что после чашки крепкого кофе не уснет до утра, и все же сделал быстрый глоток, морщась от излишней горечи. Только так разум и сердце смогут вместить случившееся с тем маленьким мальчиком, найденным на кладбище. Запястья и лодыжки ребенка были туго связаны, на теле остались следы ожогов, его перебросили через стену, точно мешок с мусором. А он так похож на Джеральда…

Канерон осознавал, что этот случай потряс его, потряс настолько, что он не в состоянии даже сообразить, как приступить к расследованию, чтобы отомстить за эту смерть. Когда накал эмоций выбивает полицейского из седла профессионализма, дело следует передать другому следователю, но Канерон не имел подобной возможности, в участке он был единственным детективом-инспектором.

Зазвонил телефон. Канерон стоял у двери и слышал лишь реплики взявшей трубку женщины-стажера:

– Да, маленький мальчик… Нет, пока неясно, откуда он. Похоже, его привезли сюда и бросили. Нет, не выставили на холод, сэр. Понимаете, раньше он был связан… Нет, в данный момент мы не имеем ни малейшего представления… – Женщина помедлила, прислушиваясь к словам собеседника, напряженно сдвинув красивые брови, и наконец сказала: – Я передаю трубку инспектору, сэр. Он стоит рядом.

Канерон подошел ближе, и женщина протянула ему трубку. С ней к Канерону пришло избавление.

– Инспектор Линли, – послышался голос в трубке. – Нью-Скотленд-Ярд.

Вплотную подъехать к коттеджу Уотли, стоявшему над самой рекой, Линли не смог, остановился на Квин-Кэролайн-стрит, припарковав машину на единственном свободном участке, нарушив тем самым правила и наполовину заблокировав выезд из многоэтажного дома. Во избежание неприятностей он оставил под стеклом визитную карточку с указанием своей должности. По обе стороны улицы тянулись угрюмые ряды зданий послевоенной застройки, учреждения из бетона цвета грибов-переростков соседствовали с жилыми домами из грязновато-коричневого кирпича. И те и другие, совершенно лишенные архитектурных изысков, выглядели жалкими, тесными, негостеприимными.

Даже в этот час, поздним воскресным вечером, здесь все гудело и рокотало от шума незатихающей к ночи жизни. Шум разносился по улице, сотрясая дома. По эстакаде и по расположенному рядом мосту Хэммерсмит мчались легковые автомобили и грузовики, с их деловитым гудением смешивались крики, доносившиеся почти из каждого двора, голосам людей вторил в унисон собачий лай.

Дойдя до конца улицы, Линли перешел на набережную. Начался прилив, в темноте вода переливалась, точно холодный черный шелк, но ее свежий, жизнетворящий аромат почти полностью забивали выхлопные газы транспорта, проносившегося над его головой по мосту.

Пройдя еще несколько сот ярдов по набережной Лауэр-Молл, этому ветхому напоминанию о славном прошлом Хэммерсмита, Линли отыскал жилье семейства Уотли, старый, давно не ремонтировавшийся рыбацкий коттедж с белеными стенами, проступающими узкими черными балками, слуховыми окнами под самой крышей.

Пройти к коттеджу можно было лишь по тоннелю, отделявшему дом от соседствовавшего с ним паба. Проход был узкий, насквозь пропитанный хмельным запахом пива и эля, плиты под ногами неровные. По пути к двери дома Линли не раз касался головой грубых деревянных перекрытий, пересекавших низкий свод тоннеля.

Пока дело шло согласно обычной процедуре. В результате звонка Линли в следственную группу, работавшую в Стоук-Поджесе, Кевин Уотли был менее чем через час вызван для опознания тела своего сына. После этого Линли предложил взять на себя координацию расследования, поскольку в него уже были вовлечены полицейские отделения двух графств: Западного Сассекса, на территории которого располагалась школа Бредгар Чэмберс, где мальчика в последний раз видели живым, и Бэкингемшира, где возле церкви Сент-Джилс было найдено тело. Инспектор Канерон с готовностью принял предложенную ему помощь – это тоже казалось неожиданным, обычно местные полицейские совсем не приветствуют вмешательство центра в «свое» дело, – и Линли оставалось только получить «добро» от непосредственного начальника, суперинтенданта Уэбберли, чтобы раздобыться очередной работой, погрузиться в нее на дни и недели, покуда следствие не завершится. Для этого ему пришлось отвлечь Уэбберли от его любимого воскресного телешоу. Суперинтендант торопливо выслушал отчет Линли, разрешил ему вмешаться в расследование и поспешил вернуться к программе Би-би-си-1.

Единственным пострадавшим от очередной затеи Линли, повесившего на их многострадальные шеи новое дело, станет сержант Хейверс, но что тут поделаешь.

Линли постучал в давно не крашенную, утопавшую в стене дверь. Ее верхняя перемычка просела, точно удерживая на себе вес всего строения. Дверь не открывалась. Линли поискал глазами звонок и, не найдя его, вновь, уже сильнее, замолотил кулаком по дереву. Изнутри послышался скрежет ключа и отодвигаемого засова. Линли увидел перед собой отца погибшего мальчика.

До того момента смерть Мэттью Уотли казалась Линли удачным предлогом для того, чтобы избежать пустоты собственного существования, позабыть о гложущих его печалях. Теперь же, при виде муки, проступившей на оцепеневшем лице Кевина Уотли, Линли устыдился собственных эгоистических побуждений. Вот она – истинная пустота, бездна отчаяния. Что такое его утрата, его одиночество по сравнению с этим!

– Мистер Уотли? – спросил он, предъявляя удостоверение. – Томас Линли, инспектор Скотленд-Ярда.

Уотли даже не взглянул на документы, он словно бы и не слышал его слов. Присмотревшись внимательнее, Линли догадался, что отец только что вернулся с опознания тела сына. Он так и не снял с головы заношенную до дыр шерстяную шапочку, из-под тонкого твидового пальто виднелся коричневый костюм со слишком широким воротом и брюками, отвисшими на коленях.

Опыт подсказывал Линли, что этот человек будет бороться со своей утратой, пытаясь напрочь ее отрицать. Каждый мускул его тела застыл, повинуясь жесткому контролю мозга, серые глаза потускнели, как галька.

– Вы позволите мне войти, мистер Уотли? Я должен задать вам несколько вопросов. Я понимаю, час уже поздний, но чем скорее мне удастся получить информацию…

– Что толку, а? Информация не вернет нам Мэтти.

– Вы правы. Не вернет. Мы можем лишь восстановить справедливость. Я знаю, что для вас в вашей утрате это слабое утешение. Я знаю это, поверьте.

– Кев? – послышался с верхнего этажа женский голос. Голос звучал слабо, вероятно, женщина приняла успокоительное. Уотли мигнул, реагируя на звук, но лицо его не дрогнуло. Он все еще преграждал Линли путь в дом.

– С вами кто-нибудь останется на эту ночь? – осведомился Линли.

– Нам никого не нужно, – возразил Уотли. – Мы с Пэтc справимся. Мы вдвоем.

– Кев? – Голос приближался, звук шагов становился все отчетливее – очевидно, ступеньки лестницы не были покрыты ковром. – Кто это, Кев?

Уотли через плечо оглянулся на жену. Линли со своего места разглядеть ее не мог.

– Полиция. Какой-то тип из Скотленд-Ярда.

– Пусть войдет. – Кевин не трогался с места. – Кев, впусти его.

Внезапно показалась женская рука – ухватившись за створку двери, она широко распахнула ее, и Линли впервые увидел перед собой Пэтси Уотли. Матери умершего мальчика было около пятидесяти; совершенно заурядная женщина, она даже в скорби ничем не выделялась, безлико сливаясь с окружавшим ее фоном. Наверное, никто из прохожих ни разу в жизни не бросил на нее заинтересованного взгляда, даже если в молодости она и цвела недолгой красой. Фигура женственная, но с годами расплылась, придав своей обладательнице ложную солидность. Волосы чересчур темные, угольная чернота неровно распределяется по голове – несомненно, это не дар природы, а последствия не слишком умелого применения дешевого красителя. Нейлоновый халат сильно измят, китайские драконы изрыгают пламя на уровне ее груди и ниже, у самых бедер. По-видимому, этот халат с безвкусным узором был особенно дорог Пэтси Уотли– она даже подобрала зеленые тапочки под цвет украшавших его драконов, правда, не совсем того оттенка.

– Входите. – Свободной рукой она нащупывала пояс халата. – Я выгляжу ужасно… Ничего не успела, понимаете… с тех пор как…

– Уверяю вас, все в порядке, – пробормотал в ответ Линли. Неужели бедняжка думает, что полицейские рассчитывают видеть мать только что убитого ребенка в наряде по последнему слову моды? Какая нелепость! Но эта женщина, тщетно пытающая разгладить неровный шов, явно воспринимает его пошитый на заказ костюм как упрек своей внешности. Линли стало не по себе, он впервые пожалел, что не сообразил пригласить с собой сержанта Хейверс. Ее пролетарское происхождение и способность не теряться ни в каких обстоятельствах позволило бы им сразу преодолеть трудности, вызванные его трижды проклятым университетским выговором и одеждой от портных с улицы Сэвил-роу.

Входная дверь открывалась прямо в гостиную. Мебели маловато: тройка– диван и два кресла, шкафчик с отделкой из шпона, одинокое кресло без подлокотников, обтянутое шотландкой в желто-коричневую клетку, и длинная полка под окном с двумя коллекциями: каменных фигурок и сувенирных чашек. Обе коллекции могли бы многое рассказать о своих хозяевах.

Как и любое произведение искусства, каменные фигурки свидетельствовали об определенном индивидуальном вкусе: обнаженные женщины, распростершиеся в необычных позах, острые груди торчат вверх; парочки, переплетающиеся друг с другом, изгибающиеся в пародии на страсть, обнаженные мужчины проникают в тела обнаженных женщин, а те принимают их ласки, восторженно запрокинув голову. Похищение сабинянок, подумал Линли, только эти сабинянки мечтают быть похищенными.

На той же полке красовались сувенирные чашки с памятными надписями, собранные за воскресные поездки по разным уголкам страны. На каждой чашке– пейзаж или приметное здание, а на случай, если местность не удастся опознать по картинке, золотые буквы тут же сообщали ее название. Даже отсюда, от двери, Линли мог разобрать часть надписей: Блэкпул, Уэстон-супер-Мар, Ильфракомб, Скегнесс. Другие чашки были обращены к нему не той стороной, но он угадывал их происхождение по изображению: мост Тауэр-бридж, Эдинбургский замок, Солсбери, Стоун-хендж. Несомненно, Уотли возили сына во все эти места, а сувениры собирали как запас радостных воспоминаний на грядущие годы– теперь они станут еще одним источником боли. Вот что приносит с собой внезапная смерть.

– Садитесь, прошу вас… инспектор, кажется? – Пэтси кивком указала в сторону дивана.

– Да. Томас Линли.

Диван, обитый голубым синтетическим материалом, сверху был накрыт еще и розовым чехлом для пущей сохранности. Пэтси Уотли сняла чехол и принялась аккуратно, уголок к уголку, его складывать, разглаживая морщины. Линли сел. Пэтси Уотли последовала его примеру– она выбрала клетчатое кресло. Садясь, она проверила, не распахнулся ли ее халат. Супруг Пэтси остался стоять у камина. В камине можно было включить электрическую имитацию огня и согреть неуютное холодное помещение, но Кевин даже не подумал об этом.

– Я мог отложить визит до утра, – произнес Линли, – но мне показалось, будет разумнее приступить к расследованию немедленно.

– Да! – подхватила Пэтси. – Немедленно. Мэтти… Я хочу знать. Я должна.

Супруг ее не говорил ни слова. Взгляд его тусклых глаз сосредоточился на фотографии, занимавшей почетное место на полке. Мэтти, ухмылявшийся до ушей – только что принят в школу, – во всем блеске ученической формы Бредгар Чэмберс: желтый пуловер, синий блейзер, серые брюки и черные ботинки.

– Кев! – неуверенно позвала Пэтси. Ей явно хотелось, чтобы муж присоединился к ним, но было очевидно, что в намерения Кевина сотрудничество с полицией отнюдь не входит.

– Расследование берет на себя Скотленд-Ярд, – продолжал Линли. – Я уже беседовал с Джоном Корнтелом, заведующим пансионом, в котором жил Мэттью.

– Ублюдок! – коротко прокомментировал Кевин Уотли.

Пэтси выпрямилась, не сводя глаз с Линли. Пальцы ее продолжали мять зажатую в кулаке складку халата.

– Мистер Корнтел. Мэттью жил в «Эреб-хаусе». Мистер Корнтел главный в этом пансионе. В Бредгар Чэмберс. Да.

– Насколько я понял, мистер Корнтел считает, будто Мэттью мог в последние выходные отправиться куда-то по собственным надобностям, – заметил Линли.

– Нет, – возразила Пэтси.

Линли знал, что она непременно, даже не задумавшись, будет отрицать такую возможность, а потому продолжал, будто ничего и не слышал:

– Мэттью заранее запасся бланком школьной амбулатории, подготовил справку об освобождении от футбольного матча, который проходил в субботу после обеда. Некоторые учителя полагают, что Мэттью не сумел прижиться в школе, а потому хотел воспользоваться приглашением, полученным от семейства Морантов и, предъявив эту справку, ускользнуть на выходные, вероятно, поехать в Лондон, так, чтобы никто и не догадывался о его отсутствии. По мнению этих учителей, Мэттью пытался поймать попутную машину и кто-то в самом деле подобрал его на дороге.

Пэтси поглядела на мужа, словно надеясь, что он вмешается в разговор. Губы Кевина конвульсивно задергались, но он так ничего и не сказал.

– Этого не могло быть, инспектор, – стояла на своем Пэтси. – Наш Мэттью не сделал бы ничего подобного.

– Как у него обстояли дела в школе?

Пэтси вновь поглядела на мужа. На этот раз их глаза встретились, но Кевин тут же отвел взгляд. Сдернув с головы шерстяную шапочку, он мял ее в руках– сильные руки ремесленника, отметил Линли, загрубевшие, с многочисленными порезами.

– Мэттью хорошо учился, – сказала Пэтси.

– Ему там нравилось?

– Да, нравилось. Он получил стипендию – стипендию от совета попечителей. Он прекрасно понимал, как много это для него значит – попасть в хорошую школу.

– До прошлого года он ходил в местную школу, верно? Возможно, он скучал по своим товарищам.

– Ничего подобного. Мэттью был в восторге от Бредгар Чэмберс. Он понимал, как важно получить настоящее образование. Это был его шанс. Он не мог отказаться от него только потому, что соскучился по какому-нибудь приятелю. Он ведь мог повидаться с друзьями на каникулах, правда же?

– Может быть, к кому-то здесь он был особенно привязан?

Линли успел заметить непроизвольную реакцию Кевина на этот вопрос– он резко повернул голову к окну:

– Мистер Уотли?

Мужчина ничего не отвечал. Линли терпеливо ждал. Заговорила Пэтси Уотли.

– Ты подумал насчет Ивоннен, Кев, верно? – спросила она, тут нее пояснив для Линли: – Ивоннен Ливсли. Она живет на улице Квин-Кэролайн. Они с Мэттью вместе ходили в начальную школу, играли вместе. Обычная детская дружба, инспектор. Ничего большего – просто дружба. Не говоря уж о том…– Тут она растерянно моргнула и замолчала.

– Черная, – односложно завершил начатую женой фразу Кевин.

– Ивоннен Ливсли – чернокожая? – уточнил Линли.

Кевин Уотли кивнул, словно цвет кожи Ивоннен служил достаточным аргументом в пользу их мнения, будто Мэттью не стал бы самовольно покидать школу. Не слишком-то убедительное доказательство, тем более если ребята росли вместе и, по признанию матери, дружили.

– Вы замечали хоть какие-нибудь признаки того, что у Мэттью возникли проблемы в школе? Возможно, не в начале года, а в последний месяц? У него могла появиться какая-то причина для беспокойства, о которой вы и понятия не имели. Иногда дети переживают серьезные неприятности, однако не делятся ими с родителями, даже если в целом у них прекрасные отношения. Как бы дети ни доверяли родителям, случаются такие вещи, о которых они просто не могут им рассказать. – При этом Линли вспоминал о своей школьной жизни. Как он старательно притворялся, будто все идет как по маслу. Он никогда ни в чем не признавался– уж во всяком случае, не родителям.

Кевин и Пэтси Уотли молчали. Кевин пристально изучал швы в своей шапке, Пэтси смотрела вниз, на складки халата, но Линли подметил, что женщину бьет дрожь, и потому продолжал говорить, обращаясь к ней:

– Не ваша вина, если Мэттью сбежал из школы. Не вы тому причиной, миссис Уотли. Если что-то вынудило его сбежать…

– Нам пришлось послать его туда! Мы поклялись… Кев, он умер, и это мы виноваты! Ты же знаешь– это мы виноваты!

Лицо ее мужа исказилось судорогой при этих словах, но он не попытался подойти к жене. Вместо этого он обернулся к инспектору.

– Парень вроде как в себя ушел в последние месяцы, – с трудом выговорил он. – Когда он в последний раз приезжал на выходные, я пару-тройку раз натыкался на него: сидит под окошком в детской и смотрит на реку точно загипнотизированный. Но он ничего нам не сказал. Не в его характере. – Кевин оглянулся на жену, пытавшуюся вновь придать себе приличный вид – она все цеплялась за свои манеры, точно в этом и заключалось спасение. – Это мы всему причиной, Пэтc. Мы.


Барбара Хейверс осматривала фасад своего родного дома в Эктоне, мысленно отмечая, что следовало бы исправить в первую очередь, дабы придать ему более жилой вид. Ее любимое занятие по вечерам. Окна грязные, не припомнить, когда их мыли в последний раз. Она бы сама все сделала, будь у нее достаточно свободного времени, стремянка и необходимая для подобной работы энергия. Кирпичи пора скоблить – в их пористую поверхность въелся пятидесятилетний слой сажи и грязи, все стены покрыты омерзительным черным осадком различных оттенков. Деревянные рамы окон, дверь и конек крыши давно лишились последних следов краски. Барбара содрогнулась при мысли об усилиях, необходимых для придания непритязательной деревянной резьбе ее первоначального облика. Водосточные трубы, спускавшиеся по стене, проржавели, во время дождя из них, точно из решета, во все стороны брызжут тонкие струйки. Трубы не починишь – их надо заменить.

А что делать с передним двориком – не двором и не садом, а прямоугольником слежавшейся до плотности бетона грязи? Здесь Барбара парковала свою «мини», столь же старую и убогую, как и вся окружавшая ее обстановка.

Завершив осмотр, Барбара вышла из машины и направилась к дому. С порога на нее обрушились шум и вонь. В гостиной надрывался телевизор; вонь состояла из смешанных запахов плохо приготовленной пищи, прели, гнилого дерева, немытых старческих тел.

Барбара сбросила сумку с плеча на шаткий плетеный столик у двери, повесила свое пальто рядом с другими на крючок, вбитый под лестницей, и прошла в гостиную, расположенную в глубине дома.

– Милочка?! – заныл со второго этажа жалобный голосок матери. Запрокинув голову, Барбара поглядела вверх.

Мать поджидала ее на верхней площадке, одетая лишь в тонкую хлопчатобумажную ночную рубашку. Ноги босые, волосы растрепаны. За спиной матери в спальне горел свет, позволяя разглядеть сквозь почти прозрачную материю каждую деталь ее угловатого, скелетообразного тела. Барбара с тревогой посмотрела на мать.

– Ты не одета, мама, – сказала она. – Ты сегодня даже не оделась. – Она чувствовала, как с каждым словом на нее все сильнее наваливается безнадежность. Как долго еще, спросила она себя, как долго она сможет работать и при этом присматривать за двумя впавшими в детство стариками?

Миссис Хейверс смущенно улыбнулась, пробежала рукой по своему облачению, точно проверяя справедлив ли упрек дочери, убедившись, прикусила зубами нижнюю губу.

– Забыла, – пояснила она. – Я листала альбомы– знаешь, милочка, я бы так хотела побыть подольше в Швейцарии, а ты? – и просто не заметила, как время прошло. Сейчас переоденусь, хорошо, лапонька?

Вряд ли стоило тратить на это время поздним вечером. Барбара тяжело вздохнула, прижала костяшки пальцев к вискам, пытаясь отогнать подступающую мигрень.

– Нет, мама, не стоит. Тебе все равно пора уже ложиться спать.

– Я бы нарядилась для тебя. Ты посмотришь, как я с этим справлюсь.

– Разумеется, справишься, мама. Ты бы лучше наполнила себе ванну и искупалась.

Миссис Хейверс, нахмурившись, обдумывала новую идею:

– Ванну?

– Да. Только оставайся там, следи за водой, чтобы на этот раз не перелилась. Я приду через минутку.

– Ты поможешь мне помыться, дорогая? Я бы тебе пока рассказала про Аргентину. Я решила: в следующий раз мы поедем в Аргентину. Там по-испански говорят? Надо нам подучить испанский перед поездкой. Так приятно, когда можешь пообщаться с туземцами. «Буэнос диас, сеньорита. Комо се йама?» Это я по телевизору слышала. Конечно, этого недостаточно, но для начала… Они по-испански там говорят, в Аргентине? Или по-португальски? Где-то там говорят на португальском….

Барбара знала, что свой бессвязный монолог мать может продолжать часами. Порой она заводила его посреди ночи, являясь в спальню дочери в два, три часа, и вот так же бесцельно болтала, невзирая на все просьбы Барбары поскорее вернуться в постель.

– Наполни ванну, – повторила Барбара. – Я загляну к папе.

– Папа хорошо провел день, милочка. Такой молодец. Очень хорошо. Сама посмотри.

С этими словами миссис Хейверс выпорхнула из круга света, очерченного лампой. Через минуту послышался громкий плеск воды, льющейся в ванну. Барбара подождала еще немного, проверяя, не оставит ли мать кран без присмотра, но, видимо, ей удалось достаточно крепко вбить той в голову мысль о необходимости присматривать за ванной – на несколько минут это ее займет. Барбара поспешила в гостиную.

Отец, как всегда, сидел в кресле и смотрел ту программу, что он всегда смотрел по воскресеньям. Газеты устилали весь пол, валялись там, где он их бросил, наскоро просмотрев. В отличие от матери, отец хотя бы предсказуем. Живет по раз навсегда заведенному порядку.

Барбара посмотрела на него с порога, затем, приглушив неистово орущую рекламу «Кэдбери», вслушалась в сипловатый звук его дыхания. В последние две недели дышать отцу стало заметно труднее. Ему уже не хватает кислорода, постоянно поступающего в легкие через две трубки.

Джимми Хейверс, очевидно, почувствовал присутствие дочери и слегка повернулся в старом кресле с изогнутой спинкой.

– Барби! – Он, как всегда, широко улыбнулся, обнажив обломанные, почерневшие зубы, но на этот раз Барбара не обратила внимания ни на эти неухоженные зубы, ни на тот факт, что грязные, плохо пахнущие волосы отца давно нуждаются в шампуне – ее волновало сейчас лишь то, как изменился цвет его кожи. Щеки побелели, ногти сделались серовато-синими. Даже от порога, через всю комнату, она видела, как съежились, почти исчезли вены на его руках.

Подойдя к стоявшему возле кресла кислородному баллону, Барбара увеличила подачу газа.

– Завтра с утра едем к доктору, верно, па? Он кивнул:

– Завтра. В полдевятого. Придется подняться с жаворонками, Барби.

– Именно. С жаворонками. – Про себя Барбара недоумевала, как она справится с затеянной ею поездкой к доктору с двумя родителями разом. Она заранее страшилась намеченного за несколько недель визита. Мать нельзя оставить дома одну, пока они с отцом отправятся к врачу. Если миссис Хейверс выпустить из-под контроля хоть на десять минут, может произойти все что угодно. Но везти их обоих, отца, практически неподвижного, прикованного к кислородному баллону, и мать, в любой момент способную ускользнуть, раствориться в хрустальной пещере своего блаженного безумия… Неужели она справится со всем этим?

Барбара понимала, что настала пора найти помощника – не равнодушно вежливого социального работника, заглядывающего изредка проверить, не развалился ли еще их дом на куски, а человека, готового постоянно жить в доме, надежного, внимательного, заботливого к ее родителям.

Но это утопия. Где его взять? Ничего не остается, только и дальше брести наугад по своему скорбному пути. От этой мысли у Барбары перехватило горло– она словно заглянула на миг в кошмарное будущее, без конца, без надежды.

Зазвонил телефон. Барбара потащилась в кухню, чтобы взять трубку. Она запретила себе содрогаться при виде оставшейся с завтрака на столе посуды, перемазанной высохшим яичным желтком. Звонил Линли.

– У нас тут убийство, сержант, ~– сообщил он. – Встретимся завтра в полвосьмого у дома Сент-Джеймса.

Конечно, Барбара могла бы попросить отгул, и Линли пошел бы ей навстречу. Она никогда не делилась с ним своими житейскими обстоятельствами, но этого и не требовалось: за последние недели она провела в Скотленд-Ярде столько часов сверхурочно, что, безусловно, заработала право на два-три выходных. Линли понимал это и даже не поинтересовался бы, зачем Барбаре понадобилось отпрашиваться. Но, кляня саму себя за слабость, Барбара и не подумала отказываться от нового дела: оно даст ей возможность отложить завтрашнюю возню с обоими родителями, бесконечную поездку к врачу, тревожное ожидание под дверью кабинета и постоянную необходимость следить за матерью, точно за малышом-непоседой. Новое дело давало ей – пусть и временное – право уклониться, законную отсрочку.

– Хейверс? – окликнул ее Линли. – Вы меня слышите?

Вот сейчас она и должна обратиться с просьбой об отгуле, объяснить свою ситуацию– ей понадобится несколько часов, а то и весь день, чтобы уладить кое-какие домашние дела. Всего три слова: «Мне нужен выходной», но она не могла выдавить их из себя.

– В полвосьмого у дома Сент-Джеймса, – повторила она. – Буду, сэр.

Он положил трубку, и Барбара тоже. Она пыталась заглянуть себе в душу, найти имя овладевшему ею чувству. Ей бы хотелось думать, что это запоздалый стыд, но, увы, это чувство больше напоминало ликование.

Она отправилась предупредить отца, что визит к врачу придется перенести на другой день.


Кевин Уотли пошел в паб – не в ближайший к дому «Ройял Плантагенет», нет, он прошел по набережной, а потом мимо треугольного клочка зеленой травы– здесь, на лужайке, они с Мэттью как-то тренировались, запуская самолеты с дистанционным управлением– и добрался до более старого паба на пригорке, торчавшем точно полусогнутый палец над Темзой.

Он сознательно предпочел «Сизого голубя». В «Ройял Плантагенет», хоть он и расположен у самой двери его дома, он мог бы забыться на пару минут. Здесь он не забудется.

Он сидел за столиком лицом к воде. Вечером похолодало, но рыбаки все же выходили на ночную ловлю, волна покачивала их лодки, круги от фонарей колебались в такт мерному движению. Кевин смотрел на эту картину, и в памяти его оживал Мэттью– вот он бежит по пристани, падает, разбивает колено, и выпрямляется, и не плачет, хотя из раны течет кровь, не плачет и потом, когда ему накладывают швы. Храбрый мальчонка, с ранних лет такой.

Отведя глаза от пристани, Кевин уткнулся взглядом в деревянный столик. Стол покрывали подставки под пивные кружки с рекламой «Уотни», «Гиннесса» и «Смита». Кевин принялся тщательно тасовать их, словно карты, разложил на столе, снова перетасовал. Он чувствовал, что дыхание его становится частым и поверхностным – надо бы вдохнуть поглубже, набрать побольше воздуха– но если он глубоко вздохнет, он может утратить власть над собой. Нет, он этого не сделает, не поддастся. Если он потеряет контроль над собой, ему уже не вернуть его вновь. Лучше обойтись без воздуха. Подождать.

Он не был уверен, придет ли нужный ему человек в паб поздним воскресным вечером, за несколько минут до закрытия, он вообще не знал, ходит ли еще сюда этот посетитель. Много лет назад, когда Пэтси работала тут за стойкой, он был завсегдатаем. Потом она сменила работу, устроилась в гостиницу в Южном Кенсингтоне, хотя жалованье там было ниже. Ради Мэттью, сказала она, ради Мэттью. Разве мальчику приятно будет признаваться друзьям, что его мать – барменша?

Кевин тогда согласился с ней.

Они твердо решили воспитать мальчика как должно. Пусть у него в жизни будет больше возможностей, чем у них. Он получит хорошее образование, сможет стать выдающимся человеком. Они обязаны все сделать для него, они понимали это. Их чудесный, желанный мальчик, любимый их крохотка, связавший их воедино неразрывными узами, живое воплощение их молитв, их мечты – мечты, рассыпавшейся в прах, когда Кевина привели в морг и предложили опознать тело, лежавшее на стерильно чистой металлической тележке.

Мэттью накрывала какая-то казенная зеленая простыня, прямо посреди нее виднелся неуместный штамп «Прачечная-химчистка Льюистона» – можно подумать, это тюк с грязным бельем, подготовленный к отправке в стирку. Любезный, явно сочувствовавший ему полицейский сержант откинул простыню с лица мальчика, но в этом уже не было необходимости– при перевозке левая нога выглянула из-под зеленого покрывала, и Кевин сразу понял, что перед ним – тело сына.

Подумать только – он знал каждую черточку в этом детском теле, достаточно было увидеть одну только левую стопу, чтобы безнадежное отчаяние поглотило его. Но Кевин послушно выполнил всю процедуру до конца, осмотрел тело полностью.

Он видел лицо Мэттью – лицо, с которого бесстрастная рука смерти стерла всегда одухотворявшую его радость. Когда-то ему говорили, будто по лицу покойника можно догадаться, какой смертью он умер, но теперь он убедился в ложности старинной приметы: на теле Мэттью остались следы пыток, насилия, но лицо казалось спокойным, точно он уснул.

Кевин словно со стороны услышал свой нелепый, невозможный, смехотворный вопрос: «Мальчик умер? Вы уверены, что он мертв?»

Сержант вновь опустил простыню на лицо Мэттью.

– Безусловно. Мне очень жаль.

Ему жаль. Что он знает о Мэттью, как может он по-настоящему сожалеть о его смерти? Что знает он о железной дороге, построенной отцом и сыном в подвале, о спроектированных ими зданиях, составивших три города, через которые проезжали их поезда? Мэттью настаивал: все дома должны строиться по единому масштабу, только из природных материалов, никакой синтетики. Сколько лет ушло на эту работу, сколько часов удовольствия она им доставила! Что знает об этом сержант? Ничего. Ничего. Он пробормочет пустые слова сочувствия и забудет их, как только Мэттью опустят в могилу.

Тщедушное тельце на стерильной стальной тележке ждет скальпеля хирурга. Будут терзать его плоть, прорежут кожу и мускулы, извлекут внутренние органы, чтобы рассмотреть их, изучить, расследовать, настойчиво доискиваться причины смерти. К чему? Они могут установить причину его смерти, но к жизни его это не вернет. Мэттью Уотли, тринадцати лет от роду, мертв, безвозвратно мертв.

Кевин почувствовал, как набухают в груди рыдания, но поборол их. Голос, возвещавший о закрытии паба, донесся до него словно из тумана, и в таком же тумане Кевин нащупал путь наружу, в ночь.

Он повернул к дому. Впереди, вплотную к ограждению набережной, стояла высокая зеленая урна для мусора. Кевин, сам не зная зачем, подошел к ней. За воскресенье урна наполнилась обертками от шоколадок и пустыми бутылками, консервными банками, газетами, а вот и растерзанный воздушный змей.

«Папа, папа, дай мне! Дай я запущу! Папа, дай!»

– Мэтт!

Этот возглас сотряс тело Кевина, будто вместе с ним его душа рванулась наружу. Он наклонился, хватаясь руками за край урны.

«Дай мне! Я сумею! Я сумею, папа, я смогу!»

Кевин перестал владеть собой. Его пальцы все крепче впивались в обод урны. Он подхватил этот ящик с никому уже не нужным мусором, опрокинул его на тротуар, набросился на него, осыпая градом ударов, пиная ногами, с размаху колотясь головой о металлические бока.

Он разбил кулаки. Ноги запутались в какой-то вонючей мерзости. Со лба хлынула кровь, заливая глаза. Но Кевин так и не сумел заплакать.


Читать далее

Элизабет Джордж. Школа ужасов
От автора 13.04.13
1 13.04.13
2 13.04.13
3 13.04.13
4 13.04.13
5 13.04.13
6 13.04.13
7 13.04.13
8 13.04.13
9 13.04.13
10 13.04.13
11 13.04.13
12 13.04.13
13 13.04.13
14 13.04.13
15 13.04.13
16 13.04.13
17 13.04.13
18 13.04.13
19 13.04.13
20 13.04.13
21 13.04.13
22 13.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть