Онлайн чтение книги Сын рыбака
Глава первая ЧЕЛОВЕК С ПАТЕФОНОМ И КИНОАППАРАТОМ

1

Люди, живущие у больших дорог, на которых круглые сутки не прекращается грохот повозок, стук подков и гудение автомашин, изо дня в день привыкают ко всяким диковинкам. Их не удивить возами с разнообразным скарбом вроде наставленных друг на друга табуреток, расшатанных столов, кроватей с клопиными гнездами, ведер и обшарпанных соломенных тюфяков — выставкой бедности какого-нибудь переселенца. Направляющиеся на очередной базар или ярмарку цыганские кибитки, рессорные тележки барышников и сверкающие лаком лимузины, из которых высокопоставленные господа спешат налюбоваться природой, уже давно виданы-перевиданы, не представляют ничего нового и даже порядком надоели. В нынешние времена люди падки до новинок, но на дорогах Латвии не появляется больше ничего примечательного: не бродят уже поводыри с ручными медведями, шпагоглотатели и заклинатели змей пребывают в южных широтах, а когда забредет сюда какой-нибудь фокусник, народу выдается случай посмеяться над прохвостом. Так обстоит дело вблизи больших проезжих дорог.

Подальше от них, за глухими лесами и болотистыми равнинами, где в чаще ольшаника извиваются топкие дороги, или вдоль пустынных дюн, где разбросаны одинокие приморские поселки, — там дело обстоит иначе. И если когда-нибудь мохнатая лошаденка притащит туда в забрызганной грязью тележке человека с козлиной бородкой, имеющего к тому же при себе аппарат, который показывает картины, и другой аппарат — с музыкой, все спешат послушать приезжего.

Он говорит много и без запинки, язык у него поворачивается легко, как хорошо смазанная деталь машины, и чем больше народу его слушает, тем бодрее у него настроение. Он крайне доброжелательно говорит о простых людях, все его помыслы и стремления направлены только к тому, чтобы они как сыр в масле катались, он их грудью отстаивает и готов жизнь отдать за улучшение судьбы этих пасынков страны. Чужой человек, никто как будто его раньше не видел, редко кто слышал, что он существует на свете, — а гляди, как хорошо знает про все их нужды, как их понимает, как сочувствует! И ведь каждому обещает именно то, что тот желает; щедрой рукой сыплет направо и налево манящие дары обещаний — кажется, сам Крез воплотился в тщедушном человечке с козлиной бородкой.

Обещает он повсюду, и в каждом новом месте что-нибудь иное. Может быть, вы думаете, что на свете найдется такая вещь, которой он не пожертвовал бы с радостью для этих добрых, забытых людей? Вы можете получить от него, что пожелаете, и тут нет никакого надувательства. Надо только хотеть как следует и сделать ему маленькое одолжение, выйти лишь один раз из дому проголосовать за него — тогда явится все, о чем вы так мечтаете!

Людям свойственно ошибаться. Один не различает цвета, другой туговат на ухо, а иной при виде нашего обладателя рога изобилия, притащившегося на мохнатой лошаденке, делает поспешное умозаключение: это, наверно, коробейник! Да знаешь ли ты, несчастный, как жестоко ты ошибаешься! При нем ведь нет тюков сатина и ситца, нет пузатых, расписанных розами чайников, подсвечников, ножей и штопальных иголок. Если у человека желтоватое и худое лицо, это еще не значит, что он слуга Меркурия. В коричневом, похожем на сундук ящике у него хранится патефон, несколько дюжин пластинок и небольшой киноаппарат. Там есть еще несколько катушек пленки, сумка, набитая пачками тонких брошюрок и отпечатанных на зеленой и красной бумаге листовок. Но они предназначены не для продажи, здесь все раздается бесплатно, и если вы возьмете что-нибудь, вдобавок заведут патефон и продемонстрируют в темной комнате «подлинное произведение киноискусства».

2

Человека с козлиной бородкой и желтым худощавым лицом звали Андрей Питерис. Раньше он подписывался «Андреас Пикир», но когда миновала немецкая мода, он обратился к латышскому варианту своего имени. Ему было уже лет под пятьдесят. Небольшого роста, мелкокостный, казавшийся старше своих лет, он обладал зато звонким голосом и бойким языком. Его глубоко запавшие глаза постоянно блестели и иногда загорались каким-то странным огнем; если во время разговора он пристально вглядывался в лицо собеседника и обращался к нему за подтверждением своих слов, тот невольно отвечал «да».

За свою жизнь он перепробовал многое. Детство провел где-то на побережье между Вентспилсом и Лиепаей. После окончания приходской школы некоторое время служил помощником волостного писаря и приобрел на всю жизнь вкус к юридическим тонкостям. Потом он изучил бухгалтерию, работал то в городе, то в деревне, что-то даже предпринимал на свой страх и риск, но ему не везло в делах, и в конце концов Питерис стал подпольным адвокатом и прослыл знающим человеком.

Питерису не посчастливилось вернуться на родину в первые годы после войны, иначе он обязательно выдвинулся бы на видное место благодаря незаурядной предприимчивости. Когда вся добыча была поделена и все хорошие места заняты, оказалось, что полный благих намерений человек остался не у дел. Правда, Питерис несколько раз вступал в разные партии, но неизменно оставался в тени, не мог выбиться в люди, хотя душа жаждала деятельности большого масштаба, высокого полета. Годы шли. Питерис поблек, пожелтел, кости у него уже поламывало, и досада на пренебрегшее им общество отравляла всю его жизнь.

В родном приморском поселке умерла мать, прожившая последние годы в полном одиночестве. Андрей не виделся с нею почти десять лет и, как подобает всякому порядочному человеку и любящему сыну, в эти траурные дни много думал об усопшей, невольно отождествляя ее судьбу с судьбой других поморян. Разве не таким же позабытым, незамеченным был этот люд, чья жизнь протекала в тихих поселках у дюн или за работой в море? Кто думал о них, кто защищал их интересы, когда высокопоставленные государственные деятели вершили их судьбы? В государстве был сейм, целые месяцы подряд сотни людей произносили длинные речи и сочиняли законы. У хуторянина, у ремесленника, у горожанина были там свои люди, которые без устали твердили об их правах. А где был заступник рыбака? Такой еще не родился.

Нет, не совсем так. Андрей Питерис вполне мог бы выполнять эту роль. Ведь мать его была дочерью рыбака: детство он провел на побережье, знал, как коптят салаку, как ловят ярусами треску. Как же самозабвенно забилось его сердце, как воспылал этой возвышенной идеей его предприимчивый дух!

Выборы в сейм должны были происходить следующей осенью — в распоряжении Питериса оставался почти целый год.

Хладнокровно взвесив и обсудив все условия, способствующие успеху, он взялся за дело. Патефон у него уже был. На аукционе в ломбарде ему удалось за смехотворно ничтожную сумму приобрести подержанный кинопроекционный аппарат. Он прикупил одну-две пластинки, отпечатал листовки-объявления и затем стал создавать свою «партию беспартийных». Это было приятное, многообещающее дело. А когда в воображении Питериса вставала крупная сумма депутатского жалования, настроение у него подымалось еще больше, и он готов был еще сильнее полюбить будущих избирателей. Вскоре ему удалось заинтересовать некоторых состоятельных людей, которые тоже рвались к широкой политической деятельности на благо народу и самим себе. Теперь в его руках оказались нужные средства, и весною Питерис начал славное агитационное турне по побережью. Вскоре после Янова дня он уже очутился на дороге к поселку Чешуи, где его с нетерпением ждал лавочник Бангер, который и выслал ему навстречу лошадь.

3

У самого Бангера не нашлось времени встретить Питериса. Будучи одним из главных лиц в поселке, он всегда был чем-нибудь занят. Питерису, конечно, было бы приятнее провести сравнительно долгий, двенадцатикилометровый путь до поселка в серьезной беседе с состоятельным человеком и выяснить условия жизни чешуян, чтобы подготовиться к агитационному собранию. Пришлось мириться с тем, что под руку попалось. Возница был молодой еще человек, лет тридцати пяти, не больше, небритый, с загорелым, лоснящимся лицом и несколько нелюдимого вида, — по-видимому, один из тех батраков, которых рыбаки-хозяева нанимают на все лето в Риге возле рынка или у Красных амбаров. Он помог Питерису уложить узлы с вещами, патефон и киноаппарат, подождал, пока тот взобрался на повозку, и погнал лошадь по пыльной лесной дороге. Она была до того изъезжена, что местами колеса по самую ступицу утопали в песке, а на корневищах сосен повозку ужасно встряхивало. Опасаясь за пластинки, Питерис взял патефон на колени. Затем он оглядел возницу и стал придумывать, с чего бы начать разговор.

— Закурим? — спросил он наконец, подавая ему папиросу.

— Можно, — пробурчал тот. — Только у меня спичек нет.

— Разве поэтому и брать не следует?

Они закурили.

— Давно живете в Чешуях? — стал выспрашивать Питерис.

— Года четыре. Когда еще молодой Клява построил большую морскую мережу и за кооператив взялся… Я у его отца батрачил. Знаете Оскара Кляву?

— М-м… не совсем… Кое-что слыхал от других. Ну, а как там живется рыбакам? Были какие-нибудь собрания в этом году?

— Собрания?

— Я хочу сказать, приезжали люди от какой-нибудь партии?

— А-а, как же, почти каждое воскресенье кто-нибудь приезжает.

— Что же новенького они рассказывают?

— Чего им рассказывать! Наобещают всякой всячины, вроде птичьего молока… Главное, иди и голосуй за них.

— Этого им определенно хочется! — сухо засмеялся Питерис, и возница в благодарность за папиросу тоже рассмеялся.

— Ну, а люди тоже не со вчерашнего дня на свете живут, — продолжал он. — Кто не знает, как они потом выполняют обещания? Позапрошлую неделю один вот приехал с музыкантами. Сначала скрипач играл, а потом какая-то барышня петь стала.

— А сам он что?

— А что он? Если вы, мол, выберете меня в сейм, я вам выхлопочу дарового материала на постройку домов и добьюсь погашения всех прежних долгов. На сети, говорит, тоже пошлины не будет, и государство за свой счет застрахует вашу жизнь и снасти.

— А что говорят рыбаки?

— Да откуда ему взять? Деньги, что ли, он фабрикует? Лучше бы построил консервную фабрику. Гавань опять же нужна до зарезу, мол надо построить и дорогу провести, чтобы можно было подъехать к берегу. Дорога у нас такая — словно поднятой целиной едешь. Если на возу что бьющееся есть — пока довезешь, одни черепки останутся. А он — государственное страхование!..

— На это они мастера, — вздохнул Питерис и черкнул несколько слов в записной книжке. — Обещать, конечно, легко, а когда дойдет до дела, сразу запоют по-другому! Откуда таким людишкам знать нужды рыбаков? Вот кабы они сами изведали, как сладок рыбацкий хлеб… Как, например, я. Да-а, — вздохнул он еще раз, — кто в море не бывал, тот горя не видал. Значит, народ их всерьез не принимает?

— Одна смехота!..

— Да, вы не первый день на свете живете.

Питерис улыбался. Он еще что-то отметил в записной книжке, угостил возницу другой папиросой и потом уже молчал до самого поселка. За колесами взвивалась пыль, солнце било в глаза, а утренний ветер раскачивал верхушки сосен. Мох местами почти побелел, там и сям выступали песчаные плешины с редкими чахлыми сосенками. Вид этот навевал на Питериса уныние. «Да, нужно быть особыми людьми, чтобы весь свой век прожить в таких местах», — подумал он.

Однако, будучи человеком деятельным, он скоро забыло грустной картине и перенес внимание на босые ноги возницы с громадными синими ногтями и такой же синей кожей; в полосах того же цвета были и видневшиеся из-под брюк подштанники. Оказалось, что брюки у него были сшиты из какой-то ужасно линючей бумажной материи.

«Заграничные материи не линяют, — пришло на ум Питерису. — Если отменить пошлину, люди могли бы покупать их».

Он опять что-то записал себе в книжку. Показались заливные луга, и скоро меж деревьями выглянули домики рыбаков.

4

Поселковая улица не радовала глаз: слишком много песку, мало зелени, дома никудышные, и почти в каждом дворе по лохматому чудовищу, которое встречает чужих враждебным лаем. Питерис терпеть не мог собак — говоря по правде, он их смертельно боялся. В детстве его искусал какой-то барбос, да и позже он не раз вступал в стычки с этими хитрыми и злобными созданиями. И как это ни странно, даже самые Миролюбивые собачонки скалили зубы и ощетинивались при его приближении, словно подозревая в козлобородом человечке врага своего рода. Ему не удавалось завоевать их расположения ни колбасной кожурой, ни другими лакомствами.

Возница, которого в поселке звали Джим Косоглазый, еще издали показал Питерису лавку Бангера и другие достопримечательности.

— Вон та постройка у лимана — наша рыбокоптильня. Ее построили еще в позапрошлом году.

— Кому она принадлежит?

— Кооперативу. Тут почти все состоят в кооперативе. Молодой Клява у них делами заворачивает.

— Много зарабатывают?

— По-всякому. Когда салаки поменьше — выручка неплохая, а когда она густо идет — некуда сбывать. Если бы можно было кильки и шпроты приготовлять — другое дело… Да ведь нужны машины, котлы и мало ли еще что. Денег не достанешь, а у самих столько не наберется.

— А чей это новый домик на берегу?

— Это молодой Клява построил, зять Бангера.

— Ах, зять!

— Ну да, зять. Тпру, Машка!

Повозка остановилась. Навстречу гостю вышел сам лавочник.

— Приветствую вас, господин Бангер! Ну как, подготовлено у вас что-нибудь? — спросил Питерис, сходя с повозки.

— Здравствуйте, здравствуйте!.. Все уже в порядке. Сегодня в шесть вечера созывается собрание в помещении кооператива. Афиши расклеили еще на прошлой неделе, а при встречах с людьми я сам тоже напоминал, чтобы не забыли прийти.

— Как на это смотрит народ?

— Так себе, в общем средне. Свой человек, конечно, каждому милее какого-нибудь проходимца. Джим, помоги внести вещи, а потом отведешь лошадь на выгон. Сегодня больше ехать никуда не придется.

Во дворе Питериса постигло всегдашнее несчастье: дремавший на солнышке пес вскочил и набросился на гостя, выводя при этом такие рулады, как будто ему наступили на хвост. Не на шутку струхнувший Питерис спрятался за спину Бангера, стараясь задобрить собаку.

— И что это за мода оставлять таких зверей без намордника, — тихо ворчал он. — Ну, погодите у меня, вот стану депутатом, всем вам надену намордники!

Лавочник прикрикнул на пса, тот немного утих, хотя продолжал еще сердито ворчать, не спуская злобного взгляда с ног Питериса, словно желая сказать: «Попадись ты мне подальше от хозяина, я бы с тобой разделался!»

— Пойдемте, господин Питерис, я хочу показать вам новую лососевую мережу, — пригласил Бангер гостя к сараю. — Только что закончили.

— Ах, да, да, весьма любопытно… Гм-гм… вы говорите — лососевая мережа… Отстань ты от меня, сатана!

Последнее восклицание, удивившее гостеприимного лавочника, относилось к собаке. Питерис снова стал пятиться, не спуская глаз с врага.

— Чего он так глядит на меня? Злой, наверно?

— Нет, Султан не кусается. Не надо только бояться, он сразу и отстанет.

— Ох, не говорите. Со мной бывали случаи… Иной раз скажут, что пес смирный, как овца, а он возьмет да и вцепится в ногу. Со мной случалось. Нет, с собаками шутки плохи, их укусы месяцами не заживают.

Бангеру ничего больше не оставалось, как посадить пса на цепь. Теперь Питерис мог вздохнуть свободнее, но ненадолго: когда они вошли в сарай, наседка, прогуливавшаяся там с целым выводком цыплят, грозно растопырила крылья. «Кор-кор-кор», — закудахтала она, подбегая к Питерису, и подпрыгнула в воздух. Он отпрянул, но сейчас же понял, что перед ним всего-навсего курица, и, покраснев, тихо пробормотал:

— Чего только у вас здесь нет…

Нет, с животными шутки были плохи. Питерису приятнее было иметь дело с людьми. Он облегченно вздохнул, когда мережа была осмотрена и хозяин дома повел его в комнату, где госпожа Бангер уже накрыла стол к завтраку. Копченые угри и клубника с молоком Питерису очень понравились.

Около шести часов они направились к кооперативу. Бангер еще раньше велел работнику отнести туда киноаппарат и патефон. Красные и зеленые листовки, расклеенные на всех воротах и даже на будках для сетей, возвещали:

Много публики должно было явиться на этот заманчивый вечер. Киносеанс, Сингапур, гарем, прекрасная музыка — и все даром. Кто из рыбаков оказался бы настолько глупым, чтобы упустить такой редкий-случай? Все, у кого только было свободное время, валом повалили — старички, старушки, дети, девушки, свободные от работы в коптильне, парни, которые в тот вечер не были в море у неводов или сетей. Помещение кооператива быстро наполнилось так, что яблоку негде было упасть. Растянули на стене большую простыню, проекционный аппарат поместили за спинами зрителей. После этого перед экраном поставили столик с графином, и Питерис занял за ним место. Он несколько отступил от объявленного в программе порядка и заявил собравшимся, что речь его будет предшествовать художественной части. Он знал по опыту, как выглядит собрание, когда сначала показывают фильм: только закончится сеанс, и публика сразу расходится — говори тогда перед пустым залом! И на этот раз, узнав, что сингапурское чудовище будут показывать позже, многие из молодежи решили уйти.

— Времени еще достаточно… Придем, когда наговорится, — рассуждали они.

Но Питерис знал, как исправить положение.

— Прошу не расходиться, — предупредил он. — Тех, кто выйдет, впускать больше не будут, чтобы не мешать ходу сеанса.

Ничего не поделаешь, пришлось снова усесться и покорно выслушать речь агитатора. Питерис говорил часа полтора. Он не стал бросаться красивыми и высокопарными словами, а просто, как свой человек, обсудил условия жизни рыбаков, их мелкие и крупные беды, искусно пользуясь полученными из разговора с Джимом Косоглазым сведениями. С кооперативной рыбокоптильней рыбаки еще ничего особенно не достигли. Здесь нужна настоящая консервная фабрика. Что касается котлов, машин и прочего, все это оборудование обойдется дорого, его должно дать государство — ведь тогда ему будет что экспортировать за границу и в казну станет прибывать валюта. А как обстоит дело с рыбачьим портом? А где дорога, чтобы машины могли подходить к берегу с полным грузом? Сколько карбасов было разбито и опрокинуто, сколько неводов приходилось разыскивать на дне приглубины, — а все из-за того, что посудину на ночь приходится оставлять на открытом месте. Почему не построен мол? Почему здесь нет ни одной спасательной лодки? Отчего нет того, нет другого? Эти вопиющие несправедливости до того взволновали Питериса, что он весь раскраснелся и теперь заговорил с пафосом. Он искусно играл на чувствах рыбаков, заставляя их вспоминать погибших сыновей и братьев, пробуждая в них былую скорбь.

— Почему это так? — громовым голосом спросил он, обращаясь к залу.

Ответ у него уже был готов:

— Потому что в Риге, в сейме и около правительства у вас нет ни одного защитника из своих людей. И пока его не будет, не ждите, что кто-нибудь облегчит вашу участь. Люди, которые приезжают к вам с обещаниями молочных рек и кисельных берегов, — это только охотники за наживой. Они странствуют по нашим краям в погоне за собственным благополучием. Они вечно обещают, а что вы от них видели? Одни разговоры! И вот, чтобы покончить с таким положением вещей, чтобы интересы рыбаков могли защищать их собственные люди, некоторые достойные, самоотверженные граждане из вашей среды, чей благородный образ мыслей всем вам хорошо известен, взялись за дело. Но и вы не должны оставаться бездеятельными. Осенью будут выборы в сейм… Мы вступаем в борьбу, выдвигая собственный список! Ни одного голоса другим партиям!

Вытерев вспотевший лоб и увлажнив пересохшие губы глотком воды, Питерис закончил речь. Ему удалось зародить приятные надежды в сердцах рыбаков. Ему долго аплодировали. Правда, нашлись и люди сомневающиеся, которые недоверчиво усмехались, пожимая плечами. А чем этот лучше других? Все они одного поля ягода!.. Но их немногочисленные голоса не могли заглушить мнения большинства.

— Гляди, как он разбирается в наших нуждах. Этот не залетает в облака и чудес не обещает, а только самое необходимое. Свой человек…

«Большая художественная программа» длилась час. Лента, правда, была изрядно потрепана и поминутно обрывалась, видимо, фильм кочевал по всей стране. Все же здесь оказались и восточные страны, и гарем, и девушки с раскосыми глазами… В Чешуях по крайней мере сеанс протекал в приличной обстановке. Помещение было просторное, а когда закрыли ставни, можно было сравнительно легко наблюдать движение теней на экране. То ли видел Питерис в других местах, в маленьких и бедных поселках, где для демонстрации кинокартины не находилось иного помещения, кроме закопченной бани или клети! Словом, вечер надо было считать удавшимся.

Когда картина кончилась, Питерис стал раздавать листовки и брошюрки. Затем Бангер пригласил его к себе ночевать, и оба почтенных мужа удалились.

5

Бангер и Питерис сели за стол и, опрокинув по рюмке тминной, стали закусывать.

Заговорил Питерис:

— Начато хорошо. Наше дело внушает рыбакам доверие. Теперь надо только правильно повести его, и если мы сами себе не напортим, то осенью нам обеспечено по меньшей мере четыре-пять депутатских мандатов.

— Вы, наверно, уже подумали о дальнейшем, — сказал Бангер, поднося спичку сначала к сигаре гостя, затем к своей.

— Да, здесь нужна система, выработанный план. Я подумал относительно нашего кандидатского списка. Его надо подготовить самым тщательным образом.

— Кхм-кхм… — Бангер стал играть золотой цепочкой часов. — Главное, чтобы это были люди, которые хотят и могут что-то сделать. Шутка ли — народный Представитель! Такое высокое положение, такая ответственность!

— Начнем с первого кандидата, ведущей фигуры, так сказать…

— Об этом, мне кажется, не стоит много говорить — ясно, что это будете вы. — Бангер пристально взглянул в лицо собеседнику.

— Гм… Как еще на это посмотрят. — Питерис откинулся на спинку стула и уставился в потолок.

— Нет, нет, вы и только вы! — строго сказал Бангер. — Кому мы обязаны этим начинанием?

— Ну, допустим, я, если уж вы так настаиваете. Но вторым во всяком случае надо выставить вас, господин Бангер. Остальных тогда можно будет расположить в любом порядке. Конечно, возглавить список надо будет нам самим — мы это заслужили за наши труды и хлопоты! Кто тут больше всех сделал, кто избегал всю округу? Конечно, я… А кто поддержал наше дело денежными средствами, как не вы, господин Бангер? Нет, здесь и сомневаться нечего, у нас обоих все основания попасть в сейм. Давно известно, что первые по списку всегда собирают больше голосов, а остальные — как кому повезет. Конечно, с ними тоже надо действовать осмотрительно, нельзя вносить в списки каждого дурака. Желающих девать будет некуда… Итак, первый и второй кандидаты — мы сами; дальше возьмем от каждого поселка самых известных и уважаемых лиц. Когда списки кандидатов попадут в руки рыбаков, они сразу начнут искать знакомые имена и вдруг увидят имя уважаемого человека. Не пойдут же они тогда голосовать за другой список. Стоит только правильно подобрать кандидатуры — и мы можем получить сотни лишних голосов. Вся округа может проголосовать за нас. Только надо сначала разузнать, кто эти уважаемые лица. Возьмем, к примеру, чешуян. Кто, по-вашему, будет самым подходящим после вас?

— Гм… Мне хоть и неудобно говорить, но ради пользы дела надо признать, что не только среди рыбаков, но и во всей округе вряд ли сыщешь человека, который пользовался бы таким влиянием, как мой зять Оскар Клява. Все это с той поры, как он показал свои способности в некоторых делах… Морские мережи он первый здесь ввел, потом кооператив, погреб-холодильник и большая рыбокоптильня — это все его рук дело. Случая еще не было, чтобы он в чем-нибудь замарался. А вот как это будет выглядеть, если мы выставим двух кандидатов, состоящих между собой в родстве? Вдруг подумают — семейственность?

— Это не имеет значения, — махнул рукой Питерис. — Посмотрите на списки других партий, там подряд идут и отец, и сын, и мать. Если вашего зятя так уважают, мы его обязательно включим в список. Было бы неразумно не использовать такого человека. Был он на нашем собрании?

— Не видал, наверное, опять занят в рыбокоптильне. Он у нас труженик, хотя ему только стукнуло тридцать.

— Поставим его третьим, это неплохо получится. А как гнилушане? Кого бы от них выставить?

Тут им пришлось поломать головы. Бангер называл то Петера Менгелиса, то Румбайниса, то Крауклиса, но при ближайшем рассмотрении на каждом из них оказывалось какое-нибудь пятно: один слишком любил выпить, другой был нечист на руку, третий не умел говорить, а у четвертого семейная жизнь не ладилась.

— Окончательно мы это решим попозже, — закончил Питерис обсуждение сомнительных кандидатур. — Кто из нас без греха?

Они поговорили о положении в других поселках. Питерис отмечал в записной книжке каждую заслуживающую внимания подробность, чтобы знать, о чем надо разговаривать с людьми. Затем он долго разглагольствовал о своих государственных планах, о политике, которую они будут проводить в области рыболовства и рыбопромышленности, когда у них в сейме наберется пять-шесть депутатов.

— Кому-нибудь из нас придется в конце концов стать министром, если у нас окажется большой перевес голосов. Вот тогда можно будет достичь многого.

Бангер жадно слушал, млея от планов Питериса. Этот человек казался ему прямо гением. Что за размах, какая зоркость взгляда, какие познания! Действуя с ним сообща, можно много достичь.

— Вам надо вступить в наш кооператив, — сказал лавочник. — Я мог бы это устроить.

— Ну да, понятно, — усмехнулся Питерис, показав еще раз быстроту сметки. — Это чтобы я был заинтересован в успехах кооператива. Ну конечно, конечно можно, если вам хочется.

Бангера все сильнее томила жажда политической деятельности. Ведь здесь, в поселке, не предвиделось ничего такого, что могло бы захватить полного кипучей энергии человека. Жена Бангера, выросшая в городе, всячески поддерживала стремление мужа к карьере депутата, которая сулила заманчивые перспективы. Не очень приятно весь век проторчать в лавке возле мыла и дегтя.

— Завтра мы обойдем поселок и попытаемся уговорить самых ненадежных, — сказал Бангер, отводя гостя в приготовленную для него комнату.

— Конечно. Во всяком случае, нам надо будет встретиться с вашим зятем. К вам он не заходит?

— У него не хватает времени… — пробормотал Бангер, отворачиваясь в сторону. — Завод, мережа, невод… Работы всегда достаточно. Такая уж она, наша жизнь рыбацкая! — он вздохнул.

— Да, такова наша жизнь! — вздохнул за ним и Питерис.

6

На следующее утро Питерис проснулся в одно время с Бангерами, которые вставали рано, как обычно в хозяйствах, где есть скотина. Плотно позавтракав, «друг рыбаков» пошел в сопровождении лавочника знакомиться с поселком. Свежий утренний ветер чуть колыхал ветки деревьев, птицы щебетали в лесу, а проснувшиеся с первыми лучами солнца мошки и жучки в несметном числе носились в воздухе. Стайки стрекоз плыли против ветра, тонкие нити паутины садились на лица идущих — казалось, ею было заткано все пространство.

— Кажется, надо ждать вёдра, — рассуждал Бангер, смахивая с лица паутину. — Оно было бы кстати, пора убирать сено.

Они вышли на берег, куда уже возвращались рыбаки с сетями. Поодаль несколько человек притоняли невод. Море покоилось в своих берегах, тускло поблескивая, подобно расплавленному свинцу. Далеко-далеко гудел мотор — почтовый самолет из Эстонии совершал рейс над тихим заливом. Сладкая, дремотная истома обволакивала и землю и море. Золотистым блеском отливала на солнце осока, под ногами мягко шуршал песок, мелкий и чистый, как первосортная мука, будто его просеяли сквозь сито алмазоискатели. Весь рыбацкий поселок пришел в движение: мужчины развешивали сети или мыли лодки, борта которых были облеплены икрой и чешуей; повозки с ящиками для салаки ждали на пляже, когда притонят мотню невода.

Время было раннее, едва перевалило за шесть часов, и, наблюдая за работающими рыбаками, Питерис невольно задавал себе вопрос: когда же они спят? Иной уже успел пройти на веслах значительное расстояние, проверяя или выбирая сети; другой целую ночь провел в море. Они медленно двигались, убирая снасти или сматывая в круги мокрые тросы. Некоторым жены принесли завтрак. Присев на борт неводника или карбаса, рыбак отламывал по кусочку то от жареной салаки, то от ломтя ржаного хлеба и изредка прикладывался к маленькой деревянной фляжке, которую потом с величайшей осторожностью прятал во внутренний карман куртки, чтобы не соблазнять других. Окружившие рыбачьи лодки женщины встряхивали сетное полотно, выпрастывая из него рыбу; крупные рыбины извлекались из ячей так быстро и ловко, что даже жабры оставались целыми.

Питерис направо и налево бросал «бог помочь», останавливался то в одном, то в другом месте, справлялся об улове, о ценах на рыбу. Он не затруднял рыбаков обычными вопросами несведущих горожан, а всюду показывал себя человеком знающим, который за свою жизнь успел все испытать. С пожилыми, охочими до разговоров женщинами он побеседовал о предполагаемом урожае картофеля (только бы засуха не повредила!), расспросил, сами ли они пекут хлеб или берут в лавке; перед мужчинами он раскрывал портсигар и угощал папиросами, а когда подошел к артели неводчиков, которые, только что притонив мотню, отхлебывали по глотку водки, выразил желание приложиться к общей фляжке, попросив на закуску кусочек только что пойманной сырти. Все это, конечно, были мелочи, но они производили благоприятное впечатление: людям нравится, когда их неприхотливые обычаи могут доставить удовольствие чужому человеку. Всех охватило чувство какой-то общности.

— Хороший господин, совсем не зазнается…

И обычно довольно угрюмый рыбацкий люд начал дружелюбнее смотреть на приезжего.

— Что вы добавляете к краске, чтобы куртки блестели? — спрашивал Петерис.

— Сикатива и немного сала, — отвечали ему.

И вот начинается оживленный разговор о различных способах промасливания, причем почти у каждого имеется излюбленный рецепт.

— А что, манильский трос прочнее пенькового? — И «друг рыбаков» щупает подборы.

— Нефть все-таки слишком дорога, надо бы совсем отменить пошлину, — говорит он владельцу моторки, а повертев в руках бутылку с водкой, грустно охает: — Прямо аптека! Разве рабочий человек в состоянии платить за это? С нас дерут черт знает какие деньги, а знаете вы, почем продают эту самую водку за границу? Никакой справедливости…

— Надо бы всем пьющим объявить забастовку, — вставил кто-то из рыбаков.

Раздается оглушительный смех.

— А долго бы ты пробастовал?

— Сходим теперь к рыбокоптильне, — пригласил Питериса Бангер. — Оскар, наверно, уже принял рыбу, сейчас сможет и поговорить с вами.

На рыбокоптильном заводе работа шла полным ходом.

Ящики угрей, камбалы и салаки стояли в низальном цехе. Нанизанную на мочалу или на тонкие вертела рыбу то и дело выносили в обширную коптильню.

— Здравствуй, Оскар! — обратился Бангер к молодому мужчине, занятому чем-то возле ящиков из-под рыбы. — Как дела?

— Спасибо, так себе! — откликнулся Оскар и обернулся к пришедшим.

— Познакомься с нашим известным деятелем, господином Питерисом, — представил Бангер спутника. — Он как раз собирается основательно изучить положение нашего поселка.

Оскар внимательно посмотрел на маленького человечка и подал руку.

— Неплохо будет, если и нами кто-нибудь поинтересуется, — усмехнулся он и снова принялся за прерванную работу.

Питерису, неизвестно почему, стало не по себе от беглого, безразличного взгляда этого человека. Такой спокойный, ясный был этот взгляд — казалось, он насквозь пронизывал. Мужественная фигура Оскара, большие рабочие руки, суровые черты загорелого лица, размеренные движения, выдававшие, однако, спокойную уверенность в своих силах, почему-то внушали Питерису беспокойство. «Этого на мякине не проведешь, — подумал он про себя, — с ним надо быть поосторожнее».

Стараясь не мешать, он начал его прощупывать короткими замечаниями. Поняв, что рыбокоптильня — любимое детище Оскара, Питерис стал выкладывать свои наблюдения в самом деловом тоне.

— Вы, значит, занимаетесь только копчением…

— Что поделаешь, когда большего мы начать не в состоянии.

— Гм-да… По-моему, вам надо расширить производство, давать новые виды продукции. Здесь довольно оживленный рыболовный центр, вы могли бы свободно производить и на экспорт.

— Конечно, могли бы, — слегка вздохнул Оскар. — Пристроить только новые цехи, приобрести машины и котлы — и можно делать консервы. Но откуда взять денег?.. Собственными средствами мы это дело не поднимем.

Бангер многозначительно переглянулся с Питерисом и, будто чем-то заинтересовавшись, ушел в низальный цех. Питерис приступил к делу.

— Все это вполне достижимо, буквально все! От вас требуется только деятельное участие в государственной жизни. В наши времена каждому надо бороться за себя, для чужих никто стараться не станет. Если бы у нас были в сейме свои люди, в два счета удалось бы построить консервную фабрику на побережье.

— Возможно.

— Будущей осенью рыбаки выступят на выборах с собственным списком.

Оскар усмехнулся:

— Разве это нам поможет? Опять какой-нибудь политикан нагреет себе руки.

— А их не надо подпускать. Самим, самим надо браться за дело. Мы как раз составляем список кандидатов, и все пришли к выводу, что вам тоже следует выставить свою кандидатуру.

— Мне? — Оскар удивленно взглянул на него и засмеялся. — А что мне делать в сейме? Одним бессловесным будет больше, только и всего. Нет, нет, какой из меня депутат!

— Подождите отказываться, ваше имя обязательно должно стоять в списке.

— Никоим образом. Для таких дел требуются другие люди.

— А кто они такие, эти другие люди? Вы думаете, что большинство из них бог знает что из себя представляет.

— Чего же тут хорошего? Это только доказывает, что они не понимают, за какое важное дело взялись. На народного представителя возлагаются тяжелые обязанности. Кто берется за это дело, зная, что не справится с ним, тот… по меньшей мере порядочная дрянь.

— А чего тут не справиться? Участвовать в голосовании, понимать, что нам подходит, что нет, — это ведь каждый сумеет.

— Ну, что нам подходит, в этом мы разбираемся, но ведь то, что подходит одному или немногим, не всегда полезно всему народу и государству. Нужды всего народа важнее наших личных интересов. Нет уж, дорогой господин Питерис! Про вас я ничего не говорю — возможно, вы считаете себя подходящим для депутатской должности, но чтобы я… Здесь, на взморье, я знаю свое дело, здесь я умею работать, а там… Нет, ни в коем случае! Кто же тогда будет заниматься моим хозяйствам, кто останется в рыбокоптильне?

— А жалованье! Известно вам, какие деньги платят депутатам? Когда вы будете получать семьсот латов в месяц, вам вовсе незачем будет работать. Вы сможете снять в городе хорошую квартиру, и только время от времени вам придется совершать поездки по рыбачьим поселкам — посмотреть, как там идут дела. Вам тогда и не захочется работать. Потом вас безусловно выберут в какую-нибудь комиссию. Заседательские, командировочные… О вас начнут писать в газетах. Да здесь вы никогда столько не получите.

Оскар окинул пронизывающим взглядом своего собеседника:

— А кто за все это расплачивается?

— Государство.

— Я знаю, что государство. Но откуда оно-то берет эти средства? Опять же у народа — значит, и у наших рыбаков.

— Зато вы будете защищать их интересы.

— Хватит, господин Питерис, поговорим лучше о чем-нибудь другом.

— Ну и чудак он у вас! — сказал Питерис Бангеру, когда они выходили из рыбокоптильни. — Уперся на своем, да и только…

Бангер уныло развел руками:

— Он всегда был такой.

На улице они встретили Фреда Менгелиса, который привез из Гнилуш два ящика камбалы. Заметив обоих политиков, он еще издали поздоровался и направился им навстречу.

7

Положение у Фреда Менгелиса было не из завидных. Три года тому назад, когда он с полными карманами вернулся из Америки и вместе с Оскаром построил большую лососевую мережу, все шло по-другому. Первое лето они хорошо заработали, — ветры благоприятствовали ходу лосося, и почти все море принадлежало им одним. Несколько месяцев подряд их ловушка приносила богатую добычу. Казалось, иных времен и не будет, и Фред привык к большим доходам. Скупым он никогда не был, это было не в его характере. Покупал себе костюм за костюмом, приобрел велосипед, а когда он ему надоел и появилась мода на более скорые средства передвижения, обзавелся мотоциклом и катал по пляжу девчонок.

Знакомых у него было хоть отбавляй, в каждом поселке имелась подруга, и каждую ему хотелось чем-нибудь одарить. Направо и налево сорил он латами и иностранной валютой — то шелковое платье купит, то колечко с камешком или даже летнее пальто. Фред был завсегдатаем танцевальных вечеров, и за его столиком каждый мог угоститься на дармовщинку. Разве он требовал чего-нибудь взамен, кроме веселой и дружной компании?

Возвратившись на родину, Фред с первых же дней заговорил о женитьбе, но так далеко еще не заходил, чтобы повести какую-нибудь девушку к алтарю. Сегодня ему нравилась одна, завтра другая, а то и все понемногу. Правда, однажды он всерьез решил назвать Аниту Бангер своей женой, но тут поперек дороги встал Оскар, и в конце концов оба союзника охладели друг к другу.

Как только Оскар женился и стал рыбачить самостоятельно, дела Фреда пришли в упадок. Кругом настроили столько мереж, что в море места для них не хватало. Бушевавшие несколько лет подряд во время путины бури рвали его сети, лососей стало меньше, а с братом Петером дела шли далеко не так гладко, как с Оскаром. Надо было сокращаться, придерживать деньгу — и это сразу же сказалось на отношении окружающих. Вокруг Фреда больше не теснилась поселковая молодежь, над его рассказами о заграничных приключениях только посмеивались, одиноко сидел он теперь за пустым столиком. Но что из этого — сыт ты или голоден — все равно держи голову выше! Еще неизвестно, на каком кладбище тебя похоронят… Человек, который столько всего перевидал, сам собой представляет ценность: наступит подходящий момент — и тогда придет всеобщее уважение.

В душе он остался все тем же Фредом — щеголем, ветрогоном и хвастуном. Пусть никто не воображает, что он намерен всю жизнь прокорпеть возле брата, за какими-то салаковыми сетями и крючковыми снастями! Кое-что он уже придумал. И если бы только удалось осуществить этот план, Фред быстро всплыл бы на поверхность, поправил дела и восстановил былую славу.

Но для этого требовались деньги, хотя бы небольшой капитал, затем — немножко храбрости и чуточку удачи.

Брат Петер был слишком ограниченным человеком, чтобы стоило посвящать его в такое дело. Подходящих товарищей Фред не находил ни среди гнилушан, ни в соседних поселках. Вот если бы Оскар остался прежним другом, с ним еще стоило бы… Но у него своя семья, ему надо жить с оглядкой, ему больше нельзя действовать ва-банк. Вдобавок в их отношениях все еще чувствовался какой-то холодок.

О появлении Питериса и его намерениях Фред уже слышал. Он понял, что этот зевать не станет, и ему захотелось поближе познакомиться с предприимчивым человеком.

— Здравствуйте! — еще раз сказал он ему, приподымая шляпу. — Ждем не дождемся вашего приезда в Гнилуши. Мой брат был вчера на собрании и слышал вашу речь.

— Что у вас там поговаривают?

— Ждут вас. В Гнилушах все то же, что и здесь. Радуемся, что наконец наступают другие времена, — начнем сами о себе думать. Так устали ждать помощи от других…

Питерис с удовольствием бы поговорил с ним подробнее, потому что решил на следующий день выступить у гнилушан.

— Что вы на это скажете? — спросил он тихо у Бангера, который собрался идти домой.

Бангер неопределенно пожал плечами:

— Смотрите сами…

Ничего больше не добавив, лавочник ушел, оставив его с Фредом. Огорченный разговором с Оскаром, «друг рыбаков» не удержался и резко оборвал распинавшегося Фреда:

— Говорить, конечно, легко, а как только доходит до дела, вы сейчас же на попятный. Вот молодой Клява, например. Ему бы очень хотелось, чтобы дело у вас было поставлено на широкую ногу, а когда я сказал, что надо и самому постараться, он отнекивается: куда-де мне, пусть кто-нибудь другой.

— А чего с него требовать, — с презрительной гримасой сказал Фред. — Я тоже его знаю очень хорошо. От чего это он отказался?

— Не захотел, чтобы его выставили кандидатом на выборах в сейм.

Глаза у Фреда широко раскрылись. До таких высоких материй он еще не додумывался. Депутат сейма!.. Оскар — в сейм! Здорово! Что-то даже кольнуло американца в самое сердце, губы помимо воли искривились в завистливой улыбке.

— С ним у вас ничего не выйдет, — уж очень он зазнается… Но если вам так срочно… я бы не отказался. Да вы можете хоть сейчас занести в список мое имя, Фред… то есть Альфред Менгелис.

— Мы подбирали наиболее известных людей, имеющих здесь влияние.

— Кто же меня здесь не знает? Да вы сходите в местечко, спросите любого. Фред Менгелис — порядочный парень, о нем ничего дурного не скажешь. Пардон, извините, что я так говорю. Самому ведь неудобно рекомендовать себя, но если другие так загордились, мы им утрем нос. Оскар… Ха-ха-ха! Вот тоже, нашли кого выдвигать! Я его давно знаю, когда-то мы вместе заворачивали делами. Правда, хватка у него есть, но в общем ничего особенного, другие работали бы чище. А что, паспорт для этого тоже нужен?

— Для чего?

— Ну, для этого списка.

— Ах, вы вон о чем! Ну, это еще не к спеху, — старался отделаться от него Питерис. Готовность Фреда его ничуть не обрадовала. От людей, которые сами навязывались, он добра не ждал.

После недолгого изучения «друга рыбаков» Фред в конце концов решил рискнуть:

— Пройдемтесь немного подальше, здесь еще кто-нибудь подслушает. Я придумал одну хорошенькую штучку, но мне нужен компаньон, а со здешними связываться не стоит.

— Ну-ну! — понукал его заинтересованный Питерис. Они ушли за дюну, и там Фред полушепотом сообщил Питерису великолепно разработанный план. Слушая его, низкорослый человечек даже бородкой затряс от возбуждения и стал почесывать ладони о брюки.

— Для предвыборной компании нужны будут деньги, а нам стоит только взяться за это дело — и они сами в руки поплывут, — нашептывал Фред. — И это тоже хорошо, что вы будете в городе, а я на побережье. Вы мне помогите только на первых порах!

— Тогда придется вступать в кооператив, — задумчиво сказал Питерис. — Бангер приглашает.

— Это пожалуйста. Я тоже в нем состою. Ну, так как же, по рукам?

— Ну что же, попробуем. — И, выразительно посмотрев в глаза Фреду, Питерис добавил: — Тогда вы будете стоять третьим в нашем списке.

Они разошлись. Питерис вернулся в поселок. Фред все еще стоял на склоне дюны и улыбался своим радужным мыслям… о сейме и о многом другом.

— Теперь держись, Оскар!.. Теперь ты увидишь, на что способен Фред. Эх ты, работяга!

8

Хотя Бангер и сослался на дела, но это была только отговорка. Обстоятельства, заставившие хитрого лавочника уйти домой, были совсем иного порядка. Правление кооператива решило уволить коптильщицу, которая прошлой весной приехала в Чешуи откуда-то с курземского побережья. Постановление было принято без ведома Оскара. Бангер тоже был замешан в этом деле, поэтому ему не хотелось выступать в открытую против зятя. Оскар без сомнения будет противиться, потому что эту коптильщицу он сам пригласил на работу.

Что заставило рыбаков-хозяев пойти на это? Жадность и зависть. Осис и старый Дунис с самого начала ворчали, что вот приходится отваливать такую уйму денег чужой женщине, когда ее работу может выполнять кто-нибудь из своих, и это обошлось бы гораздо дешевле. А главное, у Кристапа Лиепниека завязалась слишком тесная дружба с коптильщицей, в то время как у его семьи были на этот счет совсем иные намерения: ведь Вильма Осис была почти обручена с Кристапом. Соседи, друзья детства — чем не пара?

Поэтому Бангер и удрал. Вскоре после его ухода в рыбокоптильню пришли члены правления — Лиепниек и Осис. Присутствовали тут и другие, Фред тоже остался. Старики предпочли бы обойтись без Оскара, но раз он не уходил… Они потоптались, закурили, незаметно подтолкнули друг друга в знак одобрения. Осис оказался смелее всех.

— Сегодня последнее число месяца, — начал он.

— Как будто, — равнодушно ответил Оскар. — Есть какие новости?

— Нет, ничего нового, только вот думаем, что мы уже довольно на нее насмотрелись, сами теперь справимся… С какой стати транжирить деньги на чужого человека? Сможет и из наших кто-нибудь…

— Да вы о ком говорите? — Оскар внимательно посмотрел на стариков.

— Ну, об этой мастерице-коптильщице. Мы постановили рассчитаться с ней за прошлое, и пусть ее уезжает обратно в Курземе.

— Вот как! — Оскар сразу помрачнел. — Хотите ее уволить? Да вы рехнулись! Опять чтобы портить товар, как вначале?

— Велика хитрость коптить салаку! — перебил его Лиепниек.

— Ну, а как быть с угрем, камбалой, лососем?

— Если у других духу не хватает, я могу взяться за это, — вызвался вдруг Фред.

— Вспомните, как обстояло дело первый год, — продолжал Оскар. — Первые партии нашей копчушки никто брать не хотел — то слишком сырая, то очень сухая, то нет блеска. Наконец мы своим товаром завоевали рынок, могли бы работать да работать, и вдруг — на тебе! Чего вы дурака валяете?

— Никто здесь дурака не валяет, — пробурчал Осис. — Ну, поразмысли сам, во что нам обходится эта мастерица? Будто инженер какой. Екаб Аболтынь был бы рад на этой же работе получать вдвое меньше.

— Пусть он лучше играет на гармонике да бреет бороды, — вскипел Оскар. — То, что мы тратим на коптильщицу, возвращается нам сторицей. Разве можно в таком большом предприятии обойтись без опытного мастера? Подумайте сначала, а потом будем разговаривать.

— Ну, какой тебе интерес отстаивать так чужого человека? — пытался уговорить его Лиепниек.

— Как сказать, — засмеялся Фред, — а вдруг ему кое-что от нее перепадает!

Оскар густо покраснел и презрительно посмотрел на него.

— Не паясничай, — ответил он тихо и вышел. В дверях он обернулся. — Делайте, как вам нравится, за дальнейшее я больше не отвечаю.

Мастерицу-коптильщицу уволили, на ее место взяли Екаба Аболтыня. Это был первый случай, когда старики хозяева пошли против Оскара, — первая его неудача со дня основания кооператива.

В тот же день мадам Бангер побывала у Аниты и объявила ей хорошенькую новость: Оскару представилась возможность стать депутатом, зарабатывать семьсот латов в месяц, а позже получать пенсию, но он отказался.

— Ну, не безрассудство ли это, — возмущалась мадам. — Молодой человек, вся жизнь у него впереди, а он хочет закопаться здесь до скончания века. Сидит, как прикованный, у этого моря…

Да, уж этого она не могла одобрить. Ей хотелось видеть образованную дочь совсем в иной обстановке. Не велика радость — остаться всю жизнь женой простого рыбака, ради этого не стоило кончать среднюю школу. Представив себе Аниту супругой известного государственного деятеля, она нашла дочь вполне достойной этой роли.

Анита даже не захотела ее слушать.

— Оскару лучше знать, что ему надо, — ответила она матери.

Но, оставшись вдвоем с сынишкой, который только еще начинал говорить, она задумалась. Одна за другой возникали перед глазами женщины заманчивые картины: интересное общество, шумная столичная жизнь. Воспоминания о школьных годах в Риге обрели прежнюю остроту, и ей вдруг взгрустнулось. Это чувство Анита испытывала не впервые… Мужа она любила. В простом рыбаке, вечном труженике Анита увидела настоящего человека, выделяющегося в любой обстановке несколько грубоватым, но сильным характером, героя будней, великого в тяжелых повседневных трудах. Именно поэтому она его и полюбила. И все же…

Когда Оскар вернулся домой, Анита подала обед и подсела к окну. Маленький Эдзит подбегал то к одному, то к другому, забавляя растроганных родителей лепетом. Как бы невзначай Анита передала мужу слова матери. Вспомнив о предложении Питериса, Оскар рассмеялся и пересказал разговор с «другом рыбаков». Но Анита не смеялась. Когда Оскар замолчал, она сказала задумчиво:

— Почему же это не по тебе? Разве ты этого не стоишь? Нет, Оскар, тебе не следовало отказываться.

Оскар с улыбкой махнул рукой.

— Мое место — здесь, у моря.

Оскар посадил к себе на колени сына и стал играть с ним. Анита молча мыла посуду. Покончив с уборкой, она присела на прежнее место и тихо сказала:

— Нельзя ли еще как-нибудь это… исправить?

— Анита, неужели ты еще не забыла об этих пустяках? — И такое удивление, такой ласковый упрек послышались в голосе Оскара, что Аните осталось только замолчать. В конце концов вся история была обращена в шутку, над которой оба они от души посмеялись. Сынишка резвился возле них, и им приятно было наблюдать за малышом, слушать милый лепет.

И все же где-то в углах светлого нового домика затаилась грусть, выжидая подходящего момента, чтобы снова овладеть душой молодой женщины.

9

Лето прошло без особых событий. Питерис еще несколько раз появлялся в Чешуях, уважаемые лица с грехом пополам были отысканы, и список кандидатов «рыбацкой беспартийной партии» объявлен. Но когда он дошел до избирателей, «другу рыбаков» пришлось испытать некоторое разочарование: они ничуть не обрадовались знакомым именам в списке — наоборот, принялись еще зубоскалить на их счет.

— Нет, ты только взгляни — и Бангер тоже в списке! — удивлялись они. — Ну, какой из него депутат? И американца туда же! И какого черта им делать в сейме? Этак и мы бы могли…

— Еще получше их…

В глаза кандидатам, конечно, ничего не говорили, но за их спинами весь поселок посмеивался втихомолку. Больше всего шуток отпускалось по адресу Бангера, как это всегда происходит с пророками, которых не признают в своем отечестве.

— И этот туда же! Думает, если он может подсчитать, сколько с нас брать за мыло и табак, то сразу же и государственный бюджет составит. Знал бы лучше свою лавку.

Но никто не подозревал, насколько серьезно относился к этому делу сам Бангер.

Наконец наступили тревожные, полные ожидания и неизвестности дни выборов. Бангер из кожи вон лез, напоминая соседям, как важен каждый голос, и не забывал намекнуть, что в случае избрания за угощением дело не станет. На следующую ночь после выборов, когда объявляли по радио результаты голосования, он совсем не ложился. То его прошибал холодный пот, то начиналось ужасное сердцебиение; спичка прыгала в пальцах, когда он хотел зажечь папиросу. Только послышится знакомый голос диктора, он уж ни жив ни мертв.

— Тише вы! Да перестаньте же там возиться, — унимал он домашних, и без того притихших в других комнатах. — Расшумелись так, что ничего не слышно.

Чистый лист бумаги и очиненный карандаш он приготовил заранее. На листе были начертаны римские цифры:

I. . . . .

II. . . . .

III. . . . .

Целых шесть цифр стояло там, — ведь Бангер ожидал, что по их списку пройдет не менее шести депутатов. Но увы! — записывать-то было и нечего, — один только Питерис собрал необходимое число голосов и прошел в сейм. Первым кандидатом после него шел кто-то с севера Видземе, вторым — да, вторым был Бангер. Когда схлынула горечь разочарования, Бангер начал обдумывать создавшееся положение.

«Если бы Питерис умер… А после него и этот видземец… я бы попал в сейм…»

И им овладело недостойное желание увидеть соперников мертвыми.

Несколько дней Бангер не мог взглянуть в глаза соседям, опасаясь увидеть в них бездушную насмешку, которой люди провожают всякое благородное, но неудавшееся начинание. Мадам тоже несколько осунулась, хотя она как женщина быстрее привыкала к любой роли. Успехи Питериса ее немного раздосадовали, но не дай бог, чтобы кто-нибудь узнал об этом!.. Еще подумают — зависть…

Среди рыбаков царило торжество по поводу победы Питериса. Человек столько потрудился, все дороги исколесил во время кампании, — пусть уж теперь порадуется. Зато и им можно теперь ждать каких-нибудь благ.

В кооператив Питериса приняли еще летом. Он быстро приобрел большой вес в делах; особенно его интересовала рыбокоптильня.

Когда он приехал на взморье, рыбаки забросали его вопросами: «Ну как, скоро будет субсидия на постройку фабрики? Когда начнут строить мол? Нельзя ли отменить пошлину на сети и нефть?»

Питерис говорил уже не с таким воодушевлением, как на первых собраниях; вообще он как-то притих и стал гораздо терпеливее. «Нельзя ведь все сразу, дайте нам начать работу. Пока что-нибудь протащишь через комиссию и заседания, проходит изрядное время. Но я как-нибудь постараюсь, нажму».

Опять они с Фредом долго беседовали наедине. После этого на ближайшем кооперативном собрании Питерис рассказал про некоего известного всем человека, который задумал обновить устарелые способы лова. Речь идет о лове посреди залива или даже на просторах открытого моря, где рыба во время нереста собирается на банках большими косяками. Фред Менгелис в свое время плавал близ Ньюфаундлендской отмели, бывал он и на Лофотенских островах, прозванных хлебными закромами рыбаков Норвегии. Родное наше Янтарное море[12]Янтарное море — народное латышское название Балтийского моря. безусловно хранит в себе такие же закрома, надо только поискать их. Поэтому следует немедленно помочь предприимчивому члену кооператива в благородном начинании. Правда, на это потребуются средства: нужен специально оборудованный мотобот, необходимо приобрести соответствующие снасти. Если рыбаки сообща помогут хотя бы кратковременной ссудой, то они приблизят наступление лучших времен.

Сам Питерис поручился половиной депутатских доходов. Оскар заговорил было о том, что кооператив не банк по кредитованию сомнительных начинаний, но никто его не поддержал. Бангер поспешил напомнить дела прошлых лет, когда он сам кредитовал такие же сомнительные начинания Оскара. «И разве нам не повезло?» Это Оскара, конечно, не убедило, не так-то легко было рассеять его подозрения. Но если бы он продолжал настаивать, все бы решили, что он собирается сводить с Фредом старые счеты, и он замолчал, отошел в сторону. Это была его вторая неудача. Фреду выдали ссуду, и тогда началась одна из самых сумбурных историй, о каких вообще когда-либо слыхали в Чешуях и Гнилушах.

Наступали другие времена. Старым звездам пора было закатиться, новые взошли над горизонтом. А может, это были вовсе и не звезды, а только падающие камни, которые сверкают, нагревшись в земной атмосфере.