Онлайн чтение книги Ужас в музее The Horror in the Museum and Other Revisions
Говард Филлипс Лавкрафт, Зелия Бишоп. Проклятие Йига. (перевод М. Куренной)

В 1925 году я приехал в Оклахому для сбора фольклорного материала о змеях, а уехал оттуда, полный страха перед змеями, который останется со мной до конца жизни. Я ясно сознаю нелепость своего страха, ибо существуют естественнонаучные объяснения всему мной увиденному и услышанному, но он все равно владеет моей душой. Если бы дело ограничивалось только древней легендой, мне поведанной, я бы не испытал столь сильного потрясения. Будучи этнологом, специализирующимся на культуре американских индейцев, я привык выслушивать разного рода невероятные предания и знаю, что в части диковинных выдумок обыкновенные белые люди дадут сто очков вперед краснокожим. Но я никогда не забуду того, что видел собственными глазами в психиатрической клинике в Гатри.

В клинику я наведался, так как несколько старейших местных жителей сказали мне, что там я найду нечто важное. Ни индейцы, ни белые не желали обсуждать легенды о змеебоге, интересовавшие меня в первую очередь. Новые поселенцы, прибывшие сюда на волне нефтяного бума, разумеется, ведать не ведали о подобных вещах, а краснокожие и старые первопроходцы заметно пугались, когда я о них заговаривал. О психиатрической клинике упомянули всего шесть-семь человек, причем опасливым шепотом. Они утверждали, что доктор Макнейл может показать мне некий воистину ужасный реликт и внести ясность в занимающие меня вопросы. Он объяснит, почему Йиг — прародитель змей, имеющий получеловеческое обличье, является объектом страха и отвращения в средней Оклахоме и почему старожилов ввергают в дрожь тайные индейские ритуалы, которые отравляют осенние дни и ночи неумолчным зловещим рокотом тамтамов, долетающим из диких пустынных мест.

Ведомый чутьем, точно взявшая след гончая, я отправился в Гатри, ибо уже на протяжении многих лет собирал сведения о развитии культа змей у индейцев. Очевидный подтекст фольклорных сказаний и археологических материалов всегда наводил меня на предположение, что у великого Кетцалькоатля — милостивого змеебога мексиканских племен — есть более древний и грозный прототип, и за последние месяцы я почти доказал это в ходе исследований, охватывавших огромную территорию от Гватемалы до прерий Оклахомы.

Воодушевленный перспективой получить новый и богатый источник информации, я разыскивал главного врача клиники с нескрываемым нетерпением. Доктор Макнейл оказался невысоким гладковыбритым господином почтенного возраста, чьи манеры и речь изобличали в нем широко образованного человека, обладающего немалыми знаниями во многих областях помимо его профессиональной деятельности. Когда я сообщил о цели своего приезда, на серьезном лице доктора отразилось сомнение, которое постепенно сменялось задумчивым выражением по мере того, как он внимательно просматривал мои документы и рекомендательное письмо, любезно составленное одним отставным индейским агентом.

— Стало быть, вы изучаете легенды об Йиге? — многозначительно промолвил он. — Я знаю, что многие оклахомские этнологи пытались связать Йига с Кетцалькоатлем, но думаю, никому из них не удалось столь успешно восстановить промежуточные звенья. Для столь молодого человека, каким вы кажетесь, вы проделали весьма основательную работу и, безусловно, заслужили право получить все сведения, какими мы располагаем. Едва ли старый майор Мур или еще кто-либо рассказал вам, что именно находится у меня в клинике. Они не любят говорить об этом существе, да и я тоже. Участь его воистину трагична и ужасна, но и только. Здесь нет ничего сверхъестественного. Однако с ним связана поразительная история, которую я поведаю вам позже, когда вы все увидите своими глазами, — чертовски прискорбная история, но я не усматриваю в ней никакой мистики. Она просто доказывает, сколь огромную власть имеют суеверия над отдельными людьми. Признаюсь, временами меня самого пробирает дрожь не столько телесная, сколько душевная, но при свете дня я понимаю, что во всем виноваты нервы. Увы, я давно не молод!

Однако перейду к сути дела. Существо, которое здесь содержится, можно назвать жертвой проклятия Йига — физически живой жертвой. Мы не допускаем к нему наших сиделок, хотя большинство знает о нем. Только двум своим старым надежным работникам я разрешаю кормить существо и убирать за ним — раньше их было трое, но старина Стивенс скончался несколько лет назад. Полагаю, в скором времени мне придется приставить к нему новых людей, ибо оно, похоже, не стареет и не меняется, а мы, старики, не будем жить вечно. Возможно, в недалеком будущем сложатся этические нормы, которые позволят нам милосердно избавить беднягу от мук, — трудно сказать.

Вы заметили единственное подвальное окно с матовым стеклом в восточном крыле здания, когда подъезжали по аллее? Там-то оно и содержится. Я сам отведу вас туда сейчас. Вам не нужно ничего комментировать. Просто загляните в смотровое окошко и возблагодарите Бога за то, что освещение там тусклое. Затем я расскажу вам историю — во всяком случае, постараюсь изложить в связной последовательности все известные мне факты.

Мы бесшумно спустились по лестнице и молча зашагали по коридорам пустынного с виду подвала. Через несколько минут доктор Макнейл отпер стальную дверь, выкрашенную в серый цвет, но за ней оказался лишь следующий коридор. Наконец он остановился перед дверью с табличкой «В-116», отодвинул щиток узкого смотрового окошка, в которое мог заглянуть, только поднявшись на цыпочки, и несколько раз ударил кулаком по окрашенному металлу, словно желая разбудить обитателя помещения, кем бы он ни был.

Из открытого отверстия слабо потянуло зловонием, и мне почудилось, будто в ответ на стук раздалось тихое шипение. Доктор знаком велел мне занять его место у окошка, что я и сделал, испытывая беспричинную дрожь, с каждым мигом становившуюся все сильнее. Сквозь зарешеченное наружное окно с матовым стеклом, расположенное у самой земли, проникал лишь слабый, неверный свет, и мне пришлось напряженно вглядываться в смрадную сумрачную каморку несколько секунд, прежде чем я различил некое существо, которое ползало, извиваясь, по устланному соломой полу, изредка испуская бессмысленные шипящие звуки. Потом неясные очертания начали обретать четкость, и я увидел, что оно имеет отдаленное сходство с человеком, распластавшимся на животе. В предобморочном состоянии я схватился за дверную ручку, чтобы удержаться на ногах.

Сие шевелящееся тело имело размеры, приближенные к человеческим, и на нем не было никакой одежды. Голое, абсолютно безволосое существо, чья темная гладкая спина казалась слегка чешуйчатой в зловещем тусклом свете. В области лопаток коричневатую кожу испещряли крупные пятна, а голова у него была поразительно плоской. Когда оно с шипением посмотрело на меня, я увидел черные глазки-бусинки, чрезвычайно похожие на человеческие, но не нашел в себе сил вглядеться в них получше. Они же вперились в меня до жути пристально, и я, задохнувшись от ужаса, резко задвинул щиток, оставив мерзкую тварь ползать там по соломе в призрачном полумраке. Видимо, я слегка пошатнулся, ибо доктор проворно подхватил меня под руку и повел прочь. Я, заикаясь, бормотал снова и снова: «Н-но ради всего с-святого, что это? »

Доктор Макнейл поведал мне обещанную историю в своем кабинете, где я бессильно рухнул в кресло напротив него. Золотые и багровые краски заката сменились лиловыми тонами сумерек, но я по-прежнему сидел неподвижно, объятый трепетом. Каждый телефонный звонок, каждый гудок зуммера внутренней сигнализации приводили меня в крайнее раздражение, и я проклинал медсестер и ассистентов, которые время от времени стучали в дверь и ненадолго вызывали доктора в приемную. Наступила ночь, и я обрадовался, когда мой хозяин включил все лампы. Хотя я был ученым, мой исследовательский пыл заметно поугас рядом с владевшим мной экстатическим страхом, какой, наверное, испытывает малый ребенок, с замиранием сердца слушающий страшные сказки, что рассказывают шепотом у камина.

Насколько я понял, Йиг — змеебог населяющих центральные равнины племен и предположительный прообраз Кетцалькоатля или Кукулькана,[48] Кукулькан — один из главных богов в пантеоне индейцев майя, традиционно изображаемый в виде пернатого змея с человеческой головой. чей культ распространен южнее, — являлся странным полуантропоморфным демоном с крайне непредсказуемым и вздорным нравом. Он не воплощал собой абсолютное зло и обычно относился вполне благосклонно ко всем, кто воздавал должное почтение ему и его детям, змеям. Но по осени Йиг становился кровожадным сверх всякой меры, и его приходилось отгонять с помощью определенных ритуалов. Вот почему на землях племен пауни, вичита и кэддо в августе, сентябре и октябре неумолчно рокотали тамтамы. Вот почему шаманы извлекали странные звуки из своих трещоток и свистулек, удивительно похожих на те, какими пользовались ацтеки и майя.

Главной чертой Йига была неизбывная любовь к своим детям — любовь настолько сильная, что краснокожие даже в целях самозащиты боялись убивать гремучих змей, в изобилии водившихся в тамошних краях. В тайных преданиях, передававшихся из уст в уста боязливым шепотом, говорилось о страшной мести Йига тем смертным, кто выказывал пренебрежение к нему или причинял вред его ползучему потомству. Обычно он превращал свою жертву в змею, предварительно хорошенько помучив.

В былые времена на Индейской территории,[49] Индейская территория — так с 1830 г. официально именовались земли нынешних штатов Арканзас и Оклахома, куда были насильственно переселены многие индейские племена с Великих равнин и из районов восточнее Миссисипи. На протяжении XIX в. Индейская территория постепенно сокращалась, а в 1907 г. она была окончательно упразднена. продолжал доктор, образ Йига не окутывала непроницаемая завеса тайны. Равнинные племена, менее осторожные, чем кочевники пустынь и оседлые индейцы, вполне свободно рассказывали о своих легендах и осенних ритуалах первым индейским агентам, и потому значительная часть знания распространилась по соседним областям, заселенным белыми первопроходцами. Великий страх пришел в пору «земельной лихорадки» 1889 года, когда вдруг распространились слухи о разных невероятных происшествиях, подтвержденные до жути реальными фактами. Индейцы говорили, что пришлые белые люди не умеют ладить с Йигом, и впоследствии первые поселенцы признали их правоту. Ныне ни один старожил в средней Оклахоме, белый или краснокожий, ни за какие блага не станет говорить об Йиге, разве только туманными намеками. Но в конечном счете, добавил доктор, без особой необходимости выразительно повышая голос, единственное реальное свидетельство страшного проклятия змеебога следует приписать скорее прискорбному стечению трагических обстоятельств, нежели действию колдовских сил. Все случившееся воистину ужасно, но вполне объяснимо с научной точки зрения — даже заключительная часть трагедии, в свое время вызвавшая много споров.

Доктор Макнейл умолк и прочистил горло, прежде чем перейти к самой истории, и меня охватила дрожь возбуждения, какую испытываешь, когда поднимается театральный занавес. Итак, все началось весной 1889 года, когда Уокер Дэвис со своей женой Одри покинул Арканзас с намерением обосноваться на новых общественных землях, а развязка произошла в краю племени вичита — к северу от реки Вичита, на территории нынешнего округа Кэддо. Сейчас там появилась деревушка под названием Бингер, через которую проходит железная дорога, но в остальном местность изменилась меньше, чем остальные области Оклахомы. Там по-прежнему живут фермеры и скотоводы, процветающие в наши дни, поскольку обширные нефтяные месторождения находятся довольно далеко оттуда.

Уокер и Одри приехали из округа Франклин, расположенного в горном краю Озаракс. Все их имущество состояло из крытого парусиной фургона, двух мулов, дряхлого никчемного пса по кличке Волк да всякого домашнего скарба. Типичные горцы, еще довольно молодые и, вероятно, чуть более энергичные и предприимчивые, чем большинство людей, они с надеждой смотрели в будущее, рассчитывая упорным трудом добиться на новом месте большего, чем удалось в Арканзасе. Оба были сухопары и костисты; он — высокий, рыжеватый и сероглазый, она — малорослая и довольно смуглая, с черными прямыми волосами, наводившими на мысль о слабой примеси индейской крови.

В целом Дэвисы ничем не выделялись из общей массы, и когда бы не одно обстоятельство, они прожили бы точно такую же жизнь, как тысячи переселенцев, устремившихся тогда на новые земли. Речь идет о паническом страхе Уокера перед змеями, который одни приписывали неким особенностям внутриутробного развития, а другие считали следствием зловещего пророчества о смерти, коим в детстве Уокера стращала старая индианка. Какова бы ни была причина, результат оказался поистине поразительным: несмотря на свою общепризнанную храбрость, Уокер бледнел и испытывал дурноту при одном упоминании о рептилиях, а при виде даже самой крохотной змейки впадал в шоковое состояние, порой переходившее в судорожный припадок.

Дэвисы тронулись в путь в начале года, надеясь добраться до нового места к весенней пахоте. Двигались они медленно, ибо в Арканзасе дороги были скверные, а на Индейской территории их не было вовсе — кругом простирались холмистые равнины да красные песчаные пустыни. Ландшафт постепенно становился плоским, и разительное отличие равнинных пейзажей от родных горных угнетало обоих сильнее, чем они сознавали, хотя чиновники в местных агентствах по делам индейцев произвели на них самое приятное впечатление, а большинство оседлых индейцев казались дружелюбными и вежливыми. Иногда Дэвисы встречали таких же переселенцев, с которыми обычно обменивались грубоватыми шутками в духе дружеского соперничества.

В то время года змеи еще не пробудились от зимней спячки, а потому Уокер не страдал от своей органической слабости. К тому же в начале путешествия он еще не слышал никаких страшных индейских легенд о змеях, поскольку племена, переселенные сюда с юго-востока, не разделяли жутких верований своих западных соседей. По воле судьбы первое туманное упоминание о культе Йига Дэвисы услышали от белого человека в Окмалги, на землях племени криков, после чего Уокер стал расспрашивать о нем всех встречных-поперечных.

Вскоре его завороженное любопытство переросло в дикий страх. На каждом ночном привале он принимал чрезвычайные меры предосторожности, тщательно расчищая место от растительности и стараясь держаться подальше от каменистых участков. В каждой купе чахлых кустиков, в каждой расселине скал Уокеру мерещились злобные рептилии, а каждого показавшегося вдали человека, если только его принадлежность к числу местных жителей или переселенцев не представлялась очевидной, он принимал за змеебога, покуда не убеждался в обратном при ближайшем рассмотрении. К счастью, на данном отрезке пути не произошло никаких тревожных встреч, способных потрясти его нервы еще сильнее.

Но по мере приближения к территории племени кикапу становилось все труднее находить места для стоянок поодаль от каменистых россыпей. Наконец такая возможность и вовсе исчезла, и бедному Уокеру пришлось прибегать к ребяческому приему, усвоенному еще в детстве: бубнить деревенские заклинания против змей. Несколько раз он действительно мельком видел рептилий, каковое обстоятельство отнюдь не способствовало отчаянным попыткам бедняги сохранять самообладание.

На двадцать второй день путешествия поднявшийся к вечеру яростный ветер вынудил Дэвисов, опасавшихся за своих мулов, сделать привал в максимально защищенном месте. Одри убедила мужа укрыться за высоченным утесом, вздымавшимся над сухим руслом бывшего притока Канейдиан-ривер. Уокеру пришелся не по душе каменистый участок, но на сей раз он уступил настояниям жены, выпряг мулов и с угрюмым видом повел их к подветренному склону, куда подогнать фургон было невозможно из-за нагромождения валунов.

Между тем Одри, обследовавшая россыпи камней подле фургона, заметила, что немощный старый пес настороженно принюхивается. Схватив винтовку, она двинулась за ним и уже через несколько мгновений возблагодарила судьбу за то, что прежде мужа обнаружила пренеприятную находку. Ибо там, в укромной щели между двумя валунами, она увидела зрелище, от которого Уокеру стало бы дурно: лениво шевелящийся клубок, производящий впечатление сплошной массы, но в действительности состоящий из трех или четырех отдельных частей, — который являлся не чем иным, как выводком новорожденных гремучек.

Стремясь уберечь мужа от тяжелого потрясения, Одри не мешкала ни секунды: крепко сжав ствол ружья, она принялась молотить прикладом по извивающимся гадам. У нее самой змеи вызывали крайнее отвращение, но оно никогда не перерастало в подлинный страх. Закончив расправу, она отвернулась и стала вытирать свою импровизированную дубинку красноватым песком и сухой травой. Она подумала, что надо бы поскорее засыпать змеиное гнездо камнями, пока Уокер привязывает мулов. Старый дряхлый Волк, помесь овчарки и койота, куда-то исчез, и Одри опасалась, что он побежал звать хозяина.

Раздавшиеся позади шаги подтвердили ее опасения — и в следующий миг Уокер все увидел. Одри рванулась вперед, чтобы подхватить мужа в случае обморока, но он лишь пошатнулся. Потом гримаса ужаса на его бескровном лице медленно сменилась смешанным выражением благоговейного страха и гнева, и он принялся бранить жену:

— Бога ради, Одри, ну зачем, зачем ты сотворила такое дело? Разве ты не слышала всего, что здесь толкуют про змеиного дьявола, Йига? Тебе следовало сказать мне — и мы бы убрались отсюда восвояси. Или ты забыла про дьяволобога, который жестоко мстит любому, кто причиняет зло змеиному потомству? Для чего, по-твоему, индейцы пляшут да стучат в барабаны по осени? Здешние края прокляты — так нам говорили почти все, с кем мы встречались в пути. Тут правит Йиг, и он приходит каждую осень, чтобы отловить своих жертв и превратить в змей. Господи, Одри, да ведь ни один индеец по другую сторону Канейдиан-ривер ни за какие деньги не убьет змею! Одному Богу ведомо, на какие муки ты обрекла себя, женщина, истребив цельный выводок Йиговых детенышей! Он доберется до тебя рано или поздно, если только мне не удастся купить защитное заклинание у какого-нибудь индейского шамана. Он явится из ночной тьмы и обратит тебя в пятнистую ползучую тварь!

Всю оставшуюся часть путешествия страшно напуганный Уокер непрестанно выговаривал жене и предрекал беду. Они переправились через Канейдиан-ривер близ Ньюкасла и вскоре впервые встретили настоящих равнинных индейцев — группу закутанных в шерстяные одеяла вичитов, чей предводитель под воздействием предложенного виски стал весьма словоохотлив, а в обмен на квартовую бутылку того же вдохновительного напитка научил бедного Уокера длинному оборонительному заклинанию. К концу недели Дэвисы достигли места в краю вичитов, где облюбовали участок, поспешили обозначить границы своих владений и приступили к весенней пахоте, даже не начав строительства хижины.

Местность здесь была равнинная, открытая всем ветрам и почти лишенная растительности, но при должной обработке почва сулила богатые урожаи. Выходы гранитных пород несколько разнообразили равнинный пейзаж с преимущественно красно-песчаной почвой, а местами огромные скальные плиты простирались под ногами подобием искусственного каменного пола. Змей, да и подходящих укрытий для них нигде окрест не наблюдалось, поэтому Одри в конце концов убедила мужа построить хижину на обширном гладком пласте обнаженной породы. С таким полом да очагом изрядных размеров сырая погода не страшна — хотя в скором времени стало ясно, что дожди не характерны для данного района. Бревна они привезли в фургоне из ближайшего лесного массива, расположенного за много миль в направлении гор Вичита.

При содействии нескольких других переселенцев (даром что ближайший сосед жил в миле с лишним от них) Уокер построил хижину с широкой дымоходной трубой и на скорую руку срубил хлев. Он, в свою очередь, помог своим помощникам произвести аналогичные строительные работы, и между новыми соседями завязалась дружба. Ближайшим поселением, достойным зваться городком, являлся Эль-Рино, расположенный на железной дороге в тридцати с лишним милях к северо-востоку, и потому уже через считаные недели обитатели округи сплотились, несмотря на разделявшие их значительные расстояния. Местные индейцы, частью начавшие оседать на фермах белых поселенцев, в большинстве своем были людьми безобидными, хотя и становились довольно задиристыми под воздействием горячительных напитков, которые попадали к ним в обход всех правительственных запретов.

Самыми услужливыми и приятными из всех соседей Дэвисы считали Джо и Салли Комптонов, тоже уроженцев Арканзаса. Салли и по сей день еще жива (ныне она известна под прозвищем Бабуля Комптон), а ее сын Клайд, в ту пору грудной младенец, стал одним из влиятельнейших людей штата. Салли и Одри часто наведывались друг к другу в гости, ибо жили на расстоянии всего двух миль друг от друга, и долгими весенними и летними днями вспоминали свою прежнюю жизнь в Арканзасе и обменивались местными слухами.

Салли с великим сочувствием отнеслась к слабости Уокера по части змей, но, вероятно, скорее усугубила, нежели умерила тревогу подруги, вызванную бесконечными мужниными молитвами и пророчествами насчет проклятия Йига. Она знала уйму страшных историй про змей и произвела на Одри тяжелейшее впечатление своим коронным рассказом про одного человека в округе Скотт, которого искусал целый выводок гремучих змей, после чего он так раздулся от яда, что в конечном счете с треском лопнул. Ясное дело, Одри не стала передавать сей анекдот мужу и умоляла Комптонов не распускать жуткую байку по округе. К чести Джо и Салли, они, дав обещание молчать, всегда неукоснительно его соблюдали.

Уокер рано посеял кукурузу и в середине лета с толком потратил свободное время, накосив сена на местных лугах. С помощью Джо Комптона он вырыл колодец, обеспечивший небольшой запас воды превосходного качества, а впоследствии собирался пробурить артезианскую скважину. Приступы дикого страха, связанного со змеями, случались с ним редко, и он постарался создать в своих владениях предельно неблагоприятные условия для ползучих гадов. Время от времени Уокер наведывался в самое крупное поселение вичитов, представлявшее собой скопление крытых соломой конусообразных строений, и подолгу разговаривал со старейшинами и шаманами о змеебоге и возможных способах отвести от себя его гнев. В обмен на виски индейцы охотно выдавали оборонительные заклинания, но большая часть полученных от них сведений отнюдь не способствовала успокоению.

Йиг — поистине могущественный бог. Он обладает великой магической силой. Он не забывает обид. Осенью его дети голодны и свирепы, и сам Йиг тоже голоден и свиреп. В пору сбора урожая все племена принимают защитные меры против Йига. Они отдают змеебогу часть зерна и, нарядившись должным образом, исполняют ритуальные пляски под аккомпанемент свистулек, трещоток и тамтамов. Они бьют в тамтамы непрерывно и призывают на помощь Тираву, который является прародителем людей, тогда как Йиг является прародителем змей. Плохо, очень плохо, что скво Дэвиса убила детенышей Йига. Дэвису нужно многажды произнести оборонительные заклинания в пору сбора урожая. Йиг — это Йиг. Он могучий бог.

Ко времени жатвы Уокер успел довести свою жену до прискорбно нервического состояния. Его молитвы и выкупленные у местных жителей заклинания страшно надоели Одри, а когда с наступлением осени начались индейские ритуалы, по округе стал разноситься рокот далеких тамтамов, усугублявший общую зловещую атмосферу. Приглушенный расстоянием барабанный бой, круглые сутки разлетавшийся над широкими красноватыми равнинами, просто сводил с ума. Почему он не прекращался ни на минуту? День и ночь, неделю за неделей, неустанно стучали тамтамы, и равно неустанно пыльный ветер разносил окрест монотонные звуки. Они раздражали Одри сильнее, чем мужа, поскольку он хотя бы видел в них некий элемент защиты. Ощущая могущественную поддержку незримых сил, ограждающих от зла, Уокер собрал урожай и подготовил хижину и хлев к предстоящей зиме.

Осень выдалась на редкость теплой, и Дэвисы пользовались каменным очагом, построенным с чрезвычайным тщанием, только для приготовления нехитрой стряпни. Противоестественно жаркие пылевые облака действовали на нервы всем поселенцам, но больше всего Одри и Уокеру. Неотступные мысли о тяготеющем над ними проклятии змеебога в сочетании с неумолчным жутковатым рокотом индейских барабанов плохо сказывались на их душевном состоянии, и любая дополнительная странность делала общую атмосферу совершенно невыносимой.

Несмотря на все нервное напряжение, по завершении жатвы соседи несколько раз собирались за праздничным столом то в одной, то в другой хижине, таким образом неосознанно поддерживая обрядовые традиции праздника урожая, зародившиеся на самой заре земледелия. Лафайет Смит, уроженец юга Миссури, живший милях в трех к востоку от Уокеров, весьма недурно играл на скрипке и своими залихватскими мотивчиками помогал участникам пирушки отвлечься от монотонного боя далеких тамтамов. Близился Хеллоуин, и переселенцы решили устроить еще один праздник, знать не зная, что он уходит корнями в еще более глубокую древность, чем даже земледелие, и берет истоки в жутком ведьмовском шабаше древнейших доарийских племен, традиции которого соблюдались на протяжении многих веков в полночной тьме глухих лесов и по-прежнему таят отголоски неведомых ужасов под маской беззаботного веселья. Хеллоуин приходился на четверг, и соседи условились собраться на первую пирушку в хижине Дэвисов.

В тот день, 31 октября, погода резко испортилась. С утра небо заволокло свинцовыми тучами, и к полудню неослабный ветер, прежде сухой и горячий, стал промозглым. Люди дрожали тем сильнее, что оказались совершенно не готовы к холодам, а Волк, старый пес Дэвисов, еле втащился в хижину и улегся рядом с очагом. Но далекие барабаны продолжали греметь, да и белые жители округи не собирались отменять намеченное мероприятие. Уже в четыре часа пополудни к хижине Уокера начали подкатывать фургоны, а вечером, после незабываемого жаркого, скрипка Лафайета Смита воодушевила многочисленную компанию на самые разудалые пляски в просторной, но донельзя переполненной комнате. Молодежь выкидывала разные безобидные дурачества, обычные для Хеллоуина, а старый Волк изредка принимался тоскливо, до жути зловеще завывать, когда визгливая скрипка Лафайета — инструмент, которого пес никогда прежде не слышал, — исторгала какой-нибудь особо потусторонний звук. Впрочем, большую часть веселой гулянки сей видавший виды ветеран проспал, ибо он уже достиг возраста, когда живой интерес к реальной действительности угасает, и жил преимущественно в мире сновидений. Том и Дженни Ригби привезли с собой своего колли Зика, но собаки так и не подружились. Зик казался обеспокоенным и весь вечер к чему-то настороженно принюхивался.

Одри и Уокер отплясывали всем на зависть, и Бабуля Комптон до сих пор любит вспоминать, как лихо они зажигали в тот вечер. Казалось, они на время забыли обо всех своих тревогах, и Уокер был чисто выбрит и принаряжен прямо-таки щегольски. К десяти часам, когда у всех приятно горели отбитые ладони, гости начали постепенно разъезжаться по домам, обмениваясь на прощанье крепкими рукопожатиями и грубовато-добродушными заверениями, что все повеселились на славу. Том и Дженни посчитали, что тоскливый вой Зика, испущенный по выходе из хижины, выражает сожаление по поводу необходимости возвращаться домой, хотя Одри высказала предположение, что пса раздражают далекие тамтамы, чей неумолчный рокот действительно казался особо зловещим после веселого шума пирушки.

К ночи сильно похолодало, и Уокер впервые положил в очаг огромный чурбан и присыпал углями, чтобы тлел до утра. Старый Волк улегся в пятне неверного красноватого света и погрузился в обычное забытье. Одри и Уокер, слишком утомленные, чтобы думать о заклинаниях или проклятиях, рухнули на грубо сколоченную кровать и заснули еще прежде, чем дешевый будильник на каминной полке успел оттикать три минуты. А ледяной ночной ветер по-прежнему приносил издалека глухой ритмичный грохот чертовых тамтамов.

Здесь доктор Макнейл умолк и снял очки, словно с притуплением физического зрения у него обострялся внутренний взор, обращенный к картинам прошлого.

— Скоро вы поймете, — промолвил он, — сколь трудно было мне восстановить ход событий, последовавших за отъездом гостей. Однако в свое время — на первых порах — у меня все же имелась такая возможность. — После короткой паузы доктор продолжил свою историю.

Одри снились кошмарные сны, в которых Йиг являлся ей в обличье Сатаны, каким он обычно изображался на дешевых гравюрах. От дикого ужаса, вызванного кошмаром, она внезапно проснулась в холодном поту и обнаружила, что Уокер сидит в постели и сна у него ни в одном глазу. Он напряженно прислушивался к чему-то и зашикал на жену, когда она попыталась спросить, что его разбудило.

— Тише, Одри! — прошептал он. — Слышишь стрекот, жужжание и шорох? Думаешь, это осенние сверчки?

В хижине и вправду явственно слышались звуки, подходящие под такое описание. Одри напрягла слух в попытке определить происхождение странных шумов и с содроганием распознала в них нечто знакомое и ужасное — смутное воспоминание, ускользающее за границы памяти. А неумолчный рокот далеких тамтамов, пробуждающий в уме страшную мысль, все разносился над черными равнинами, едва освещенными ущербной луной, подернутой облачной пеленой.

— Уокер… ты думаешь, это… это… проклятье Йига?

Она почувствовала, как муж дрожит.

— Нет, голубушка, на Йига вроде не похоже. По обличью он натуральный человек, ежели не присматриваться хорошенько. Так говорит вождь Серый Орел. Видать, какие-то насекомые заползли к нам с холода — не сверчки, но наподобие их. Пожалуй, надобно встать да перетоптать всех, покуда они не расползлись по углам и не добрались до буфета.

Уокер встал, нашарил в темноте висевший поблизости фонарь и загремел жестяной коробкой со спичками, прибитой к стене рядом. Одри села в постели и увидела, как пляшущий огонек спички превращается в ровное пламя фонаря. Они огляделись по сторонам, и в следующий миг грубо тесанные стропила сотряслись от пронзительного вопля, одновременно вырвавшегося из груди у них обоих. Ибо гладкий каменный пол, явившийся взору в круге света, представлял собой сплошную шевелящуюся пятнистую массу гремучих змей, которые все ползли к очагу, время от времени угрожающе поворачивая омерзительные головы в сторону объятого диким ужасом мужчины с фонарем.

Сие кошмарное зрелище Одри видела лишь несколько мгновений. Бесчисленные рептилии были всевозможных размеров и, вероятно, нескольких разновидностей, и она успела заметить, как две или три из них резко вскинули головы, точно собираясь броситься на Уокера. Одри не лишилась чувств, а погрузилась в кромешную тьму потому лишь, что фонарь погас, когда Уокер замертво рухнул на пол. После первого своего душераздирающего вопля он не издал ни звука, полностью парализованный страхом, и упал, словно сраженный бесшумной стрелой, пущенной из потустороннего лука. Одри показалось, будто весь мир закружился вокруг нее фантастическим вихрем, где явь смешалась с кошмарным сном, от которого она недавно пробудилась.

Одри утратила всякую способность к сознательному действию, ибо воля и чувство реальности покинули ее. Она бессильно откинулась на подушку, надеясь вот-вот проснуться. Поначалу она толком не сознавала, что все происходит наяву. Потом мало-помалу у нее закралось подозрение, что она не спит вовсе, и тогда несчастная содрогнулась от захлестнувших душу горя и панического страха и истошно закричала вопреки злым чарам, ввергнувшим ее в немоту.

Уокер погиб, и она не смогла ничем помочь ему. Он умер от змеиных укусов, как и предсказывала старая ведьма, когда он был малым ребенком. Бедный Волк тоже ничем не помог своему хозяину — вероятно, он даже не пробудился от своего старческого сна. А теперь ползучие гады наверняка подбираются к ней в темноте, все ближе и ближе, и может статься, в данный момент они обвиваются вокруг кроватных столбиков и неслышно перетекают на грубые шерстяные покрывала. Одри бессознательно зарылась поглубже под одеяла и затряслась всем телом.

Должно быть, это проклятие Йига. Он прислал своих чудовищных отродий в канун Дня Всех Святых, и они забрали Уокера первым. Но почему — ведь он ни в чем не виноват! Почему они не напали сразу на нее — разве не она одна убила новорожденных гремучек? Потом Одри вспомнила рассказы индейцев о проклятии Йига. Нет, ее не убьют, а просто превратят в пятнистую змею. Брр! Она станет одной из мерзких тварей, кишмя кишащих на полу, — отвратительных тварей, присланных за ней Йигом, уже готовым причислить ее к своему племени! Одри попыталась пробормотать оборонительное заклинание, которому научил ее муж, но не смогла издать ни звука.

Громкое тиканье будильника перекрывало сводящий с ума рокот далеких тамтамов. Змеи все еще не добрались до нее — или они нарочно медлили, чтобы потерзать ей нервы? Часы продолжали мерно тикать в темноте, и постепенно мысли Одри приняли иное направление.

Змеи не стали бы так долго тянуть время. Никакие это не Йиговы посланники, а самые обыкновенные гремучки, которые гнездились под скальной плитой и приползли, привлеченные теплом очага. Они явились не за ней вовсе — возможно, им вполне хватило бедного Уокера. Где они сейчас? Уползли прочь? Лежат, свернувшись кольцами, у очага? Все еще ползают по бездыханному телу своей жертвы? Тикал будильник, и ритмично гремели далекие барабаны.

При мысли о мертвом муже, лежащем там в кромешной тьме, Одри содрогнулась от чисто животного ужаса. История Салли Комптон про того человека в округе Скотт! Его тоже искусала целая стая гремучих змей — и чем кончилось дело? Под действием яда плоть изгнила, труп раздулся и в конце концов лопнул — лопнул с омерзительным хлопком . Неужто с Уокером, распростертым там, на каменном полу, сейчас происходит то же самое? Одри осознала, что невольно напрягает слух в попытке уловить некие звуки, слишком ужасные, чтобы толком о них помыслить.

Будильник продолжал тикать, самым насмешливым, издевательским образом попадая в такт барабанному бою, приносимому издалека ночным ветром. Одри пожалела, что в хижине нет часов с боем, по которым она могла бы определить, сколько еще времени продлится кошмарное бдение. Она проклинала крепость своих нервов, не позволявшую ей лишиться чувств, и задавалась вопросом, на какого рода помощь можно рассчитывать с наступлением рассвета. Наверняка кто-нибудь из соседей будет проезжать мимо… несомненно, кто-нибудь заглянет… не повредится ли она рассудком к утру? Да и в своем ли уме она сейчас?

Мучительно прислушиваясь, Одри вдруг осознала одно обстоятельство, в которое поверила не сразу, но лишь после отчаянных волевых усилий, а когда наконец поверила — не знала, радоваться или ужасаться. Отдаленный рокот индейских тамтамов прекратился. Он всегда страшно действовал ей на нервы — но ведь Уокер видел в нем защиту от некоего потустороннего безымянного зла. Что там он рассказывал ей шепотом после своих разговоров с Серым Орлом и шаманами из племени вичита?

Нет, Одри нисколько не понравилась внезапно наступившая тишина! В ней чудилось что-то зловещее. Громкое тиканье часов казалось противоестественным в воцарившемся безмолвии. Обретя наконец способность к осознанным действиям, Одри откинула покрывала с лица и глянула в сторону окна. Должно быть, после захода луны развиднелось, ибо она увидела звездное небо в квадратном оконном проеме.

А в следующий миг, совершенно неожиданно, раздался тот самый неописуемо жуткий звук: глухой хлопок , с которым треснула изгнившая кожа, брызнув зловонной отравленной кровью. Боже!.. История Салли… этот мерзкий смрад и зловещая тишина, терзающая, рвущая нервы! Это было уже слишком. Оковы немоты лопнули, и в черной ночи раскатились долгим эхом безумные, дикие вопли Одри.

Но — увы! — она не лишилась чувств от потрясения. А сколь спасительно было бы забытье! Эхо пронзительных криков еще не замерло, а Одри по-прежнему видела усеянный звездами квадрат окна и слышала могильное тиканье проклятых часов. Но что такое? Не раздался ли новый звук? Не появилась ли некая тень в оконном проеме? Одри была не в состоянии верно оценить свои зрительные и слуховые восприятия или провести различие между явью и галлюцинацией.

Да, в оконном проеме действительно появилась какая-то тень. Она медленно вырастала над подоконником. И теперь в комнате слышалось не одно только тиканье будильника, но также тяжелое дыхание — не ее и не бедняги Волка. Старый пес дышал во сне бесшумно, а в бодрствующем состоянии издавал хриплое сопение, которое ни с чем не спутаешь. Потом Одри увидела на фоне звездного неба чудовищный черный силуэт некоего человекообразного существа — бугристые очертания громадной головы и могучих плеч, медленно надвигавшихся на нее.

— Йа-а-а! Йа-а-а! Пошел прочь! Пошел прочь! Пошел прочь, змеедьявол! Изыди, Йиг! Я не хотела их убивать — просто забоялась, что муж испугается! Не надо, Йиг, не надо! Я не желала зла твоим детенышам… не подходи ко мне… не превращай меня в пятнистую змеюку!

Но полубесформенные голова и плечи продолжали придвигаться к кровати, очень тихо.

В мозгу у Одри полыхнула яркая вспышка — и в мгновение ока из испуганного ребенка она превратилась в разъяренную буйнопомешанную женщину. Она знала, где топор — висит на стене на крючках. До него легко дотянуться, и она мигом нашарит его в темноте. Одри не успела ни о чем больше подумать толком, как топор уже находился у нее в руках и она кралась к изножью кровати — навстречу чудовищной голове и плечам, с каждой секундой придвигавшимся все ближе. Будь комната освещена, выражение ее лица не понравилось бы незваному гостю.

—  Вот тебе, получай! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!

Теперь Одри пронзительно хохотала, и истерический смех стал громче, когда она увидела, что свет звезд за окном меркнет в преддверии спасительного рассвета.

Доктор Макнейл вытер пот со лба и снова надел очки. Я ждал продолжения рассказа, но он все молчал — и тогда я тихо спросил:

— Она осталась жива? Ее нашли? Получило ли объяснение все произошедшее?

Доктор прочистил горло.

— Да, она осталась жива… в известном смысле. И все получило объяснение. Я же сказал вам: там не было никакого колдовства — только жестокая, прискорбная, поистине ужасная реальность.

Первой на месте происшествия оказалась Салли Комптон. На следующий день после полудня она отправилась к Дэвисам, чтобы обсудить с Одри вчерашнюю вечеринку, и еще издалека заметила, что из трубы хижины не идет дым. Это казалось странным. Погода, правда, опять стояла очень теплая, но в этот час Одри обычно стряпала. В хлеву беспокойно ревели голодные мулы, и старый Волк не нежился в солнечных лучах на своем излюбленном месте у порога.

В общем, Салли сразу почуяла что-то неладное, а потому сильно робела и нервничала, когда спешилась и постучалась в хижину. Ответа не последовало, но она подождала с минуту, прежде чем осторожно тронула грубо сколоченную дверь. Убедившись, что щеколда не задвинута, Салли медленно отворила дверь и переступила через порог. Но при виде представшей глазам картины она отпрянула назад со сдавленным вскриком и схватилась за косяк, чтобы удержаться на ногах.

Когда она открыла дверь, в нос ей ударил смрадный запах, но потрясло ее не это, а жуткое зрелище, явившееся взору. Ибо в полутемной хижине недавно разыгралась некая чудовищная трагедия, три страшных свидетельства которой, повергшие Салли в ужас и недоумение, остались там на полу.

Возле потухшего очага лежал огромный пес — пятна гнилостного разложения багровели на коже, оголенной в местах, где шерсть вылезла от чесотки и старости, и сам труп лопнул, раздувшись от яда гремучих змей. Похоже, собаку искусало целое полчище рептилий.

Справа от двери Салли увидела жестоко изрубленные останки мужчины — в ночной рубашке, с разбитым фонарем в окостенелой руке. На теле у него не было ни единого следа змеиного укуса. Рядом валялся окровавленный топор.

А посреди комнаты корчилось на полу отвратительное существо с пустыми глазами, которое в недавнем прошлом было женщиной, но ныне являло собой лишь бессловесную, безумную карикатуру на нее. Существо это не издавало никаких внятных звуков — только шипело, шипело, шипело…

К этому времени мы с доктором оба вытирали холодный пот со лба. Мой собеседник налил в два стакана из бутылки, стоявшей на столе, немного отпил из своего, а другой протянул мне. Я мог лишь тупо спросить дрожащим голосом:

— Выходит, Уокер просто упал в обморок, потом очнулся от криков жены — а топор довершил дело?

— Да, — тихо промолвил доктор Макиейл. — Но он все равно принял смерть от змей. Страх перед ними имел два роковых последствия — от страха Уокер потерял сознание, и в страхе своем он настолько запугал свою жену дикими историями, что она схватилась за топор, когда вообразила, будто видит перед собой змеедьявола.

Я на мгновение задумался.

— И Одри… не странно ли, что проклятие Йига подействовало на нее в конечном счете? Полагаю, кошмарное зрелище шипящих змей намертво запечатлелось у несчастной в сознании.

— Да. Поначалу у нее периодически наступали светлые промежутки, но с течением времени они становились все реже и реже. Волосы у нее стали седеть от корней, а позже и вовсе выпали. Кожа покрылась пятнами, а когда она умерла…

— Как — умерла? — вздрогнув, перебил я. — Тогда что же… что же за существо мы видели там, внизу?

—  Это родилось у нее через девять месяцев, — мрачно ответил Макнейл. — Было еще трое — два из них выглядели даже ужаснее, — но выжило только одно.