Онлайн чтение книги Укридж и Ко. Рассказы Ukridge And Other Stories
История про редкостный успех

I

Человеку вроде меня, привыкшему утолять полуденный голод хлебом с сыром и пинтой портера, было так приятно сидеть в гриль-баре лучшего лондонского ресторана в окружении великих князей в изгнании, хористок и наиболее приличных миллионеров, купаясь в сознании, что это не будет мне стоить и пенса. Я сиял улыбками на Укриджа, и через столик, сияющий белизной скатерти, сверкающий серебром, он сиял на меня ответными улыбками. Эдакий благодушный помещик восемнадцатого века, угощающий своих арендаторов обедом на цветной вкладке в рождественском номере иллюстрированного журнала.

— Не пренебрегай икрой, Корки, — ласково настаивал он.

Я сказал, что не буду пренебрегать.

— Налегай на устрицы.

Я сказал, что буду налегать.

— А когда подадут бифштекс, погрузись в него с головой, расставив локти под прямым углом.

Я и сам уже прицелился сделать именно это. Человек, получивший фантастическую возможность замаривать червячка в дорогом ресторане в обществе Стэнли Фиверстоунхо Укриджа, возвестившего о своем намерении полностью оплатить счет, — такой человек себя не ограничивает. Он инстинктивно кует, пока железо горячо. Только когда подали сигары и дирижер этого пира, брезгливо отстраняя низшие породы, выбрал парочку внушительных торпед, я ощутил необходимость произнести слово предупреждения:

— Полагаю, ты знаешь, что они стоят десять шиллингов штука?

— Безделица, малышок. Если окажется, что это — достойное, душистое, освежающее курево, я, пожалуй, закажу несколько коробок.

Я ошеломленно затянулся своей торпедой. В последние две недели до меня доходили слухи, что С. Ф. Укридж, этот потрепанный футбольный мяч Судьбы, таинственным образом оказался при деньгах. Люди рассказывали, как, случайно повстречавшись с ним, они машинально вытаскивали шиллинги и те отвергались беззаботным взмахом руки и благодушным смешком. Но такого богатства я не ожидал.

— Ты нашел работу? — спросил я, зная, что его тетка, известная романистка мисс Джулия Укридж, неустанно пыталась найти для него место, и у меня зародилось подозрение, что она пристроила его на какой-то пост, открывающий доступ к местной кассе.

Укридж покачал головой:

— Много лучше, старый конь. Мне наконец удалось разжиться начальным капитальцем, и вот-вот я стану обладателем колоссального состояния. Ты спрашиваешь, каким образом? Об этом, малышок, говорить еще рано. Сначала надо оглядеться. Но одно тебе скажу. Конферансье в одном из боксерских залов Ист-Энда мне не бывать, хотя последнее время я примеривался именно к этой карьере. Когда мы с тобой виделись в последний раз?

— Три недели назад. Ты меня наколол на полкроны.

— Будь уверен, она возвратится к тебе сторицей. Такие суммы я скармливаю птичкам. Три недели назад, э? Моя история начинается примерно тогда же. Именно тогда я повстречал в пивной типчика, который предложил мне пост распорядителя и конферансье в «Мамонт-Паласе Искусства Бокса» в Боттлтон-Исте.

— Что на него нашло?

— По-видимому, его потряс мой голос. Я как раз завершил политическую полемику с глухим коммунистом в другом конце стойки, и типчик сказал, что ищет человека с сильным звучным голосом. Он объяснил, что у него открылась неожиданная вакансия, так как предыдущий исполнитель этих почетных обязанностей скончался от цирроза печени, и он добавил, что место за мной, если я согласен. Конечно, я ухватился за его предложение. Я же как раз искал пост, сулящий будущее.

— И ты почувствовал, что это пост с будущим?

— Великолепнейшим. Сам подумай. Хотя завсегдатаи таких дворцов состоят в основном из лотошников и продавцов маринованных угрей, их широко посещает и интеллигенция мира скачек — тренеры, жокеи, конюхи, букмекеры и прочие. Все они виляют хвостом перед распорядителем, и у меня не было сомнения, что в один прекрасный и близкий день мне на ухо шепнут внутреннюю информацию, которая позволит сорвать солидный куш. А потому я рассыпался в благодарностях и поставил типчику кружку, потом еще, но только после шести выяснилось, где зарыта собака. В самый разгар этого пира любви он мимоходом упомянул, как ему не терпится увидеть меня на середине ринга в моем вечернем облачении.

Укридж трагически умолк, глядя на меня сквозь пенсне, которое он, по обыкновению, зацепил за уши с помощью проволочек от бутылок с шипучкой.

— В вечернем облачении, Корки!

— И это тебя расстроило?

— Слова эти были как удар под ложечку.

— Ты хочешь сказать, что у тебя нет вечернего костюма?

— Именно. Несколько месяцев назад, когда я жил у моей тетки, она купила мне костюм, но я давно его продал для покрытия текущих расходов. А типчик до тошноты ясно дал понять, что распорядитель и конферансье в «Мамонт-Паласе Искусства Бокса» в Боттлтон-Исте никак не может быть без того, что французы называют grande tenue.[17]Здесь: при парадной форме (фр.). Разумеется, легко понять, почему это так. Распорядитель обязан впечатлять. Он должен излучать аристократический шик. Лоточники и торговцы маринованными угрями предпочитают видеть в нем существо иного, возвышенного мира, и тут никак нельзя обойтись без элегантного вечернего костюма, желательно с солитером в галстучной булавке. Вот так. Сокрушающий удар, согласись. Многие типусы рухнули бы от него бездыханными. Но не я, Корки. Кто это сказал, что хорошему человеку удержу нет?

— Пророк Иона, показывая нос киту.

— Во всяком случае, вот что я сказал себе. Быстро взяв себя в руки, я обдумал положение вещей и увидел, что еще не все потеряно. Галстук, целлулоидный воротничок, целлулоидная манишка и булавка с большим солитером — их можно приобрести за три пенса, если знать, куда пойти, — были мне вполне по средствам. Оставалось только раздобыть костюм.

Он умолк и запыхтел сигарой.

II

На следующий день, исполненный воли к победе, я (продолжал Укридж) заглянул к Джорджу Тапперу в министерство иностранных дел, исполненный волей к победе. Мне казалось, что вечерний ношеный костюм обойдется в пятерку, не больше, а если застать старину Таппи в хорошем настроении в то утро, когда таинственные незнакомки под вуалями еще не начали лямзить черновики договоров, его вполне можно куснуть на пятерочку.

Но счастливому концу не суждено было иметь место. Таппи отбыл в отпуск. По-моему, Корки, наши избалованные бюрократы слишком уж часто отбывают в отпуска, и мне это совсем не нравится. Как единица английского народа, я плачу Джорджу Тапперу его жалованье и жду, чтобы он его оправдывал. Однако делать было нечего, я ушел и направился прямо к тебе, но оказалось, что ты наглухо запер весь свой гардероб. Я бы, Корки, не допустил, чтобы во мне укоренилась такая холодная подозрительность. Она заметно портит характер.

Ну, после этого осталось только одно: отправиться в «Кедры», Уимблдон-Коммон, и пощекотать мою тетку. Не могу сказать, что я испытал при этой мысли очень большой восторг, так как в тот момент отношения между нами были несколько натянутыми. Собственно говоря, вышвыривая меня из своего дома, она категорически заявила, что больше никогда не желает видеть мою безобразную физию.

Я не ждал радостного приема и не получил его. Ибо застал ее в момент отбытия на Ривьеру. Когда я пришел, автомобиль уже стоял у дверей и Окшотт, дворецкий, подсаживал ее в открытую дверцу. Увидев меня, она фыркнула — звук был такой, словно разорвали кусок ситца. Однако зонтиком она меня по голове все-таки не хлопнула, а потому я тоже забрался внутрь, и мы покатили.

Начал я с того, что не поскупился на масло.

— Тетя Джулия, — сказал я, — вы чудесно выглядите.

Она сказала, что я выгляжу отвратительно, и спросила, что мне нужно.

— Да просто повидать вас, тетя Джулия. Только убедиться, что со здоровьем у вас по-прежнему все в ажуре. Естественное желание племянника. Тем не менее, если бы у вас нашелся вечерний костюм…

— Зачем тебе вечерний костюм? Что стало с костюмом, который я тебе купила?

— Это долгая и печальная история.

— Полагаю, ты его продал.

— Разумеется, нет! Если вы так обо мне думаете…

— Именно так.

— В таком случае мне нечего больше сказать.

— Если нечего, то тебе лучше выйти. Прикажи Уилсону остановить автомобиль.

У меня не было ни малейшего желания приказывать Уилсону остановить автомобиль до того, как я кончу убеждать и уговаривать. Чем я и занимался весь оставшийся путь до вокзала, но тщетно.

— Ну, что же, — сказал я наконец, оборвав мой бесплодный монолог. К этому времени мы уже стояли на перроне. — В таком случае не сойдемся ли мы на пятерке, просто для круглого счета?

Ее металлическое фырканье сказало мне, что эта идея была принята без малейшего энтузиазма.

— Денег я тебе, Стэнли, ни в коем случае не дам. Я тебя знаю. Ты тут же отправишься играть на них.

С этими словами она вошла в вагон, не задержавшись даже для прощального поцелуя, а я остался стоять, испытывая дрожь во всех членах. Мальчик с тележкой пытался привлечь мое внимание к булочкам с изюмом, сандвичам и шоколаду с орехами, но я был глух к нему. В раздрыге чувств я сосредоточился на рассмотрении подо всеми углами колоссальной идеи, которая только что меня осенила. Толчком послужило словечко «играть». Со мной часто так бывает. Хватает самого легкого намека.

Один из интереснейших феноменов нашей современной жизни, Корки, — это тенденция владельцев больших особняков превращать их на ночь — или на все ночи до полицейского налета — в игорные притоны. Покупают полдюжины пар лакированных туфель, несколько карточных колод и две-три рулетки, а потом дают знать спортивным душам, что дело на мази. Спортивные души идут косяками, и положенные отчисления в пользу заведения обеспечивают гигантскую прибыль.

Так почему же, спрашивал я себя, мне, пока моя тетка отсутствует, не распахнуть двери «Кедров», Уимблдон-Коммон, для искателей развлечений и не грести деньги лопатой?

Я не находил ни малейшего изъяна в этом плане. Как всегда благоразумный и осторожный, я прилагал все усилия, чтобы отыскать их, но безуспешно.

Раза два на протяжении жизни почти любого человека перед ним открываются возможности, которые самый близорукий и невооруженный глаз сразу определяет, как самое оно, и данная возможность была именно такой. И она — почти неслыханная редкость — не таила в себе никаких подвохов.

Естественно, прежде чем поставить дело на широкую ногу, требовалось заняться кое-какими прелиминариями. Во-первых, необходимо было уломать Окшотта, на попечении которого остался особняк, и даже, вероятно, пригласить его в партнеры. Потому что именно из его сбережений поступит капитал, требующийся для первоначальных затрат.

Лакированные туфли стоят денег. Как и карточные колоды. И рулетку одним обаянием не приобретешь. Было совершенно очевидно, что кому-то придется потратиться, а поскольку я, как уже продемонстрировал, в тот момент был несколько стеснен в средствах, все прямо указывало на пресловутого дворецкого. Но я не сомневался, что сумею открыть ему глаза на этот величайший шанс его жизни. Порой в его свободные дни мне доводилось сталкиваться с ним на скачках, и я знал, что ему в высшей степени присущ спортивный азарт. Хоть и дворецкий, но один из ребят.

Окшотта я нашел у него в буфетной. Небрежным жестом удалив младшую горничную у него с колен, я изложил мой план. И, Корки, секунду спустя ты мог бы сбить меня с ног перышком! Этот прохиндей-дворецкий и слушать не захотел. Вместо того чтобы выписывать пируэты на кончиках пальцев, сыпать розами из котелка, сдернув его с вешалки, и вопиять: «Благодетель мой!», он поджал свои чертовы губы и отчеканил категорический отказ в содействии.

Я уставился на него в ужасе. Затем, подозревая, что он попросту не просек истинную подоплеку плана, заложенные в нем безграничные возможности грести наличные из воздуха, я повторил все еще раз, неторопливо и внятно. Но вновь в ответ получил лишь фигу.

— Ни в коем случае, сэр, — сказал он с ледяным упреком, глядя на меня с выражением архидиакона, который застукал мальчика из хора за сосанием леденца во время богослужения. — Или вы хотите, чтобы я злоупотребил оказанным мне доверием?

Я ответил, что он прекрасно уловил суть, а он сказал, что я удивил его и шокировал. Затем он надел сюртук, который снял чтобы потискать младшую горничную, и проводил меня к двери.

Ну, Корки, старый конь, ты часто видел, как я качался под ударами судьбы, с тем чтобы вновь начать улыбаться после краткого перерыва для отдыха и восстановления сил. Если бы тебя попросили дать мне определение одним словом, вероятнее всего, ты выбрал бы эпитет «непотопляемый» и был бы абсолютно прав. Я непотопляем.

Но на этот раз, не стыжусь признаться, готов был бросить полотенце и повернуться лицом к стене, таким страшным был удар. Ты никогда не получал по глазу мокрой рыбиной? А я однажды получил во время богословского диспута с рыботорговцем в Бетнал-Грин, и ощущение было почти идентичным.

А я ведь был так уверен, что богатство само плывет мне в руки! Вот такие финты и потрясают душу, а тело парализуют. Мне даже в голову не могло прийти, что Окшотт не чужд щепетильности. Ну, будто мой лотерейный билет выиграл первый приз, а устроители отказываются его оплатить на том основании, что принципиально не одобряют саму идею лотерей.

III

Я ушел от дворецкого совсем разбитым и нёсколько следующих дней провел словно во сне. Затем я взял себя в руки настолько, чтобы обратить свои мысли, пусть и вяло, на насущные потребности жизни. Я начал предпринимать шаги для получения займа на приобретение вечернего костюма.

Но я был уже не прежним. Дважды из-за неизбывной апатии я допускал, чтобы многообещающие возможности успевали свернуть в переулок и улизнуть неподоенными. А когда однажды утром я столкнулся на Пиккадилли с Чокнутым Коутом и сказал: «Приветик, Чокнутый, старина, великолепно выглядишь, можешь одолжить мне пятерочку?» — то он сделал вид, будто я намекнул на пять шиллингов, каковые тут же и отстегнул. Я же просто с полным равнодушием обрючил монеты. Казалось, все это не имеет ну ни малейшего значения.

Ты помнишь Чокнутого Коута, который учился с нами в школе? Ну, свихнутый, который шагает по жизни, всего на дюйм опережая психиатрическую экспертизу, но при этом сказочно богатый? Если он застрял в каком-то уголке твоей памяти, то, вероятнее всего, как типчик, который ржет громче и улыбается шире всех остальных твоих знакомых. Его следовало бы признать сумасшедшим еще десять лет назад, но никто не станет отрицать, что натура у него солнечная.

Однако в то утро его чело омрачала туча. Он словно бы над чем-то размышлял.

— Хоть поклянусь, что она велась нечисто, — услышал я от него. — Как по-твоему, могла она быть чистой?

— О чем речь, Чокнутый, старый конь? — спросил я. Пять шиллингов — сумма мизерная, но вежливость есть вежливость.

— Да об игре, про которую я тебе рассказывал.

Я сообщил ему, что ни про какую игру он мне не рассказывал, и это его словно бы удивило.

— Не рассказывал? А мне казалось, что очень подробно. Я всем рассказывал. Вчера вечером я пошел в игорное заведение, и меня ободрали вчистую, и по размышлении я пришел к выводу, что игра велась нечисто.

Мысль о том, что кто-то вроде Чокнутого с его колоссальным состоянием шляется по игорным притонам, к которым я финансово никакого отношения не имею, разбередила старую рану, как ты легко можешь вообразить. Он спросил, почему я засопел, а я сказал, что и не думаю сопеть, а испускаю глухие стоны.

— И где это произошло?

— Да в Уимблдоне. В одном из особняков на Коммон.

Корки, бывают минуты, когда меня осеняет, что я ясновидящий. Едва он произнес эти слова, как я не просто догадался, что он имеет в виду, а уже твердо знал, что Теткорариум. И вцепился ему в рукав.

— Особняк? Как он называется?

— Да по-дурацки, как все они там. «Ясени» или «Плакучие ивы», что-то вроде.

— «Кедры»?

— Именно. Так ты его знаешь? Ну, я практически решил преподать этому гнезду мошенников хороший урок. Я намерен…

Тут я с ним расстался. Мне требовалось побыть одному. Подумать. Поразмыслить. Прокрутить это жуткое открытие в мозгу, беспощадно исследовать его до малейших деталей. И чем дольше я прокручивал его и исследовал, тем все больше я в ужасе отшатывался от черной ямины, в которую заглядывал. Ничто так не доводит человека чистой жизни и чистых помыслов до белого каления, как необходимость признать, насколько низко способна пасть человеческая натура, когда она поплюет на ладони и возьмется за дело всерьез.

То, что произошло, было более чем очевидно. Это дьявол в обличье дворецкого подложил мне свинью. Он был полностью разоблачен, как подлый двурушник чистейшей воды. Я еще только начал обрисовывать мое предложение, а он уже задумал попользоваться плодами моей прозорливости и широкого взгляда на вещи. И уж конечно, приступил к приготовлениям, едва я ушел.

Кинуться и обличить его явилось для меня делом минуты. Ну, не совсем минуты, поскольку до Уимблдона далеко, а такси было мне не по средствам. На этот раз он оказался в спальне моей тетки, видимо решив обосноваться там на данном отрезке времени. Я застукал его, когда он сидел, развалившись в кресле, покуривал сигару и складывал столбики цифр на листе бумаги. И очень скоро до меня дошло, что четыре пенса были потрачены втуне.

Я исходил из убеждения, что при виде меня субчик затрепещет. А он не затрепетал. Полагаю, человек такого покроя трепетать не способен. В конце-то концов трепетание — это результат того, что совесть выполняет свое назначение, а его совесть, уж конечно, была надежно замурована и подала в отставку, когда он еще ходил в коротких штанишках. Я грозно замаячил над ним, скрестив руки на груди, и сказал «змея!», а он сказал только «сэр?» и снова затянулся сигарой. И найти, что сказать дальше, было нелегко.

Однако я нашел и без экивоков обвинил его в том, что он слямзил мою идею и присвоил мои законные прибыли, а он признал все обвинения с самодовольной ухмылкой. Он даже — ты, Корки, с твоей чистой душой вряд ли способен этому поверить! — он даже поблагодарил меня за то, что я открыл ему глаза на такую замечательную возможность. И наконец, с невообразимой наглостью предложил мне пятерку в удовлетворение всех моих претензий, добавив, что недалек тот день, когда мягкосердечие его погубит.

Сначала я, разумеется, попытался принудить его к партнерству, пригрозив обо всем известить мою тетку, но он небрежно отмахнулся, сказав, что ему тоже кое-что про меня известно. И тем поставил точку, поскольку это отнюдь не исключалось. И тут, малышок, я высказал ему все.

С пренебрежением отмахнувшись от оскорбительной взятки, я награждал его эпитетами, которыми пользуются вторые помощники, обращаясь к матросам, и теми, которыми некоторое время спустя пользуются матросы, описывая вторых помощников в уединении кубриков. Затем, повернувшись на каблуке, я величественно вышел, остановившись на пороге, чтобы процитировать то, что однажды боцман сказал в моем присутствии бармену в Монтевидео, когда тот отказался обслужить его, так как он якобы уже наклюкался. И я захлопнул дверь. Меня переполняло радостное возбуждение. Мне казалось, что в крайне трудной ситуации я показал себя достойно.

Не знаю, Корки, совершал ли ты когда-нибудь красивый благородный поступок, отказавшись взять деньги, потому что они были грязными и складывались в мизерную сумму, но я всегда в таких случаях замечал, что неизбежно наступит момент, когда радостное возбуждение начинает угасать. Разум вновь водворяется на свой трон, и ты задаешься вопросом, не вел ли ты себя, совершая красивый благородный поступок, как последний осел.

Со мной это произошло, когда я наполовину осушил кружечку бодрящего пива в заведении на Джерми-стрит. Ибо именно в эту секунду туда вошел типчик из Боттлтон-Иста и сказал, что повсюду меня разыскивает. Ему требовалось поставить меня в известность, что я должен принять решение относительно конферанса не далее чем через сутки, поскольку власти предержащие дольше оставлять эту вакансию открытой не могут. И мысль, что я в твердом уме и здравой памяти отверг пятерку, благодаря которой поношенный вечерний костюм оказался бы в полной моей досягаемости, полоснула меня, как ножом.

Я заверил его, что непременно дам ему знать на следующий день, и вышел из пивной, чтобы мерить шагами улицы и размышлять.

Ситуация выглядела чрезвычайно трудной и сложной. С одной стороны, гордость не допускала, чтобы я приполз к этому чернодушному дворецкому и сказал ему, что все-таки возьму его запачканные деньги. И тем не менее, с другой стороны…

Видишь ли, когда старина Таппи уезжает из Лондона, мне просто не к кому обратиться за наличными, а я настоятельно нуждался в прилично оплачиваемом занятии в самом ближайшем будущем. А к тому же слова этого типчика про то, как он будет созерцать меня на ринге в вечернем костюме, воспалили мое воображение. Я просто видел, как мановением руки усмиряю бесчисленных зрителей и в воцарившейся тишине ставлю их в известность, что следующим номером будет четырехраундовый бой между Жирным Джонсом из Бермондси и Слизнем Смитом из Нью-Ката или кем-то там еще. И, должен признаться, нашел это зрелище опьяняющим. Мысль о том, что я — фокус бесчисленных взглядов, что каждое легчайшее мое слово встречается почтительным свистом, пощекотала мою гордость. Ну, бесспорно, малая толика тщеславия, но кто из нас от него свободен?

В тот же вечер я снова отправился в «Кедры». И вполне отдавал себе отчет в том, что гордость Укриджей, скорее всего, получит оплеуху, какие ей редко доводилось получать, но есть минуты, когда гордости приходится поджимать хвост.

IV

К счастью, я был готов к тому, что мой amour propre[18]Самолюбие (фр.). будет пропущен сквозь вальцы, ибо с места в карьер меня не пустили в парадную дверь, так как я был не в вечернем костюме. Этому унижению меня подверг Окшотт самолично, предложив мне обогнуть дом, войти с черного хода и ждать его в буфетной. Он добавил, что будет рад, если я потороплюсь — скоро начнут прибывать гости. Он словно бы думал, что вид того, кого он явно считал Бывшим Человеком, может подействовать на них удручающе.

Итак, я прошел буфетную и начал ждать и вскоре услышал шум подъезжающих автомобилей, веселые перекликающиеся голоса и прочие признаки намечающегося чудесного вечера. Звуки, которые, как ты, возможно, понимаешь, разъедали душу наподобие серной кислоты. Наверное, прошел час, прежде чем Окшотт соизволил явиться. А когда явился, то был суров и резок.

— Ну? — сказал он. Я попытался внушить себе, что он сказал «ну, сэр», но я знал, что он ограничился одним «ну?». С первой же секунды стало ясно, что дворецкая часть в нем уснула крепким сном. Словно мне дал аудиенцию удачливый магнат.

Я немедленно перешел к res,[19]Суть (лат.). сообщив ему — в подобных ситуациях тянуть никакого смысла нет, — что я, по размышлении, решил взять эту его пятерку. И он ответил, что по размышлении решил мне ее, черт дери, не давать. В его глазах, пока он говорил, появился гнусный блеск, который мне не понравился. На протяжении моей долгой карьеры я навидался людей, чье не поддающееся описанию выражение лица указывало на непоколебимое намерение с пятерками не расставаться, но ни у одного оно не было таким явным.

— Утром вы держались крайне оскорбительно, — сказал он.

Я придавил гордость Укриджей еще сильнее и призвал его не придавать значения таким мелочам. Неужели, спросил я, он никогда не слышал о грубоватости, скрывающей золотое сердце?

— Вы назвали меня…

— Не стану отрицать.

— И……

Опять я вынужден был признать, что в целом это соответствует истине.

— А когда уходили, вдруг обернулись на пороге и назвали меня…………

Я увидел, что необходимо принять меры и положить конец этому направлению его мыслей.

— Я ранил ваши чувства, Окшотт? — спросил я сочувственно. — Я причинил вам боль, старый товарищ? Это было абсолютно неумышленно. Если бы вы всмотрелись в мое лицо, то заметили бы в моих глазах веселые смешинки. Я вас разыгрывал, старый друг. Такие поддразнивания не следует понимать au pied de la lettre.[20]Буквально (фр.).

Он спросил, a что такое au pied de la lettre, и я как раз приступил к истолкованию, когда появился какой-то его подчиненный и сказал ему, что его присутствие срочно требуется в гостиной. Он тут же удалился, даже не оглянувшись на меня, и я начал поиски портвейна. Я чувствовал, что в буфетной он не может не найтись. «Если дворецкие близко, может ли портвейн быть далеко?» Исходя из этого правила, ошибиться практически невозможно.

В конце концов я обнаружил бутылку в буфете и хлебнул ободряющего напитка. Именно он мне и требовался. Частенько случалось, что обильное поглощение портвейна в критическую минуту сразу налаживало мои мыслительные способности. Это пойло как будто прямо воздействует на маленькие серые клетки, подталкивает их напрячь мускулатуру и выпятить грудные мышцы. Виски с содовой в крепком варианте иногда, согласно моему опыту, оказывает сходное действие, однако портвейн никогда не подводит.

Не подвел он и на этот раз. Внезапно, будто я нажал на кнопку, перед глазами у меня возникла спальня моей тетки с каминной полкой на первом плане и красивыми часами, тянувшими по моей прикидке на чистые пять фунтов.

Моя тетка из тех женщин, которые любят окружать себя дорогими безделушками, и кто ее осудит? Необходимые суммы у нее для этого есть, заработанные ее даровитым пером, и если ей нравится тратить их подобным образом, то пусть ее, говорю я. В любой комнате ее высококультурного дома ты найдешь ценное украшение, за которое даже самый недоверчивый закладчик с восторгом выложит княжескую сумму.

Нет, Корки, ты не прав. Ты небрежен в выборе слов. У меня не было ни малейшего намерения слямзить эти часы. Операция виделась мне в виде чистого и недолгого позаимствования. Представитель «Мамонт-Паласа Искусства Бокса» в Боттлтон-Исте конкретных цифр не называл, но я считал себя вправе предположить, что пост распорядителя и конферансье подразумевает очень солидное жалованье. Ведь, черт подери, мой предшественник скончался от цирроза печени. А кончина от цирроза печени обходится очень недешево… Мне представлялось, что будет детской игрой за первую же неделю сэкономить достаточную часть этого солидного жалованья, чтобы забрать часы и водворить их на прежнее место.

Короче говоря, вся операция будет завершена так, что моя тетка не испытает не то что шока, но и малейшего неудобства. В доказательство того, как взбадривает хороший глоток портвейна, достаточно будет упомянуть про момент, пока я мчался вверх по лестнице, когда я заверил себя, что, знай моя тетка все факты, она первая одобрила бы мое решение и воздала бы ему должное.

К той секунде, когда я достиг двери, моя точка зрения на эту перспективу претерпела значительные изменения, однако я не допустил, чтобы это меня остановило. Я ухватил ручку и повернул ее с силой и энтузиазмом. И ты можешь вообразить мое горькое разочарование, Корки, когда ровным счетом ничего не произошло. Окшотт запер дверь и забрал ключ, создав ситуацию, которая принудила бы подавляющее большинство людей признать, что они в полном тупике. Не отрицаю, что и меня она на время озадачила.

Однако мне на помощь пришло доскональное знание местности. Я немалое время бывал обитателем этого дома — моя тетка редко вышвыривала меня вон до окончания второй недели — и прекрасно знал всю его подноготную. Например, я знал, что позади сарайчика за огородом всегда хранится маленькая, но удобная приставная лестница. Кроме того, мне было известно, что стеклянные двери в спальне моей тетки выходят на балкон. С помощью указанной лестницы и стамески я смогу посмеяться над хитростью изготовителей дверных замков.

Дворецкие всегда запасаются стамесками, а потому я вернулся в буфетную и легко нашел окшоттовскую. В том же ящике лежал электрический фонарик, и у меня возникло предчувствие, что он тоже может мне пригодиться. Только-только я спрятал в кармане эти полезные предметы, как вошел Окшотт, и вообрази, что я почувствовал, когда увидел у него в руке пачку купюр толщиной с кирпич. Я сделал вывод, что в буфетную он пришел заприходовать выручку.

Человек в его положении, когда наличность льется на него нескончаемым потоком, естественно, должен время от времени прятать ее, чтобы освободить место на своей персоне для новых поступлений.

Мое присутствие, видимо, не слишком — или вообще не — обрадовало его. Глаза у него обрели холодное выражение яйца вкрутую.

— Вы еще здесь?

— Все еще здесь, — заверил я его.

— Не имеет смысла ждать, — сказал он ворчливо. — Вы этой пятерки и не нюхнете.

— Она мне крайне необходима.

— И мне тоже.

— А как легко было бы уделить от вашего изобилия. Вы даже не заметите, что такая пачка похудела на одну пятерку.

— Она не похудеет даже на один фунт.

Я вздохнул:

— Да будет так, Окшотт. Вы не пожалеете для меня глоток портвейна?

— Глоток не пожалею. Я и сам выпью.

— Подержать пачку?

— Нет.

— Я подумал, что вам надо освободить руки, чтобы наливать. Видимо, вы преуспеваете. Дела идут успешно?

— Отлично. Ну, чтоб вам пусто было!

— Чтоб вам икнулось, — любезно поддержал я его тост, и мы утолили жажду. После чего он оставил меня одного, и я устремился в сад.

Проходя под окнами гостиной, я услышал звуки радости и веселья беззаботных множеств, предающихся восторгам азартных игр и в процессе осыпающих Окшотта наличными. Я было подумал остановиться и засадить камнем в окно. Но это, сообразил я, принеся облегчение моим чувствам, нисколько не поспособствовало бы моим интересам, а потому я воздержался. Я нашел лестницу, влез на балкон и как раз приготовился орудовать стамеской, как вдруг в спальне вспыхнул свет, слегка меня ошарашив.

Мгновенно взяв себя в руки, я прижал нос к стеклу и увидел Окшотта. Он стоял у комода, все еще держа пачку банкнот, и стало ясно: застав меня в буфетной, он решил, что комод будет тайником понадежнее. Но прежде чем он успел сделать свой взнос, звуки, доносившиеся снизу, внезапно изменились, и он замер, прислушиваясь, как олень, готовый отбиваться от собак.

Спальня моей тетки, мне следует упомянуть, находится прямо над гостиной, и, если в нижнем апартаменте раут или оргия, на балконе их прекрасно слышно, а в спальню, разумеется, все звуки четко доносятся через пол. Внимание Окшотта приковал тот факт, что в данный момент шум неожиданно стал многократно шумнее, подкрепленный двумя-тремя женскими воплями, а затем сменился многозначительной тишиной.

Ну, мне с моим опытом сразу стало ясно, что произошло. В свое время я побывал участником полицейских налетов как гость, как официант, как мойщик бокалов, а один раз в Америке так и в составе отряда, производившего операцию. Так что процедуру я знаю назубок.

В первый момент раздается всеобщий тревожный вопль и визг представительниц женского пола, а затем наступает тишина, и все застывают, словно вглядываясь в ближайшее будущее, лихорадочно сочиняя фамилии и адреса, которые джентльмен с записной книжкой принял бы за подлинные.

Короче говоря, старый конь, на «Кедры», Уимблдон-Коммон, обрушился Рок. Игорный притон накрыла полиция.

V

Окшотт также сумел сложить два и два и поставить мгновенный диагноз, как доказывала быстрота, с какой он начал действовать. Неподалеку от него находился гардероб, великолепный предмет мебели из старинного ореха, и он нырнул в него, как тюлень за кусочком палтуса, захватив с собой пачку.

А я заскочил внутрь через стеклянную дверь и повернул ключ в дверце гардероба.

Не могу объяснить, что мной руководило, но в тот момент такой ход выглядел разумным. И только несколько минут спустя редкая прозорливость, которой я наделен в полной мере, подсказала мне, что это не только милая шутка, но и залог солидной прибыли. Вот, внезапно осенило меня, на чем я могу подзаработать.

Видишь ли, я хорошо изучил психологию пресловутого Окшотта, и мои изыскания привели меня к выводу, что он принадлежит к субчикам, которые, обнаружив, что заперты в гардеробе полицейским во время налета на помещения, которые они использовали в противозаконных целях, постараются договориться с указанными полицейскими. В подобных случаях, как тебе, полагаю, хорошо известно, гости вполне могут уповать, что отделаются штрафами, а вот их радушный хозяин может считать себя уже за решеткой. Ну, а дворецкому его свобода очень дорога. Мне представлялось, у меня были все основания полагать, что Окшотт не постоит за ценой, если поверит, что дело можно уладить, не доводя до суда.

В любом случае ситуация выглядела многообещающей, а потому я приблизился к гардеробу и обратился к самому себе четким культурным голосом — голосом младшего сына какого-нибудь аристократического семейства, каковой после пары лет в Оксфорде присоединился к силам закона и порядка via Хендонский полицейский колледж.

— Что вы здесь делаете, Симмонс? — осведомился я с оксфордским прононсом.

На что я ответил в басовом ключе и с акцентом Пондер-Энда, поскольку Симмонс представлялся мне заурядным полицейским, получившим начальное образование в местной школе:

— Я запер одного вот тут, сэр.

— Неужели? — сказал я. — Отличная работа Симмонс. Сторожите его хорошенько, а я спущусь вниз.

Тут я подошел к двери, захлопнул ее и постоял в ожидании отклика.

Он последовал не сразу, и я было испугался, что мои познания в психологии могли меня подвести. Но все оказалось в ажуре. Теперь я понимаю, что Окшотт всего лишь взвешивал положение вещей и ждал исхода обычной для сквалыги борьбы между любовью к свободе и жадной страстью к своему бесчестно нажитому богатству. Вскоре из гардеробных глубин донеслось скорбное «Э, сержант», послышалось шуршание, и из-под дверцы выползла пятерка.

Я забрал ее, на чем первый ход исчерпался.

Полагаю, до Окшотта дошло, что, покупая душу полицейского, нельзя скряжничать, так как вскоре из-под дверцы прокралась еще пятерка, а я тигром прыгнул и на нее. После того как появление пятерок продолжалось еще некоторое время и мои финансы росли все стремительнее, я решил забрать свою прибыль и выйти из игры. В любую секунду мог начаться систематический обыск дома — я не понимал, почему к нему до сих пор не приступили, — и, если бы меня обнаружили в его стенах, объяснить мое присутствие было бы непросто. Безгрешное сердце и чистая совесть прекрасны, но во время полицейских налетов на игорные заведения толку от них на удивление мало, и я полагал, что мне лучше оказаться где-нибудь еще, и подальше отсюда. Я чувствовал, что Окшотту с его хитрым умом будет нетрудно внушить полицейским силам столицы, будто устроителем игорных шабашей был именно я.

А потому я отпер дверцу, сиганул на балкон и спустился по приставной лестнице. Я часто пытался представить себе, какой была реакция Окшотта, когда он выбрался из гардероба и обнаружил, что спальня абсолютно свободна от каких бы то ни было полицейских Симмонсов.

Вечер был чудесный, небесная твердь мерцала звездами, а сад дышал прохладой и миром. Я с радостью помедлил бы, упиваясь его благоуханием, однако чувствовал, что упиваться сейчас не время. Много людей высоко отзывались о моих стальных нервах, но есть час для бесшабашной удали, и есть час для разумных предосторожностей. Не стану скрывать, что в данном случае, когда вокруг кишели отряды в синей форме, я ощущал себя котом на чужих задворках и думал только о том, как бы поскорее убраться оттуда.

И столь сильным было это чувство, что, поравнявшись с большой бочкой под водостоком и услышав где-то в ночи и близко что-то напоминавшее топот казенных сапог, я остановился с колотящимся сердцем, приподнял крышку, намереваясь юркнуть внутрь. Но тут наружу высунулась рука и всунула банкноту мне в руку. Обнаружив, что мой окопчик уже занят, я проследовал дальше.

Как ты легко себе представишь, этот инцидент произвел на меня глубочайшее впечатление. Он навел меня на мысли, что, следуя политике «безопасность превыше всего» и поставив себе задачу улизнуть побыстрее, я, возможно, упускал чудесные возможности. Если в бочке под водосточным желобом таилось золото, оно могло таиться и в других местах. Я решил до улизывания приподнять пару-другую крышек. Короче говоря, но истечении десяти минут мои финансы заметно увеличились.

Совершенно очевидно, не все гости «Кедров» остались тупо сидеть в гостиной, когда из люков начала выпрыгивать жандармерия. Нашлись и такие, которые действовали с тем мужеством и находчивостью, какими, хочется верить, природа наделила именно англичан, и они сиганули из окон, а затем распределились по участку. Один великолепный типус, не поскупившийся на десятку, забрался под парниковую раму. Можно не сомневаться, что именно так поступили бы наши несравненные Дрейк и Рэли.

Однако теперь у меня возникло естественное желание пересчитать нажитое. Практичный человек любит всегда твердо знать, каково его положение. Мне казалось, что сарайчик за огородом был достаточно далеко от дома, то есть от опасной зоны, а потому я пошел туда. И когда я переступил порог с веселой, хотя и sotto voce[21]Вполголоса (ит.). песней на устах, из темных глубин донесся резкий взвизг, и я понял, что и тут какой-то гонимый искал и обрел приют.

В следующий миг луч фонарика, на кнопку которого я мгновенно нажал, озарил знакомые черты моей тети Джулии.

VI

В жизни, Корки, бывают моменты, когда человека с самым железным самообладанием можно извинить, если он на мгновение утратит свою невозмутимость. Попробуй не испытать шок, обнаружив тетку, которая по твоим сведениям находится на юге Франции, угнездившуюся в сарайчике в Уимблдоне. С моих губ сорвалось резкое «чертмнядри», и сразу стало ясно, что слух любви узнал знакомый голос.

— Стэнли! — вскричала она.

Обычно моя тетка произносит «Стэнли!» тоном высококультурного раздражения. Восклицание это предваряет исчерпывающую головомойку. Но в сарайчике общий эффект был совсем иным. Ее «Стэнли!» было примерным эквивалентом «Ланселот!» или «Галахед!» — возглас, который издала бы благородная девица, поданная на закуску дракону, увидев, как на ринг выходит ее самый любимый рыцарь с уже обнаженным мечом.

— Тетя Джулия! — вскричал я. — Что, собственно, вы тут делаете?

Прерывистым голосом, тихим шепотом, время от времени вздрагивая от внезапных звуков, она поведала мне свою историю. В сущности, очень простую. Оказавшись в Канне, она встретила приятельницу, только-только прибывшую на Ривьеру, которая была знакома с одним мужчиной, который рассказал ей, то есть приятельнице, о темных делах, творящихся в любимом доме. И таким сокрушительным было сообщение этой задушевной карги о гала-вечерах в «Кедрах», что моя тетка прыгнула в первый же самолет, намереваясь захватить врасплох негодяя, ответственного за это святотатство.

— Сначала я подумала, что это ты, Стэнли.

Я с некоторой надменностью выпрямился во весь рост:

— Неужели?

— Но моя приятельница сказала «нет».

— Надеюсь!

— Она сказала, что это дворецкий.

— И была абсолютно права.

— А я-то безоговорочно ему доверяла.

— Жаль, что вы не проконсультировались со мной, тетя Джулия. Я бы открыл вам глаза на истинный характер этой змеи подколодной.

— Он выглядит таким респектабельным!

— Найдется много людей респектабельного вида, под которым скрывается черный демон.

— Ты распознал, что кроется под его внешностью?

— Как наилучший рентгеновский аппарат. Я подозревал, что стоит вам повернуться к нему спиной, как он устроит какую-нибудь непотребщину, и не ошибся. Я пришел сюда сегодня вечером в надежде найти способ уберечь ваши интересы.

— Ты играл?

Я включил фонарик и немедленно выключил, так как она осведомилась, внезапно вернувшись к своей обычной резкости, не хочу ли я, чтобы сюда сбежались все полицейские, какие тут есть.

— Если, — сказал я, — вы успели за этот краткий миг обозреть меня, тетя Джулия, вы увидели, что на мне нет вечернего костюма. На собраниях вроде того, какое вы почтили своим присутствием, вечерний костюм обязателен. А у меня его нет. Что случилось, когда вы добрались сюда?

— Я вошла в гостиную и как раз собралась выгнать всех этих людей вон, когда туда ворвался полицейский и объявил, что мы все арестованы. Я тут же выпрыгнула в окно.

— Отлично, тетя Джулия. Истинно укриджская находчивость.

— И я укрылась здесь. Что мне делать, Стэнли? Нельзя, чтобы меня нашли. Не то как я смогу убедить полицию, что я тут ни при чем. Скандал меня погубит. Думай, Стэнли! Думай же!

Я счел полезным немножко потыкать ее носом в сложившуюся ситуацию.

— Положение довольно скверное, — согласился я. — И хотя не мне критиковать распоряжения, какие вы считаете нужным отдавать касательно вашего дома, нельзя отрицать, что вы сами навлекли на себя эти неприятности. Если бы вы поручили его мне на время вашего отсутствия… Впрочем, вернемся к этому позднее. А пока я намерен отправиться на разведку. Посмотреть, свободен ли путь. Если свободен, вы сможете втихаря перелезть через садовую ограду. Подождите здесь, пока я не вернусь. Если я не вернусь, вы поймете, что я пал жертвой племяннического долга.

Я не вполне уверен, шепнула ли она «мой герой!» или нет. Шепнуть ей следовало именно это, но она склонна забывать реплики такого рода.

Однако она все-таки лихорадочно сжала мою руку в своих, и я, кратко пожелав ей держать хвост пистолетом, вышел из сарайчика.

Не прошел я и пятидесяти ярдов, как болезненно столкнулся с плотным телом. Оно обходило дерево, двигаясь в восточном направлении, а я обходил то же самое дерево, двигаясь в западном. Мы врезались друг в друга, как парочка мастодонтов, гуляющих по первобытному болоту. Обретя равновесие, тело пыхнуло на меня фонариком и секунду спустя подало голос.

Оно сказало:

— Приветик, Укридж, старый друг. Ты тут? Ну и вечер, ну и вечер, ну и вечер!

Я узнал голос Чокнутого Коута. И вообрази мое удивление, Корки, когда, пыхнув на него фонариком, я обнаружил на нем полицейскую форму. Когда же я упомянул про это, он захохотал, как гиена, призывающая свою подругу, и поведал мне все.

Удрученный потерей денег в прошлый вечер в «Кедрах», он решил посетить костюмера, а затем отправиться туда и устроить полицейский налет на этот притон, таким способом, указал он, преподав ему, притону, полезный урок, на который указанный притон давно напрашивался, и заставить его призадуматься. Вот, Корки, каков Чокнутый Коут, и всегда был. Я ощутил, как неизменно ощущал в процессе моих предыдущих соприкосновений с ним, что его духовная обитель — бесспорно, приют для слабоумных.

Медленно я привел в порядок свои мыслительные способности.

— Ты говоришь, что никаких полицейских здесь нет и не было?

— Только я.

Мне пришлось умолкнуть, чтобы совладать со своими эмоциями. Когда я подумал о мучительнейшем нервном напряжении, которое испытал, и вспомнил, как я крался на цыпочках, и вздрагивал при неожиданных звуках, и не позволял сухой веточке треснуть у меня под ногой — и все из-за этого кривомордого олуха, — искушение сделать шаг назад и дать ему в глаз было почти непреодолимым.

Но я сумел удержаться, однако мой голос был холодным и суровым.

— А теперь выводок настоящих констеблей, — сказал я, — впорхнет сюда, и ты получишь два года за то, что выдавал себя за полицейского.

Тут он увял.

— Об этом я как-то не подумал.

— Ну так поразмысли теперь.

— Закон не одобряет, когда ты изображаешь полицейских, а?

— Визжит от негодования.

— Ну, ну, ну, пожалуй, мне лучше дать деру, ты так считаешь?

— Именно.

— Ну, так я дам. Послушай, Укридж, старичок, — сказал Чокнутый, — ты можешь кое-что для меня сделать. Я запер обильное множество типчиков в гостиной, и буду тебе чрезвычайно обязан, если ты, когда я удалюсь, выпустишь их. Вот ключ. И кстати, ты утром вроде бы что-то говорил о том, что хочешь, чтобы я одолжил тебе денег или еще что-то?

— Говорил.

— Десятки хватит?

— Попробую обойтись.

— Вот, пожалуйста. И кстати о деньгах, — продолжал Чокнутый, — типчики выдвинули предложение подкупить меня, чтобы я их выпустил. Просто изнывали. Очень меня развеселили, должен признаться. Ну, доброй ночи, старина. Рад был тебя повидать. Как по-твоему, если меня остановит полицейский, мне это сойдет с рук, если я скажу, что направляюсь на маскарад?

— Попробовать можно.

— И попробую. А десятку я тебе дал? — сказал он.

— Нет.

— Так возьми. Спокойной ночи, старина. Спокойной ночи.

Я вернулся в сарайчик и сказал моей тетке, что настал момент сигать через садовую ограду. А она поблагодарила меня дрожащим голосом, и поцеловала, и сказала, что неверно судила обо мне. Затем она смылась, показав хорошую скорость, а я потопал к гостиной, на ходу с молниеносной быстротой разрабатывая планы и подходы. Упоминание Чокнутого о попытках узников в гостиной подкупить его очень меня вдохновило.

И, счастлив сказать, он меня не обманул. Я обнаружил, что они просто жаждут прийти к соглашению. Недолгие pourparlers,[22]Переговоры (фр.). и сделка была заключена. По стольку-то с головы. Деньги мне вручил величественный типус с белоснежными бакенбардами. Судя по его виду, он вполне мог подвизаться президентом Лиги по борьбе с азартными играми или какой-нибудь другой, столь же авторитетной, лиги. И можно не сомневаться, что во время своего бдения он частенько спрашивал себя, какой урожай ему предстоит пожать.

На боковом столике стояло шампанское. Когда они ушли все до единого, я подсел к нему и откупорил бутылку. Я чувствовал, что более чем заслужил глоток.

Укридж умолк и блаженно затянулся сигарой. Его лицо светилось глубоким и высокодуховным удовлетворением.

— Вот так, Корки. Вот почему я теперь способен накормить тебя в этом грабительском логове, не справляясь с цифрами в правой графе. Моя тетка не надышится на меня, и я снова балуемый гость в ее доме. Это обеспечивает мне базу и развязывает руки, пока я ищу, как с наибольшей выгодой использовать мой колоссальный капитал. Ибо он колоссален. Мне тяжко говорить тебе, старый конь, насколько именно. Это было бы нетактично. Ты молодой типчик, борющийся с нуждой и чувствующий себя на седьмом небе, если тебе удается отхватить тридцать шиллингов за статью в «Интересных заметках» о «Знаменитейших Любовниках в Истории» или за другую такую же чушь. И ты свалился бы в агонии, если бы узнал, в каких суммах я купаюсь. Ты кусал бы губы, впал бы в депрессию, набрался бы всевозможных подрывающих историю крамольных идей о несправедливом распределении богатства. И вскоре уже начал бы швыряться бомбами.

Я его успокоил:

— Не тревожься, я не завистлив. С меня достаточно сознания, что после вкушения всяких здешних яств счет оплатишь ты.

Возникла пауза. Я заметил, что за стеклами пенсне, надежно удерживаемого проволочками от шипучки, его глаза стали невинно-виноватыми.

— Я рад, что ты коснулся этой темы, Корки, — сказал он, — а то последние минуты я примеривался, как поставить тебя в известность. Мне крайне жаль, старый конь, но я только что обнаружил, что нечаянно оставил мои деньги дома. Боюсь, заплатить по счету придется тебе. Я верну тебе этот должок при следующей нашей встрече.