Онлайн чтение книги Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Сросшиеся брови и скользкий путь

И снова…

— Хозяин!

— Батоно!

Наконец смилостивилась надо мной судьба. Понравилась мне Ксения, девушка с губами цвета малины. И я ей тоже, видно, по вкусу пришёлся.

— Согласна я, батоно, пора ей, засиделась девка, — сказала свату мать.

— Слава богу! — перекрестился тот. — Дай тебе бог счастья, хорошую ты дочь родила, и богу спасибо!..

— Кечошка, сват, не то ты говоришь, — громко, чтобы слышала будущая тёща, прервал я его, — бог тут ни при чём!..

— А ты меня не учи! Тёщу я хвалить за столом буду, — повысил он голос, — а богу я за то благодарность приношу, что нашлась наконец тебе невеста под стать. Не зря ведь поговорка такая есть — цвет цвету, а благодать господу. Прямо про вас сказано. Чего плечами-то пожимаешь, опять чем-нибудь недоволен?

— Погоди, погоди, какого это ты Амбролы сын, не того ли, что у мельничного ручья жил? — уставилась на меня будущая тёща.

— Его самого, — кивнул я ей и тоже на неё уставился.

— Нет, нет, нет! — замахала вдруг она руками. — Я его сыну дочери своей не отдам. И не думайте — нет, нет, нет!

Я остолбенел от удивления. Интересно, чем это мой отец перед нею провинился? Что он такого сделал, что из-за него девушку за меня не отдают?

— Отчего, тётушка? — удивлённо спросил Кечо.

— А оттого. У Амбролы этого брови сросшиеся были. Не отдам я его сыну свою дочь, ни за что не отдам!

— Побойся бога, тётушка Бабуца, не время сейчас шутки шутить, у парня тут, можно сказать, сердце в пятки ушло, а ты — брови сросшиеся.

— Ты что, разве я шучу? Нет, нет, нет! Не отдам, сказала я, и слова своего не нарушу.

— А что тебе Амбролины сросшиеся брови сделали?

— Не знаю, не знаю, но дочери своей его сыну я не отдам! — сказала и ушла.

— Чего доброго она ещё могилу отца моего проклянёт, а этого я ей не спущу, выругаю хорошенько. Идём лучше, брат, пока не поздно, — сказал я Кечошке, — дочка у неё хорошая, но не приведи господь такую тёщу иметь!

— Ты что, на девушке жениться собрался или на тёще? — спросил меня Кечо.

— Если тёща злая, она и жену с ума свести может. От обеих мне житья не станет, живьём съедят. Идём-ка лучше отсюда поскорей.

— Подожди, не торопись, поспешишь, людей насмешишь. Неужели правда сросшиеся брови отца твоего всему виной?

Не знаю, так ли это было на самом деле, но Бабуца упёрлась на своём, как ослица упрямая, и всё одно и то же твердила:

— Нет, нет, нет! Не отдам я ему дочери, у отца его брови сросшиеся были. Нет, нет, нет!

Уломать эту чудную бабу было невозможно, и сват, рассердившись вконец, сказал ей:

— Ладно уж, раз так, уйдём мы. Только смотри, чтобы дочка твоя в девках не осталась! Идём, Карамаша, отсюда, ну их, не перевёлся ещё женский род на свете!

— Хозяин!

— Батоно!

Еле взгромоздились мы по узеньким ступенькам ещё не отстроенного дома. Крыши у него не было, меж стен ветер гулял, валялись кругом необструганные доски. По всему было видно, что долго ещё дом стоять будет непокрытым. Я собрался уходить так и не посмотрев девушку. Ежели человек столько времени с домом не управился, чего от него путного ждать? В это время появилась девушка. Посмотрел я на неё и в ужас пришёл. Жалкие лохмотья на ней были вместо одежды. Узнав, зачем мы пришли, она совсем растерялась, от смущения не знала куда руки девать, схватила бумажку какую-то и давай ею колченогий стол протирать.

— Ты что, девочка, бумагой стол чистишь, — напустилась на неё мать, — не знаешь разве, что к бедности это, — а потом продолжала шёпотом… — Вот негодница, чтобы руки у тебя отсохли, понадобилось ей стол чистить. Гости ещё бог весть что подумают, а угощаться-то нечем…

Услышал эти слова сват и улыбнулся кисло. Девушка, смутившись, отошла.

Хорошо, что она не дочиста стол вытерла. Не то, вероятно, семья бы совсем по миру пошла.

— Куда это ты меня привёл, парень? — упрекнул я свата.

— Правда, на ней лохмотья, но сама она на ангела похожа. Приодеть её хорошенько, так под стать царице будет. Погляди, настоящий ангел!

— Да, но слишком красивая жена тоже не годится, — поддел я свата.

— Дочь бедных родителей будет хорошей женой, — возразил тот.

— Э, дорогой, одной любовью сыт не будешь!

Шёл я и думал о том, как несправедливо устроен мир. Одним бог дал только красоту, другим только богатство. Поведал я свои мысли Кечо, а он и говорит мне в ответ:

— Теперь, дружок, я тебя к такой девушке сведу, у которой и то и другое имеется. Только ты уж не плошай, в оба смотри. Тётка её вырастила, бездетная, отцова сестра. Такая девочка! Потинэ зовут, куда она не ступит, всюду розы расцветают.

— И зимой?

Смейся, смейся, посмотрим, как ты глаза вылупишь, когда её увидишь. У неё не щёки, а рай земной, и тётушка-вдова не хуже племянницы.

— Хозяин!

— Батоно?

С балкона свесилась девушка. Она и вправду была прекрасна. Высокая грудь трепетала под лёгкой тканью одежды, а нежную кожу, казалось, утюгом выгладили. Атласные щёчки обрамляли пряди чёрных вьющихся волос…

— Нравится?

Я довольный провёл рукой по усам.

— Это мне подойдёт!

— Ещё бы.

— Хороша, слов нет, эдакое яблочко наливное, так и хочется за щёчку укусить.

— Ты только с умом действуй, а уж остальное не твоя забота, помогу я тебе это яблочко укусить, а не сумеешь, как надо, так придётся издали слюнки глотать.

От ворот до самого дома дорожка была посыпана мелкими камешками и обсажена по краям ирисом. Зимнее солнышко озаряло чисто подметённый двор. На пороге дома нас встретила тётка Потинэ Сусанна. Это была маленькая красивая женщина с тонко выщипанными бровями и высокой, словно башня, причёской.

— Пожалуйте, батоно, пожалуйте! — приветствовала она нас так кокетливо и ласково, словно пеклась не о счастье племянницы, а сама замуж собиралась.

От такого обращения и я осмелел. Поздоровался с женщинами за руку, а Потинэ даже несколько приятных слов сказал.

— Девочка, кто тебя вырастил такой красивой?

— Она! — указала Потинэ пальцем на корову, которая мирно грелась во дворе на солнышке. — Правда, правда, с того времени, когда мама меня от груди отняла, я всё только её молоко и пью, — сказала она и звонко рассмеялась, знала, негодница, что смех её очень красит.

Я понял, что у этого ангела жало во рту острое. «Будь осторожней, Караман», — сказал я себе.

— Как поживаешь? — обратилась Сусанна к Кечо как к старому знакомому.

— Поживаю так, как мне и следует… — двусмысленно ответил сват.

— А всё-таки?

— Живу как все, что долго рассказывать.

— Слышала, близнецы у тебя родились, поздравляю.

— Спасибо.

— Ну давай выкладывай, знаю, без дела ты не пришёл бы.

— Друг мой жениться задумал, так вот и пришли мы твой цветочек посмотреть…

— Этот цветочек, Кечо, много пчёл привлекает, мёду только не даёт.

— Ничего, я такую пчёлку привёл, думаю, она не откажется.

— Посмотрим. Дай-то бог! Должна же она в конце концов замуж выйти.

Заметил я, что Потинэ к разговору прислушивается и обратился к ней:

— И чего ты, девочка, притихла, словно перепёлка, скажи что-нибудь, слово вымолви. Нравлюсь я тебе?

Ответа не последовало.

Повеял в это время ветер и раскачал ветки шиповника, растущего у ограды.

— Что же ты, как шиповник, головой качаешь? Да или нет?

Шиповник опять упрямо раскачивается…

Потинэ как-то странно взглянула на меня, губу оттопырила, повернулась к нам спиной и в дом пошла. Мы за нею.

— Что, недотрога, и он тебе не понравился? Парень как картинка, чего ещё надо? — всплеснула руками Сусанна.

Потинэ головой покачала.

— Ну, дорогая, царевич сюда не пожалует, этого ты не жди. Видно и впрямь суждено тебе в девках оставаться.

— Больше б горя у меня не было!

— Может, в монашки постричься решила?

— Лучше богу служить, чем какому-то мужлану с волосатой грудью!

Я тотчас же стал себя поспешно оглядывать, но никакого непорядка не обнаружил, архалук мой был застёгнут наглухо.

— Горькие слова ты говоришь, роза, — сказал я девушке.

— Забыл, что у розы шипы бывают?

— Если розу никто не сорвёт, увянет она и черви её съедят.

— Не твоя это печаль!

— Солнце тучами не скроешь, оно всё равно видно. Полно тебе меня мучиать, не играй со мной, знаешь ведь, что нравишься ты мне.

— Не к чему мне с тобой играть! Не тешь себя надеждой понапрасну, — сказала она и ушла от меня в комнату. Словно гром с неба ясного был для меня её уход.

— Не беспокойся, это она цену себе набивает, — стал меня сват успокаивать. — Женщины это умеют. Сама потом просить будет, — сказал он и послал за окончательным ответом Сусанну.

А когда мы одни остались, Кечо на меня напустился:

— Ты чего это, парень, раскис, выше нос! Первый отказ женщины — не отказ! У всех баб один обычай. Сначала отказом мужчине ответить, если даже душа к нему лежит. Думают, что этим они больше мужчину распаляют, а это и вправду так. Легко завоёванная женщина быстро перестаёт нравиться. Ей-богу, так это!

— Эх, ничего у нас не получится, насильно куска и собака не съест…

— Ежели голодна, ещё как съест! А ты тоже пошевелись, улыбнись, попроси, подсласти слово. Женщины частенько красивый язык красивым глазам предпочитают и красивому сердцу… А у тебя язык, слава богу… Уж я-то женщин знаю, послушай меня, хоть разок по-моему сделай.

— Не толкай меня туда, не могу я.

— Ну тогда сиди. Ты что же думаешь, жареный Цыплёнок сам собою в рот к тебе залетит?

Вышла Сусанна, плечи у неё опущены.

— Что, не хочет?

Сусанна так затрясла головой, что башня из волос её чуть не развалилась.

— Почему же?

— Не скажет она ни за что, почему.

— Не очень ты, видимо, старалась. Мало жених хвалила.

— Хвалила, и ещё как! За это она мне чуть глаза не выцарапала. Если, говорит, тебе он так нравится, сама за него и выходи, — сказав это, Сусанна на меня так посмотрела, словно и впрямь за меня замуж собралась. — Будь я молодой, не забраковала бы тебя. Проклятая старость! Ну да ты не горюй, малыш. Потинэ из тех, что любить не умеет. А уж если в семье любви нет, какая это семья! Быстро она разобьётся. Какой нынче народ пошёл, не то что мы были. Мы и любовь большую знали и ненависть! А теперь что? Какие люди нынче рождаются? Вот к примеру племянница моя. Такого парня забраковала. Эх, где моя молодость…

Очень я понравился Сусанне, но что с того?

Лучше бы мне совсем не видать этой гордячки Потинэ…

* * *

Когда вернули мы Сеиту его коней, Кечо сказал мне:

— Эх, Караманчик, чувствую я, зиму эту холодную ты перезимуешь, а летом, в зной зачем тебе жена? И так ведь жарко?

— Сходим ещё разочек, может, сейчас кто-нибудь подвернётся, а нет, так бросим всё к чёрту!

— Ну ладно, давай, попытаемся в последний раз. По рукам?

— По рукам!

Кечо протянул мне ладонь.

И я так стукнул по ней, что чуть руку ему не оторвал.

— Веришь, значит, мне?

— Верю, верю! — Кечо спрятал на всякий случай руку за спину.

Утро рассвело холодное. Мороз отполировал дороги как зеркало.

— Хозяин!

— Ав, ав, ав!

Из ворот выскочили две огромные собаки.

— Ав, ав, ав! — напала на Кечо рыжая. — Гав, гав, гав! — на меня чёрная. Я дал ей пинка, но она ещё больше рассвирепела и ощерилась, чуть не прокусила мне лодыжку.

Кечо схватился было за камень, но никак не мог оторвать его от земли. Не знаю, чем бы кончилась война с собаками, если бы не подоспел хозяин.

— Кто там?

Собаки, завидя его, напустились на нас с ещё большей яростью.

— Вон, проклятые, друга от врага не отличают. Убирайтесь! — закричал хозяин. Они тотчас же послушно поджали хвосты. Чёрная ушла под лестницу, а рыжая калачиком под крылечком свернулась.

— Доброе утро, Алмасхан!

— И вам, батоно!

— Уж очень у тебя собаки злые.

— Испугались? Это они так, не кусают, лают только. Входите, входите, — пригласил нас Алмасхан.

— Тётка Аграфена дома?

— Что ты, пока существует этот бренный мир, разве иссякнут у неё дела? Ты ведь знаешь, какая она у меня. Ещё утро не занялось, а уже в соседнюю деревню умчалась Сехнику оплакивать.

— А дочка что, тоже с матерью ушла?

— С нею. Разве отстанет хвост материнский?

— Как живёте?

— Спасибо. Живём. Солнце и над нами как-никак светит. А что это за человек с тобою? Не узнаю — я что-то.

— Амбролы это сын, помнишь небось такого?

— Амбролу? Как же, как же, помню. Плотничать к нам приходил. Значит, это Амбролы сынок. Хороший парень! А чего вы на пороге стоите? — спохватился он. — Проходите в дом. Без дела, уж я знаю, не стал бы ты, Кечо, беспокоиться. Женщин вы повидать хотите, или ко мне что-нибудь имеете?

— Да, дельце у нас небольшое… Ну ничего, мы потом наведаемся, спешить некуда.

— Раз уж пришли, не откладывайте. Отложенное дело — для чертей, говорят. А я вас водочкой угощу, хорошая она у меня. Пропустим по стаканчику, а тут, глядишь, и бабы вернутся.

— Спасибо, в другой раз. Торопимся мы очень.

— Ну, как знаете. Хороший был мужик Амброла, сына его я с удовольствием приму.

Дай вам бог удачи, батоно!

Отошли мы от двора Алмасхана и стали спускаться по обледенелой скользкой тропинке. Утро было холодное, мороз, как колючками, жалил.

— Кечошка, — спрашиваю я свата, — о чём вы с Алмасханом разговаривали? Куда это жена его с дочерью в такую рань ушли? Не понял я что-то.

— Не знаешь ты, Караман, какое тебе счастье привалило, тёща твоя будущая на весь мир известная.

— Чем, кацо? — недоумеваю я.

— Плакальщица она знаменитая, другой такой во всей Грузии не сыщешь. В этой деревне ещё ни один человек не отправился в мир иной неоплаканным ею. Уж такая она своего дела мастерица, так покойника оплачет, такое о нём порасскажет, что завидовать ему начнёшь. Отчего это, думаешь, не я умер, а он?

— Конечно, что может быть лучше такой тёщи! Если к тому же она вместо меня иногда плакать будет? Это чудо, так чудо! Хорошо! А теперь куда мы идём?

— Увидишь!

Спустились мы в низину, и Кечо снова на тропинку свернул. Тропинка привела нас к оде, что от всех других особняком стояла. Когда приблизились мы к ней, послышались оттуда причитания. Ну, думаю, показалось мне. Но нет, слышим, и вправду кто-то плачет, убивается.

— Батоно сват, — говорю ему. — Куда это ты меня ведёшь? На невесту смотреть или на покойницу?..

— Конечно, на невесту, дурбалай! Красивая она, сильная, ловкая, ничем бог не обидел.

— Да из оды той плач слышится, причитания. Людей во дворе полно. Какие уж там смотрины?!

— Чему ты удивляешься? Женщину нужно в горе увидеть, а на пиру — все красны. Смех да красивое платье всем к лицу. Идём, идём, посмотрим на твою будущую невесту. Иных даже смех не красит, а ей всё к лицу — и плач, и причитания.

— Тьфу! Пропади она пропадом, пусть у неё в семье вечно плач будет, а мне ни к чему! А ты тоже хорош! Разрази тебя бог. Тебя и посредничество твоё! Ведь знал я, что сват, вознаграждения не ждущий, дела по совести не сделает, а всё-таки надеялся. Думал, заговорит в тебе совесть. Ошибся видно. Что легковерный ты и без царя в голове — это я знал. Свату Соломоном Мудрым быть не надо. А вот, чтобы ты так ополоумел, этого уж я никак представить не мог. Мозги что ли себе отморозил? Побойся бога, что ж это ты панихиду смотрины превратил? Богоотступник проклятый.

Кечо словно кусок льда проглотил. Молчит, звука не издаёт, а я из себя выхожу.

— Морда, — говорю, — ты собачья, и отчего это тебя собаки утром не задрали? Все мои несчастья от тебя негодного! Убить меня мало, за то, что я до сих пор уму-разуму не научился! Хватит! Кончена наша дружба, разбойник! С этого дня ты сам по себе, и я сам по себе. Шабаш!

Повернулся я и пошёл домой. Ни разу не оглянулся. Не знаю, последовал ли за мною сват.

Пришёл я домой один и целую неделю во двор Лукии носа не казал. Сторонился я всего семейства. А на свата своего бывшего мне даже глядеть не хотелось. Шабаш! Кончилась наша старая дружба!