Онлайн чтение книги Во имя отца и сына
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НА ТУРБАЗЕ РАСКРЫВАЕТСЯ ОБМАН

По совести говоря, вряд ли можно было выбрать в живописном Подмосковье более чудесное место, чем то, где расположилась турбаза. Берег реки в причудливых излучинах, сосновый бор на крутояре, березовые рощи, солнечные поляны и глубокие овраги. А вокруг небольшие села с частоколом телевизионных антенн и куполами давно бездействующих церквей да бегущие в бесконечность струны высоковольтных линий.

На турбазе отдыхала главным образом молодежь: шумная, звонкоголосая, гремящая лыжами, сверкающая пестрыми свитерами, разрумянившимися лицами, колкими остротами. Там было сорок восемь Тань, тридцать четыре Гали, девятнадцать Наташ, четырнадцать Валь, девять Нин, шесть Светлан, две Марины, две Розы, Люся, Лада и Магнолия. Мужская половина состояла из двенадцати Славиков (сюда входили Святославы, Ярославы, Изяславы, Мстиславы и прочие Мечиславы), восьми Борисов, семи Владимиров, пяти Вадимов, четырех Александров, трех Михаилов (в том числе Михаил Петрович Гусев-Лобанов), трех Николаев (не считая дяди Коли), двух Рудольфов, двух Артуров, Павла, Петра и Гарольда.

Хорошенькими оказались две Вали и две Гали, а Люся была просто красивой. Зато Розы и Магнолия до того не соответствовали своим именам, что их хотелось назвать как-то по-другому.

Были еще "Он" и "Она". "Он" работал в системе Главкинопроката, "Она" - в Комитете по научно-технической информации. Имен их отдыхающие не знали, зато достоверно знали, что у него в Москве есть жена, у нее (там же) муж. И еще был товарищ Угрюмов, или просто дядя Коля, пожилой человек, не соответствующий своей фамилии. Он всем откровенно и ласково улыбался, редко бывал трезв и регулярно ходил на танцы. С ним в одной комнате жил капитан третьего ранга, веселый, общительный малый лет тридцати, рано и основательно облысевший, что, впрочем, не мешало ему пользоваться успехом у девятнадцатилетних Галь и двадцатилетних Валь. Имени его не знали, не было нужды: для всех он был просто моряк.

Среди парней было три "неотразимых". Один, с длинными рыжими баками, танцевал всегда и везде, где только слышалась музыка, а иногда и без оной. Танцевал всем телом, каждой клеткой - все в нем двигалось, шевелилось: голова, глаза, брови, ноги, руки, плечи, спина и все, что выше плеч и ниже спины. Рыжий чуб, лошадиной челкой сбитый на лоб, закрывал даже брови. Одет он был в узенькие черные брючки и куртку с медными пуговицами и колечками. На ногах остроносые штиблеты. Второй "неотразимый", чернявенький, круглолицый, нос пуговкой, танцевал легко и просто, на девушек смотрел свысока, уверенный, что все в него влюблены и каждая только и мечтает о том, чтоб он уделил ей хоть полкапли внимания. Третий "неотразимый" развязен, циничен и остроумен. Корчил из себя повесу. Стучал в девичьи комнаты и кричал через дверь деланно-умоляюще:

- Маришка, открой, на коленях стою! И без гитары.

Врывался к девушкам и довольно бесцеремонно лапал их. Они пищали на весь этаж, не поймешь - от удовольствия или возмущения. Приходил дежурный:

- Что здесь? Почему в девичьей парни? Кто разрешил?!

Девчата заступались за "неотразимого":

- Книгу принес. А что, нельзя? Разве здесь монастырь? А мы-то думали - турбаза.

Голос дежурного, резкий и строгий, слышался по утрам и вечерам. Вечером, после танцев, когда так хочется перед сном почитать книжку или посидеть в компании мальчиков, иногда за рюмкой вина, этот голос сотрясал коридор:

- Отбой! Гаси свет!

А утром, когда так сладко спится, он снова гремел неумолимо:

- Кончай ночевать, выходи на зарядку!

Директором турбазы был отставной полковник, приятель Ефима Поповина, страстный поклонник спиртного, человек хмурый, недоверчивый, любящий власть и чинопочитание. Перед отбоем он сам ходил по коридорам длинных корпусов, грубо выгонял парней из девичьих комнат, приговаривая охрипшим то ли от водки, то ли от мороза голосом:

- А что ж, прикажете мне красный фонарь на ворота вешать?

Юные остряки отвечали на это:

- Зачем фонарь вешать? И без фонаря все видно.

И будто в подтверждение этой угрозы в клубе турбазы висела доска объявлений, а на ней постоянно красовались три-четыре приказа директора, в которых такому-то или такой-то объявлялся строгий выговор "за морально-бытовое поведение".

Правда, приказы вывешивались уже после отъезда провинившихся с турбазы, так сказать, в назидание потомкам.

Впрочем, директор, предоставляя Диме Братишке отдельную комнату (это делалось "из уважения к Ефиму Евсеевичу"), на всякий случай предупредил, больше для порядка:

- Ты не очень… Имей в виду…

- Все будет в порядке, Яков Борисович, - заверил Дима, поняв намек с полуслова, и для пущей важности добавил: - Ефим Евсеевич обещался подъехать.

- Хорошо, всегда рад, - едва слышно обронил директор, давая понять, что разговор окончен.

Комната не люкс: кровать, стол, тумбочка, зеркало над умывальником. Что еще нужно? "Персональный" умывальник в условиях турбазы - уже комфорт! Комната Лады на противоположной стороне, наискосок. Правда, Лада не одна, с ней еще три девушки. Но это не имеет никакого значения: там она будет "числиться", а жить здесь, у Димы. Так решил он, пока еще не согласовав этот вопрос с Ладой. Вечером все утрясется. А пока… свободная стихия лыж!

Снег - как в сказке: пушистый, будто усеянный алмазами. Воздух морозный и звонкий. Небо синее, бездонное. Неяркое солнце.

До обеда еще три часа, и Дима решил познакомить Ладу с окрестностями турбазы: здесь он был не впервой. Лыжня полированная, лыжи сами бегут, не остановишь. Снежная целина вдоль лыжни вся исписана лаконичными изречениями, почти восклицаниями: "Люся - божество!", "Света + Коля = Любовь!", "Нина дура", "Гарольд кретин", "Га-лин-ка, Гал-чо-нок…" И прочее в таком же духе. Убедительное подтверждение того, что от любви до ненависти один шаг.

А роща… Как прекрасна березовая роща зимой! Какой ажурный рисунок - бело по белому, черные крапинки на бересте, кофейные почки. Рябит в глазах.

Лада идет впереди. На ней желтая, канареечного цвета куртка и черные брюки. Огненно-золотистую голову венчает черная шапочка. Диме нравится "ансамбль". "У этой рыбки есть вкус", - думает он о Ладе и весело кричит у развилки:

- Сворачивай на левую лыжню! Пойдем на Сонькину горку.

Лада сворачивает и останавливается.

- Почему называется "Сонькина горка"?

Этот вопрос для Димы не нов. И он отвечает на него так же, как и вазовский культурник:

- Отдыхал тут один парень, влюбился в девушку. Сонькой звали. У нее день рождения был. Он и спрашивает: "Что тебе, пчелка, подарить?" А она: "Подари мне вот эту гору". - "Хорошо, - сказал парень, - дарю. Бери ее, твоя гора". На другой день утром пришли на горку лыжники и видят: на самом гребне столб, на нем доска, на доске красными буквами надпись: "Сонькина горка". Так и пристало это название.

- Когда это было? - спросила Лада. Легенда ей явно понравилась.

- Давно. Лет пять назад, - ответил Дима и почему-то добавил слова, которые тоже всегда говорил культурник: - Теперь так не любят.

Лада подумала: прошло пять лет, люди приезжают и уезжают, а Сонька осталась навсегда. Интересно, поженились ли они с тем парнем? Может, у Соньки уже куча детей. А горка все-таки ее. Навсегда. И потом с грустью про себя повторила: "Теперь так не любят". И не поверила этим словам, потому что хотела хорошей любви. Тронула лыжи, упруго изогнувшись, оттолкнулась палками и понеслась легко и неудержимо. Метров через сто остановилась.

- Дима, а Дима… Подари мне что-нибудь?

- Например?

- Ну хотя бы вот эту березовую рощу. Она такая… необыкновенная!

- С удовольствием! - воскликнул Дима и лыжной палкой начертил на снегу огромнейшие буквы: ЛАДОЧКИНА РОЩА

Лада посмотрела на него тающими глазами.

На Сонькиной горке катались немногие: она была довольно крута и с выбоиной на самой середине склона. Редко кто благополучно проходил эту коварную выбоину. Лада не считала себя отличной лыжницей, и Дима посоветовал ей не рисковать. А сам пошел. Собственно, Дима привел-то сюда Ладу, чтобы порисоваться, показать себя.

Он был хорошим спортсменом, и в частности лыжником. Спорт - это единственное увлечение, которое не бросал Дима даже в условиях его нынешней бестолковой жизни.

Весной прошлого года Дмитрия Братишку исключили из университета за неуспеваемость, пьянство и недисциплинированность. Диму это не очень огорчило. Он так рассуждал: "Учиться? А зачем? Ради диплома? Ну, а диплом что мне даст? Сотнягу в месяц, ради которой человек должен изо дня в день, с утра до вечера торчать на работе. А много ли разгуляешься на сотню?" Нет, такая перспектива Диму не устраивала. Он мечтал о другой жизни, "красивой и широкой". Тем более видел, живут люди, не обременяя себя работой, и загребают большие деньги. Главное, "напасть на жилу". И Дима решил заняться поисками счастья. Благо, у него был состоятельный отец, который содержал сына, пока тот занимался "самоопределением". Ни отцу, ни мачехе, ни даже родной матери, которая жила в Киеве со вторым мужем, Дима, разумеется, не сообщил, что он уже не студент университета.

Максим Иванович Братишка разошелся со своей первой женой Эрой давно. Долго жил один, вернее, с Димой, а три года назад женился на довольно милой особе "не свыше тридцати лет". Ася была эстрадной певицей, часто выступала в кинотеатрах и ресторанах в сопровождении оркестра, развлекая праздный люд. Она очень тяготилась своей профессией. Поэтому, выйдя замуж за генерала Братишку, Ася бросила эстраду и занялась устройством домашнего уюта. Она была моложе своего мужа на восемнадцать лет и старше пасынка на три года. С Димой сразу сумела установить добрые, дружеские отношения, став ему не мачехой, а другом, что безмерно радовало генерала. Максим Иванович, по своему характеру человек отзывчивый, любил единственного сына и обожал, боготворил Асю. Если для сына он делал все возможное, то для молодой жены готов был сделать сверхвозможное. Поэтому Дима меньше всего заботился о хлебе насущном. Он знал: пока жив отец, никакие невзгоды ему не страшны, от любой бури-урагана укроет его крыша отцовского дома.

Лада любовалась Братишкой, его ловкостью, с которой он взял трудный спуск Сонькиной горки. Она спустилась в долину реки немного правей, там, где бугор сбегал полого. Дима ждал ее внизу. Затем они по прозрачному льду перешли речку, поднялись на противоположный, совсем отлогий берег. Диму распирала удаль и озорство.

Он носился по снежной целине, словно вырвавшийся на волю годовалый жеребенок. За речкой они пересекли асфальтированное шоссе. Там Дима поднял кем-то оброненный, а вернее всего, выброшенный галстук, витой шнурок с металлической защелкой: такие носили пижоны в конце пятидесятых годов. Появившийся невесть откуда в нашей стране "ошейник" этот так и не привился, не заменил традиционного галстука.

- Зачем, он тебе? - спросила Лада, догнав Диму.

- Да так. Повесим у входа в столовую, может, хозяин отыщется. - И он через поле, взметая снежную искристую пыль, помчался к грузовику, с которого коренастый паренек в черном полушубке и красном шарфе проворно сбрасывал лопатой навоз.

Дима сказал:

- Послушай, друг, как это называется: раньше работали вручную, а теперь лопатой? Технический прогресс…

- Тоже мне друг отыскался, - недружелюбно бросил паренек, продолжая свое дело. - Такие друзья прошлым летом у нас баню сожгли.

Дима надменно сказал, потряхивая подобранным на дороге шнурком:

- Хочешь я тебе галстук подарю? Заграничный. С фамильным гербом.

Паренек мельком взглянул на Братишку, потом на Ладу. Вопреки ее ожиданию, не вспылил, не ответил на грубость грубостью, а просто, даже добродушно проговорил:

- Нужен он мне, как зайцу колокольчик.

- А чего? Принарядишься, поедешь в столицу, пройдешься по "Броду", все девки от "Астории" до "Националя" будут у твоих ног. Штабелями. Раз - и крести козыри… А? Не хочешь?

- Прощай, будут деньги - заходи! - насмешливо бросил парень, садясь в кабину.

Ожидаемого эффекта не получилось: паренек оказался тоже не лыком шит, и Дима поспешил ретироваться в сторону турбазы, пытаясь отвлечь Ладины мысли пустой болтовней.

- Прошлым летом я с ребятами ехал на своей машине, - рассказывал он наигранно весело и непринужденно. - По шоссе тетка шла. Замечталась. Я - сигнал. Она с перепугу туда-сюда, как угорелая заметалась и вдруг - бац на дорогу. Я баранку направо, объехал, даже не задел ее. Она со страху упала. Мы остановились. Спрашиваем: "Что с тобой, тетка? Ушиблась?" А она еле языком ворочает: "Не знаю. Голова, говорит, кружится и тошнит". Вот незадача. Гляжу, показался сзади мотоцикл. Не влипнуть бы в историю. "Садись, говорю, в машину, довезу до больницы". Охотно села рядом со мной на переднее сиденье. И вдруг - надо же! - налетаю на самосвал. Помял крыло, отделался легким испугом. Пока мы разбирались, кто прав, кто виноват, смотрю, моей тетки и след простыл. Километра через два догоняю ее. Останавливаюсь. "Что ж это, говорю, садись, довезу до больницы". А она мне: "Спасибо, милый. Только от твоей езды все прошло", И рукой помахала. Комедия, да и только!

После обеда Дима пригласил Ладу к себе в комнату, угощал трюфелями, апельсинами и портвейном. Сам пил дешевый молдавский коньяк. Лада с удовольствием ела конфеты, апельсины, с трудом выпила четверть стакана вина.

- Ну как ты можешь? Опьянеешь.

- Я?.. Ты плохо меня знаешь, рыбка моя, - хвастался он.

Выпив сразу полстакана, Братишка захмелел. Бледное лицо покрылось красными пятнами, взгляд стал бессмысленно тупым. Дима обнял Ладу и попытался поцеловать. Она увернулась и запротестовала:

- Не надо, ну что ты делаешь?

Ее слова Дима понял по-своему:

- Хорошо. Это мы оставим на вечер. Ты будешь спать у меня.

- У тебя? А ты где? - искренне удивилась Лада и посмотрела на Диму настороженным взглядом.

- И я здесь. С тобой. Понимаешь? Вдвоем.

- С какой стати? - В округлившихся глазах девушки застыло недоумение. Ее наивность смутила как будто даже Диму.

- Потому что ты мне нравишься. Я тебя в момент узрел. Ты не такая, как другие. Все эти Авы, Лики, Элы вышли в тираж. Перезрели, как сказал бы мой верный оруженосец Хол.

- А Юна? - быстро спросила Лада, вспомнив однокашницу, которая ввела ее в "общество" Димы.

- Юна? Имя, не соответствующее своему значению, - небрежно ответил Дима. - Я знал одну девушку. Она была рыжая и горбатая. А звали ее Роза. Ирония судьбы.

- Я тоже рыжая. - Пухленькие губки Лады надулись, на веснушчатом лбу хмуро сошлись подкрашенные бровки. Серые глаза с реденькими, подведенными черной тушью ресницами вдруг стали холодными. И она, отстранившись от него, глухо сказала: - И я тоже ирония судьбы?

Но Дима давно привык к подобным вспышкам самолюбивых девчонок. Поэтому он не стал оправдываться, а добродушно улыбнулся и устало заметил:

- Мы с тобой блондины. А ты к тому же еще и золотая. Рыбка золотая. Из пушкинской сказки, - и потянулся к ее почти еще детской руке.

Лада вскочила и, открыв дверь в коридор, тем же глухим голосом произнесла:

- Прощай, рыбак, - и ушла к себе.

Три девушки, с которыми поселили Ладу, были в комнате, отдыхали после обеда. Две Тани - подружки - работали продавщицами универмага. Койки их стояли у окна. Когда Лада вошла, они о чем-то шептались, то и дело прыская безудержным смехом.

- Через час пошла посмотреть, так, для интереса, а он стоит под часами, весь посинел на морозе и чечетку откалывает. Умора, - донеслось до слуха Лады.

- Да что ты, Танька, разве можно: это бесчеловечно, - укоряла подругу вторая Таня.

Рядом с кроватью Лады лежала на койке поверх одеяла молодая большеглазая женщина и держала в руке тоненькую книгу небольшого формата. "Стихи", - машинально прочитала Лада на обложке и пожалела, что не взяла из дому книгу. Ни к кому не обращаясь, спросила:

- Скажите, здесь есть библиотека?

Соседка посмотрела на нее удивленно и строго и сказала спокойно, даже дружелюбно:

- Меня зовут Юля. А это две Тани. Таня Зеленая и Таня Голубая. А тебя?

Лада назвала свое имя и посмотрела на Тань. У одной глаза были зеленые, у другой - голубые. В дверь негромко постучали. Вслед за этим на пороге появился багровый Дима и развязно, как закадычным дружкам, провозгласил:

- Приветик!

Юля смерила взглядом вошедшего.

- Это что за новое явление мессии?

Но Дима не удостоил ее ответом. Он сразу же обратился к Ладе, почесывая висок и морща нос:

- Зайди, пожалуйста, ко мне на минутку. - И, уходя, насмешливо бросил с порога Юле: - Вы мною недовольны, мадам Баттерфляй?

- Не столько тобой, сколько твоими родителями, - съязвила Юля.

- О-о, бедные мои папа и мама! - Дима дурашливо сложил на груди руки и воздел к небу глаза. - Как они будут огорчены. - Закрывая дверь, напомнил Ладе: - Я жду, Ладочка.

Лада молча подошла к двери и повернула ключ. Затем, не раздеваясь, легла на спину и закрыла лицо руками. Ей было стыдно. "Почему в жизни все не так бывает, как пишут в книгах? Почему действительность не совпадает с мечтой?" - спрашивала она себя и вместо ответа услышала вопрос Юли:

- Кто он такой?

Лада понимала, что вопрос обращен к ней. Открыв лицо и глядя в потолок неподвижным взором, бросила:

- Так. Знакомый один.

- Вместе приехали? - полюбопытствовала Таня Голубая.

- Он один в комнате? - перебила Таня Зеленая.

Лада ответила обеим сразу:

- Да.

- Чем занимается? - спросила Юля.

- Студент.

- Физик или лирик? - захотела уточнить Юля Законникова.

- Не знаю.

- Чей-нибудь сынок?.. - не отставала Юля.

- Генеральский.

- Ты с ним дружишь? - поинтересовалась Таня Зеленая.

- Да.

- Давно? - снова стала спрашивать Юля.

Обе Тани молчали с настороженным любопытством,

- Нет, - едва выдавила Лада.

- Ты знакома с его родителями?

- Нет.

- А он с твоими?

- Тоже.

- Может, он женат? Есть дети?

- Не знаю.

- Ты выходишь за него замуж?

- И не подумаю.

- Ты его любишь?

- Не знаю.

- А он тебя?

- Не знаю.

- Да, девочка, ты, в самом деле, еще ничего не знаешь. - Юля вздохнула и положила книгу на грудь. - Ну, а родители твои знают, что ты здесь?

Этот вопрос, как раскаленная иголка, ужалил Ладу. Охватившая ее тревога разбудила совесть. "И до чего ж они приставучие! Точно следователи. И верно, Лика права: "То нельзя, это нельзя". Ну какое им дело, чего они суются? Не обязана я перед ними отчитываться. Да. Не обязана. Ни перед кем". Где-то в сознании послышался отдаленный голос: "Человек свободен!.. А ты что, не человек?.. Имей характер. Родители консервативны… Они привыкли сами подчиняться и хотят нас приучить!.. Не выйдет!.." Это память бросает Ладе спасательный круг, и ей становится легче. Не надо отвечать слишком любопытной соседке, не надо отчитываться перед родителями. Растревоженная совесть угомонилась. Лада закрыла глаза и притворилась спящей. Над ней, распростерши во всю ширь гигантские радужные крылья, парила любовь, неизведанная, непонятная. Она делала чудеса: наглость превращала в смелость, цинизм - в прямоту, остроумие - в ум. Каждому слову и каждому поступку любимого придавала удивительные краски.

"А Дима все-таки хороший", - думала Лада.

Но он не мог отплатить ей тем же. Лада для него была просто "очередной рыбкой". В ожидании ее он не притворно, а по-настоящему вздремнул. И проснулся под вечер.

После ужина Лада снова пошла к Диме в комнату.

Об этом Юле доложили обе Тани.

- Надо выручать девчонку, - сказала Юля.

- Ты поговори с ней, у тебя это получается. Ты, как старшая сестра, - посоветовала Таня Зеленая.

- А может, не надо? Пусть, как хочет. Нам-то что, - сказала Таня Голубая. - Своя голова на плечах. Ей видней. А мы что? Мы ничего не знаем. А может, у них любовь? Он мальчик симпатичный. А что разбитной, так они все теперь такие. Это даже неплохо.

- Симпатичный, разбитной, любовь… Стиляга он, вот что я тебе скажу, - возразила ей Таня Зеленая. - И никакой там любви нет. У таких не бывает. У них постельная любовь с коньяком. Один в комнате. Заходи. В буфете брал бутылку шампанского и вафли. Сама видела.

Таня Зеленая возбужденно прошлась по комнате. Овальное лицо ее было серьезным. Она ждала, что скажет Юля - самая старшая и самая опытная из всех них, четырех обитательниц этой продолговатой, в одно окно, комнаты, окрашенной в серый неприветливый цвет. К Юле они относились с уважением. И Юля сказала. Не просто сказала, а предложила:

- Вот что, девочки. Пойдите к нему в комнату. Вроде как бы за Ладой. Составите им компанию, всякие там вафли, шампанское. Угоститесь. И не стесняйтесь. Не робейте. С хамами не надо церемониться.

- Это мысль! - подхватила Таня Зеленая. - Покажем, на что способны работники советского прилавка.

- Не посрамим чести Мосторга! - воскликнула Таня Голубая и обратилась к Юле: - А ты что, не пойдешь с нами?

- Мне не совсем удобно, поскольку у нас с ним с первой встречи получился конфликт. Я буду, так сказать, в резерве. На случай, если понадобится подкрепление. Ну, девочки, помните: "Смелого штык не берет!" - весело напутствовала Юля.

Обе Тани прихорашивались минут десять: подправили брови, ресницы, подкрасили губы и, с благословения командира своего - Юли Законниковой, ушли на "боевое задание".

Прежде чем постучать в дверь Диминой комнаты, прислушались. Да, Лада там: слышался ее негромкий ровный голос и приглушенные краткие фразы Димы. Постучали, не сильно, но настойчиво.

- Что надо? - свирепо отозвался Братишка.

- Нада Лада, - ответила в рифму Таня Зеленая и толкнула дверь.

Дверь была закрыта изнутри.

- Ее нет, - поспешил ответить Дима, но Лада, которую вдруг снова охватила тревога, подошла к двери, повернула ключ, и они, не ожидая приглашения, переступили порог Диминой комнаты.

- Добрый вечер! - Таня Голубая кокетливо улыбнулась Братишке и состроила глазки: нужно было с маху обезоружить парня. Затем, устремив свой взор на стол, где стояли три бутылки в окружении рассыпанных конфет, апельсинов и вафель, воскликнула с наигранной непосредственностью: - У-у-у, да тут пиршество!

Тане Зеленой показалось, что подруга слишком торопится, поэтому она постаралась несколько сгладить ее слова и, осмотрев комнату, сказала:

- На одного! И умывальник, и зеркало!

- Шампанское! Обожаю, - продолжала Таня Голубая, осматривая стол.

- А я портвейн и трюфели, - поддержала Таня Зеленая.

- Как здорово! Живут же люди! - нараспев восторгалась Таня Голубая.

Братишка правильно оценил обстановку и разгадал нехитрый маневр "неприятеля". Спросил грубовато непрошеных гостей:

- Что вам нужно?

- Не что, а кто, - учтиво поправила Таня Зеленая. - Это - во-первых. Во-вторых, нам нужна Лада. А в-третьих, настоящий мужчина, тем более хозяин, мог быть повежливей с гостями, к тому же с женщинами.

- И такой симпатичный хозяин, - льстиво добавила Таня Голубая, одарив Диму улыбочкой. - Конечно, мы рассчитываем на угощение. - Она снова вожделенно посмотрела на стол и облизала губки.

- Хотите вина? - предложил Дима, беря бутылку.

- Хотим, - ответила Таня Голубая, и Дима налил им в стаканы.

- За что будем пить? За знакомство? - спросила Таня Голубая, подняв стакан с шампанским.

- Старо и банально. Это все равно, что пить за прекрасный слабый пол, - обронила, тряхнув головой, Таня Зеленая и тоже подняла граненый стакан с портвейном. - Я думаю, что наш добрый хозяин предложит более современный и оригинальный тост.

Дима посмотрел на Таню Зеленую пристально, прищурив глаз.

Он понял ее и принял вызов. Ухмыльнувшись и подмигнув Ладе, он деланно откашлялся и, держа в руке пластмассовый стаканчик с коньяком, заговорил неестественно громко:

- Ну что ж. Я хочу выпить за здоровье моих гостей и пожелать… - Сделав паузу, он многозначительно посмотрел в глаза Тане Зеленой и, чокнувшись с ней, продолжил: - Хочу пожелать хорошего жениха и мужа. По-моему, это совпадает с вашим желанием, если не ошибаюсь?

- Одного на двоих? - обиженно спросила Таня Голубая, но подруга перебила ее:

- Спасибо. Очень хороший тост. - Таня Зеленая еще раз чокнулась с Димой и, выпив вино, закусила конфетой. - Обычно желают всякую всячину: успешно сдать сессию, защитить диплом, здоровья и тому подобное. Почему-то считают, что это главное, что в этом счастье. А вот жениха, хорошего мужа мне еще никто не желал. Вы первый. Не просто мужа, а хорошего, нежного, такого… настоящего, которого можно любить всегда, без которого невозможно жить.

- Зеленая, ты говоришь, как поэт, - не то с завистью, не то с восхищением заметила Таня Голубая.

- Приходится. Потому что больно много наплодилось зеленых поэтов, которые ни черта не смыслят ни в жизни, ни в любви, - с сердцем ответила Таня Зеленая.

Дима понял, что разговор угрожает принять затяжной характер, а это никак не входило в его планы. И он, решив закруглить его, сказал, снисходительно улыбаясь:

- Я рад, что мне удалось угадать ваши мысли. И все же осмелюсь спросить: что привело вас ко мне, если не секрет? Надеюсь, не жажда влаги Бахуса?

- О нет! Нам срочно нужна Лада, - объяснила Таня Зеленая.

- Зачем? - уставился на нее Дима.

- Ею интересовался… один человек, - сочинила Таня Голубая.

- Кто именно?

- Это секрет.

- У нас с Ладочкой нет секретов.

- Тем не менее…

- Ладочка, у тебя от меня секреты? - Дима требовательно посмотрел на Ладу.

- А почему бы и нет? - уклонилась Лада. - Пойдемте, девочки. - И направилась к двери.

- • Лада? - растерянно произнес Дима. - Ты пожалеешь! - Это прозвучало угрозой.

- О чем? - недоумевая, спросила Лада, остановившись на пороге открытой двери.

- Я прошу тебя, - смягчился Дима. - Ты придешь ко мне?

- Покойной ночи, - сказала Лада, и это прозвучало ответом.

- Добрых снов, - рассмеялась Таня Голубая и, поведя круглыми плечиками, шумно хлопнула дверью.

Это уже слишком. Девчонка, кажется, переоценила себя и забылась. Дима свирепо шагал по комнате, багровея от бессилия. Допил остаток коньяка и поклялся проучить эту рыжую веснушчатую дурнушку, возомнившую себя принцессой. Кроме как вызвать в ней ревность, ничего более путного он не мог придумать. Лежа на койке в пестром свитере, лыжных брюках и ботинках, Дима затягивался сигаретами и обдумывал, как он с завтрашнего дня начнет атаковать голубоглазую Таню и, конечно, добьется, победы. Он был уверен, что Таня влюбилась в него с первого взгляда и зашла только затем, чтобы как-то показать Братишке свою симпатию. "Небось сейчас обо мне говорят, - самодовольно решил он. - Зайти, что ли? Пожалуй, не стоит, опять начнет придираться мадам Баттерфляй. Наверно, какая-нибудь партийно-комсомольская тетя. Ух, не люблю этих ортодоксальных моралисток!"

Но Дима ошибся: девчата говорили вовсе не о нем. Таня Голубая весело и бойко рассказывала о первых шагах своей трудовой жизни, о том, как со школьной скамьи она пришла работать продавщицей в продовольственный магазин.

- Магазин небольшой, на окраине, народу не так уж много. Нас трое за прилавком: я, еще одна пожилая продавщица и директорша, такая разбитная тетка. За работой я и не заметила, как пролетело время. В час закрыли на обед и пошли в комнатку директорши. Взяли кусок колбасы, две банки консервов и пол-литра водки. Смотрю, наливают водку в стаканы. Я испугалась. А директорша приказывает: "Бери, пей без разговора. В нашем деле без этого нельзя". А я к стакану боюсь притронуться. Даже глаза закрыла. Пожалели они меня и налили стакан портвейна. Выпила я его, и как-то сразу стало весело, приятно. Тетя Поля и директорша показались мне такими добрыми. Перерыв кончился, надо идти за прилавок, а я не могу. Ноги подкосились. Директорша спрашивает: "Сможешь работать?" - "Спать хочется". - "Ну тогда иди". Затолкали меня под прилавок. Там я и проспала до самого вечера.

А потом рассказывала Таня Зеленая, как за ней доцент один ухаживал.

- Из нашего института. Смешной такой дядька, Яков Яковлевич. У нас читал лекции на втором курсе. В сессию сдавала экзамен. Вопрос попался трудный. Чувствую - тону. И тут он начал подбрасывать наводящие вопросы. Один, другой, третий. Уже сам за меня отвечает. Умора… Ну, думаю, завалила. Раскрыл он мою зачетку и на меня уставился: локти на стол, ладонь под щеку. Глаза у него совсем не злые, взгляд такой добрый, теплый. Я волнуюсь. Смотрел, смотрел, а потом душевно спрашивает: "Что вы, Таня, сегодня вечером делаете?" - "Не знаю, - говорю, - наверно, заниматься буду". - "Пойдемте, - говорит, - в "Сокольники" и там продолжим наш экзамен. Хорошо? Материал вы, конечно, знаете. Только волнуетесь". Мы и пошли. А что оставалось делать? Вообще, он дядька видный. И не стар еще, тридцать с небольшим. А может, и сорок. Ходили мы, гуляли в парке. Он о себе рассказывал, жаловался на судьбу, на жену-ведьму, которая его поедом ест. А в общем, скучно с ним было, нудный какой-то. Походили - погуляли. Он назначает мне еще свидание. А мне это ни к чему. Время только терять. Я начинаю отказываться. Настаивает, просит, буквально умоляет. Только одно свидание. Еще одно…

- И ты сдалась, - сказала Таня Голубая.

- Сжалилась, - добавила Юля.

- Встретились мы возле театра Пушкина, на Тверском бульваре, сели на скамейку. Смотрю - полез в портфель, достал какую-то толстую рукопись, отпечатанную на машинке, и стал мне ее читать.

Таня Зеленая сделала паузу, поглядела на девушек, словно ждала от них вопроса.

- И что это было? - не выдержала Таня Голубая.

- Кандидатская диссертация!.. - торжествующе сообщила Таня Зеленая. Девушки весело рассмеялись. А она добавила: - На тему "Хранение ранних овощей при транспортировке на дальние расстояния". Нет, вы представляете себе, девчонки? Пригласил для важного разговора. И такую несусветную муть он мне читал… Я думала, умру. Вот тут я и посочувствовала его жене. И почему-то подумала: а она его, наверно, бьет. Сапогом. Валяным.

- Такого и кирзовым можно, - сказала Юля.

- Ас чего б это он вдруг начал тебе читать? - спросила Таня Голубая. - Что хотел?

- Хотел свою образованность показать, - ответила Юля и, подумав, добавила: - Впрочем, это, быть может, ничуть не хуже, чем слушать стихи бездарного поэта.

Утро следующего дня было невеселым, под стать настроению Лады: небо слилось с землей, мела поземка. Мороз хотя и отпустил, но без солнца и при ветре погода казалась холодной.

В столовую Дима явился одним из первых, быстро разделался с едой, и, когда Лада шла завтракать, он уже стоял на лыжах, заигрывая с девчонками, делая вид, что не замечает Ладу. Не будь с ним рядом незнакомых девчонок, Лада бы подошла к Диме, попросила подождать ее. Но чувство собственного достоинства заставило девушку сказать самой себе: "Ах, так?! Ну хорошо. Подумаешь, принц какой!" И она пошла на лыжах одна.

Ветер усилился. Снежная серебристая пыль струилась по белому полю, оседая в лесной затиши. Лада, сама не зная почему, шла дорогой, по которой шла вчера… с ним. С противным воображалой. Лада еще не понимала: ненавидит ли она его или любит? А может быть, одновременно то и другое?

Не было бриллиантовых россыпей на снегу, мир, сделанный из хрусталя, растаял, как мираж. Все стало другим, незнакомым и неприветливым. В лесу на фоне заснеженных елей свежими ранами краснела рябина. Машинально передвигая лыжи, Лада не замечала ни ветра, обжигавшего пылавшее жаром лицо, ни снега, заметавшего ее следы, ни леса, по опушке которого она шла наедине со своими взбаламученными мыслями. И только когда вокруг себя она увидела белые стволы берез, Лада поняла, что находится у той самой рощи, которую подарил накануне ей Дима. Словно повинуясь инстинкту, она шла сюда, к СВОЕЙ роще, к СВОИМ березкам, чтобы утихомирить мятежный хаос мыслей, успокоить взбунтовавшееся сердце.

И ей нестерпимо захотелось снова добраться до того места, где рукой Димы по золотисто-голубому снегу были выведены слова: "Ладочкина роща". Она взмахнула палками и, подгоняемая нарастающей волной чувств, устремилась вперед.

Заветной надписи не было: ее замела поземка. Остановилась растерянная, внезапно обмякшая. И вдруг вспомнила, с какой бездумной легкостью были написаны эти слова на снежной целине. Это была просто игра, минутная забава. Как и все остальное: встреча с Димой, поездка на турбазу, слова любви, которые он ей говорил. Ничего этого не было, как не было надписи на снегу, исчезнувшей при первом дуновении ветра. И Лада вспомнила фразу, сказанную Юлей Законниковой по адресу Дмитрия Братишки: "Дерьмо в золоченой облатке". Надо немедленно уехать домой, только домой, забыть обо всем, будто ничего и не было. А что сказать родителям? Не понравилось, мол. Плохо кормят. Клопы заели. Опять лгать? А дома все считают ее честной, хорошей девушкой…

Словно пытаясь уйти от своих мыслей, Лада помчалась к Сонькиной горке и на ходу подумала: почему же Сонькина горка живет уже пять лет, а Ладочкина роща не продержалась и суток? Там была любовь, настоящая любовь, а у Димы - снежная пыль, обман.

С новой силой закипела в ней обида, хотелось плакать, кричать, упрекать. Но кого?

На Сонькиной горке было безлюдно, ни души. Лада взобралась на гребень, глянула вниз. Все тонуло в туманной дымке. Лишь за рекой на колхозных огородах чернел грузовик и человек в черном лопатой сбрасывал на снег перегной. Он заметил лыжницу и выпрямился. Лада подняла вверх палку. Человек помахал ей рукой. И снова вспомнился ей вчерашний день: стремительный бег Димы, словно полет птицы, вниз к реке с этого же гребня. "Подумаешь, какой герой! Опасно. А чем я хуже тебя?" Лада сделала сильный толчок палками.

Упругий ветер колюче ударил в лицо. Лада присела, согнула в коленях ноги, подавшись корпусом вперед: так учили ее в школе. С каждой секундой лыжи ускоряли бег, рвались, словно бешеные, вперед, хотелось умерить их прыть, притормозить, но Лада не знала, как это сделать. И она отдала себя во власть стихии: куда вынесут.

Морозный ветер слепил глаза, свистел в ушах сигнальной сиреной. Вдруг что-то дрогнуло под ногами, закачалось, лыжи взметнулись в воздух, потеряли под собой опору, и в этот же миг какая-то сила швырнула Ладу в сторону, ударила о снег, затем подхватила, перевернула несколько раз и потом сразу покрыла покоем и тишиной. Только перед глазами все еще плыли голубые круги да половина сломанной лыжи бежала вниз, к реке.

С минуту Лада лежала без движения, словно хотела прийти в себя, понять, что произошло. Прежде всего - она жива. И от сознания этого ей стало отрадно. Но тут возник вопрос: как быть со сломанной лыжей? За нее надо платить. А денег у Лады нет. Это была пустяковая неприятность. Но чем упорней о ней думала Лада, тем все больше она увеличивалась, росла, пока не достигла размеров грандиозного скандала, который обязательно должен был докатиться до родителей, школы и комсомольской организации. Можно, конечно, за помощью обратиться к Диме. У него наверняка есть деньги. Но его просить об этом она ни за что не станет. И даже если он сам предложит, она все равно откажется. Пусть знает, что у нее есть гордость и человеческое достоинство. Лучше уж попросить взаймы у Юлии Законниковой и у Тань. Они выручат. Им Лада вернет в Москве, возьмет у дедушки, он не откажет, поймет ее… А впрочем, что в этом особенного? Разве редко ломаются лыжи? Почему бы не сказать об этом родителям? Они знают, что она поехала на турбазу. Чего же ей паниковать? Вот дура-то: ни с того ни с сего - в панику.

Лада попыталась подняться. И не смогла. Нестерпимо болела нога, так болела, что хотелось кричать. А может, полежать еще немного, и все пройдет? Прошла минута, три, пять. Боль не утихала и не позволяла ей подняться. Становилось холоднее, густая поземка била ей прямо в лицо мелкой обжигающей крупой. А вокруг белое безмолвие. И неоткуда ждать помощи. Может, надо ползти на турбазу? Тут недалеко, километра три, не больше. Вряд ли с больной ногой доползешь. Легче добраться до шоссе, что за рекой. До него метров пятьсот.

Она попробовала подняться на руках и провалилась в снег, ощутив острую боль в левой ноге. Наверное, лыжи мешают ей ползти, решила она. Преодолевая боль, Лада с трудом сняла лыжи, отбросила палки и не поползла, а покатилась под гору.

Он возник перед ней неожиданно, огромный, весь в черном. Только шарф ярко-красный да глаза и зубы светились на смуглом лице. Она узнала его сразу. Это был тот, вчерашний, которому Дима показывал свое превосходство. Парень с теплый участием забеспокоился:

- Жива?

Ладе было неловко перед ним. Парень узнал ее, хотя она этого и не хотела. И когда Лада сказала ему, что болит нога, он тотчас спросил:

- А что же тот, с ошейником? С другими сбежал. - Последняя фраза прозвучала утвердительно, потому что сегодня он видел Диму с девушками. - Ничего, бывает и хуже.

Лада так и не поняла, о ком это было сказано: то ли о Диме, который "с другими сбежал", то ли о ней, незадачливой лыжнице.

Проваливаясь по колено в снег, парень понес ее к грузовику. Ей было больно, но она, закусив губу, терпела. "Какой хороший, какой человек!" - мысленно восторгалась Лада юношей, пришедшим ей на помощь в трудную минуту.

- Вам, наверно, тяжело? Вы устали, отдохните, - волновалась она.

- Чего там, ты легкая, - ответил парень, и его потное, обветренное лицо расплылось в улыбке.

Невольно захотелось сравнить этого паренька с Димой. Лада всячески противилась искушению, будто речь шла о таких абсолютно несравнимых вещах, как водопад и персик. Расставаясь с ней в больнице, парень сказал:

- Желаю долго не залеживаться.

И вот бывает же такое: Лада забыла спросить его имя.

На другой день после завтрака Ладу навестили Юля Законникова и обе Тани, принесли ей апельсинов. Девушки были недолго, расспросили, как все произошло, посоветовали не переживать, поскольку это простой вывих и ушиб. До свадьбы, мол, заживет. Таня Зеленая оставила свой домашний телефон и просила звонить. (У остальных, в том числе и у Лады, телефона дома не было.) Договорились, что Юля поговорит с директором, чтобы он не подымал шум и не тревожил зря родителей. Тем более, что врачи обещали через несколько дней выписать Ладу.

В палате было еще четверо больных, но все ходячие. Ладе не хотелось завязывать с ними знакомство. Она решила поразмышлять наедине с собой. И удивительное дело, Лада поймала себя на мысли, что думает не о пареньке, который привез ее в больницу, а о Диме и совсем не осуждает его. Конечно, приход в больницу трех малознакомых девушек растрогал Ладу. Но в то же время возбудил в ней новое желание: пришел бы сюда Дима. Как бы она была рада, даже счастлива и ни в чем бы не упрекнула его. Все простила. Что именно - Лада еще отчетливо не представляла себе. А чем же все-таки провинился перед ней Дима? И незаметно от наступления она перешла к обороне, внушив себе мысль, что не Дима, самый порядочный из всех ее знакомых мальчиков, виноват в случившемся, а она сама.

Няня, вошедшая с букетом комнатных роз, прервала ее мысли. Это был даже не букет, а всего лишь два небольших распустившихся бутона: один ярко-розовый, другой бледно-розовый. Подавая Ладе цветы, она сказала:

- От парня, Димой звать.

- Он здесь? - всполошилась Лада, готовая выпрыгнуть из постели. Лицо ее запылало, да так, что и старушка заулыбалась от радости.

- Ушел. Велел передать цветы и привет.

- Как ушел? - Лада так и замерла с раскрытым маленьким ртом.

- Вот так. Велел передать. Может, постеснялся беспокоить, - добавила няня, стараясь смягчить неожиданное огорчение.

- И записки никакой не оставил? - допытывалась Лада. Ей не верилось: как он мог уйти и не оставить записки. Хоть бы два слова.

- Какую тебе еще записку? Розы зимой лучше всякой записки, милка. А что толку в записке? Слова одни. А энти, цветы-то, они больше скажут, чем слова. Лучше всяких слов, считай.

Лада благодарно улыбнулась нянечке и понюхала цветы. Они благоухали совсем как выращенные под открытым небом. Пожалуй, даже тоньше, нежней был их аромат. "Да, няня права, - утешала себя Лада. - Розы в январе красноречивей всяких слов и записок. И где только он их раздобыл, этот славный Дима?" Лада, разумеется, не знала, что розы ему достались довольно легко: он зашел в библиотеку и тайком срезал в вазоне два едва распустившихся бутона.

Не успела Лада насладиться подарком Димы, как та же нянечка сообщила, что к ней снова пришли два парня. "Дима с приятелем. Один не решился", - мелькнуло в голове у Лады. Но, увы, пришел ее старший брат Коля с заводским дружком Романом Архиповым. Лада растерялась, лицо ее побледнело, сделалось серым. "Значит, директор все передал родителям", - испуганно подумала Лада.

- Вы получили телеграмму?

- А ты разве посылала? - спросил Коля и пододвинул Роману Архипову табуретку, жестом предлагая сесть. Сам же он примостился на краю Ладиной койки.

- Нет. Директор, наверное, послал? - сказала Лада и недоуменно взглянула на Архипова.

- Это Роман, комсомол наш, - представил Коля. И хотя ребята знали, что Лада второй день в больнице, брат все же спросил: - Ты давно здесь?

Но ее мысли были заняты другим, поэтому она не обратила внимания на вопрос.

- Так кто же вам сообщил? - допытывалась она.

- Наташа, - сказал Коля. - Девочка из твоего класса.

- Наташа Ермолова? - Лада вспыхнула. - А она откуда узнала?

- В том-то и дело, что не знала, - негромко сказал Коля и искоса взглянул на больных, присутствовавших в палате. Неудобно было при посторонних говорить о сугубо личном. - Вообще, Ладочка, заварила ты кашу. Не знаю, как будешь расхлебывать.

- Ну, хорошо, хорошо, как-нибудь расхлебаю, рассказывай, что Наташа? - поторопила его Лада.

- Пришла Наташа и спросила о тебе. Мама всполошилась: "Как? А разве вы не вместе на турбазе? Тебе не дали путевку?" - "Какую путевку, какая турбаза?" Наташа ничего не знала. Отсюда все и началось. Стали выяснять. Оказалось, что школа никаких путевок не давала. Старики наши в панику. Начались розыски. Подняли всех на ноги. Мы с Романом узнали, где под Москвой какие турбазы. Поехали. Нашли. Нам сказали, что есть такая Лада Лугова, что с тобой беда приключилась и все такое. Теперь поняла?

На турбазе ребята справлялись не только у директора. Они познакомились и с Ладиными соседками по комнате. Юля оказалась знакомой им по заводу, вместе были участниками народного театра. Узнав, что Лада родная сестра Коли, Юля обрадовалась и рассказала ребятам о Диме, помогла выяснить, каким путем Лада попала на турбазу.

Лада молчала. Она уже все поняла и, охваченная тревогой, ждала дальнейших разоблачений: где взяла путевку и кто ее оплатил. Коле она еще могла открыть правду, но что скажет мать? А тут Роман вдруг ни с того ни с сего пришел в восторг:

- О-о, розы! В январе! Вот это здорово! Откуда?

- Все ясно, - вздохнул Коля. - Ну, в общем, Ладка, нога пустяк. Пройдет. А вот что сказать дома?

Она молчала, уставившись в потолок глазами, полными слез. Коля до сих пор ругал ее, но теперь понял состояние сестры. Роман, чтобы не мешать, незаметно поднялся и отошел к окну. Не поворачивая головы, Лада молвила:

- Говори, что хочешь. А я домой не приду.

- Дура ты, Ладка, - обозлился Коля. Со слов Юли Законниковой он понял, что "грехопадение" не состоялось. - Думай сначала, а потом говори.

Лада закрыла лицо одеялом и разрыдалась.

- Ну вот еще, как маленькая. И не стыдно? - растерялся Коля. - Подумаешь! Ничего страшного не случилось. Ну поругают. Мало ли что бывает…

- Я к дедушке поеду, - всхлипывала Лада. - У него поживу. Меня послезавтра выпишут. Ты приедешь за мной, Коля, а? Приедешь? - С заплаканным лицом и округлившимися красными глазами, умоляюще глядевшими на Колю, она выглядела совсем ребенком.

- Ладно, приеду, - согласился он. - Только не валяй дурака, не маленькая. - И, покосившись на розы, добавил: - Цветы выбрось.

Лада закрыла влажные глаза и кивнула головой. И в ее мозгу вдруг всплыли дурацкие строки, прочитанные Мусой:

Губы Лады зашевелились, казалось, эти слова вот-вот невольно сорвутся с ее уст, и брат услышит их. Она закусила до крови нижнюю губу.