Онлайн чтение книги Чего не было и что было
«ОРДЕН» (Из современных разговоров)

Пессимист. — Я, во-первых, вовсе не пессимист. Вам так кажется, потому что я против ваших розовых очков. Я просто смотрю на вещи, как они есть.

Оптимист. — А я не оптимист. Розовые очки — это ваше воображенье.

П. — Не стоит спорить о словах. Вернемся к делу. Итак, вы думаете, что известный слой общества, который существовал в прежней России под названием «интеллигенции», будет нужен и России новой?

О. — Конечно. Интеллигенция — это «разум и совесть» страны. Достаточно вспомнить характерные черты так называемого интеллигентства: свободолюбие, бескорыстное исканье правды, готовность к самопожертвованию, к подвигу…

П. — Очень хорошо. Эти качества, действительно, ценность, даже и во всяком отдельном человеке. Вы утверждаете, Что они принадлежали целому слою общества; утверждаете некий духовный аристократизм интеллигенции. Я не совсем согласен, но это долгий спор. Меня интересует сейчас другое: если вы думаете, что «интеллигенцию», как известный слой общества (с очень зыбкими краями), породили не условия старой России, что интеллигенция нужна России при всех условиях…

О. — «Разум и совесть» необходимы стране при всяких условиях.

П. — Вы меня перебили! Разум и совесть есть и в других странах, однако «интеллигенции» в нашем смысле, воплощенной чуть ли не в «орден», как вы говорите, — у них же нет? Я имею основания подозревать, что вы и новую Россию все-таки воображаете похожей на старую. Но не будем на этом останавливаться. Я хотел спросить: если вы уверены, что «орден» будущей России нужен, и притом не отрицаете, что сейчас он, благодаря событиям, находится в состоянии весьма печальном, то…

О. — Да, он дал трещину.

П. — Как, трещину?! Опять вы меня перебили. Но с трещиной я уж никак не могу согласиться. Мы допустили, что интеллигенция в главных своих, отличительных чертах была свободолюбива, бескорыстна, самоотверженна до подвига и т. д. Но если та же интеллигенция, в немаловажной части своей, вдруг оказывается обладающей совсем другими качествами, одолевает, избивает, порабощает, предает рассеянию остальную часть, — тут, извините, не «трещина», а что-то побольше.

О. — Я готов признать, что орден находится сейчас в рассеянии. Я никогда не отрицал, что большевики вышли из нашей же среды. Но находящиеся в рассеянии могут собраться. Истины, на которых строилась интеллигенция, ведь остались же истинами.

П. — Конечно, конечно! Но я вел именно к этому вопросу (и давно бы довел, если б вы не перебивали). Как, по-вашему, должно происходить «собиранье», или, иначе, восстановление «ордена» русской интеллигенции? Раз вы считаете восстановление необходимым, — ведь вы считаете? — то думаете ли вы, что оно произойдет естественно, само собою, с течением времени, когда освободится Россия, или…

О. — Простите, я опять вас перебью. Я уже понял ваш вопрос. Конечно, необходим волевой момент.

П. — Волевой момент? Чей?

О. — Рассеянных. И вообще всех людей интеллигентского духа, где бы они ни находились. Нужна сознательная воля к собиранию, к воссозданию, воля каждого в каждый данный момент. Вы знаете, какую для меня роль играет личность во всяком общественном деле.

П. — Значит, и с себя вы не снимаете обязанности работать на восстановление?

О. — Еще бы! Да и с вас не снимаю, ведь и вы интеллигент. Но вы слишком рассудочны, это парализует волю.

П. — Блажен, кто верует! Но рассуждать, даже рассчитывать, рекомендуется и в Евангелии. Я полагаю, что без рассуждения и шалаша не выстроишь, не то что замок воздвигнешь из развалин.

О. — Нет, бросим это. Речь о деле. Нужна интеллигенция — не нужна, что развалилось в ней, что осталось, не будем входить в тонкости. Возьмем просто: была интеллигенция русская, был у нее прекрасный дух, были и грехи: явно были, иначе не получилось бы трещины и рассеяния, как я говорю, или развалин, как говорите вы. Дух этот вы признали ценностью. А грехи… их можно долго разбирать, но можно и определить двумя словами. Зла, в сущности, не было — был недостаток добра. Прямее: все эти качества, которые мы с вами перечисляли, все эти истины, из которых вырастал дух русской интеллигенции, не были ею достаточно осознаны. Т. е. был недостаток сознания. Вот и все. Поэтому для восстановления ордена того же духа нужно лишь подвесть под него фундамент обновленного сознания.

П. — Не знаю, что это? Идеализм или идиллизм? Во всяком случае — отвлеченность. Но не обращайте внимания, это я так, в скобках… Если я вас понял — работа наша вот к этому и должна сводиться: к закладке нового фундамента?.

О. — Пожалуй, еще скромнее: к поискам такого фундамента. И посмотрите: разве вы не видите, что все ищут какой-то твердой основы, у всех появилась жажда цельного, стройного здания, и крепкого, которое уж не превратилось бы в развалины от неосторожного толчка изнутри или извне. Эта жажда, эти исканья — сами по себе громадный положительный факт.

П. — Оставим образы. Вы говорите о поисках какого-то целостного миросозерцанья?

О. — Да, только не миросозерцанья, а скорее мировоззрения. Общая жажда его для меня очень показательна.

П. — Но если она даже существует, чему вы так радуетесь? Не преждевременно ли? Искать чего-то, не зная чего, можно до бесконечности, без успеха. Или найти то, что другому не понравится. Большевики, — интеллигенты, — нашли такое общее мировоззренье, но вы его не принимаете. Теперь евразийцы, тоже интеллигенты, — и они нашли; вам опять не нравится. Наконец, течение интеллигентско-церковное, православное: и оно не по вас. Все эти, самые влиятельные ответви интеллигенции вас не удовлетворяют.

О. — Ни одна не осталась верной духу интеллигенции. Мы, ведь, определили с вами, в чем этот дух: в свободе, бескорыстии, в воле к правде. Но если под волей нет общего сознания, — дух не находит воплощенья. Слова остаются словами.

П. — А вы хотите, чтобы слово стало плотью?

О. — А вы, кажется, хотите повернуть на тексты, чтобы узнать точнее, как я отношусь к движению строго православному? Я и так вам скажу. Я это движение уважаю, считаю его значительным и важным, но, право, говорим-то мы сейчас не о нем. Если хотите реально — вот к чему сводится моя скромная работа: я присматриваюсь ко всем движениям, ко всему, что происходит сейчас в эмиграции. Я иду всюду, где еще жив или где может возникнуть тот дух русской интеллигенции, который мне дорог, который нужен, и всегда будет нужен, России.

Я ищу с теми, кто ищет, борюсь с теми, кто говорит, что на-шел __ ценой измены духу. Не спрашивайте меня, что я нашел сам. Я не пророк, не проповедник. Я могу найти только с другими вместе, не один. Если у меня сегодня больше сознания, чем было вчера, — это значит, что и у других его завтра будет больше, чем сегодня. Я твердо верен тому, чему надо быть верным и хочу найти единое «во имя» для этой верности.

П. — Я к вам чувствую большую зависть. Кое-что вы, пожалуй, уж нашли. Только… только все же у вас розовые очки. Сквозь них не видите ли вы подчас трагедию — как идиллию?

О. — Может быть. Может быть, это просто вера, — в жизнь, в людей, в Бога, — все равно во что. Какая же вера — без доверия? А без доверия — какая же воля?