Онлайн чтение книги Чего не было и что было
ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

1

Эта форма, — только «размышлений», не критики, — имеет, конечно, свои неприятные стороны: расплывчатость, тенденцию превратиться в «radotege» [68]вздорная болтовня (фр.). и т. п. Но зато можно не стеснять себя одной темой, ни даже темами одного и того же порядка.

Нам есть о чем поразмышлять. Нашлось бы, говоря правду, что и покритиковать; но чем дальше, тем все яснее, что критика нам не по времени, не ко двору.

Не буду в сотый раз доказывать это и пояснять, отчего критические статьи даже самых способных наших литераторов «поражают своим ничтожеством» (как говорится). И я поразил бы тем же самым, если б принялся за такое дело.

Кое-кто еще упорствует, еще думает, что и сейчас можно о чем-нибудь высказать прямо свое мнение. Но чуть сделает попытку — немедленно получает первое предостережение. И грозное, ибо уже второе (при второй попытке) сопровождается «пересечением», и дальнейших не бывает.

Я это сам прошел, я опытен. А вот свежий случай: с Г. Ивановым, с критической его заметкой о Сирине (№ 1 «Чисел»).

Эта заметка — очень стройно и прямо выраженное мнение критика о писателе, о романе «Защита Лужина» (в «Современных Записках»).

В прежние времена такие (и более остро высказанные) «мнения» спокойно появлялись во всех толстых журналах, до «Вестника Европы» включительно, во всех газетах — до «Речи». Свобода мнения признавалась, и даже если дело шло не о каком-то Сирине, но о Л. Андрееве или Чехове. На ум никому бы не пришло сказать, что, положим, «Речь» «запятнала свои страницы» мнением Икса о Л. Андрееве, как о «не очень умелом фокуснике», а «День» «опозорил себя» мнением Игрека о Чехове, «этой воплощенной неподвижности».

Иные времена, иные места, — и посмотрите: сравнительно мягкая, только прямая, заметка Г. Иванова, да еще о таком посредственном писателе, как Сирин, вызывает… бурю негодования. Самые благожелательные к «Числам» рецензенты не удерживаются от упоминания о «пятне». Даже Ходасевич не удержался, а он, при его тонком литературном чутье, уж, конечно, не очарован столь неприятно «сделанным» романом, как «Защита Лужина».

Был лишь один трезвый голос: в далекой, здесь почти невидимой, газете «За Свободу». К сожалению, эта газета отличается литературной беспризорностью: там в соседних №№ можно встретить две статьи об одном и том же, и — абсолютно противоположного содержания.

Прибавлю еще: вспоминая прошедшие «счастливые дни» критики, я взял такие «чинные» печатные органы, как «Речь», «Вестник Европы», «Русская Мысль». А если вспомнить «Весы», с которыми, кстати, «Числа» находятся в большей соответственной близости, нежели с «Русской Мыслью»? В «Весах» заметка Иванова показалась бы нежным мармеладом.

Первое предостережение Г. Иванов и «Числа», во всяком случае, получили. Посмотрим, что будет дальше. А теперь мысли мои, покинув «критику» (спи, милый друг, до радостного утра!), обращаются к журналам нашего времени, к новому, — «Числам», — преимущественно.

Если дальнейшие мои размышления не все будут чисто «литературного» свойства, — что делать! Мысль в этих границах не удержишь.

2

Кто-то недавно сказал, что «Современные Записки» — «консервативны». Это определение верно и тогно. Создатели журнала такую и задачу себе сознательно поставили: консервирование, т. е. собирание и сохранение «русской культуры». Задача прекрасная, да и чем другим могла заняться группа старых общественных деятелей, оторванных от привычной работы?

Сознавая, что их «задание» требует расширенности, так как в понятие русской «культуры» входит громадная область художественного творчества, они не убоялись «приключить» и ее к своему делу.

«Современные Записки» не претендуют на высший суд в сфере, недавно столь чуждой их руководителям; они мудро держатся лишь несомненного, признанного, предпочитают действовать наверняка, собирают то, что по всеобщему мнению требуется «сохранить».

В ясности задачи, в посильном ее исполнении — большая заслуга «Современных Записок».

Посмотрим теперь на «Числа».

Какое «задание» у них? Во всяком случае — не задание «Современных Записок». Может быть, нет никакого?

Вряд ли. Без чего-то вроде «задания», назовем ли его устремлением воли, аспирацией или просто смыслом, — журналы не создаются.

Однако, по редакционной статье судя, это задание (или смысл) не ясно и для самих устроителей журнала. Они не знают, что из него «выйдет». Они надеются, что выйдет «что-то новое…».

Среди этих неопределенностей, и еще многих других, — вдруг очень важное, по характерности, заявление: на страницах «Чисел» не будет места «политике».

Какая известная фраза, какое знакомое сочетание знакомых слов! По первому звуку мы привыкли угадывать, что это значит, в ком и в чем дело. Еще в России, Бог весть с каких годов, — появится, бывало, новенький журнал или журнальчик, объявит, в первую голову, отметение «политики», — и все сразу понимают: это новый алтарь «чистого искусства», редактора — его «служители». Обязательная фраза насчет политики сделалась, как штамп.

Этот штамп на «Числах» немедля определил бы «задания» и «лицо» журнала (кстати и редактирует его группа писателей) если бы… если б сакраментальная фраза не явилась в окружении других, весьма противоречивых. И неопределенная сложность запутывает привычные представления. Как будто создатели журнала и не хотят заезженной дороги «чистого» искусства, как будто и не «во имя» его отказываются от «политики». Но если не ради чистейшей «красоты» отказываются, то ради чего?

А главное — от чего, собственно, они отказываются? Как они понимают слово политика? Что — она? Где — она?

3

«Современные Записки» не затруднятся ответить на эти последние вопросы: тотчас определят, тотчас распределят, где политика, где искусство, все по порядку, издавна установленному.

Служители чистого искусства вовсе ничего не ответят: вот еще, разбираться в политиках! «Вне» — и кончено.

А современные наши словесники? Если они не претендуют на звание известных «служителей», то им, пожалуй, стыдно общаться со словами механически. Слова — не окаменелость. Они изменяются во времени, как живые существа. Всегда ли можно схватить слово наскоро, в готовом виде, не успев подумать о том, что оно значит для других, не дав себе отчета, что сам под ним понимаешь? Это, кроме того, и невыгодно: никто не поймет слов, если произносящий слова сам их не понимает.

Вот я и не понимаю, и мне хочется прямо спросить создателей «Чисел»: а что это такое, чему в «Числах» нет места? Как вы разумеете, — в 1930 г., в изгнании, в Париже, — это слово: «политика»? От чего и что (если не «чистое» искусство) хотите вы оградить?

Если бы дело было в «чистом» — тогда ясно. Но тогда и об эмиграции не надо бы говорить, нельзя бы даже упоминать. Что такое «эмиграция» с точки зрения «вечности и красоты»? «Числа», на этой точке зрения стоящие (предположим!), должны были бы и факт освобождения России (случись он) обойти полным молчанием. Ведь факт — «политический»! И такие «Числа» должны были бы, оставаясь последовательными, не потрясаемо печатать рисуночки Шагала, мистико-лирические вздохи Адамовича о поэзии, отчеты о достижениях синема, — искать «что-то новое» внутри своей ограды…

Но я не могу себе представить реальные «Числа» в таком положении. Почему-нибудь шепчут же они что-то об эмиграции, и о многом еще, с известной точки зрения незаконном. Может быть, кое-что станет яснее, если мы обратим все наше внимание на слово «политика», попытаемся доискаться, в каком виде и смысле появилось оно на первой странице нового журнала.

4

Это все будут, конечно, лишь предположения, различные «может быть». «Душа» всякого, едва начавшего, дела — потемки, особенно же если она еще потемки и для самой себя.

Итак, может быть, под словом «политика» руководители «Чисел» разумеют план Ионга, лондонскую конференцию, конфликт Италии и Югославии и отношения между последней и Болгарией? Вопрос о французских долгах Америке и германских Франции? Положение Англии в Индии, восстание Ганди? Работу Лиги Наций? Польшу и данцигский коридор? Соглашение Прибалтийских государств, Малую Антанту… и т. д., и т. д.?

Это, конечно, политика; и если «Числа», заявляя о своей аполитичности, хотят предупредить, что у них не появится статья о налоговой системе, о причинах биржевого краха в Америке, — это одно; и это понятно. Ни в журналах, ни просто в человеке, особого ущерба не происходит, если он не разбирается во взаимоотношениях Японии и Америки.

Можно, скажу в скобках, и разбираться, и тонкие стихи писать, как Поль Клодель, — это дело случая.

Но такую ли политику разумеют «Числа», объявляя себя аполитичными?

В наше время, и для нас, русских, в особенности, слово «политика» — опаснейшее. Едва коснешься, глядь, оно уж расползлось, как масляное пятно. Есть признаки, что для руководителей «Чисел» оно порядочно расползается, даже вглубь пошло.

Нужен острый глаз и немалая воля, что бы вовремя остановиться, остановить процесс. Легче легкого, расширяя «политику» (мои определения, конечно, слишком узки), захватить «общественность», далее — «всякую общественность»… Границы ведь незаметны, да и подвижны! Отсюда прямой путь к так называемому «индивидуализму»: состояние, имеющее для человека весьма реальные следствия.

Если «Числа», все еще воображая, что отказываются от «политики», уже вступили в сферу отказа от вопросов «общественности», — положение их опасно. Они будут вынуждены оставлять в стороне, один за другим, вопросы просто жизненные, по-новому современной жизнью поставленные.

Эмиграция, Россия, ее паденье, ее страданье, ее гибель, ее воскресенье, — что это? Политика или не политика? Придется ответить: это вопросы о каком-то устроении или неустроении общности людей, следовательно — политика; а от политики мы отстраняемся. Мы — вне-Вне — чего? Да первое и бесспорное — вне жизни. Или накануне полного выхода из нее.

Старая эта истина, постоянно повторяемая и постоянно забываемая: мы способны жить — только если два переплетенные в нас начала, — личности и общности, — находятся в известном равновесии. Так человек устроен. В какую бы сторону равновесие ни нарушалось, с какой бы стороны ни ущерблялся «человек», жизнь тотчас начинает в нем убывать.

Идеального равновесия, конечно, не бывает, как и последнего его нарушения, когда одно начало (безразлично, которое), заев другое, съедает и себя. Но приближений к этому страшному концу — сколько угодно.

Наше время приуготовило нам, небывало острый и четкий, реальный пример. Это — процесс, происходящий в России. Все более и более торжествующее поглощение личности — общностью (коммунизм). Победа конечная, — полное истребление личного, была бы, несомненно, и концом вообще человеческой жизни.

Русский процесс — явная «политика». Но вот, мы взглянули поглубже… и обернулся он как будто не «только политикой»… Во всяком случае, не той, от которой можно с легкостью отказаться, хотя бы в Париже сидя и литературный журнал издавая.

Мне даже приходит в голову мысль: а что, если поспешный «отказ от политики» группы русских эмигрантов, уклон (как нынче говорится) к «индивидуализму», отталкивание от всего, что похоже на общность-общественность, — просто реакция, вызванная отвратительным зрелищем насилия этой общности, насилия над «человеком» — в России?

Слишком естественно шарахнуться в сторону от подобной «политики», и даже в сторону прямо противоположную! Такие перегибы не опасны, если, конечно, разбираться в них более или менее сознательно.

5

Но не забудем: все, что я говорю о «Числах», о группе, журнал ведущей, — все это лишь мои предположения и догадки. Ряд «может быть…». Ведь и так может быть: хорошие писатели, сравнительно молодые, неудовлетворенные художественным отделом «Современных Записок», захотели создать в этой области что-то лучшее и, главное, свое. Ни в какую глубь они, при этом, не забираются, никакой, может быть, и нет, а «размышления» мои — просто над пустым местом.

Я, конечно, хотел бы, чтобы это было не так, а посложнее, посерьезнее, чтобы хоть частью догадки мои оказались верны. Но я ничего не знаю.

Одно, вот, только: сложна или не сложна «душа» новорожденного журнала — она еще мало сознательна. И — что хуже — руководители журнала не проявляют к этой «душе» особо пристального внимания.

Оттого — думается мне — «Числа» и не могли бы ответить на ряд моих недоуменных вопросов, даже если бы пожелали.

Впрочем, будущее само все решит.