Онлайн чтение книги Физиология брака
Размышление VII. О медовом месяце

Если первые наши размышления доказывают, что замужней женщине во Франции почти невозможно остаться добродетельной, то подсчет холостяков и обреченных супругов, замечания касательно воспитания девиц и беглый обзор трудностей, встающих на пути мужчины при выборе невесты, отчасти объясняют причины столь бедственного состояния национальной нравственности. Открыто назвав ту тайную болезнь, что подтачивает устои общества, мы указали на ее истоки, среди которых — несовершенство законов, непоследовательность нравов[130] ...несовершенство законов, непоследовательность нравов... — В стремлении Бальзака объяснить превратности женских судеб неправильным устройством общества можно различить влияние сен-симонизма, чрезвычайно популярного во Франции во второй половине 1820-х гг.; один из сен-симонистских журналов с соответствующей статьей о положении женщины в браке был отпечатан весной 1828 г. в типографии Бальзака., негибкость умов, противоречивость привычек. Теперь нам предстоит взглянуть на развитие болезни.

Начнем мы с тех серьезных вопросов, которые ставит перед наблюдателем медовый месяц — пора, предрешающая все течение дальнейшей супружеской жизни и призванная стать для нас той нитью, на которую мы нанижем все наши замечания, аксиомы, задачи-камешки, с умыслом рассыпанные среди благонравных шалостей, которыми полны наши празднословные Размышления. Медовый месяц станет, так сказать, апогеем анализа, который мы обязаны довести до конца, прежде чем столкнем двух наших воображаемых бойцов.

Выражение «медовый месяц», рожденное в Англии[131] Выражение «медовый месяц», рожденное в Англии... — В Англии слово honeymoon, буквально соответствующее французскому lune de miel, появилось еще в XVI в. («оксфордский» словарь дает дату 1546 — см.: The Oxford English Dictionary. 1933. Т. 5. P. 365); первым, кто употребил выражение lune de miel во Франции, считается Вольтер (в повести «Задиг», 1747)., приживется во всех языках, ибо оно превосходно передает мимолетное очарование брачной поры, когда жизнь оборачивается к нам лишь своей сладостной и восхитительной стороной; ему суждено долголетие, каким отличаются иллюзии и заблуждения: ведь оно — не что иное, как отвратительнейший обман. Медовый месяц предстает нам нимфой, увенчанной цветами, обольстительной, как сирена, но за этой лживой внешностью таится беда — та самая, что чаще всего приходит смеясь.

Супругам, которым суждено любить друг друга всю жизнь, медовый месяц неведом; для них он не существует или, вернее, длится бесконечно; они подобны тем бессмертным созданиям, что не понимают слова «смерть». Однако не об этих счастливцах ведем мы речь. Нас интересуют обстоятельства, при которых на смену медовому месяцу приходит месяц ледяной. Именно в эту пору решается судьба брака: если ледяной месяц вступает в свои права, то это уже навсегда.

Могут ли два существа, не созданные для того, чтобы любить друг друга, испытать радости медового месяца?

Если этот месяц для них все-таки начинается, то чем он заканчивается?

Всякая ли пара начинает совместную жизнь с медового месяца?

Дадим ответы на эти вопросы в том порядке, в каком они заданы.

Превосходное воспитание, которое получают наши девицы, и предусмотрительные обычаи, которыми руководствуются мужчины, вступая в брак, приносят во время медового месяца изобильные плоды. Рассмотрим обстоятельства, при которых заключаются наименее несчастливые из браков.

Девушки любопытны от природы, по вине же французских матерей, которые умудряются ежедневно распалять своих дочерей, нимало не заботясь о том, что это пламя может сжечь их дотла, девичье любопытство становится поистине беспредельным.

Полнейшее незнание тайн брака избавляет юную особу, столь же простодушную, сколь и хитроумную, от предчувствия опасностей, какими чревато замужество, и, поскольку семейная жизнь представляется ей смесью тиранства и свободы, наслаждений и господства, желания ее с каждым днем делаются все острее: выйти замуж для нее значит удовлетворить все потребности, восстать из мертвых, пробудиться к жизни.

Если она верит в счастье, бога, нравственность, то источником своего грядущего блаженства может почитать только вас: об этом твердят ей в один голос законы и мать.

Послушание для нее — если и не добродетель, то необходимость, ибо всех возможных благ она ожидает от вас: общество освящает рабскую зависимость женщины, а она поначалу и сама не мечтает о свободе, ибо чувствует себя слабой, робкой и невежественной.

Если только ей не помешает какая-то досадная случайность или отвращение, о причине которого вы обязаны догадаться, она непременно постарается вам понравиться: ведь она вас не знает.

Наконец, вы одержите победу с особенной легкостью оттого, что предстанете перед невестой как раз в ту пору, когда сама природа заставляет ее алкать радостей, которые вы способны ей подарить. Для нее вы — святой Петр, владеющий ключами от Рая.

Итак, я спрашиваю у всякого создания, наделенного разумом: может ли демон, поклявшийся погубить ангела, так деятельно толкать его в бездну, как наши добрые нравы толкают в бездну любого мужчину, задумавшегося жениться?.. Разве не похожи вы, жених, на короля, окруженного льстецами?

А девушка, преисполненная невежества и желаний, девушка, отдаваемая мужчине, который, будь даже он в нее влюблен, не может и не должен знать заветную тайну ее характера, — разве не останется эта девушка постыдно праздной, покорной и снисходительной до тех пор, пока не иссякнет сила ее юного воображения, каждый вечер внушающего ей, что наслаждение и блаженство придут к ней на заре завтрашнего дня — дня, который, однако, так никогда и не наступает?

В этой странной борьбе общественных законов с законами природы юная новобрачная повинуется, смиряется, страдает и молчит ради своей собственной выгоды. Повиновение ее — плод расчетливости, снисходительность — плод надежды, преданность — своего рода призвание, из которого вы извлекаете пользу, а молчание — следствие великодушия. Она будет покорствовать вашим прихотям до тех пор, пока не постигнет их смысла; она будет страдать от изъянов вашего характера до тех пор, пока его не изучит; она будет жертвовать собой, не любя, до тех пор, пока будет верить в подобие страсти, которую вселило в вас обладание молодой женой; она будет молчать до тех пор, пока не поймет бесполезности своих жертв.

Но рано или поздно настанет утро, когда все нелепости, легшие в основание вашего брачного союза, дадут себя знать: так ветви, придавленные тяжелым грузом, постепенно от него освобождаются и тянутся ввысь. Вы принимали за любовь неведение юной особы, которая не жила, но ожидала жизни и счастья, которая шла навстречу вам в надежде, что вы пойдете навстречу ей, и не дерзала жаловаться на свои тайные горести, ибо винила в них самое себя. Какого мужчину не введет в заблуждение молодая женщина, невольно обманывающая и его, и себя, соучастница и жертва разом? Только сам Господь Бог устоял бы перед тем искушением, каким дразнят вас природа и общество. В самом деле, разве ловушки не подстерегают вас повсюду: и внутри, и снаружи? Ведь для того, чтобы стать счастливым, вам следовало бы заглушить властный зов вашей плоти! Женщина, которой вы хотите понравиться, но которая вам еще не принадлежит, без труда воздвигает между собой и вами непроходимую преграду... но откуда взять эту преграду вашей законной жене? Выходит, вы выводили свои войска на парад перед пустыми окнами; вы устроили фейерверк, который погас в ту самую минуту, когда дорогой гость наконец пришел им полюбоваться. Радости брака были для вашей жены все равно, что Опера для могиканина: лишь только дикарь начал входить во вкус, наставнику его все наскучило.

Этот первый опыт совместной жизни, когда женщину вдохновляют надежда на счастье, не испытанное прежде сознание супружеского долга, желание нравиться, добродетель, чей голос звучит столь убедительно, когда она обручает любовь с честью, — именуется медовым месяцем. Долго ли может продлиться этот месяц, если существа, навсегда соединившие свои жизни, не знают друг друга досконально? Если чему и можно удивляться, так это относительной незначительности числа супругов, в душе которых прискорбная бессмыслица наших браков пробудила жгучую ненависть друг к другу!..

Впрочем, есть нравственные правила, которые всем известны, но которых тем не менее никто не соблюдает: в самом деле, кто не знает, что жизнь мудреца — тихий ручеек, а жизнь мота — бурный поток, что ребенок, оборвавший неосторожной рукой все розы, найдет на обратном пути одни лишь шипы, что человек, безрассудно растративший в юности целый миллион, не сможет до конца дней жить на ренту в сорок тысяч ливров, которую получал бы, купи он на этот миллион ценные бумаги, — кого, однако, эти знания удержали от ошибок? Все приведенные нами примеры суть правдивые изображения всех медовых месяцев, излагающие, хоть и не объясняющие, их историю.

Но если люди прекрасно образованные и, следственно, умеющие мыслить, люди, привыкшие глубоко продумывать свои поступки, дабы блистать в политике или литературе, в искусстве, торговле или частной жизни, — если эти люди, женившись в надежде стать счастливыми и подчинить жену своей власти либо любовью, либо силой, попадаются в ту же самую ловушку и, насладившись в течение недолгого времени непрочным счастьем, глупеют на глазах, значит, искать разгадку этой загадки следует не в физических обстоятельствах, которыми мы попытались было объяснить некоторые из подобных явлений, но в неизведанных глубинах человеческой души. Тот, кто, пренебрегая опасностями, пустится на поиски тайных законов, которые все мужчины невольно преступают в начале супружеской жизни, покроет себя славой, даже если не добьется успеха. Итак, рискнем.

Что бы ни толковали глупцы о невозможности объяснить, что такое любовь, чувство это повинуется законам столь же непреложным, сколь и законы геометрии, однако поскольку каждый характер приноравливает эти законы к себе, мы обвиняем любовь в прихотях, виной которым — многообразие наших душевных складов. Если бы мы наблюдали разнообразные световые эффекты, ничего не зная о природе света, многие люди отказались бы поверить, что источником всех этих эффектов является солнце. Пусть же слепцы кричат что им вздумается; подобно Сократу, хотя и не надеясь сравняться с ним в мудрости, я горжусь тем, что не знаю ничего, кроме любви,[133] ...подобно Сократу... не знаю ничего, кроме любви... — Платон. Пир. 177 е; «...я утверждаю, что не смыслю ни в чем, кроме любви», — говорит в этом диалоге Сократ Эриксимаху. и постараюсь вывести несколько правил, которые избавили бы мужчин, уже женившихся или готовящихся это сделать, от необходимости ломать голову — скорее всего, пустую.

Все наши предшествующие замечания сводятся к одной-единственной мысли, которая может рассматриваться как вершина — или, если угодно, основание — той тайной теории любви, которая в конце концов наскучит вам, если мы поскорее не завершим ее изложение. Итак, вот вывод, к которому мы пришли:

Если вы добьетесь взаимности за один день, любовь ваша не проживет больше трех ночей. Отчего? Не знаю. Оглянитесь вокруг, и вы увидите многочисленные подтверждения этого правила: в мире природы тем растениям, которые дольше всего созревают, суждено самое долгое существование; в мире нравственном книги, написанные вчера, назавтра уже умирают; в мире физическом женщина, не доносившая плод до положенного срока, рождает мертвое дитя. Повсюду залогом долголетия является длительная подготовка. Чем богаче прошлое, тем длиннее будущее. Если любовь — дитя, то страсть — зрелый муж. Именно этот общий закон, подчиняющий себе природу, людей и чувства, нарушают, как мы показали, наши браки. Напротив, все средневековые легенды о любви — сказания об Амадисе, Ланселоте и Тристане, героях, чье постоянство по праву зовется баснословным, — чтут этот закон. Принявшись подражать греческой литературе, мы умертвили нашу национальную мифологию, а ведь пленительные создания, нарисованные воображением труверов, воплощали бесспорную истину.

Все, что мы знаем об основаниях этого главного закона, сводится к следующей аксиоме, являющейся разом и ядром этого закона, и его следствием:

Утверждение это до такой степени самоочевидно, что мы не станем его доказывать, и добавим к нему лишь одно-единственное замечание, на наш взгляд, довольно существенное. Человек, изрекший: «Все — правда, и все — ложь»[134] «Все — правда, и все — ложь»... — См. Шамфор. Максимы и мысли, № 408: «В любви все — правда, и все — ложь; и она — единственная вещь в мире, о которой невозможно сказать бессмыслицу»., высказал мысль, которую ум человеческий, от природы склонный к лжемудрствованию, истолковал на свой лад, ибо поистине у вещей столько граней, сколько найдется умов, их рассматривающих. Дело вот в чем:

В мире нет закона, который не уравновешивался бы законом противоположным: вся жизнь — не что иное, как плод равновесия двух соперничающих сил. Следовательно, в любви тот, кто дает слишком много, получает недостаточно. Мать, выказывающая детям всю свою нежность, взращивает в них неблагодарность — проистекающую, возможно, из неспособности ответить на материнскую любовь любовью столь же сильной и деятельной. Женщина, любящая своего избранника сильнее, чем он ее, непременно станет его рабой. Долгая жизнь суждена лишь той любви, что вечно удерживает силы любящих в равновесии. Известен и способ установить это равновесие: пусть тот из двоих, кто любит больше, выказывает ровно столько же страсти, сколько тот, кто любит меньше. В конце концов, раз любовь допускает такое неравенство, любящей душе ничего не остается, кроме как принести эту сладостную жертву.

Каким восхищением преисполняется душа философа в миг, когда он открывает, что мир, возможно, зиждется на одном-единственном принципе, подобно тому как нами повелевает один-единственный Бог, а наши идеи и чувства подчиняются тем же законам, которым повинуются солнце, цветы и весь мир!..

Пожалуй, именно на этой метафизике любви основывается следующее утверждение, проливающее яркий свет на соотношение месяцев медового и ледяного:

Есть люди, чье воображение бесплодно, а мысли и чувства не развиты вполне. Как иные умы легко улавливают отношения между вещами, но не умеют сделать выводы из своих наблюдений, без труда подмечают каждую сторону явления отдельно, но не могут соединить их вместе, способны только смотреть, сравнивать и описывать, — так иные души не умеют чувствовать, и переживания их весьма несовершенны. В любви же, как и во всяком другом искусстве, истинный талант отличается совершенством как замысла, так и исполнения. Мир полон людей, которые распевают мелодии без начала и без конца, у которых в голове бродят четвертинки бессвязных мыслей, а в душе — четвертинки беспорядочных чувств, — одним словом, людей, которые являются таковыми лишь наполовину. Соедините ясный ум с умом вялым — и вы обречете обоих на беды: ведь во всем необходимо равновесие.

Предоставим философам из будуаров и мудрецам из торговых рядов исследовать тысячи способов, с помощью которых темперамент, ум, общественное положение и состояние кошелька нарушают равновесие в браке; нам же предстоит рассмотреть последнюю причину, предопределяющую окончание медового месяца и начало месяца ледяного.

В жизни есть принцип более могущественный, чем сама жизнь. Это — движение, плод силы, нам неведомой. Человек так же мало знает о причинах этого движения, как мало знает Земля о причинах, заставляющих ее вращаться вокруг Солнца. Эта таинственная сила, которую я охотно назвал бы течением жизни, уносит самые дорогие из наших мыслей, растрачивает нашу волю и помимо нашего желания увлекает всех нас в неизвестность. Так негоциант, никогда не забывающий заплатить по векселям, человек здравомыслящий, который мог бы избежать смерти или болезни (опасности, пожалуй, даже более страшной), если бы соблюдал — но соблюдал ежедневно! — простейшие меры предосторожности, благополучно отправляется в мир иной, потому что много дней подряд восклицает перед сном: «Ну, уж завтра-то я не забуду принять лепешки!» Чем объяснить эту странную забывчивость, проявления которой мы видим повсеместно? Недостатком ли энергии? Но забывчивости этой подвержены люди, наделенные самой могучей волей! Недостатком ли памяти? Но забывчивостью этой страдают люди, обычно ничего не забывающие.

Изъян, о котором мы говорим и который каждый мог заметить в характере своего соседа, как раз и обрекает многих мужчин на прощание с радостями медового месяца. Мудрейший из людей, благополучно обогнувший все рифы, описанные нами выше, иной раз попадается, таким образом, в свои собственные сети.

По моим наблюдениям, мужчины относятся к браку и опасностям, которыми он чреват, как к парикам, и, быть может, формула всей человеческой жизни заключена в перечне тех изменений, какие претерпевает отношение мужчин к сей принадлежности туалета.

Первый период. Неужели я когда-нибудь поседею?

Второй период. Даже если я поседею, ни за что не стану носить парик. Это такая гадость!

Однажды утром юный голос, более привычный к радостям любви, чем к ее печалям, восклицает: «Как?! У тебя седой волос!..»

Третий период. Отчего бы, собственно, не надеть парик, если он будет выглядеть совсем как настоящие волосы? Приятно одурачить друзей и знакомых; вдобавок парик согревает голову, в нем труднее простудиться и проч.

Четвертый период. Парик сделан превосходно и вводит в заблуждение всех, кто вас не знает.

Он занимает все ваши мысли, и каждое утро вы уделяете ему столько же времени, сколько искуснейший из парикмахеров.

Пятый период. Парик заброшен. Господи! Как это скучно: снимать его каждый вечер и напяливать каждое утро!

Шестой период. Сквозь парик пробиваются седые волоски, он неплотно прилегает к голове и из-под темных искусственных волос, приподнятых воротником вашего фрака, выглядывает резко отличающаяся от них белоснежная полоска.

Седьмой период. Парик стал похож на пырей, а впрочем, вам на него — простите мне это выражение! — глубоко наплевать!

— Сударь! — окликает меня одна из умнейших женщин, изволивших пролить свет на многие проблемы, которые вставали передо мной при написании этой книги. — Что вы имеете в виду, когда толкуете про этот парик[135] ...что вы имеете в виду, когда толкуете про этот парик? — На языке «щеголей» рубежа 1820—1830-х гг. слово «парик» обозначало все обветшавшее, устаревшее, вышедшее из моды; «париками» называли людей и книги, которые противоречили современным требованиям хорошего тона.?..

— Сударыня, — отвечаю я, — если мужчина перестает обращать внимание на свой парик, значит, он... он... он страдает недостатками, какими не страдает ваш муж.

— Но мой муж не... не слишком здоров; он не... не слишком любезен; он не...

— В таком случае, сударыня, он не обращает внимания на свой парик.

Мы взглянули друг на друга, она с искусно разыгранной чопорностью, я с едва заметной улыбкой.

— Я вижу, — сказал я, — что нужно особенно бережно относиться к слуху слабого пола, ибо это — целомудреннейшее из его чувств.

Я принял вид человека, знающего нечто очень важное, а красавица потупилась, словно предвидя, что речь моя заставит ее покраснеть.

— Сударыня, нынче никто не стал бы вешать министра за сказанное им «да» или «нет»; нынче Шатобриан не стал бы мучить Франсуазу де Фуа[136] ...Шатобриан не стал бы мучить Франсуазу де Фуа... — Имеется в виду, конечно, не знаменитый французский писатель Франсуа-Рене де Шатобриан (1768—1848), а персонаж комической оперы Буйи и Дюпати на музыку Бертона «Франсуаза де Фуа» (1809); действие пьесы происходит в первой половине XVI в.; ревнивый граф де Шатобриан прячет жену, Франсуазу де Фуа, в своем замке и уверяет короля Франциска I, что по причине ее чрезвычайной уродливости ей не место при дворе.; вдобавок ни у кого из нас нет длинной шпаги, чтобы тотчас отмстить любому обидчику. Меж тем в наш век, когда цивилизация развивается стремительно, когда любой наукой можно овладеть за двадцать четыре урока, на всем и вся отразилось стремление к совершенству. Мы не вправе больше говорить мужественным, резким и грубым языком наших предков. Наша эпоха — эпоха тончайших, сверкающих тканей, изящной мебели, роскошного фарфора — не может не быть эпохой перифраз и обиняков. Значит, наша обязанность — попытаться изобрести новое слово взамен комического выражения, какое употреблял Мольер: ведь язык этого великого человека, как заметил один современный автор, слишком волен для дам, почитающих газ слишком плотной материей для своих нарядов. Нынче не только ученым, но и светским людям известно пристрастие греков к мистериям. Эта поэтическая нация сумела окрасить древние предания своего отечества в баснословные тона. По велению греческих рапсодов, разом и поэтов, и романистов, цари становились богами, а их любовные похождения превращались в бессмертные аллегории. По мнению г-на Шомпре[137] Шомпре Пьер (1698—1760) — автор «Словаря баснословия» (1727), многократно переиздававшегося., лиценциата права, автора классического «Словаря мифологии», Лабиринт представлял собою «обнесенный оградой участок земли, засаженный деревьями и застроенный домами таким образом, что юноша, однажды вошедший за ограду, уже не мог отыскать выход». Перед ним то разбегались в разные стороны, то вновь пересекались многочисленные дорожки, меж которых цвели там и сям небольшие рощицы; среди кустарников, колючек и скал героя поджидал зверь, именуемый Минотавром. Минотавр же, сударыня, как вы, надеюсь, соблаговолите вспомнить, был самой грозной из всех рогатых тварей, о которых повествует мифология; дабы умилостивить его, афиняне обязались всякий год приносить ему в жертву ни много ни мало пятьдесят невинных дев; зная это, вы, сударыня, не совершите ту ошибку, какую совершил г-н Шомпре, перепутавший греческий Лабиринт с английским садом, и разглядите в хитроумной старинной басне тонкую аллегорию или, вернее сказать, правдивое и страшное изображение тех опасностей, какими чреват брак. Недавние раскопки в Геркулануме окончательно подтвердили нашу точку зрения. В самом деле, долгое время ученые, опираясь на некоторых древних авторов, полагали, что Минотавр был получеловек-полубык, однако на пятой геркуланумской мозаике у этого аллегорического чудовища все тело человеческое и только голова — бычья, причем не подлежит сомнению, что это именно Минотавр — ведь над ним склонился сразивший его Тезей. Так вот, сударыня, отчего бы нам, все больше подпадающим под власть лицемерия и не дерзающим смеяться так, как смеялись наши отцы, не призвать на помощь мифологию? Ведь обнаружив, что юная светская дама не умеет набросить на свое поведение тот покров, к какому не преминет прибегнуть дама порядочная, вы не высказываетесь кратко и ясно, как сделали наши предки; вы, по примеру многих уклончивых красавиц, говорите: «О да, она очень мила, но...» — «Но что?!.» — «Но она часто поступает непоследовательно ...» Долго пытался я, сударыня, понять, что значит «непоследовательно» и, главное, отчего вы вкладываете в это слово смысл, решительно противоположный тому, в каком его употребляют обычно; но старания мои были напрасны. Выходит, Вер-Вер[138] Вер-Вер — попугай, научившийся у моряков сквернословить, а затем попавший в женский монастырь; заглавный персонаж поэмы Ж.-Б. Грессе (1734). был последним, кто изъяснялся точным языком наших предков, да и он, к несчастью, обращался лишь к невинным монахиням, чьи измены нисколько не задевали чести мужчин. Итак, я предлагаю считать, что, если женщина поступает непоследовательно, она минотавризирует своего мужа. Допустим, что минотавризированный — человек светский и пользуется некоторым уважением, — а многие мужья достойны самых искренних сожалений, — тогда, говоря о нем, вы добавляете с милой снисходительностью: «Господин А. человек весьма почтенный, а жена его очень хороша собой, но, говорят, они плохо ладят друг с другом». Так вот, сударыня, человек почтенный, но плохо ладящий со своей женой, муж, чья жена ведет себя непоследовательно, или муж минотавризированный — все это просто-напросто такой муж, каких живописал Мольер. Что же, богиня современного вкуса, кажутся вам сии выражения достаточно целомудренными?

— Ах, боже мой, — отвечала она с улыбкой, — если нечто существует, не все ли равно, как его назвать — двумя слогами или сотнею?

Тут она с ироническим видом присела передо мной в реверансе, а затем исчезла — отправилась, должно быть, вослед всевозможным графиням и прочим вымышленным созданиям, которых романисты так часто поминают в предисловиях, изображая их владелицами или сочинительницами старинных рукописей.

Что же до вас, менее многочисленные и более подлинные создания, читающие мою книгу и, чего доброго, разделяющие тревоги супруга-мученика, сообщаю вам, что плохо ладить с женой вы начнете не сразу. До этой точки шкала семейного термометра доползает постепенно и незаметно. Больше того, многие мужья не ладят с женами всю жизнь, совершенно этого не сознавая. Домашний переворот происходит всегда по определенным правилам: медовый месяц имеет, подобно луне, свои фазы, которые неизбежно сменяют одна другую во всех семьях без исключения! Разве мы не доказали, что у нравственной природы, как и у природы физической, есть свои законы?

Ваша молодая супруга, как мы уже сказали, заведет себе любовника лишь после серьезных раздумий. К окончанию медового месяца вы разовьете у нее способность к наслаждению, но не удовлетворите потребность в нем, вы откроете перед нею книгу жизни, и ваша прозаическая легкодоступная любовь вселит в нее предчувствие любви поэтической, рождаемой согласием душ и тел. Словно робкая птичка, еще не оправившаяся от ужаса перед только что стихшей ружейной пальбой, она тянет голову из гнезда, оглядывается, знакомится с миром и, разгадав ту шараду, которую загадали ей вы, инстинктивно ощущает пустоту вашей увядающей страсти. Она понимает, что только любовник возвратит ей восхитительную свободу воли в любви.

Вы насушили хвороста для грядущего костра.

Добродетельнейшая из женщин, оказавшись в таком положении, ощутит себя достойной большой любви, примется мечтать о ней и возомнит себя особой исключительно пылкой; ведь самолюбие всегда заставляет нас преувеличивать силы поверженного противника.

— Будь жизнь порядочной женщины только хлопотной, мы бы это стерпели... — сказала мне как-то одна старая дама. — Но она скучна, и я еще не встречала добродетельной женщины, которая не чувствовала бы себя одураченной.

Именно в конце медового месяца, когда ни о каком любовнике нет еще и речи, женщина задумывается о, так сказать, законности его существования; душа ее становится ареной борьбы между долгом, законами, религией и тайными желаниями, внушенными природой, над которой не властен никто, кроме нее самой. Тут наступает для вас совершенно новая пора, тут природа, снисходительная и добрая мать, подающая знаки всем созданиям, которым угрожает сколько-нибудь серьезная опасность, вешает на шею Минотавра колокольчик, уподобляя его страшной гремучей змее, грозе путешественников. В поведении вашей жены проявляется то, что мы назовем первыми симптомами : горе тому, кто не сумеет их побороть! Тот, кто, читая наше следующее Размышление, вспомнит, что некогда наблюдал похожие симптомы в своем доме, может сразу переходить к заключению книги: он найдет там искренние соболезнования.

В положении, при котором проявляются эти первые симптомы, супружеская пара может пребывать более или менее долго; разговор о нем завершит наши предварительные рассуждения и позволит нам перейти к сути дела. Человек искушенный умеет без посторонней помощи толковать истинные признаки и неуловимые приметы, которыми женщина невольно выдает себя, мы же в нижеследующем рассуждении располагаем самое большее посвятить неофитов в общие принципы величественной науки о браке.