Онлайн чтение книги Перламутровый ларец L'Étui de nacre
Обедня теней

Вот что в один прекрасный летний вечер поведал мне ризничий церкви св. Евлалии в Невиль-д’Омоне, осушая в виноградной беседке «Белого коня» бутылку старого вина за здравие усопшего, которого он утром, накрыв парчой, усеянной серебряными блестками, предал с подобающими почестями земле.

— Мой бедный отец, ныне уже покойный,— начал ризничий,— при жизни был могильщиком. Человек он был приятный — по всей вероятности, благодаря своему ремеслу: известно, что люди, работающие на кладбищах, отличаются веселостью нрава. Смерть их не пугает, они никогда о ней не думают. Я сам, сударь, иду ночью по кладбищу так же спокойно, как в беседку «Белого коня». А если мне случается встретить мертвеца, меня это нимало не волнует; я так полагаю: он идет по своим делам, а я — по своим. Привычки и повадки покойников мне хорошо известны. Я знаю про них такое, чего не знают и сами священники. И если б я рассказал вам все, что видел, вы бы диву дались. Но только не обо всем, что тебе известно, следует говорить. Отец мой любил вспоминать разные истории, но не открывал и двадцатой доля того, что знал. Зато он частенько повторял одно и то же и на моей памяти десятки раз пересказывал случай с Катриной Фонтен.

Катрина Фонтен была старая дева. Отец мой видел ее, когда был еще мальчиком. Я уверен, что в нашей округе кое-кто из стариков о ней слышал. Катрина Фонтен была из бедной семьи, но ее знали все, и молва о ней шла добрая. Жила Катрина на углу улицы Монахинь, в башенке, которую вы можете видеть и сейчас: она примыкает к старой, наполовину разрушенной гостинице, окна которой выходят в сад Урсулинок. На стенах этой башенки можно различить полустершиеся изображения и надписи. Покойный настоятель церкви святой Евлалии, господин Левассер, уверял, будто там написано по-латыни: Любовь сильнее смерти . «Разумеется,— добавлял он,— речь идет о любви божественной».

Катрина Фонтен жила одна в своей каморке. Она была кружевница. Вы знаете, что наши кружева некогда славились. Ни родных, ни друзей у нее не было. Говорили, будто восемнадцати лет она полюбила молодого кавалера д’Омон-Клери и была с ним тайно обручена. Но люди добродетельные не хотели этому верить и утверждали, что все это — сказка, которую придумали, потому что Катрина Фонтен походила скорее на даму, чем на работницу, потому что лицо ее, обрамленное седыми волосами, еще хранило следы редкой красоты, потому что у нее был грустный вид и потому что она всегда носила кольцо, на котором золотых дел мастер изобразил две руки, соединенные в крепком пожатии,— в старину такими кольцами обычно обменивались при помолвке. Сейчас вы узнаете, как обстояло дело.

Катрина Фонтен вела благочестивый образ жизни. Она часто посещала храм; каждое утро, в шесть часов, в любую погоду она ходила к обедне в церковь святой Евлалии.

Однажды, декабрьской ночью, когда она спала в своей комнатушке, ее разбудил звон колоколов; не сомневаясь, что звонят к ранней обедне, набожная девица оделась и вышла на улицу; ночь была так темна, что невозможно было различить даже соседние здания; на черном куполе неба не сверкала ни одна звездочка. Гробовая тишина царила среди этого мрака, не слышно было даже собачьего лая, и человек чувствовал себя отчужденным от всего живого. Но Катрине Фонтен был знаком каждый камень, на который она ставила ногу,— она могла бы дойти до церкви с закрытыми глазами. И она без труда достигла перекрестка улицы Монахинь и Церковной улицы, где возвышается деревянное здание, увенчанное древом Иессея, вырезанным на толстой балке. Поравнявшись с церковью, она увидела, что двери отворены и изнутри льется яркий свет восковых свечей. Пройдя паперть, она очутилась в тесной толпе, наполнявшей храм. Но она никого не узнавала; она с удивлением заметила, что все эти люди одеты в бархат и парчу, шляпы их украшены перьями, на боку у них, по старинной моде, привешены шпаги. Здесь было немало знатных господ, сжимавших в руках высокие трости с золотыми набалдашниками, и важных дам в кружевных чепцах, приколотых гребнем в виде диадемы. Кавалеры ордена святого Людовика держали под руку этих дам, прикрывавших веерами свои накрашенные лица, так что можно было различить лишь напудренный висок или мушку в углу глаза. Все усаживались в свои кресла без малейшего шума, а пока они шли, не слышно было ни стука шагов по плитам, ни шелеста одежды. Боковые места заполняло множество молодых ремесленников в коричневых куртках, канифасовых панталонах и синих чулках; они обнимали за талию юных девушек — очень хорошеньких, румяных, со скромно опущенными глазами. Возле кропильниц крестьянки в красных юбках и зашнурованных корсажах сидели прямо на полу в спокойной позе домашних животных, а молодые крестьяне, стоявшие позади них, таращили глаза на окружающих и вертели в руках шляпы. И на всех этих задумчивых лицах, казалось, запечатлелось одно и то же выражение — нежное и грустное. Преклонив колена на своем обычном месте, Катрина Фонтен увидела, что священник в сопровождении двух прислужников направляется к алтарю. Но она не узнала ни священника, ни причетников. Служба началась. То была служба безмолвная: не слышно было ни слов, слетавших с губ, ни позвякивания колокольчика, который беззвучно раскачивался. Катрина Фонтен почувствовала, что на нее пристально смотрит ее таинственный сосед; взглянув на него искоса, она узнала молодого кавалера д’Омон-Клери, который некогда любил ее и скончался сорок пять лет назад. Она догадалась, что это он, по маленькому шраму над левым ухом, а главное, по тени, которую его длинные черные ресницы отбрасывали на щеки. Она узнала красный, обшитый золотыми галунами охотничий камзол, что был на нем в тот день, когда, встретив ее в лесу Сен-Леонар, он попросил напиться и сорвал с ее губ поцелуй. Он сохранил всю свежесть молодости и здоровый, бодрый вид. Его улыбка все так же приоткрывала острые, как у волчонка, зубы. Катрина шепотом сказала ему:

— Монсеньер, вы были моим милым дружком, вам некогда отдала я самое драгоценнее, что есть у девушки. Да почиет на вас благодать господня! Вселит ли когда-нибудь создатель в мое сердце сожаление о грехе, который я совершила с вами? По правде сказать, несмотря на седые волосы и близость смерти, я все же не раскаиваюсь в том, что любила вас. Однако, мой усопший друг, прекрасный мой повелитель, скажите мне, кто эти старомодно одетые люди, что стоят за этой безмолвной обедней?

Кавалер д’Омон-Клери ответил ей голосом более тихим, чем дыхание, и вместе с тем более чистым, чем звон хрусталя:

— Катрина, эти мужчины и женщины — души из чистилища: они оскорбили бога, впав подобно нам в грех плотской любви, но они не отринуты богом, ибо их грех, как и наш, был содеян не по злому умыслу. Разлученные с теми, кого они любили на земле, эти души искупают свои прегрешения в очистительном пламени; они болезненно переносят разлуку,— тяжелее страдания для них невозможно придумать. Они столь несчастны, что один из ангелов проникся жалостью к их любовной муке. С соизволения господня, он раз в год собирает ночью влюбленных в их приходской церкви, где им разрешено присутствовать на обедне теней, держась за руки. Я поведал тебе истинную правду. Если же мне дано увидеть тебя здесь до твоей кончины, Катрина, то без воли божьей это свершиться не могло.

Катрина Фонтен отвечала ему так:

— О мой усопший повелитель! Я охотно согласилась бы умереть, чтобы вновь стать такой же красивой, как в тот день, когда дала вам напиться в лесу.

Пока они тихонько разговаривали между собой, дряхлый каноник собирал подаяния, протягивая молящимся большое медное блюдо, на которое те по очереди клали старинные монеты, давно уже утратившие хождение: экю в шесть ливров, флорины, дукаты, дукатоны, жакобусы, нобли с изображением розы — и деньги бесшумно падали на блюдо. Когда каноник поднес его кавалеру, тот положил луидор, зазвеневший не громче, чем прочие золотые и серебряные монеты.

Затем старый каноник остановился перед Катриной Фонтен; порывшись в карманах, она не нашла там даже медяка. Тогда она сняла с руки кольцо, подаренное ей кавалером перед смертью, и положила на медное блюдо. Золотое кольцо, упав, зазвенело, словно язык колокола, и, услышав этот звон, кавалер, каноник, священник, служки, дамы, их спутники — все, кто находился в церкви,— исчезли, свечи погасли, и Катрина Фонтен, окутанная мраком, осталась в полном одиночестве.

Закончив свое повествование, ризничий отхлебнул добрый глоток вина, на мгновение задумался, а потом заговорил снова:

— Я рассказал вам эту историю так, как постоянно рассказывал ее мой отец. И думается мне, что это не сказка, а быль,— она не противоречит моим собственным наблюдениям над обычаями и нравами покойников. Я еще в детстве много перевидал мертвецов и знаю, что они имеют обыкновение возвращаться к тому, что любили когда-то.

Вот почему умершие скупцы бродят по ночам возле спрятанных ими при жизни сокровищ. Они неусыпно сторожат свое золото. Однако хлопоты, которые они себе этим доставляют, не только не приносят им пользы, а, наоборот, приносят им несчастье: люди делают раскопки в местах, часто посещаемых призраком, и обнаруживают зарытые в земле деньги. Точно так же и покойные мужья являются по ночам мучить своих жен, вторично вышедших замуж. Я мог бы назвать нескольких человек, которые после смерти лучше охраняли своих супруг, нежели при жизни.

Такие люди достойны порицания — покойники не имеют права быть ревнивцами. Но я вам просто передаю то, что сам видел. Вот почему надо быть начеку, когда женишься на вдове. А история, которую я вам рассказал, подтверждается еще одним обстоятельством.

Наутро после той необыкновенной ночи Катрина Фонтен была найдена мертвой у себя в комнате. А привратник церкви святой Евлалии обнаружил на медном блюде для сбора пожертвований золотое кольцо с двумя сплетшимися в крепком пожатии руками. Да и не такой я человек, чтобы выдумывать истории для забавы. Не спросить ли нам еще бутылочку вина?..