Онлайн чтение книги Дядя Ник и варьете Lost Empires
2

В следующий понедельник в лидском «Эмпайре» «Музыкальные Типлоу» сумели проскочить на репетицию с оркестром раньше меня. Они капризничали, суетились, теряли зря время, так что я невзлюбил бы их, даже если бы они появились сами по себе, а не вместо Нэнси. Номер их мне, во всяком случае, не понравился; это была имитация домашнего музицирования, — папаша сидел за роялем под лампой с абажуром, а девицы располагались рядом, и все, что они играли, было пошло и слащаво до тошноты. Мистер Типлоу носил густую серебристую шевелюру и висячие усы; мисс Типлоу, что играла на виолончели, была длинная и тощая, а другая, которая попеременно брала скрипку или флейту, — маленькая и толстая; все трое напоминали иллюстрации «Физа» к Диккенсу.

— Сынок, — сказал Билл Дженнингс, который не мог не заметить, с какой злобой я смотрел на семейство Типлоу, — беда с вами, с молодежью: не цените вы настоящей утонченности.

— Должен тебе сказать, сынок, — протянул Хэнк Джонсон, — что этими двумя красотками даже Билл не соблазнится.

— Я все пытаюсь вообразить, что было бы, если б они субботним вечерком сыграли в Бьютте, штат Монтана, — сказал Билл мечтательно.

— Друзья мои, на той стороне есть бар, — сообщил Хэнк. — Пойдешь с нами, сынок? Если что, разбавишь водой.

Но я отказался, потому что ждал своей очереди репетировать. Через несколько минут ко мне подошла Джули Блейн.

— Долго еще будут копаться эти кретины? А вы следующий? Вот хорошо! Тогда подождите меня и мы с вами выпьем, ладно? Договорились.

Мы нашли тихий уголок в баре, где Дженнингс, Джонсон и еще какие-то люди беседовали у стойки.

— Боже мой, что Томми сделает с этими Типлоу! Они же прямо созданы для его пародий. Он от них мокрого места не оставит. И вы будете в восторге, Дик, милый.

— Да, Джули. Скажите мне, когда он вставит их в номер.

— Вы не можете им простить, что они здесь, а вашей маленькой Нэнси нет. — Я не ответил, и она продолжала: — Мы с ней обменялись несколькими словами в субботу вечером. Как я поняла, это крепкий орешек.

Я кивнул и одним духом выпил почти полстакана пива. Ставя стакан, я увидел, что Джули смотрит на меня каким-то странным, изучающим взглядом. Я ждал, что она скажет.

— Вы же сами понимаете, что за шесть пенсов, в крайнем случае за шиллинг, — если быть очень красноречивым, — вы могли бы дать ей телеграмму в плимутский театр «Ройял» и положить конец вашей глупой ссоре.

Надо сказать, что в то время все в театре посылали телеграммы и почти не писали писем.

— И что я скажу? Что сожалею и признаю себя виновным, когда она сама во всем виновата?

— Да, конечно. Разве вы не знаете женщин?

— Не слишком. Мы с нею ездили вместе за город. Это было чудесно. Я полагал, что теперь мы близкие друзья, чтобы не сказать больше. А потом, вечером, она даже не сочла нужным притвориться расстроенной тем, что уезжает. Подвернулось что-то поинтереснее — и будьте здоровы, до свидания. Ну и пожалуйста. И я не собираюсь посылать никаких извинительных телеграмм или писем. С какой стати?

— Но сейчас вам тоскливо, одиноко? — Она была серьезна, ее темные, странно поблескивавшие глаза испытующе смотрели на меня. Я пожал плечами, она улыбнулась и сказала, что хочет еще виски. Я ответил, что теперь моя очередь, и пошел к стойке.

— Спасибо, Дик. — Джули залпом выпила почти все, потом снова пристально посмотрела на меня. — Нэнси славная девочка, — начала она медленно. — Но хотя вам тоскливо и одиноко, вы не собираетесь с нею мириться. Вы твердо это решили, милый?

— Да, Джули. А теперь давайте переменим тему. Я не вижу смысла копаться в этом.

— Ах, не видите? — Она улыбнулась мне нежной и насмешливой улыбкой и продолжала с обычной живостью: — У меня все идет ужасно. Я в этих краях ни души не знаю, а Томми здесь который год выступает, так что у него друзей полным-полно, публика чудовищная — букмекеры, владельцы баров и их тупые жирные жены. Мы как раз в одном из их баров. А вы где остановились?

— В одной берлоге с дядей Ником и Сисси.

— Она еще не влезла к вам в постель? Она ведь вас обожает, милый, я знаю.

— Дядя Ник чересчур суров с нею, поэтому ей хочется сочувствия. Но не в постели. Она об этом и не думает, и черт меня забери, если я сам думаю.

— У вас должны быть тут друзья.

— Есть несколько, но они свободны по вечерам, когда занят я.

— Но у них, хоть у кого-нибудь, есть свое жилье… квартира?

— Нет. — Я отвечал без особой охоты, потому что внезапно понял, куда она клонит. А у меня как на грех настроение для всяких хитроумных постельных планов было неподходящее. Правда, даже в это время и в этом месте-в уголке бара утром в понедельник — она, как и прежде, казалась мне самой красивой женщиной, — а если говорить честно, то единственной по-настоящему красивой женщиной, — которую я видел в жизни; но у меня не было настроения уговариваться с нею о любовном свидании в четверг или в пятницу. Даже если его можно было устроить, в чем я сомневался.

— Понятно. Своего жилья у них нет. — Джули подняла брови — они были не слишком густые, но четко прорисованные и поднимались очень красиво. — Веселая же у вас была жизнь, милый Дик!

— Да, не такая, как вам нравится, Джули. Не забывайте, что всего несколько недель назад я был младшим клерком на прядильной фабрике. Вы положительно несете вздор, мисс Блейн.

— А ну сейчас же замолчите и перестаньте нудить. Мне пора. Только сначала ответьте: будем мы видеться чаще или нет?

— Конечно, постараемся. Но этим придется заняться вам.

— Знаю. Это будет нелегко. Но я что-нибудь придумаю.

Однако вышло так, что в эту неделю мы виделись очень часто без чьих-либо возражений и без усилий и стараний со стороны Джули. Эта странная история началась в тот же понедельник вечером. После второго представления я сидел в уборной дяди Ника, который разгримировывался и переодевался (я всегда делал это очень быстро, но дядя Ник любил снимать грим и костюм не спеша, между разговорами и бокалом шампанского), как вдруг вошедший мальчик-посыльный сказал, что какой-то господин на служебном подъезде хочет видеть Гэнгу Дана по очень срочному делу. Этот господин ничего не предлагает купить: у него срочное личное дело. После минутного раздумья — он не жаловал посетителей — дядя Ник велел мальчику привести его наверх.

Посетитель был худой бородатый человек лет пятидесяти с небольшим, похожий на Бернарда Шоу, только меньше ростом и невзрачнее. На нем был костюм из егеровской ткани, который в то время считался непременной одеждой теософов, социалистов и вегетарианцев.

— Я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы согласились принять меня, мистер Дан…

— Моя фамилия Оллантон, — сухо сказал дядя Ник. — Гэнга Дан — просто сценическое имя. И если вы пришли поговорить об Индии, то должен вам сказать, что я никогда там не бывал.

— Ах, какая жалость! Нет, дело не в том, что я хотел поговорить об Индии. Я там тоже не бывал. Но я полагал, что вы индиец и поэтому скорее всего выслушаете меня с сочувствием. А теперь, боюсь, моя просьба о помощи покажется вам лишенной всякого основания. Моя фамилия Фостер-Джонс — через дефис: Фостер-Джонс. Вам она знакома, я полагаю. — И он умолк в ожидании ответа.

— Нет, незнакома. А тебе, Ричард? Кстати, это мой племянник Ричард Хернкасл. В номере он был молодым индийцем и исчезающим велосипедистом.

— Здравствуйте! Какой же поразительной ловкостью вы должны обладать…

— Я — нет, это все дядя, — ответил я. — А фамилию Фостер-Джонс я слышал, но речь шла о суфражистке миссис Фостер-Джонс…

— Совершенно верно, совершенно верно. Моя жена. Я здесь от ее имени. Меня сюда привели двое друзей… я редко хожу в мюзик-холл, но они считали, что мне надо рассеяться. И когда я увидел ваше изумительное представление, мистер Оллантон, передо мной забрезжил слабый луч надежды. Вот почему я здесь, сэр. — И он умоляюще взглянул на дядю Ника.

— Продолжайте, мистер Фостер-Джонс, — сказал дядя Ник с притворным равнодушием, хотя я видел, что он заинтересован. — Так в чем же дело?

— Мистер Оллантон, — торжественно произнес Фостер-Джонс, — я надеюсь, вы согласны, что женщинам должно быть предоставлено право голоса.

— Нет, не согласен. Правда, я часто думаю, что и у большинства мужчин следует его отнять. Они совсем безголовые.

— Боже мой, боже мой! — У Фостер-Джонса было такое лицо, словно он сейчас упадет в обморок. — Тогда я не знаю, что делать. Если я не нашел в вас сочувствия, то, полагаю, мне не следует продолжать.

— Как вам угодно. Но вы можете хотя бы сказать, что вы имели в виду, когда просили о встрече со мной.

Фостер-Джонс помолчал, словно не зная, что ответить, затем произнес слова, которые, очевидно, поразили дядю Ника:

— Я хотел, чтобы вы помогли исчезнуть моей жене.

— В самом деле? — Глаза у дяди Ника загорелись.

— Конечно, не на сцене, а по-настоящему… В жизни… Во время митинга… Боже мой! Теперь я сказал вам слишком много.

— Вам лучше рассказать все. Даже если мы и не сможем помочь вам, то обещаем сохранить все в тайне, правда, Ричард? Договорились. Пожалуйста, мистер Фостер-Джонс.

— Моя жена Агнес — Агнес Фостер-Джонс — одна из руководительниц суфражистского движения. Ее уже дважды сажали в тюрьму, а она, должен сказать, женщина болезненная и чрезвычайно нервная. Теперь она «в бегах», как они говорят, — скрывается от полиции, и при первом же появлении ее арестуют. Собственно говоря… — Тут он понизил голос. — Она у друзей, своих горячих сторонников, милях в десяти отсюда. На воскресенье здесь, в Лидсе, назначен большой митинг и демонстрация. Полиция, конечно, будет на месте. Так пот, если бы моя жена могла неожиданно появиться на сцене и произнести речь, — она превосходнейший оратор, — это была бы сенсация. И она это сделает, она так решила. Но не успеет она закончить речь, как ее тут же схватят, когда она спустится со сцены или когда будет выходить из зала. Но если бы она каким-то образом могла исчезнуть после своей речи… — Он не договорил, но глаза были красноречивей слов: он смотрел на дядю Ника, как больной спаниель. — Сегодня вечером, когда я наблюдал ваши поразительные фокусы и иллюзии, мне вдруг пришло в голову, что вы могли бы тут что-то сделать. Осмелюсь добавить, что вам будет предложен гонорар…

— Нет, нет, об этом ни слова. Меня заинтересовала сама задача. Ей нужно появиться на сцене и произнести речь — предупреждаю, речь должна быть короткой, — а потом на глазах у всех она исчезнет, чтобы избежать ареста. Я верно вас понял? Ну, это не так уж трудно.

— Силы небесные! Неужели это возможно, мистер Оллантон? — с жаром воскликнул Фостер-Джонс. Он был восхищен и взволнован.

Восхищение дядя Ник любил, но не одобрял волнения и горячности.

— Успокойтесь. Вам тоже предстоит работа. Во-первых, вы должны быть здесь завтра в это же время, имея с собой приблизительный план зала со всеми входами и выходами и самое главное — подробный план сцены с указанием, как гуда попасть и как выйти. У вас это есть? Хорошо. Кроме того, мне нужно несколько фотографий вашей жены и чтобы хотя бы одна была в рост, а также сведения о ее весе, росте и так далее…

— Я могу сейчас вам сказать, — начал было Фостер-Джонс.

— Завтра, если не возражаете. Выполнит ли она приказ?

— Гм… нет, не думаю. Мы не признаем таких отношений…

— А я только такие и признаю, — сказал дядя Ник мрачно. — Ну что ж, скажите ей, что я ничего не могу предпринять для ее спасения от полиции, пока она не пообещает точно выполнять все, что я велю. Никаких споров. Никаких «хочу того, не хочу этого». То, что я попрошу ее сделать, будет чрезвычайно просто и чрезвычайно разумно. Ничего похожего на то, что Ричарду и другим приходится делать в моем номере.

— Нет-нет, здесь не будет никаких трудностей, мистер Оллантон. Жена моя может быть очень упрямой, по не в такую минуту, за это я ручаюсь. Что-нибудь еще?

— Да. Чтобы все прошло как следует, я должен буду довериться одному или двоим людям. Тут вам придется положиться на меня, мистер Фостер-Джонс. Не забудьте, что я могу нажить неприятности, спасая кого-то от ареста, и потому вряд ли стану связываться с болтуном. Нет, нет, не благодарите. Я же еще ничего не сделал. Кроме того, я голоден и хочу ужинать. Поэтому ступайте и возвращайтесь завтра вечером. Ричард, взгляни, Сисси готова?

Когда я вернулся и сообщил, что она ждет нас, дядя Ник уже снял грим и одевался.

— Очень досадно, — сказал он, — но я боюсь посвящать Сисси в нашу затею. Что бы она ни обещала, она не сможет держать язык за зубами. Рассказать ей — это все равно что напечатать в «Йоркшир ивнинг пост». Так что будь осторожен, малыш. Если она заподозрит, что мы что-то задумали, то ко мне лезть не посмеет, а постарается все выведать у тебя. Смотри не оплошай, малыш.

За ужином дядя Ник говорил мало, а мы с Сисси наперебой ругали Типлоу, которые, как выяснилось, были с ней сухи и неприветливы, когда она хотела выказать им свое расположение. Но вот тема была исчерпана, и дядя Ник, закурив сигару, строго велел Сисси отправляться спать.

— У тебя усталый вид, девочка, и потом мне нужно поговорить с Ричардом о деле — наклевывается новый фокус. Так что беги.

И Сисси подчинилась без возражений, потому что техническая сторона номера ее никогда не интересовала и всегда казалась пустячной. Она никогда не видела его из зала и не могла себе представить, как он выглядит для публики. Я же по-настоящему любил слушать дядю Ника, когда он говорил о технике своего дела еще до того, как фокус переходил в стадию чертежей и подключались Сэм и Бен; может быть, именно по этой причине и дяде нравилось делиться со мной своими замыслами.

— Неужели миссис Фостер-Джонс — кстати, ведь она знаменитая суфражистка — придется, уйдя со сцены, влезть в наш ящик?

Дядя Ник выпустил два безупречных кольца дыма и ответил медленно, явно довольный собой:

— Я об этом подумывал. Получился бы чертовски веселый розыгрыш. Но это слишком серьезно, малыш.

— Знаю. Если ее схватят, то к концу следующей недели начнут подвергать насильственному кормлению. Тут уж не до смеха, дядя Ник.

— Вот спасибо, что предупредил. Мне, конечно, плевать, получат они право голоса или нет, но нынче я на ее стороне, садовая ты голова, и иду на риск. — Некоторое время он молчал, погруженный в свои мысли и планы. — Я думаю, малыш, лучше всего направить их по ложному пути. Она произносит свою речь, — говорить придется покороче, — полиция видит, что она покидает сцену, и окружает ее, чтобы арестовать. Только та, что сходит со сцены, уже не миссис Фостер-Джонс. А они будут слишком заняты, чтобы заметить настоящую, которая теперь, конечно, выглядит немного по-другому. Все пройдет прекрасно, если там есть центральный вход на сцену, как это обычно бывает. А если еще сбоку есть ступеньки, тогда я все устрою в лучшем виде.

— Но это значит, что кому-то придется сыграть роль миссис Фостер-Джонс. Кто же это будет?

— Я знаю, кто не будет — это наша Сисси. И кроме того, мы не можем ничего решать, пока не узнаем побольше о миссис Фостер-Джонс. Предоставь это мне, малыш. Я посмотрю, как сделать все это наилучшим образом. Ну ступай. И знаешь, — не скрою от тебя, — я жду этого с большим удовольствием.

— Вижу, дядя Ник. И я тоже. Спокойной ночи.

В ту неделю в Лидсе Фостер-Джонс спас меня от безысходной тоски. Нэнси уехала, и я все еще чувствовал и утрату и обиду. Ходить на этюды было невозможно: ясные холода прошлой недели могли бы закончиться снегопадом, — а меня всегда восхищали снежные пейзажи, — но вместо этого обернулись унылым дождем да низко повисшими грязными облаками, словом, пребывание в Лидсе, который никогда не был моим любимым городом, не сулило ничего радостного. Тут-то и пришел мой спаситель Фостер-Джонс.

Он вновь появился у дяди Ника в четверг вечером в сопровождении Мюриел Диркс, одной из единомышленниц своей жены. Она была маленькая, с широким унылым и бледным лицом и огромными, глубоко посаженными глазами. Когда спрашивали, каково ее мнение, она всячески старалась быть полезной и говорила очень приветливо, но почему-то все время выглядела так, словно вот-вот заплачет. Впрочем, как только Фостер-Джонс извлек на свет план зала, дядя Ник перестал замечать обоих и говорил со мною так, будто мы были одни.

— Видишь, малыш, — начал он торжествующе, — это как раз то, что требуется. Гляди сюда. Со сцены в зал с двух сторон ведут ступеньки, и тут же рядом дверь в артистические уборные, в дирекцию и так далее. Обрати внимание: на сцене есть центральный вход между местами для хористов, где будут сидеть самые активные участники митингов. Если митинг в воскресенье будет многолюдный, то они займут все места.

— Это верно, Мюриел? — беспокойно спросил Фостер-Джонс.

— Конечно, — начала миссис Диркс. — Мы уже разослали приглашения.

Но дядя Ник не удостоил их даже взглядом и грубо перебил:

— Гляди, малыш. Мы ставим экран, который скроет этот центральный вход. Закончив свою речь под аплодисменты собравшихся, взволнованная миссис Фостер-Джонс неуверенно подходит к экрану, исчезает за ним, но затем, очевидно, передумав, выходит из-за него, торопливо пересекает сцену, спускается по ступенькам и идет к двери, ведущей за кулисы, — вот сюда. Но открыть эту дверь ей не удается, потому что там уже ждет полиция. И тут — здрасьте, я ваша тетя!

— Может быть, это и так, — резко сказала Мюриел Диркс, — но если полиция схватит миссис Фостер-Джонс…

— Должен сказать, мистер Оллантон, — торопливо проговорил Фостер-Джонс, — я не совсем уяснил себе…

— Одну минуту. — Дядя Ник заметил их существование. — За кого вы меня принимаете? На сцену из-за экрана возвращается совсем не миссис Фостер-Джонс. Настоящая миссис Фостер-Джонс, слегка изменив свою внешность, в это время уже выходит на улицу. Наша задача — направить их по ложному пути. И это самый верный способ. Полицию надо занять делом. Показать им яркое пальто или какое-нибудь платье… не совсем обычное… и если вторая женщина, одетая таким же образом, будет чем-то напоминать миссис Фостер-Джонс, они будут твердо уверены, что это она и есть.

— Прекрасный план, — сказал Фостер-Джонс неуверенно. — Прекрасный, умный план. Как вы находите, Мюриел?

— Признаюсь, он у меня вызывает сильные сомнения. Ведь ваш план рассчитан на то, что полицейские — полные идиоты?

— Ничего подобного. — Дядя Ник строго посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Фостер-Джонса. — Не учите меня моей профессии. Я состою в профсоюзе обманщиков и неплохо на этом зарабатываю. Полицейские увидят то, что я захочу, и ничего больше. Не забудьте, что ни один из них не подойдет к экрану. Допустим, на ней ярко-красное пальто. Они видят, как это пальто скрывается за экраном с одной стороны и выходит из-за него с другой, как раз когда они собираются последовать за ним. Они успевают увидеть, но не успевают подумать. Можете мне поверить, это все детские игрушки по сравнению с тем, что мы тут проделываем дважды в вечер, верно, Ричард?

— Согласен, дядя. Но только в том случае, если удачно найдена вторая женщина и обе точно знают, что им делать.

— Эге, и ты туда же, малыш? — Дядя Ник презрительно фыркнул. — Конечно, все должно быть тщательно отработано. Как с фотографиями вашей жены, мистер Фостер-Джонс?

— К сожалению, то, что у меня есть, не очень вам поможет, — сказал он извиняющимся тоном, протягивая поясную кабинетную фотографию и несколько снимков, вырезанных из газет. — Рост пять футов пять дюймов, сложение хрупкое, волосы темные, с сединой…

— Понятно, понятно, — сказал дядя Ник нетерпеливо. — Нет, мы должны все сделать наилучшим образом. Это будет настоящая работа, а не игра. Не любительская стряпня, а продуманный до мельчайших подробностей профессиональный эффект. — Он взглянул на Фостер-Джонса, потом на Мюриел.

— У меня есть знакомая, которая немного похожа на Агнес Фостер-Джонс, — тихо, с беспокойством в голосе сказала Мюриел. — Только не знаю, сумеет ли она…

— Я тоже не знаю, — резко перебил ее дядя Ник. — Я думаю, вам обоим лучше выйти на полчаса. На той стороне есть бар…

— Мы не из тех, кто ходит по барам, мистер Оллантон, — сказал Фостер-Джонс.

— Да-да, конечно. Тогда идите вниз и подождите на служебном подъезде, пока я не пришлю за вами. Или вы решили отказаться от этой затеи? Нет? Ну ладно, тогда подождите внизу. Я не хочу, чтобы вы уходили, потому что о деталях, может быть, надо будет условиться уже сегодня.

Когда они вышли, он налил шампанского себе и мне — у него в уборной всегда была бутылка с трубочкой, пропущенной через пробку; мы выпили, и он вопросительно посмотрел на меня:

— Придумал что-нибудь, малыш?

— Да. Джули Блейн.

— Какие-нибудь доводы, не считая того, что тебе все еще хочется с нею втихую переспать?

— Да. У нее почти такой же рост и фигура. Она умная, опытная актриса и сделает в точности то, что ей скажут. И она понимает в одежде.

— Неприятно признаваться, но ты прав, малыш. А согласится ли она?

— Думаю, что да. Я знаю, она сочувствует суфражисткам. И мне кажется, ей самой доставит удовольствие сыграть такую шутку.

— Несомненно. Но если мы втянем ее, нельзя будет оставить за бортом Томми Бимиша. Придется рассказать ему, а сможет ли он после двух-трех стаканчиков держать свою пасть на замке? Тут мы рискуем.

— А может быть, риск будет меньше, если его тоже втянуть, ввести в действие, дать роль, — сказал я с надеждой, стараясь забыть, что на Томми Бимиша нельзя положиться, даже когда он гвоздь программы.

— И если он не слишком много будет знать. Тогда не слишком много и растреплет. — Дядя Ник с задумчивым видом выпил шампанского и продолжал: — Придется провернуть это сегодня вечером, малыш. Если мисс Блейн согласится, ей надо будет завтра встретиться с миссис Фостер-Джонс, посмотреть, как та выглядит, как двигается, и выяснить насчет одежды. Я спрошу Фостер-Джонса, может ли он отвезти ее туда на машине. На своей машине я ее не повезу и сам никуда не поеду. Я разработаю для них точный план, по вставать с утра пораньше и тащиться под дождем черт-те куда не собираюсь. Томми тоже не поедет. Я ему скажу, что он слишком знаменит. А теперь убеди меня, что с мисс Блейн следует поехать именно тебе. Нет, я серьезно, малыш.

— Я художник, — сказал я важно и в то же время посмеиваясь. — У меня зоркий глаз. Я…

— Подходит, малыш. Я пойду к Томми и мисс Блейн, а потом поговорю с Фостер-Джонсом и с этой миссис. Сам ты возьми Сисси и идите ужинать, а мой ужин пусть стоит на огне — я могу запоздать. И помни, Сисси — ни слова.

Дождь еще лил, и мы с Сисси припустили к трамваю, в котором оказалось полно народу, а потом молча добежали от трамвайной остановки до берлоги. Но когда мы за ужином уселись друг против друга, Сисси заявила довольно раздраженно:

— Я прекрасно вижу, что происходит что-то интересное, так лучше уж расскажи мне все, Дик. Я не прикидываюсь умной, но какие-то вещи я просто чувствую — вот, например, я всегда знаю, когда Ник встречается с другой женщиной.

Я думаю, это была правда. Она ни на чем не сосредоточивала свой ум, не изощряла его, и поэтому он был открыт всем ветрам. Наверное, она могла бы неплохо предсказывать судьбу.

— Да, ты права, Сисси, но тебе это как раз неинтересно. Он обдумывает новый фокус. И задержался, чтобы встретиться с двумя людьми, которые могут ему помочь.

— Ну ладно. Но пускай бы он хоть сказал мне, а то просто задвинул подальше…

— Перестань, Сисси. Ты уже могла бы привыкнуть к нему. Если фокус не удастся, он будет чувствовать себя глупо, а ты представляешь, как ему это приятно? Мне еще он может сказать, но тебе не скажет ни за что. В твоих глазах он должен быть совершенством.

— Пожалуй, верно. Ты очень умный мальчик, Дик. Это, я думаю, наследственное. Только я тебе вот что скажу. — Она доела жареную картошку и выпила портера. — Он один раз совсем перестал важничать, не так давно. Где это было? В Бирмингеме, вот где. Он там заболел — гриппом, наверно, не знаю. Такой у него жар начался. В рот ничего не брал. Только свое шампанское. Целый день лежит, иногда, бывало, вздохнуть не может, выглядит ужасно. И все-таки идет на сцену и показывает свой номер. Я так просила, чтобы он этого не делал… но ты же его знаешь. Он железный человек. Я от него день и ночь не отходила, помогала одеваться и раздеваться, даже гримировала. И ему так было стыдно, и такой он был несчастный, и все потому, что единственный раз он не был как всегда на высоте, потому что я должна была ухаживать за ним… И он не мог понять, что тогда я его по-настоящему любила, любила каждую минуту, никогда не переставала любить.

Она очень серьезно смотрела на меня, и я сказал:

— Да, Сисси, я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — сердито ответила она. — Ты это говоришь, просто чтобы что-нибудь сказать. Ты как твой дядя: если что-то говоришь мне, так только чтобы заткнуть мне рот. — Она сняла крышку с пудинга. — Рождество! Ох, если он узнает, что я съела хоть крошку, он будет рвать и метать. А как удержаться!

Мы тут же договорились, что она съест немного пудинга, а дяде Нику мы ничего не скажем.

К его возвращению мы успели убрать со стола и вымыть посуду, и Сисси делилась со мной впечатлениями от трех или четырех десятков виденных ею городов и городков, причем рассказывала о них так, словно это были живые люди.

— Иди-ка ты спать, малыш, — начал он сразу, мудро изменив приказ, который обычно отдавал нам перед сном. — Утром ты должен встретиться с этими людьми. Машина за тобой придет часов в одиннадцать. Так что ступай. Сисси, я хочу ужинать. Сегодня я просто голоден. Спокойной ночи, Ричард.

Машина приехала наутро в четверть двенадцатого. Водителем и, по-видимому, владельцем ее был молодой человек из числа «горячих сторонников»; звали его Арнольд, он носил гриву золотых волос и, несомненно, принадлежал к сообществу, известному в те времена в Западном Рединге под названием «Долой шляпы!». На переднем сиденье рядом с Арнольдом сидел Фостер-Джонс, который должен был указывать дорогу. Машина была большая, но вид имела довольно жалкий — это был открытый туристский автомобиль, сейчас, впрочем, ставший закрытым: верх его от какого-то случайного удара опустился — или, вернее сказать, поднялся. Очутившись на заднем сиденье, я тут же почувствовал, что машина совершенно изношена. Настоящего дождя не было, но погода стояла противная, сырая, и промозглое утро словно норовило снова превратиться в ночь.

Когда мы заворачивали к бару, чтобы захватить Джули, я думал, что она будет не в духе: ведь ей пришлось рано вставать, рано завтракать, а теперь еще встречать мрачное холодное утро в какой-то подозрительной машине. Но я глубоко заблуждался. Она была в отличном настроении, и глаза ее так и сверкали из-под маленькой меховой шапочки.

— По-моему, это должно быть забавно, как вы думаете, Дик? — спросила она, усевшись рядом со мной. — Куда мы едем?

— Не знаю. Это секрет.

— Конечно! Какая я глупая! Ну, слава Богу, хоть что-то происходит, я ужасно рада. Ведь было так скучно. Как поживаете, милый? Все такой же угрюмый? Придвиньтесь ближе, мне холодно. Где ваши перчатки — неужели у вас не мерзнут руки?

Арнольд и его машина буквально вприпрыжку вынесли нас из Лидса. Мы то с грохотом и ревом мчались вперед, непрерывно сигналя, то вдруг останавливались, и мотор начинал так чихать и тарахтеть, словно грозил взорваться. Сидя сзади, нелегко было что-нибудь увидеть, но кажется, мы доехали до Хедингли, а там повернули на Отли.

— Знаете, Дик, я сделала громадную глупость, — тихо сказала Джули, воспользовавшись тем, что мотор на секунду умолк, — не прихватила ничего выпить. То есть ничего крепкого. Сегодня это было бы очень кстати, но чует мое сердце, что у этих славных людей мы можем рассчитывать самое большее на чашку чая или какого-нибудь новоизобретенного кофе, который и на кофе-то не похож. Известно ли вам, что мистер Фостер-Джонс занимается производством Здоровой Пищи? Да, где-то в окрестностях Годалминга. У него, наверно, с собой коробка финиковых сандвичей и ореховых котлет, и нам придется ими закусывать. Дик, милый, что, если я возле какого-нибудь бара вдруг скажу, что мне плохо или голова кружится, вы меня поддержите, ладно?

Случилось так, что машина закашляла и остановилась вблизи маленького бара на развилке дорог. Джули толкнула меня локтем.

— Послушайте, мистер Фостер-Джонс, — закричал я, — можно мы выйдем на несколько минут? Мисс Блейн что-то нездоровится…

— Мне, право, так неловко! — воскликнула Джули.

— Боже мой! Конечно, если вам нехорошо, вы должны выйти, — сказал Фостер-Джонс. — Хотя нам осталось проехать всего милю, и Агнес и Мюриел Диркс наверняка угостят нас превосходным горячим травяным отваром…

Мы вылезли из машины и пустились бежать, и через минуту Джули заказывала два двойных виски. Со своим она быстро управилась и тут же потребовала еще одну двойную порцию. (Если кому-нибудь это интересно — тогда все три двойных виски стоили полтора шиллинга.) Вернувшись в машину, она лучезарно улыбнулась Фостер-Джонсу, у которого вид был несколько обиженный, и сказала, что теперь готова ехать куда угодно и с какой угодно скоростью.

Наконец мы свернули в переулок и остановились возле двух низких каменных домиков, соединенных общей стеной. Джули то и дело вскрикивала от восторга. Мюриел Диркс, муж которой, школьный учитель, не пришел домой к ленчу, накрыла стол на шестерых. Миссис Фостер-Джонс и Джули сразу друг другу понравились и немедленно завели долгий разговор об одежде. Я сел так, чтобы видеть миссис Фостер-Джонс, и незаметно сделал несколько набросков в маленьком альбоме, который взял с собой. Она была моложе своего мужа — и, по-моему, стоила десяти таких, как он, — но, конечно, намного старше Джули, самое меньшее лет на двенадцать. Она была худенькая и хрупкая и красотой глаз и тонкостью черт лица не могла соперничать с Джули, но в ней была какая-то своеобразная красота, рожденная впечатлительностью, мужеством и волей, и в придачу — чисто женская веселость, которую добропорядочный, но начисто лишенный чувства юмора Фостер-Джонс, разумеется, не мог оценить или хотя бы понять. Это покажется глупым, и тем не менее, когда я смотрел на Агнес Фостер-Джонс, я был готов не только восхищаться, но полюбить ее, и хотя мои наброски не удались, я по сей день храню их. До той минуты я не слишком задумывался о положении женщин, об их требованиях права на образование, политических прав и более приличного обращения, но, слушая эту женщину, столь непохожую на разнузданных и противных суфражисток с газетных карикатур, и просто глядя на нее, я тут же обратился в феминистскую веру, которой с тех пор и придерживался. Рядом с нею, такой хрупкой, но веселой, болезненной, но смелой, любой член парламента выглядел бы тупоголовым ослом. Она дважды побывала в тюрьме, и теперь полицейскому достаточно было положить ей на плечо свою мясистую руку, чтобы она снова туда угодила. И все же она была готова выступить на этом воскресном митинге и даже могла смеяться, пока они с Джули пытались разрешить проблему одежды. Я понял тогда, — и по сей день считаю, — что при равных возможностях женщины лучше мужчин и лишь выдающиеся мужчины поднимаются до их уровня; в конечном счете эти выдающиеся мужчины одни только и способны ценить и любить женщин, заурядные же — лишь в редких случаях.

За завтраком, который был приготовлен с самыми лучшими намерениями, но не стал от этого ни аппетитнее, ни питательнее, я не отрываясь смотрел через стол на сидевших рядом миссис Фостер-Джонс и Джули. Они напоминали двух сестер, выбравших в жизни разные дороги. Лицо Джули было красивее, и хотя в тот миг я и не ощущал желания, секс все же делал свое дело; и все-таки я начал понимать, что лицо Агнес Фостер-Джонс лучше, несмотря на следы лишений, морщины и впалые щеки — оно было красиво совсем иной и, может быть, более совершенной красотой. Сравнение этих двух женщин — при том, что Джули веселилась от всей души — обнаруживало искусственность Джули и какую-то неуловимую фальшь в ней, все то, что мне и прежде случалось замечать несколько раз. И я не могу отделаться от впечатления, — хотя не хочу его преувеличивать, — что уже тогда, за всеми этими мыслями и другими, еще неотчетливыми, я ощущал странное беспокойство — не о будущем, а словно бы идущее из будущего: неясное предчувствие того, что все обернется для нас страданием.

Как представитель дяди Ника, главы заговора, я должен был утвердить план, который придумали к этому времени женщины. Джули надлежало купить самое броское и длинное пальто, какое можно достать в Лидсе за умеренную цену, а к нему — шляпу, закрывающую почти все лицо, — это уж было легче легкого. Миссис Фостер-Джонс, — она, кстати, сказала, что весь ее гардероб в ужасном беспорядке, — должна была надеть свое самое старое дорожное пальто, сложить и взять с собой все необходимые вещи и быть готовой скрыться из города сразу же после своего выступления. Надеясь, что не беру на себя слишком много, я сказал, что на мой взгляд обе женщины должны находиться где-то за сценой еще до начала митинга. Фостер-Джонс и Арнольд, оказавшийся умнее, чем можно было подумать с первого взгляда, согласились с этим и обещали подыскать там какую-нибудь комнатушку, где женщины смогут дождаться начала.

— Если нужно, — сказал Арнольд, усмехнувшись, — я повешу табличку: «Только для женщин».

— Вот и все, что от нас требуется, — сказал я. — Остальное — точный расчет времени и подробное распределение обязанностей — предоставим моему дядюшке, он человек дотошный и обстоятельный.

— Что верно, то верно, — заметила Джули и состроила гримасу.

— Ладно, пусть у него тяжелый характер, — ответил я. — Но ведь только благодаря ему миссис Фостер-Джонс сможет выступить в воскресенье на этом митинге.

— Молчу, молчу, — сказала Джули, а остальные горячо поддержали меня. — Пора в путь, Дик?

— Да. — Я взглянул на Фостер-Джонса. — Вы сможете быть в «Эмпайре» в четверть девятого? Я скажу дяде Нику, что мы встретимся между представлениями.

— Ну, пошли, — сказала Джули. — Только заглянем на минутку в тот славный маленький бар, потому что я, по-моему, оставила там свою пудру.

Она сердечно простилась с миссис Фостер-Джонс, поблагодарила от нашего общего имени Мюриел Диркс за «чрезвычайно интересный ленч», и мы поехали. Она выпила два двойных виски в том же маленьком баре, а я быстро проглотил кружку пива; на обратном пути Джули прижималась ко мне, волнуя незаметными для других прикосновениями, а сама громко и как ни в чем не бывало разговаривала с сидевшими впереди Фостер-Джонсом и Арнольдом. Теперь машина вела себя лучше, но в конце путешествия нам пришлось ползти с черепашьей скоростью, потому что в Лидсе к обычным декабрьским сумеркам прибавился еще и туман.

Мы собрались в уборной Томми Бимиша, она была самая просторная. Все пришли в костюмах и гриме, и Фостер-Джонс оглядывал нас растерянно и даже с некоторой опаской. К моему удивлению, здесь бы ли и Дженнингс с Джонсоном, они курили сигары и пили виски Томми.

— Не смотри так, сынок, — сказал Дженнингс. — Мы тоже участвуем в игре. Спроси у Магараджи.

— Не забывай, что мы любим женщин, всяких, даже собственных жен, — сказал Джонсон.

— А легавых не терпим с малолетства, — сказал Дженнингс. — Магараджа, займите председательское место.

Дядя Ник оторвался от своих записей и взял на себя командование, притворяясь, что это не доставляет ему никакого удовольствия.

— Начнем с вас, мистер Фостер-Джонс. У вас есть записная книжка? Пишите. Во-первых, экран. Он должен иметь длину футов девять. Высота — не менее семи футов. Не надо делать его слишком легким, но позаботьтесь, чтобы его можно было сдвинуть с места. Лучше закрепить его, когда он будет установлен. Вы точно знаете, куда его ставить? Вот сюда — смотрите. — И дядя Ник показал ему план сцены. Томми Бимиш зевнул и налил себе виски. Джули прикрыла глаза. Дженнингс и Джонсон перемигивались сквозь сигарный дым.

— Вот здесь экран. Важно, чтобы ваша жена исчезла как можно скорее. Если в Шеффилде или возле Шеффилда ей есть у кого заночевать в воскресенье, я отвезу ее туда, потому что на следующей неделе мы там выступаем. Если она согласна, скажите, что я буду ждать ее в машине в девять часов возле служебного входа.

— Но как она узнает вас, мистер Оллантон? Я хочу сказать…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — безжалостно перебил дядя Ник. — Предоставьте это мне. А вам еще два задания. Постарайтесь, чтобы председатель объявил выступление вашей жены без пяти минут девять — не раньше и не позже. И особо позаботьтесь, чтобы ваша жена знала, что ей можно говорить от силы три минуты. Если она затянет свою речь, полиция успеет обойти кругом и схватить ее у центрального входа. Тогда ей придется плохо, а мы все зря потратим время.

— Я это прекрасно понимаю, мистер Оллантон, — начал Фостер-Джонс.

Но дядя Ник снова прервал его.

— И наконец, в воскресенье вечером сами вы должны держаться подальше. Не вздумайте сопровождать жену. Не пытайтесь присоединиться к ней после. Как только узнают, что она здесь, вас могут тут же выследить. Правильно? Правильно. Как она найдет мою машину? На улицу ее аккуратнейшим образом выведут мистер Дженнингс и мистер Джонсон, которые выглядят очень респектабельно, внешность, знаете ли, обманчива! Для любого зеваки они — два галантных американских джентльмена, сопровождающих взволнованную пожилую даму.

— Все будут рыдать от умиления, — сказал Дженнингс.

— А не поставить ли у заднего входа виктролу, — сказал Джонсон, — чтобы она сыграла «Сердца и цветы»? Прошу прощения, шеф! Продолжайте.

— Они знают мою машину, мистер Фостер-Джонс. И будут точно знать, где им быть и что делать. Теперь мисс Блейн. Что вы делаете?

— Я прихожу туда пораньше в ярком пальто, которое куплю завтра, и в шляпе, закрывающей лицо. Отдаю пальто миссис Фостер-Джонс. Беру ее старое пальто и шляпу и, пока она выступает, жду позади экрана. Как только она заходит за экран, я надеваю пальто, выхожу из-за экрана с другой стороны, будто бы очень взволнованная, затем, имитируя ее походку и осанку, торопливо иду вдоль сцены — тут, если аплодисменты смолкнут, кто-нибудь должен зааплодировать снова, — торопливо иду вдоль сцены, спускаюсь по ступенькам, направляюсь к ближайшему выходу — и меня арестовывают. Так?

— Все, кроме одного, — сказал дядя Ник сурово, как говорил на репетициях. — Пока вы с миссис Фостер-Джонс будете ждать ее выступления, вы должны без передышки менять пальто, чтобы делать это за три секунды, не думая. А остальное вам будет уже легко. Вы хорошая, опытная актриса. Миссис Фостер-Джонс не актриса, и, наверно, она будет нервничать. А в молниеносном переодевании за экраном — ключ ко всему фокусу. Все должно выглядеть так, словно она просто прошла за экраном. Так что репетируйте снова и снова и не обращайте внимания, если она будет сопротивляться. Не останавливайтесь до тех пор, пока не научитесь делать это во сне за две с половиной секунды.

— Я сделаю все, что смогу, — сказала Джули. — По-моему, миссис Фостер-Джонс прелесть, и я на все готова, только бы она не попала в тюрьму. Но что будет со мной? Я не умею спорить с полицейскими, хотя всегда знала, что рано или поздно до этого дойдет.

— Мой племянник Ричард, у которого такой невинный вид, будет сидеть недалеко от выхода и пойдет за вами…

— А разве я не могу этого сделать, Ник? — спросил недовольно Томми Бимиш. — Джули работает со мной… и…

— Послушайте, Томми. — На этот раз дядя Ник говорил не очень резко. — Для вас у меня есть гораздо более важное дело — второй ключ к фокусу. Я хочу, чтобы вы были сбоку на галерке. И как только мисс Блейн появится из-за экрана, вы должны громко крикнуть: «Вот она! А ну, давайте похлопаем!» — что-нибудь в таком роде. Это важно, чтобы направить их по ложному следу, — тут начнутся аплодисменты и свист, и никто не успеет ни о чем подумать. У молодого Ричарда это не выйдет так, как у вас…

— Надо полагать, — сказал Томми все еще мрачно. — Как-никак, у меня опыт.

— Кроме того, — ровным голосом продолжал дядя Ник, — вы не успеете спуститься вниз, но все равно вам лучше изменить внешность для этого выступления с галерки…

— Черный парик и большие зубы, — начал Томми, сразу повеселев.

— А молодой Ричард пойдет за ней следом, и от него потребуется только удостоверить ее личность. — Он взглянул на меня, потом на Джули. — Но вы оба должны тянуть время, чтобы полицейские были заняты, пока миссис Фостер-Джонс не окажется в безопасности.

— Мистер Оллантон, — вскричал Фостер-Джонс срывающимся голосом, — я верю, что мы сможем это сделать… И у меня нет слов, чтобы выразить вам, как мы благодарны, моя жена и я…

— Прекратите, — сказал дядя Ник. — Нам еще придется над этим поработать — и вам в том числе. Вопросы задавать сейчас не стоит: нас уже зовут на выход. Мы повторим все снова в пятницу. И точно запомните, что вам надлежит делать, мистер Фостер-Джонс. Проверьте, чтобы экран был такой, как нужно, и не опрокинулся.

— Новый вариант знаменитой сцены с ширмой, — весело сказала Джули. — Будем надеяться, что она пройдет не хуже, чем у Шеридана.

Дядя Ник кисло улыбнулся, чуть шевельнув углами губ.

— В противном случае кое-кто из нас попадет в веселую историю, мисс Блейн.

Ответная улыбка Джули была сладкой и неискренней.

— Я-то попаду, это ясно, что же касается вас, то не знаю. Но в каком-то смысле работать с вами очень приятно, мистер Оллантон.

Дядя Ник не ответил — он уже выходил из уборной, и я, переглянувшись с Джули, последовал за ним.

И все прошло как по маслу. В воскресенье, седьмого декабря тысяча девятьсот тринадцатого года, миссис Фостер-Джонс, знаменитая предводительница суфражисток, с триумфом выступила в Лидсе перед многолюдной аудиторией — и затем бесследно исчезла. Без пяти минут девять улыбающаяся хрупкая женщина с непокрытой головой, но в длинном ярко-красном пальто вышла из-за экрана, приветствуя председателя под взволнованный шум всего зала; в пять минут десятого нигде в здании не было ни малейшего ее следа. Да, все прошло великолепно.

Должно быть, Джули и миссис Фостер-Джонс тренировались не жалея сил, потому что с моего места, — а я сидел у самой сцены, — все выглядело так, словно миссис Фостер-Джонс оставалась за экраном ровно столько, сколько надо, чтобы взять и надеть шляпу, которая была у нее на голове, когда она вновь появилась из-за экрана. Джули, не поднимая глаз и закрыв шляпой почти все лицо, действительно была похожа на миссис Фостер-Джонс. Кроме того, не успела она сделать и шага, как с галерки раздался зычный голос: «Вот она! Похлопаем, ребята!» — и зал опять забурлил. Наверное, этот блистательно рассчитанный и прекрасно исполненный Томми Бимишем ход был лучшим штрихом во всем плане дяди Ника: ни у кого не было времени внимательно наблюдать и думать. Когда Джули спускалась по ступенькам со сцепы, председатель, которому тоже были даны инструкции, уже призывал к порядку и объявлял следующего оратора. Прежде чем Джули добралась до двери, я встал со своего места, но в проходе меня уже опередили полицейский и высокий человек в плаще. Джули успела открыть дверь и выйти, и тут они ее нагнали. Я пошел за полицейским и высоким человеком и очутился в коридоре, где Джули сердито вырывалась из рук здоровенного сержанта полиции.

— Вы что, спятили, приятель? — восклицала она. — Уберите свои грязные лапы!

— Ладно, миссис Фостер-Джонс, — сказал человек в плаще, беря руководство на себя. — Если вы не причините нам беспокойства, мы ответим вам тем же.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Джули. — Кто вы такие?

— Я инспектор сыскной полиции Вудс, и у меня есть приказ взять вас под стражу, миссис Фостер-Джонс.

— Что за чепуха! Я не миссис Фостер-Джонс. — Тут она заметила меня. — О, привет, Дик!

— Привет, Джули! Что тут случилось?

— Я не знаю… вот…

— Подождите. — Инспектор свирепо взглянул на меня. — Одно из двух: или вы уберетесь отсюда немедленно, или отправитесь со мной в участок.

— Что же, я пойду в участок. Хотя смысла в этом не вижу. — Я старался говорить смело и вызывающе, но думаю, что мой голос все-таки дрожал. — Я увидел, что мисс Блейн спускается со сцены. Она моя приятельница. Мы вместе выступаем в варьете. На этой неделе — в Лидсе, в театре «Эмпайр». На следующей неделе — в Шеффилде.

Джули сняла шляпу.

— Должна сказать, инспектор, вы не слишком-то любезны, если не замечаете разницы между мной и миссис Фостер-Джонс, она намного старше. Меня зовут Джули Блейн. Я актриса, сейчас играю в скетче вместе с комиком Томми Бимишем.

— Верно, черт побери, — сказал сержант. — Я сам вас видел. Вот она кто, сэр.

— Я вижу, что она не миссис Фостер-Джонс, — медленно начал инспектор. Потом его словно ударило. — А ну живей, вы двое, — заорал он. — Бегите, может, она еще здесь. Обыщите все комнаты. Посмотрите у задней двери. Пошевеливайтесь! — Когда они умчались по коридору, он подозрительно взглянул на Джули. — Ну хорошо, вы мисс Блейн. Миссис Фостер-Джонс заходит за экран, а вы выходите из-за него в ее пальто.

— Почему в ее пальто? Это мое пальто. Я купила его в четверг утром. Вот смотрите, у меня есть чек из магазина. — Пока инспектор рассматривал чек, она продолжала говорить. — Правда, у миссис Фостер-Джонс пальто почти такое же, только у нее высокий черный воротник и черные отвороты, вы не заметили? Я пришла на митинг и собиралась сесть на сцене, потому что ходили слухи, что будет выступать миссис Фостер-Джонс. Ну и, конечно, опоздала — я не опаздываю только в театр, — поднялась по лестнице, и очутилась за этим экраном, и тут услышала аплодисменты, и миссис Фостер-Джонс начала говорить, так что мне пришлось остаться на месте. Когда она кончила речь и пробежала мимо меня, я очень взволновалась — аплодисменты всегда выбивают меня из колеи — и не могла решить, занять ли мне место на сцене или уйти. Я сделала несколько шагов, и тут какой-то болван на галерке принял меня за миссис Фостер-Джонс, подумал, что она возвращается, и поднял крик, и остальные тоже начали кричать и хлопать, и я перепугалась и побежала к двери, где меня уже поджидал сержант. — Она жалобно улыбнулась инспектору. — Если я причинила вам неприятности, инспектор, я очень сожалею. Но чем же я виновата, что у нас с миссис Фостер-Джонс похожие пальто?

— Не знаю. Но вы должны быть готовы дать нам свои показания в письменном виде.

— Ну, разумеется, — сказала Джули, подняв брови и широко раскрыв глаза — сама невинность. — Почему же нет.

Инспектор глубоко вздохнул и с шумом выдохнул воздух.

— В следующий раз, когда вы приедете сюда, мисс Блейн, я посмотрю, как вы представляете на сцене, там вы будете на месте. Я все время имею дело с лжецами, но вы превзошли всех.

— Вы мне не верите?

Инспектор сыскной полиции Вудс погрозил ей пальцем:

— Вы сами знаете — и я знаю, — что тут нет ни слова правды. Но если вы ничего не скажете, я ничего не смогу поделать. А теперь отправляйтесь в Шеффилд… или хоть в Тимбукту. — И он размашисто зашагал по коридору.

Когда он скрылся, я обнял ее и сказал:

— Ты была великолепна, Джули. Ну просто безупречна. Если все будет благополучно, — а я в этом уверен, потому что сейчас миссис Фостер-Джонс уже далеко, — мы всем обязаны тебе.

Джули закрыла глаза.

— Поцелуй меня.

Мы поцеловались, но тут же отпрянули друг от друга, потому что услышали чьи-то шаги. И слава Богу, что услышали: это был Томми Бимиш, утонувший в шапке и огромном дорожном пальто. Он любил делать вид, что сам водит машину, в действительности же у него был шофер по фамилии Диксон, служивший одновременно и костюмером. (Когда нас принимали у сэра Алека в Абердине, этот шофер отдыхал после трудного дня.) По настоятельной просьбе дяди Ника Томми, который меня невзлюбил, возможно, потому, что я нравился Джули, и он это знал, неохотно согласился подвезти меня в Шеффилд. Наши вещи были уже в машине, и мы сразу же поехали; Томми и Джули сидели сзади, говорили о митинге и о том, как хорошо все удалось, ели сандвичи и пили виски, а я расположился на переднем сиденье рядом с Диксоном, человеком угрюмым и молчаливым. Но Джули, рискуя разозлить Томми, сказала, что ей столько не съесть, и протянула мне несколько сандвичей и полную металлическую крышечку от фляжки виски; фляжка была, видно, очень большая. Проделывая все это, она ухитрилась нежно провести рукой по моей щеке.

Когда мы въехали в Шеффилд, я назвал Диксону адрес, который мне дала Сисси, — мы снова должны были жить в одной берлоге, — и был поражен, когда он ответил, что туда и едет, потому что мистер Бимиш и мисс Блейн остановились там же.

Ее игра во время и после митинга, поцелуй и поведение в дороге привели к тому, что я думал только о ней и не мог решить, рад ли я или огорчен тем, что мы будем жить под одной крышей. Сисси мне ничего о них не говорила. Интересно, а Джули сама знала? А Томми Бимиш? Когда после долгих поисков, расспросов и остановок мы наконец подъехали к довольно большому угловому дому, я все еще не решил, радоваться мне или огорчаться, но предчувствовал, что меня ждет необычная неделя.


Читать далее

1 - 1 12.04.13
Пролог Джона Бойнтона Пристли 12.04.13
Книга первая
1 12.04.13
2 12.04.13
3 12.04.13
4 12.04.13
5 12.04.13
6 12.04.13
7 12.04.13
8 12.04.13
Книга вторая
1 12.04.13
2 12.04.13
3 12.04.13
4 12.04.13
5 12.04.13
6 12.04.13
7 12.04.13
8 12.04.13
9 12.04.13
10 12.04.13
Книга третья 12.04.13
Эпилог Дж. Б. П 12.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть