Онлайн чтение книги Дядя Ник и варьете Lost Empires
4

В Берманли я снова жил в одной берлоге с дядей Ником и Сисси и, как обычно, в понедельник утром, уходя в «Эмпайр», их не видел. Берманли — город, в который я попал впервые, — состоял в основном из мрака, слякоти, трамваев и магазинных витрин, украшенных — если тут уместно это слово — хлопьями ваты, ибо было пятнадцатое декабря и до Рождества оставалось всего десять дней. Багаж наш доставили благополучно, но в то утро за сценой было холодно и грустно, и Сэм с Беном, кажется, простыли. Когда мы управились с делами, я увел их из театра и угостил кофе с ромом, а вернувшись, обнаружил, что репетиция с оркестром уже началась и я стою почти в самом хвосте. Я надеялся увидеть Джули, но на этот раз от них был только старый Кортней. Дженнингс был тоже один, без Джонсона; спустившись со сцены и увидев меня, он ухмыльнулся и ткнул меня кулаком.

— Стой тут, сынок, никуда не уходи, — сказал он. — Получишь колоссальное удовольствие. Сейчас очередь «Музыкальных Типлоу», вся троица в сборе. Я бы сам посмотрел, для науки, да меня Хэнк ждет в салуне за углом. Пока, сынок!

Трое Типлоу были на этот раз еще капризнее, чем обычно, и я освободился почти в половине первого. Тут я с удивлением обнаружил, что Билл Дженнингс вернулся и явно меня дожидается.

— Да, сэр, у нас там небольшое сборище в задней комнате бара, — сказал он. — Твой дядюшка пожелал, чтобы ты тоже был там, и я вызвался тебя доставить, сынок. Там директор театра… его зовут Карбетт — этакий герцог перед выездом на охоту. А также газетчик — мистер Пафф из «Берманли ивнинг мейл». И еще Томми и мисс Блейн. Словом, нечто вроде актерской конференции с выпивкой, сынок, — продолжал он, выходя со мной на улицу.

Никогда нельзя было понять, серьезно говорит Билл Дженнингс или шутит, но по дороге к бару мне удалось выяснить, что директор театра Карбетт обеспокоен: предрождественская неделя не обещала хороших сборов, и он жаждал, чтобы дядя Ник и Томми предложили какой-нибудь рекламный трюк для привлечения публики Мистер Пафф, ведавший в вечерней газете театральным отделом и светской хроникой, был приглашен на случай, если потребуется его помощь.

— Но при мне, сынок, — закончил Билл Дженнингс, — родилась только одна идея, хоть и вполне дельная, а именно: «Выпьем еще по одной».

Когда мы вошли в маленькую заднюю комнату бара, отданную в полное распоряжение компании, речь держал дядя Ник.

— Ну что же, тогда пусть это будет «Индийский ящик». Больше ничего у нас и нет. Я когда-то использовал его в номере, но потом бросил — он недостаточно эффектен. A-а, Ричард! У нас сохранился «Индийский ящик»?

— В глаза его не видел…

— Только, пожалуйста, не говори, что его нет. — Дядя сверкнул глазами. — Он должен быть. Это такой разукрашенный восточный сундук около двух футов в длину и по футу в ширину и высоту с большим красивым ключом.

— Не видел. — И прежде чем он снова прервал меня, я добавил: — Но у нас есть одна небольшая упаковка как раз таких размеров, только я ни разу ее не открывал, потому что Сэм сказал, что мы этим не пользуемся.

— Тогда порядок, малыш. Это он. — Дядя Ник оглядел собравшихся. — Вот как мы это устроим. Но должен предупредить, что мне понадобится помощь. Ваша, мистер Пафф, вашей газеты и, если возможно, одного из больших магазинов.

— Сделаю все, что смогу, мистер Оллантон, — сказал журналист, маленький толстячок в потертом и узковатом для него синем костюме. — Но это, конечно, зависит от того, что вы задумали.

— У меня было много случаев убедиться в дружественности вашей «Ивнинг мейл», — напыщенно сказал директор театра Карбетт, который и в самом деле изображал из себя помещика, — позже я узнал, что, надев фрак, он совсем уж терял чувство меры и вставлял в глаз монокль. — И я не сомневаюсь, что, если наш друг мистер Пафф одобрит эту затею, он сумеет убедить владельцев какого-нибудь из больших магазинов оказать нам содействие. Может быть, Смедли и Джонса, как вы полагаете? Хотя все, конечно, зависит от того, что вы задумали, мистер Оллантон.

— Спасибо, что предупредили, — сухо сказал дядя Ник. — Итак, вот вам фокус. — Он выдержал паузу, а я перевел взгляд на Джули, которая подняла бокал, как бы спрашивая, не хочу ли я выпить. — Вы объявляете сегодня вечером, что по особой просьбе друзей и почитателей из Берманли Ганга Дан будет предсказывать будущее. Сегодня вечером или завтра утром он положит в свой «Индийский ящик» кусочки бумаги с заголовками из «Ивнинг мейл», которая выйдет в четверг. Ящик будет заперт на замок, перевязан и опечатан завтра в магазине. Он останется в витрине магазина или в любом другом заметном месте до вечера четверга. Затем кто-нибудь из служащих магазина доставит его в «Эмпайр» на вечернее представление, вскроет на сцене и прочитает заголовки публике.

— Слушайте, вот это да! — воскликнул Хэнк Джонсон.

— Но вы действительно можете это сделать, мистер Оллантон? — спросил Карбетт.

— Если б не мог, какого ж черта я б завел этот разговор? — сказал дядя Ник раздраженно. — Я это уже делал. Не забывайте, что я волшебник.

— Там зеркала или электричество, маэстро? — спросил Томми. — Или там два ящика?

— Там нет никаких двух ящиков, — холодно ответил дядя Ник. — И с той минуты, как ящик завтра унесут, он уже перестанет быть моим. Он будет заперт, перевязан и опечатан в магазине на глазах у всех, а затем выставлен для всеобщего обозрения. Только вот что: меня там не будет, потому что я Гэнга Дан и не собираюсь средь бела дня шляться в костюме и гриме. За этим придется присмотреть Ричарду и кому-нибудь из вас. Ну как, — он взглянул на журналиста, — это вам подходит?

— Нет слов! — воскликнул мистер Пафф, вскакивая. — Я позвоню в редакцию.

— Один момент, — сказал Томми. — А как насчет олдермена Фишфейса?

— Вы имеете в виду олдермена Фишблика?

— Один черт. А, вы же его не знаете, — вспомнил Томми, поглядев на тех из нас, кто явно не имел представления об олдермене Фишблике. — Расскажите о нем, мистер Карбетт, представьте его во всей красе.

Карбетт важно откашлялся.

— Олдермен Фишблик — местный агент по продаже недвижимости и большая шишка в муниципалитете. Не пьет, не курит и до смерти не любит театры и мюзик-холлы. Особенно мюзик-холлы. Он их называет притонами разврата. На той неделе он опять поносил нас…

Постойте, — вмешался журналист. — Я должен идти в редакцию. Ну-ка объясните мне поскорее, какое отношение олдермен Фишблик имеет к «Индийскому ящику».

Если имя олдермена Фишблика будет в четверг стоять в одном из заголовков, — сказал дядя Ник, — я гарантирую, что тот, кто будет читать эти заголовки со сцены в четверг, непременно упомянет олдермена Фишблика.

— Со своей стороны ничего гарантировать не могу, — ответил журналист, — но я поговорю с нашими ребятами. Я знаю, что в четверг утром состоится заседание муниципалитета, а Фишблик почти всегда из-за чего-нибудь поднимает шум. Ну, мне пора. Я не буду звонить, а пойду прямо в редакцию. Итак, мистер Оллантон, могу я заявить, что вы приняли вызов и покажете свой волшебный «Индийский ящик» в Берманли? Превосходно. И вы завтра же готовы послать этот ящик к Смедли и Джонсу, чтобы они держали его до четверга? Превосходно. Я успею дать это в сегодняшний номер. Честь имею кланяться! — И мистер Пафф удалился.

— Я кое-что придумал для олдермена Фишблика, — сказал Томми. — Это касается его агентства по продаже недвижимости. И мне нужна помощь, Ник. Как вам в этом суфражистском балагане в Лидсе. Мне нужны вы, Сисси, молодой Хернкасл. Вы тоже, Билл, и вы, Хэнк.

— Мы не подкачаем, будьте уверены, приятель, — воскликнул Билл.

— Раз это сулит напасти олдермену Фишблику, — торжественно произнес Хэнк Джонсон, — можете на меня рассчитывать, шеф. И выпивку теперь ставлю я.

Дядя Ник велел мне идти распаковать ящик, проверить, на месте ли ключ, и отнести все наверх к нему в уборную.

— Мы перекусим в «Короне», — добавил он. — И прежде чем что-нибудь появится в газете, я проверю, в порядке ли ящик. Ну, беги, малыш.

Во вторник в три часа дня я нес этот ящик, на вид очень старинный и восточный, в мебельный отдел магазина Смедли и Джонса (3-й этаж). Там уже собралось человек сто, по меньшей мере — столько, сколько поместилось. Для нас освободили место в середине. В качестве эскорта — и это слово здесь вполне уместно, ибо все делалось с невероятной торжественностью, — меня сопровождали Томми и Джули, Дженнингс и Джонсон, на этот раз серьезные и важные, и директор театра Карбетт, отказавшийся от своего спортивного костюма и походивший на владельца похоронного бюро. Смедли и Джонс были представлены помощником управляющего, неким Р. Дж. Перксом, который накануне заходил к дяде Нику в «Эмпайр» между представлениями и уже тогда очень нервничал; сейчас он нервничал еще больше, словно боялся, что ящик вдруг взорвется. Прессу представлял мистер Пафф и несколько его более молодых и щеголеватых коллег, которые скептически поглядывали по сторонам, словно им все это было не в диковинку, хотя, конечно, знать они ничего не могли. (Я сам немало поломал голову над этим фокусом.) Только один человек нервничал еще больше, чем Р. Дж. Перкс, — это молодой Ричард Хернкасл, ибо я впервые появился на публике вне сцены и без индийского костюма и грима.

Когда мы все были готовы, Р. Дж. Перкс произнес, несколько заикаясь:

— Э-э… леди и… э-э… джентльмены… э-э… От имени… э-э… Смедли и Джонса… э-э… рад приветствовать вас… э-э… интересный эксперимент… слово имеет… э-э… мистер Карбетт… э-э… из театра «Эмпайр».

Карбетт сказал, что Берманли хорошо известен своим спортивным духом, что Гэнга Дан, сейчас выступающий в «Эмпайре» с одним из величайших иллюзионных номеров мирового варьете, любезно согласился продемонстрировать здесь, в Берманли, самое поразительное доказательство своей магической силы и что сейчас перед собравшимися выступят два популярных комика Дженнингс и Джонсон, также участвующие в грандиозной программе этой недели в «Эмпайре».

— Ребята, — начал Билл Дженнингс, — я немало времени провел на эстраде — не здесь, а по ту сторону океана. И я видел великих волшебников и угадывателей мыслей. Но то, что обещает сделать Гэнга Дан, превосходит все. Конечно, он этого еще не сделал, и не исключено, что это ему не под силу, — как по-твоему, Хэнк?

— Я думаю, Билл, и вы, друзья, — я думаю, что Гэнга Дан уже выполнил то, что обещал. В этом ящике — подними его повыше, сынок, чтобы людям было видно, — я говорю, в этом ящике уже находятся один или два листка бумаги, на которых Гэнга Дан написал — хотите верьте, хотите нет — заголовки послезавтрашнего номера «Ивнинг мейл». Верно, Томми? Слово имеет мистер Томми Бимиш, ребята.

Дядя Ник не хотел, чтобы Томми вылезал с речью: он понимал, что, если Томми начнет шутить, он рассмешит всех собравшихся, и никто по-настоящему не обратит внимания на меня и на ящик. Но Томми настаивал, и вот он уже говорил, взобравшись на стул:

— Ну-с, девочки, мальчики и налогоплательщики, я думаю, что мы уже в выигрыше. В четверг на втором представлении в «Эмпайре» кто-нибудь откроет ящик и прочтет заголовки, и если окажется, что они в точности совпадают с действительностью — значит, этот номер — номер века. А если все будет неправильно, тогда мы здорово посмеемся над бедным старым Гэнгой Даном — хотя, должен вам сказать, он не бедный и не старый, и я его боюсь до полусмерти. Он такой зло-ве-щий — честное слово, — зло-ве-щий и все-ля-ю-щий страх. Вчера он мне сказал, — по понедельникам он говорит по-английски, — что дело тут не в зеркалах и не в электричестве; тогда как же, черт побери, он это делает? Ведь вспомните, он не увидит этого ящика, пока его не вскроют в четверг на сцене «Эмпайра». А теперь моя блистательная коллега леди Макбет — ах, прошу прощения, мисс Джули Блейн — расскажет вам об этом ящике.

Надо сказать, что Джули, темноволосая, бледная, в черных мехах, и в самом деле выглядела так, словно она только что сыграла или собиралась сыграть леди Макбет. Она предупредила, что произнести речь экспромтом не сумеет, и мы с дядей Ником кое-что сочинили для нее, и она заучила текст наизусть. И теперь своим звучным голосом с красивыми модуляциями она произнесла самую эффектную речь дня. Но должен добавить, что утром дядя Ник с обычной своей дотошностью заставил нас долго репетировать, добиваясь совпадения ее слов и моих действий: пока она говорила, я запирал, завязывал и запечатывал ящик.

— Леди и джентльмены, я надеюсь, вам всем хорошо виден мистер Хернкасл, правая рука Гэнги Дана. Сейчас он запрет ящик. Готово! Теперь с помощью мистера Перкса, представителя господ Смедли и Джонса, он надежно перевяжет его. После этого узлы зальют сургучом и оттиснут на нем печатку с перстня мистера Перкса. Пока они будут это делать — я надеюсь, всем хорошо видно, — я объясню вам, что произойдет с ящиком. С этой минуты и до того момента, когда в четверг вечером его вскроют на сцене «Эмпайра», ящик останется в магазине, где будет выставлен для всеобщего обозрения в витрине, справа от главного входа, как сказал мне мистер Перкс. Не сомневаюсь, что вы полностью доверяете мистеру Перксу и господам Смедли и Джонсу — я, со своей стороны, им доверяю, — и поэтому, если в четверг вечером они скажут, что ящик не покидал магазина и никто не пытался вскрыть его, мы им поверим. А на мистера Перкса будет возложена доставка ящика отсюда прямо на сцену «Эмпайра». Гэнга Дан поклялся, что не взглянет на него даже через окно. Итак, леди и джентльмены, вот этот ящик, крепко перевязанный и опечатанный. — Раздались аплодисменты. — Теперь мистер Перкс отнесет его вниз и поместит в витрине. Это все, леди и джентльмены. Разумеется, до послезавтрашнего вечера. Благодарю вас!

Все снова зааплодировали, и когда Перкс, держа ящик высоко над головой, торопливо вышел, публика начала расходиться.

— Ты была очень хороша, Джули, — сказал я.

— Спасибо, Дик. — Она понизила голос. — Но ты скажи мне, как же он собирается это сделать.

— Я бы сказал, если б знал. Но я не знаю. Знаю только, что он раньше этот фокус уже делал и не слишком высокого о нем мнения. Может быть, потому, что не сам его изобрел. Дядя Ник предпочитает фокусы собственного изобретения.

— Зная твоего славного, доброго дядюшку Ника, держу пари, что это именно так. О, Томми зовет нас. Да, Томми, дорогой?

— Я не тебя зову, дорогая. Это для гэнгадановцев. — Он повернулся ко мне. — Касательно олдермена Фишфейса. План завтрашней операции давно готов. Вечером приходи в мою уборную, я объясню, кто что должен делать. Скажешь Нику и этой дурочке Сис. Ладно? Только не в перерыве, чтоб не было спешки, а после конца представления.

Я понимаю, что ныне, в мире, столь неузнаваемо деловом и переменившемся, тщательно продуманный розыгрыш, который мы устроили олдермену Фишблику утром в среду в Берманли, может показаться ребячеством, недостойным шестерых или семерых взрослых актеров. Но в защиту этого можно привести три аргумента. Во-первых, в те дни еще жива была традиция театральных розыгрышей, восходящая ко временам Тула и Генри Ирвинга, когда он еще не стал великим и важным. Во-вторых, олдермен Фишблик, представления не имевший о мюзик-холлах, постоянно выступал с публичными нападками на них. В-третьих, такие актеры варьете, как Томми Бимиш и дядя Ник, радовались всему, что нарушало монотонность и скуку этих зимних дней, когда погода уже не позволяла им играть в гольф или совершать экскурсии на новой игрушке — автомобиле. Дядя Ник не раз говорил мне, особенно в счастливые часы, когда он бывал увлечен новой работой, что главная причина, почему многие звезды беспробудно пьют или очертя голову бегают за женщинами и наживают себе неприятности, состоит в том, что после вечернего оживления и подъема их невыносимо гнетут эти пустые дни в городах, от которых с души воротит. Берманли был одним из таких городов; погода в ту неделю стояла прескверная. Рождество то ли уже наступило, то ли еще нет, но повсюду торчали хлопья снега из ваты и потрепанные Санта-Клаусы; вот мы и устроили специальное представление для олдермена Фишблика, агента по продаже недвижимости. Штаб-квартиру по проведению операции — теперь, кажется, это называется так — мы разместили в баре неподалеку от контор Филипса и Фишблика, агентов по продаже недвижимости и аукционистов, поэтому мы знали все, что там происходит; и я теперь попробую увидеть это странное утро глазами бедного Фишблика.

Было пасмурно, дождь со снегом шлепал по стеклам, и Фишблик, накричав на свою секретаршу мисс Клит и выбранив мальчишку-конторщика, которому он предложил шевелить мозгами или убираться вон, принялся от нечего делать изучать список недвижимости, которую Филипс и Фишблик продавали или сдавали в аренду. Первым в списке стоял Хикерстон-Холл — имение огромное, дорогое и обременительное, как белый слон, потерявший свою белизну; оно пустовало уже более двух лет, и Фишблик, очевидно, снова ломал себе голову над тем, как же с ним быть, когда ему доложили о приходе мистера и миссис Примп, желающих видеть его по весьма срочному делу.

— Олдермен Фишблик, — сказал мистер Примп, крепко пожимая ему руку, — вы, наверное, слышали обо мне — Примп, чайная торговля, Минсинг-лейн. Да, Примп с Минсинг-лейн — это я. — У него была клочковатая борода, пенсне и высокий, срывающийся голос. (Когда Томми Бимиш старался, он бывал великолепен.) Миссис Примп, в мехах и под вуалью, была холодна и элегантна, и при взгляде на нее вы сразу понимали, что это очень богатая женщина, — Джули не раз приходилось играть такие роли.

— Ну-с, поговорим о Хикерстон-Холле, — сказал мистер Примп. — Я подумываю удалиться от дел, и вчера мы с миссис Примп осмотрели Хикерстон-Холл — снаружи, разумеется, — и миссис Примп он сразу поправился, не правда ли, дорогая?

Мне кажется, из него можно что-то сделать, — сказала миссис Примп глубоким контральто, богатым, как и ее наряд. — Но, конечно, мы должны осмотреть его как следует…

— Естественно, естественно, миссис Примп, — ответил Фишблик, стараясь не выдать своего волнения. — Превосходное имение… и не исключено, что я смогу сделать вам некоторую скидку с продажной цены…

Мистер Примп отмахнулся:

— Примп с Минсинг-лейн не торгуется, — заявил он. — Главное, когда вы можете показать нам дом? Предупреждаю вас, Фишблик, что к вечеру мы должны вернуться в Лондон.

— Мы можем поехать немедленно…

— Невозможно. Но если вы зайдете за нами в половине третьего в гостиницу «Мидлэнд»…

— Конечно, мистер Примп, я договорюсь, чтоб была машина…

— А до тех пор, — произнесла миссис Примп еще более низким голосом, — вы должны ознакомить нас со всеми подробностями…

— Я как раз собирался это сделать, миссис Примп. — Фишблик был до того взволнован, что никак не мог отыскать бумаги. — A-а, вот они. Отличное приобретение для человека со средствами…

— Мистер Примп — человек с большими средствами, олдермен Фишблик, — холодно сказала миссис Примп.

— Люблю вести дела вот так, — и мистер Примп ударил ладонью по столу, сквозь очки сверля глазами перепуганного Фишблика. — Значит, в половине третьего в гостинице «Мидлэнд». И не заставляйте меня ждать. Спросите у кого-нибудь с Минсинг-лейн, кто такой Примп. Я не люблю толочь воду в ступе. Сказано — сделано!

— Да, мистер Примп. Я уверен, что вам…

— Всего доброго, — сказал мистер Примп резко. — Пойдем, дорогая. Не провожайте нас, Фишблик. Вам надо подготовиться.

Спустя пятнадцать минут, когда Фишблик все еще пытался выяснить финансовое положение Примпа с Минсинг-лейн, доложили о приходе полковника Слоумена. Это был высокий, темноволосый, внушительного вида мужчина, чем-то напоминавший лорда Китченера, только помоложе. Он явился в сопровождении дочери (Сисси на этот раз была одета скромно и не накрашена) и сына — это был я с большими светлыми усами, которые дядя Ник сделал из крапе; себе он тоже наклеил усы, длинные и черные. Во время этого спектакля в честь Фишблика я случайно узнал, каким хорошим актером мог бы стать дядя Ник.

— Я полковник Слоумен, бывший шеф полиции в Пенанге. А вы тут, как я понимаю, агенты по продаже Хикерстон-Холла? Ну-ну, дорогой сэр, или да, или нет. Если нет, так прямо и скажите, у меня мало времени.

— Да, полковник Слоумен, да. Вы хотите осмотреть дом?

— Разумеется, хочу. И мои дети тоже хотят. Мы не собираемся покупать дом, не осмотрев его. Вы что, меня за идиота принимаете?

Ошеломленный Фишблик встал и вышел из-за стола. Он был рыжеватый, длинноносый и тонкогубый человек с глазами, несколько напоминавшими распространенные тогда стеклянные затычки для пивных бутылок. — Я могу немедля доставить вас туда, полковник Слоумен…

— Нет, не можете. У меня свидание с лордом-лейтенантом. Старый друг. Единственное время — сегодня днем. Зайдите за нами в половине третьего. Гостиница «Каунти».

— Боже мой! — Фишблик был в отчаянии. — Боюсь, что я… к сожалению…

— Это еще что такое? — загремел полковник Слоумен. — Если вы не желаете продавать имение, то так и скажите. «Боюсь, что я…» Великий Боже, неужели в этой стране не осталось ни одного делового человека!

— Просто я хотел бы перенести на другое время, кое-какие дела, — начал растерянный Фишблик.

— Перенести на другое время! Что за вздор! Я серьезно интересуюсь этим имением, и не мне вам говорить, что оно уже давным-давно объявлено к продаже, и если вы вообще заинтересованы в том, чтобы его продать, то покажите нам дом сегодня же, для чего зайдите за нами в гостиницу «Каунти» ровно в два тридцать. Ваши дела меня не касаются, у меня свои планы. Ровно в два тридцать в «Каунти». Дети, за мной!

Фишблика бросило в дрожь: он пошел за нами, пытаясь объяснить, что и почему он должен перенести на другое время, но дядя Ник не стал слушать и отмахнулся.

В гостинице «Мидлэнд», безуспешно пытаясь оставить записку для мистера Примпа, о котором там никто и понятия не имел, несчастный Фишблик наткнулся на двух экстравагантных американцев в огромных круглых очках и с бородками, как у дяди Сэма. Они тоже выразили желание взглянуть на Хикерстон-Холл — не как на возможное место жительства (они жили в Ошкоше, рядом со своей главной фабрикой), но как на здание, которое можно было бы приспособить для фабрики по производству игрушек.

— Да, сэр , — сказал один из них с ударением, — всемирно известных кукол и медвежат Саймона и Саймона.

— Кукол и медвежат? — запинаясь, пробормотал Фишблик, вообразивший, вероятно, что он сходит с ума.

— Радость малышей в семнадцати странах, сэр, — сказал другой американец, сурово глядя на Фишблика через огромные очки. — Мы хотим сделать Хикерстон-Холл центром нового процветающего объединения.

— А Саймон и Саймон не скряги, сэр, — сказал его партнер с таким же суровым взглядом. — Если место подходящее, цена тоже будет подходящей, да, сэр.

— Мы осмотрим его сегодня. Будем ждать вас в «Красном льве»… скажем, в половине третьего…

— Другого времени у нас нет, олдермен. Вы согласны или нет? Если хотите делать дело с Саймоном и Саймоном, то будьте там с машиной ровно в половине третьего.

Они не дали бедному Фишблику вставить ни слова.

— Саймон и Саймон. Оборотный капитал пять с половиной миллионов долларов. Куклы и медвежата, известные во всем мире. Увидимся в половине третьего.

— Слушайте, — закричал Дженнингс, появляясь вместе с Джонсоном в баре (это они изображали деловых американцев), — бедняга совсем спятил. Когда мы уходили, он слова вымолвить не мог.

— Ну, что-то будет на заседании муниципалитета! — сказал Джонсон. — Можете плюнуть мне в глаза, если имя Фишблика не попадет в четверг в газету. Мне виски, Томми.

Было решено, что «Индийский ящик» вскроют на втором представлении в четверг, не во время нашего номера, а после скетча Томми, когда он уже откланяется. И вот мы все выходим: дядя Ник в костюме и гриме Гэнги Дана, Томми и Джули, Перкс из магазина Смедли и Джонса с «Индийским ящиком» и я в своем лучшем костюме. Театр набит битком: после того как мы объявили о предстоящем угадывании заголовков, мистер Пафф каждый вечер устраивал нам в газете какую-нибудь рекламу, и дела наши пошли на лад. Под руководством дяди Ника мы заранее отработали все, что предстояло сделать на сцене.

Начал Томми. Он сказал:

— Леди и джентльмены! Друзья! Перед вами мистер Перкс от Смедли и Джонса. Он пришел сюда затем, чтобы засвидетельствовать, что волшебный ящик — вот он — находился в его, — Смедли и Джонса, — владении с тех пор, как во вторник днем он был публично заперт, перевязан и опечатан, и что Гэнга Дан ни разу не появлялся поблизости. Не так ли, мистер Перкс?

Отчаянно прокашлявшись, Перкс ответил, что это так.

Джули рассказала, как Гэнга Дан пообещал положить во вторник утром в ящик листки бумаги с заголовками сегодняшнего последнего выпуска «Ивнинг мейл».

— Если он это сделал, то как — одному Богу известно, — заключила она. — Но мы знаем, что последний раз он приблизился к ящику во вторник утром. А сейчас я прошу мистера Перкса и мистера Хернкасла, главного ассистента Гэнги Дана, сломать печати и развязать шнуры.

Перкс и я проделали это медленно и торжественно. Перкс весь обливался потом, и мне тоже было не по себе при всей моей вере в дядю Ника. Если фокус не удался, — а для меня все еще оставалось тайной, как он может удасться, — нас закидают гнилыми яблоками.

Настала моя очередь. Я уже полчаса бормотал про себя то, что мне предстояло сказать:

— Леди и джентльмены, сейчас я попрошу Гэнгу Дана вручить мне ключ и, во избежание всяких подозрений, передам его мистеру Перксу, чтобы он отпер ящик. — Я пересек сцену и почтительно поклонился дяде Нику, который церемонно достал большой красивый ключ. Держа его высоко над головой, я подошел к Перксу. Он отпер ящик, достал три листка тонкой бумаги и разгладил их, чтобы прочесть, что на них написано. Но Томми, которому наскучило стоять без дела, схватил их и прочел вслух три заголовка. В первом было что-то про Ллойд Джорджа, во втором — про цены на индюшек, а третий, вызвавший невообразимый смех в зале, был такой: «Скандал в муниципалитете: снова олдермен Фишблик». Под смех и аплодисменты публики Томми протянул листочки Перксу, чтобы тот подтвердил, что он правильно прочитал написанное. Перкс энергично закивал, но его не было слышно. Дядя Ник шагнул вперед, поклонился, был встречен аплодисментами, но тут же дал знак опустить занавес. Я видел, что он в ярости.

— Какого черта вам понадобилось встревать? — сердито спросил он у Томми. — Я договорился, что их прочтет этот Перкс.

— Так ведь куда лучше, что это прочел я, старина. У него бы они не стали так смеяться над Фишфейсом.

— Для вас главное смех, а для меня — мои фокусы. Теперь они все думают, что на этих бумажках ничего не было, что вы просто вспомнили сегодняшние заголовки.

— Не думаю, старина, — беззаботно возразил Томми.

— А вы вообще не думаете, вот в чем ваша беда, — проворчал дядя Ник и зашагал прочь. Томми с криком «ну-ну, постойте!» устремился за ним.

Мы с Джули вместе пошли наверх к нашим уборным, не спеша и держась как можно ближе друг к другу.

— Дик, милый, но как же все-таки он это сделал? Это ведь на самом деле были сегодняшние заголовки! И они были в ящике, я уверена, что маленький мистер Перкс не смошенничал. Но как Ник мог знать их во вторник утром? Неужто он и вправду может заглядывать в будущее!

И думаю, что, если бы я серьезно ответил ей «может», она бы не стала со мной спорить. Джули была далеко не дура, но в ней как во всякой женщине жило стремление презреть рациональность, логику, очевидность и приветствовать любое проявление необъяснимого, чудесного, сверхъестественного. Я пришел к убеждению, что эта женская черта скорее хороша, чем плоха, ибо предохраняет нас от сетей нашего рационализма и всяких теорий причины и следствия. Но я не мог признать дядю Ника провидцем и сказал ей об этом.

— Это фокус, сам дядя Ник его терпеть не может, но как он делается, я до сих пор не знаю.

— Мне это безумно любопытно, милый. — Она остановилась и подошла еще ближе. — А ты скажешь мне, когда узнаешь?

— Нет, Джули.

— Ах, скверный мальчишка! Впервые я тебя о чем-то попросила — и что ты мне отвечаешь! Ну ладно, тогда я не скажу тебе о тех людях в Ноттингеме… на следующую неделю. Ты помнишь, о чем речь?

— Конечно. Это те, у кого я должен остановиться. Но понимаешь, Джули, я поклялся дяде Нику никогда никому не объяснять его фокусы и иллюзии. Это ведь его хлеб, Джули, да пока и мой тоже. Не хочешь же ты, чтобы я нарушал свои клятвы.

Она рассмеялась.

— Конечно, хочу, пока ты не даешь их мне. Ладно, милый, я тебя прощаю. Вот фамилия и адрес этих людей. — Она достала из-за пояса сложенную бумажку. — Писать им не надо, разве только ты передумаешь.

— Да что ты, конечно, я остановлюсь у них.

— Тогда не трудись писать. Они тебя ждут. А ты, если нам повезет, надеюсь, будешь ждать меня в один прекрасный рождественский день. Нет, милый, пойдем. Томми может хватиться.

Когда я добрался до уборной дяди Ника, он выпроваживал оттуда двух молодых репортеров. Когда они ушли, он начал переодеваться и сказал:

— Они хотели, чтобы я объяснил им, как это делается. Прощелыги! Я не изобретал этого фокуса и невысокого о нем мнения, но уж дарить его газетам вовсе не собираюсь. Пускай сами разгадывают. Мне тоже пришлось поломать голову, когда я его впервые увидел.

— Джули Блейн просила, чтобы я ей объяснил, — сказал я как можно небрежнее.

— Это, наверно, Томми ее подучил. А что ты ответил, малыш?

— Что я не знаю, как вы это делаете, и даже если б знал, то не сказал бы. Я сказал, что дал клятву.

— Молодец. Хотя если б вы оба были в чем мать родила, она бы из тебя вытянула все что угодно. Держи с нею ухо востро, малыш. Кстати, эту бутылку прислала дирекция. — Он налил шампанского себе и мне. — Это самое меньшее, что они могли сделать за мою сверхурочную работу. Терпеть не могу фокус с ящиком. Одна сплошная наглость и никакого искусства. Совсем не в моем стиле. — Он выпил полстакана, потом взглянул на меня. — Ну-ка, подумай хорошенько, малыш, все взвесь, и если ты не сможешь мне сказать, как это делается, тебе не стоит работать в моем номере. Не торопись.

Я не торопился. Дядя Ник кончил переодеваться, привел себя в порядок, — он был человеком очень опрятным и не желал нанимать «костюмера», хотя вполне мог себе это позволить, — и только тогда снова обратился ко мне:

— Ну что, малыш, каков ответ?

— Наверняка дело в ключе, дядя Ник. Других объяснений я не вижу.

— Совершенно верно. Я просматриваю газетные заголовки, выбираю три из них и пишу на специальной тонкой бумаге. Затем эти три листочка сворачиваются в трубочку и засовываются в ключ. Ключ вставляют в замок, и он выбрасывает их, и, когда крышка поднимается, заголовки уже в ящике. В ключе есть маленькая пружинка — это тонкая работа, а все остальное — детские игрушки. — Он налил себе еще шампанского. — Держи язык за зубами, малыш: мне недавно пришла в голову одна идея — я еще ею вплотную не занимался, но сдается мне, из нее такое может выйти, что у всех мурашки забегают. Только мне понадобится второй карлик. Однако тут работы на несколько месяцев, — закончил он с довольным видом.

Помню, я подумал — мысль у меня тогда работала только в одном направлении, — что чем больше он будет занят этими двумя карликами, тем лучше будет для нас с Джули. Может быть, удача нам улыбнется.

В субботу я сказал ему и Сисси, что в Ноттингеме буду жить отдельно, потому что уже договорился и остановлюсь у знакомых. Он выслушал это спокойно, но Сисси огорчилась.

— Ну, Дик, а я так надеялась, что мы будем все вместе праздновать Рождество.

— Перестань, девочка, — сказал дядя Ник. — Терпеть не могу Рождество.

— Неправда, Ник.

— Правда. Все это глупости.

— А как же ребятишки?

— «А как же ребятишки?» — грубо передразнил он. — Как же, говоришь, ребятишки? Очень просто: они любят Рождество, потому что получают подарки. Они полюбят любой день, когда им станут дарить подарки. Середину апреля, конец октября — любое время. А взрослых водят за нос торговцы — взвинчивают цены, именно потому, что их переполняет рождественский дух доброй воли и благорасположения ко всем людям. Сегодня я получил рождественскую открытку — все про старую дружбу и добрые чувства и размышления у камина, — а прислал мне ее агент, и большего негодяя я в жизни не видел. Так что не говори мне о Рождестве, девочка. Я его вытерплю, но провалиться мне, если я стану ему радоваться. Я живу тем, что обманываю других, но самого себя мне обманывать ни к чему.