Онлайн чтение книги Дядя Ник и варьете Lost Empires
7

Но все наши фантастические планы по поводу плимутской жизни рассеялись, как только мы прибыли туда в вихре больших мягких снежных хлопьев. Дело было в субботу. Хорошую берлогу найти оказалось трудно, и я смог отыскать лишь темную каморку в жалком домишке на мрачной боковой улочке Девенпорта, рядом с казармами. Домик принадлежал отставному флотскому старшине, и у жены его был такой вид, будто она тоже была старшиной: пять минут, проведенные за чашкой какао в обществе этой унылой четы, убедили меня, что прийти сюда с Джули все равно что привести с собой жирафу. Я, конечно, сказал об этом Джули. После трудной нервозной репетиции мы, как обычно, сидели в «Уютном уголке» соседнего кабачка — это был действительно уютный угловой зал: отблеск каминного огня играл на старой медной посуде, подчеркивая глубину темного полированного дерева, а огромные неправдоподобные сказочные снежинки за окном, казалось, падали где-то совсем в другом месте и в другом времени. Джули пила виски, я — горячий ромовый пунш. Поначалу мы были в зале одни.

— Ничего не поделаешь, милый, — говорила Джули. — Да и я в плохой форме. Мы остановились в Гранд-Отеле. Томми всегда очень горд и заносчив в тех городах, где не любит выступать. Севернее Бирмингема все идет иначе — там он чувствует себя как дома.

— А что же будет в Лондоне? Вы ведь выступаете во всех пригородных «Эмпайрах».

— Да, милый, хвала Господу! Хотя Лондон ему тоже не нравится. Правда, там у него есть любимая берлога и, — Дик, дорогой, об этом-то мне и не терпится рассказать, — он считает, что ему лучше пожить одному. Я всю неделю внушала ему эту мысль.

— Может быть, у него есть там женщина? — с надеждой сказал я.

— По мне — хоть десять. Лишь бы избавиться от оков. Я уже писала и спрашивала друзей, не сдаст ли кто уютную квартирку месяца на два. Поцелуй меня, милый, пока никого нет.

Я поцеловал ее, и это было лучше любого горячего пунша. А потом я добавил и пунша, а для Джули принес еще порцию виски.

— Спасибо, милый. Нам бы сюда медвежью шкуру да кучу подушек, и я готова остаться на весь день и почти на всю ночь. — На лице ее проглянула улыбка, и глаза засветились. Она казалась красавицей, и я сказал ей об этом.

— Кстати, ты, наверно, помнишь, что здесь, в театре «Ройял», выступает крошка Нэнси Эллис? — Она искоса взглянула на меня. — Повидать ее не собираешься?

— Собираюсь, — ответил я твердо. — И в театре, и, надеюсь, не только там.

— К чему такой вызывающий тон, милый? Если помнишь, я первая серьезно заговорила о ней, у нас с тобой тогда еще ничего не было. И я вовсе не хочу, чтобы ты или другие считали, что я отняла тебя у девушки вдвое моложе, с которой у вас начинался серьезный роман. А ты сказал, что между вами ничего нет, помнишь? Так стоит ли теперь стискивать зубы и с вызывающим видом заявлять, что ты намерен ее увидеть и в театре, и не только там? Почему бы и нет, милый, только скажи зачем тебе это?

— Честно говоря, я и сам не знаю. Вероятно, из любопытства. Для нас с тобой это не имеет значения. Я все равно не перестану думать о тебе.

— Это еще вопрос. — Она задумчиво посмотрела на меня. — А как ты ее увидишь?

— Оставлю в театре записку, а завтра приду на дневное представление. Сегодня они не играют.

— Томми хотел посмотреть их в среду. А я сыта по горло такими представлениями — скука смертная! Но Томми так и рвется в театр и меня с собой таскает, ему ведь надо кому-нибудь объяснять, почему комедийные актеры так плохо играют, а играют они и вправду отвратительно. Но если ты идешь завтра днем, а я — в среду, то что же будет с нами, даже если ты устоишь против ее хорошеньких ножек? Хотя мои тебе ведь тоже нравятся, верно?

Я ответил, что без ума от ее ног и от нее самой и что это ей отлично известно, однако пришлось признаться, что я сам не знаю, как нам быть на этой неделе.

— Обожаю тебя, милый. Давай подумаем. Фу-ты, черт! — Последнее восклицание относилось к тому, что мы уже не были одни в зале. — Допивай свой пунш, и пошли. Я все тебе скажу на улице.

Под хлопьями снега, разогретый желанием и горячим ромом, я согласился рискнуть и пойти в артистическую уборную. Мы решили только, что она пойдет вперед, а я выжду, пока в коридоре не будет ни души. Все удалось отлично, мы заперли дверь и уже через минуту предавались любви, торопливо, стараясь не шуметь, но с полным удовольствием. Конечно, куда лучше было бы иметь побольше времени да и места, чтобы была уютная постель и камин, но самая наша дерзость и бесстыдство придавали особую остроту чувствам.

Представление во вторник оказалось прескучным, если не считать тех минут, когда на сцену выходила Нэнси. В костюме пажа она была прелестна как никогда. И как никогда искрилась весельем — не то девушка, которую я так хорошо помнил, не то озорной мальчишка. Я сидел в первом ряду кресел, смотрел на нее, слушал, и чувства мои пришли в такое смятение, что я даже сейчас не берусь разобраться и описать их. Так было и потом, когда она вышла ко мне в гриме и в длинном плаще, накинутом поверх костюма. Мы стояли на маленькой площадке, у дверей кулис, кругом толпились люди.

— Дик, как я вам рада! — Она слегка запыхалась. — После этой глупой ссоры я все ждала письма или хотя бы поздравительной телеграммы к Рождеству и к Новому году. Я бы и сама вас поздравила, но по глупости не спросила, где вас искать. Вам понравилось представление?

— Не очень. Не считая вас, конечно. Вы одна стоите их всех, Нэнси.

Она сделала привычную гримаску.

— Я надеялась, что вы не станете так говорить, Дик. Вы же знаете, я этого не люблю. И потом — это неправда.

— Нет, правда. Но не будем снова ссориться, Нэнси. Может быть, вы переоденетесь, и мы пойдем посидим где-нибудь, где можно поговорить.

— Я бы с радостью, но сегодня не могу. Я приглашена к одной из наших девушек и обещала быть. По правде сказать, мне уже пора.

— Тогда завтра, Нэнси, Прошу вас.

— Хорошо. Только до двенадцати я занята, так что встретимся после дневного спектакля. Я постараюсь побыстрей переодеться, ведь времени будет совсем мало. Постойте-ка, давайте встретимся в Гранд-Отеле… Что с вами?

— Ничего, Нэнси. Я вас слушаю. Пусть Гранд-Отель. А там можно выпить чаю? Хорошо… В котором часу?

— Минут в двадцать пять шестого. А теперь мне и вправду надо бежать. Только, Дик… Ой, извините… — это относилось к рабочим сцены, которым мы загораживали дорогу.

— Не беспокойтесь, мисс Эллис, — сказал один из них с дружелюбной улыбкой. Она явно пользовалась симпатией персонала.

— Вы что-то хотели сказать, Нэнси?

— О, ничего особенного. Так, пустяки, а теперь я действительно должна бежать. Просто… вы в чем-то переменились. Ведь верно? Не надо, вы мне все расскажете завтра. — И она исчезла.

В среду после пяти я уже топтался в гостиной Гранд-Отеля. В половине шестого, когда мне показалось, что прошло уже несколько часов, я сел за столик и, чтобы убить медлительное время, попросил принести чай, булочки и пирожные на двоих. К шести я незаметно для себя выпил три чашки чая и сжевал большую часть булочек и пирожных. Конечно, я уже понимал, что она не придет. Затем, взглянув через зал на столик портье, я увидел Джули, которая спускалась по лестнице, чтобы сдать письма. Она огляделась вокруг и заметила меня.

— Дик, дорогой, неужели ты ешь все это один? И здесь, в самой гуще офицерских жен?

— Я ждал Нэнси Эллис. Но она не пришла.

— У-у, какой срам. — Джули не садилась, мысли ее где-то витали, и она словно тихонько посмеивалась. — По-моему, их представление ужасно, но сама Нэнси довольно мила. Так что же случилось? Вы опять поссорились?

— Я еще раз схожу в театр и вечером увижу ее. Если будет нужно, подожду у дверей.

— Дик, — начала она тихо и чуть наклонилась ко мне. И я почувствовал, что она снова здесь, рядом, и больше не разыгрывает светскую даму, отгороженную от меня стеклянной стеной. — Дик, милый, на твоем месте я бы не делала этого.

— Почему?

— По многим причинам. Если она просто не смогла прийти, а ты встретишь ее такой миной, вы снова поссоритесь. Если же она не пришла, потому что не любит тебя, то ходить под ее дверьми — это уж последнее дело. Нет, милый, послушай-ка лучше, что я скажу — это куда важнее. Если ты утром захочешь подать мне знак, оставь записку у служебного входа. Я забегу туда перед обедом за письмами для себя и для Томми. Оставь коротенькую, невинную записку.

После второго представления я быстро переоделся и пришел слишком рано; по словам швейцара театра «Ройял» ждать предстояло не менее получаса. Поэтому я зашел в соседний кабачок и заказал пиво, по оно не лезло мне в глотку. Я то и дело поглядывал на свои новенькие часы и всячески тянул время, но все-таки был на месте минут за десять до выхода первых актеров. Однако мимо прошла уже почти вся труппа, прежде чем я увидел Сьюзи Хадсон и Боба, а затем и Нэнси, которая шла позади. Так как я вовсе не жаждал встретиться с Сьюзи и Бобом, то старательно глядел в другую сторону, а потом прямо перед Нэнси круто повернулся и нетерпеливо окликнул ее. И снова, как бывало уже не раз, — точно один и тот же страшный сон, — она с каменным лицом прошла мимо, прибавив шаг, чтобы догнать Сьюзи и Боба и избежать моих попыток заговорить. Я сначала разозлился, а позже, за ужином, делая вид, что слушаю россказни отставного старшины о северном Китае, тыкал вилкой в кусочки вареной трески и чувствовал себя очень несчастным. Я вдруг понял, что чего-то ждал от встречи с Нэнси, — не секса, нет, тут безраздельно царствовала Джули. Я и сам не знал, на что надеялся, но, обманувшись в своих ожиданиях, словно окаменел от горя.

А утром я месил слякоть прокопченного и задымленного Девенпорта, чтобы оставить у служебного входа записку и уведомить мисс Блейн, что в три часа пополудни я буду проверять за сценой какую-то аппаратуру. Так оно и было. Джули бросила на ходу: «Здравствуй, Дик!» — и скрылась. А через десять минут я уже запирал за собой дверь ее уборной, где она ждала меня полураздетой. Мы не разговаривали и едва глядели друг на друга, мы были точно изголодавшиеся солдаты, которым вдруг подали жаркое и пудинг; но позже, когда мы оба почувствовали, что мерзнем, и принялись за виски, она вдруг обхватила ладонями мое лицо, нежно поцеловала меня и прошептала:

— Чудесный, милый мой мальчик! Мне очень жаль. Прости меня.

— За что, Джули?

Но она только закрыла глаза, покачала головой и сказала, что мне пора уходить и чтобы я был осторожен. Но в это время в театре уже не осталось ни души, не то что вечером во время представления: вокруг было холодно, тоскливо и пусто.

Последний вечер в Девенпорте я делал то же, что и все другие, и позволил себе только одно отступление от правил: между представлениями написал Нэнси письмо. Два первых длинных торжественных послания я разорвал, а когда времени уже не оставалось, сумел наконец выжать из себя несколько строк:

«Дорогая Нэнси, было время, когда я верил и надеялся, что мы будем друзьями, особенно после того замечательного дня среди лугов. Но Вы не сдержали обещания и не пришли в Гранд-Отель. А потом и вовсе прошли мимо, не сказав ни единого слова. Почему? Напишите мне, пожалуйста. Следующую неделю мы будем в Портсмуте, а затем девять недель — в Лондоне, и хотя в Лондоне у меня еще нет адреса, но Вы можете написать на имя нашего общего агента, Джо Бознби».

Закончил я искренним «Ваш». Я чувствовал, что непременно должен отослать это письмо; мне не с кем было поделиться, да и самому себе не мог толком ничего объяснить, но это желание мучило меня до тех пор, пока поздно вечером в субботу я не опустил письмо в ящик.

Неделя в Портсмуте была всего лишь долгим ожиданием последнего субботнего вечера. Мы с Джули несколько раз виделись и говорили о том, как все будет в Лондоне; мы ничуть не пресытились и не устали друг от друга, но любовных свиданий больше не было, хотя бы потому, что в начале недели я простудился, а в конце у Джули были свои заботы. Рикарло рвался домой и в субботу пригласил человек десять на прощальный обед. Томми Бимиш отсутствовал — к великому удовольствию Рикарло и моему, ему пришлось срочно уехать в Лондон, так что я сидел рядом с Джули. С берлогой в Лондоне мне помог Рикарло. Один из его друзей снимал квартиру в квартале доходных домов; здесь жили актеры, которые часто ездили на гастроли и потому подбирали жилье подешевле. (Уолхем Грин никак нельзя было назвать фешенебельным районом.) Приятель Рикарло устроил мне меблированную квартиру на четвертом этаже — две комнаты, с кухней и ванной — за тридцать пять шиллингов в неделю. Она принадлежала актерской чете Симпсонов, и хозяева как раз уехали на гастроли с пьесой «Молли Рафферта и Майк». Джули, у которой в лондонском театральном мире было полно друзей, тоже удалось снять очаровательную квартирку в Шеперд Маркете, в Мейфэре. Она не знала, как часто там пожелает бывать Томми, но очень надеялась выжить его из своей спальни, сохранив при этом роль и деньги, которые в Лондоне нужны как нигде. У нее там было столько друзей, что, как мне казалось, она скоро потеряет интерес к такому зеленому юнцу, хоть она и уверяла, что любовник я отличный; впрочем, должен признаться, что не заметил никаких признаков охлаждения или усталости: скорее наоборот, она с большим жаром строила планы нашей жизни в Лондоне.

Итак, дядя Ник думал о Париже, Сисси и Рикарло тянуло домой, Дженнингс и Джонсон мечтали встретиться в Лондоне с знакомыми американцами, а мы с Джули были заняты только собой. Понятно, что за всем этим Портсмут и Саутси вообще ни для кого из нас не существовали: мы привычно, автоматически исполняли свои номера и сразу же забывали о зрителях. Дядя Ник вручил мне расписание гастролей в лондонских пригородах: мы начинали 9-го февраля в одном из лучших варьете в «Эмпайре» Финсбери-парка; 16-го — «Эмпайр» в Хэкни, 23-го — в Вуд Грине и так далее. Я снова и снова пробегал глазами незнакомые названия и спрашивал себя, что же принесет мне этот огромный Лондон со своими бесчисленными «Эмпайрами».