Онлайн чтение книги Макушка лета
ЧТО МЫ ЗНАЕМ О САМИХ СЕБЕ?

1

Он-то думал, что разбудил меня телефонным звонком из Москвы. Не подозревая того, что я вдосталь набегалась по скверу близ гостиницы, он, чтобы подскульнуть надо мной: ты, дескать, дрыхала, а я ранняя пташка, — чтобы оправдаться за раннюю побудку, с задорной игривостью сказал:

— Лежень лежит, а счастье бежит.

— Счастье пускай бежит, лишь бы горе обегало.

— Инна, без горя я не испытал бы истинного счастья.

— Утешаешься?

— Убежден.

— Что у тебя в столице?

— Двигаю дела «Двигателя». Двинул меня в душу первый зам. Потребовал восстановить в должности... Кого — тебе известно. Мол, не имел права снимать без согласования с главком.

— Должность главного металлурга, она что, в номенклатуре главка?

— Нет.

— Искусство руководить заключается в искусстве согласовывать.

— Над кем иронизируешь?

— Над собой. Дак че, как говорят в Перми?

— Восстанавливать не буду.

— Так ты и ответил?

— Сегодня отвечу.

— Советую не спешить. Вернешься, обсудишь с горкомом, с заводским партийным комитетом. После дашь ответ.

— Работать надо. Погрязать в сварах не могу. Нравственность другая. Про здоровье и говорить нечего. Три раза еле уцелел: после ранения, от туберкулеза, от инфаркта.

— А ты знаешь, сколько раз на волоске от смерти был тот же Ергольский?

— Сколько?

— Не знаю. Может статься, он сейчас накануне гибели.

— Я щадил Ергольского довольно долго. Теперь — никакого прощения. Администратор недобросовестный, профессионально ленив и подловат, а то и пострашней. Кандидат без собственных идей. Беззастенчиво прилипал к чужим идеям, доходил до хищнического вероломства. Готовцеву предлагал соавторство.

— Если ты прав — прояви великодушие.

— Ты сомневаешься в моей правоте? Неужели ты веришь не мне, а...

— Чтобы сомневаться, надо знать. История сложная. Еще ни один узелок не развязала. Марат, у меня личная просьба: восстанови Ергольского. Он голодает всерьез. Он ожесточился и не пощадит себя. Умрет... Пусть ты прав-переправ... Кто виновник смерти? Тебя обвинят... В общем, вынудил, мол, к самоубийству.

Что-то щелкнуло в трубке. Почудилось — разъединили. Я замолчала от впечатления, что электроны, носившиеся с нашими словами между столицей и Желтыми Кувшинками, застыли. И когда неожиданно возобновился голос Касьянова, мне показалось, что он продышал это огромное заледеневшее расстояние.

— Последствия следствия... Эх, Инна, изнемогла моя доброта. Подлость укатала ее.

— Ну уж, ну уж?

— С Натальей познакомилась?

— А как же!

— Трудно дается Наталье новая специальность. Сейчас звоню — соседка массирует ей спину. От штамповки болит позвоночник.

— Зато цель какая!

— Есть и такая цель — пожить подольше.

— Заманчиво, но не для нас.

— Откуда знаешь?

— Интуиция.

— Возьми у Натальи послания: дядино — ко мне, мое — к нему. Послания почти что на эпистолярном уровне «князь Курбский — Иван Грозный». О дяде ты должна знать: знаменитый доменщик Курилин.

— Во времена оны слыхала, как он боролся в цирке с Франком Гудом и Яном Цыганом.

— Любил смолоду силушку потешить. Байка есть про доменного мастера, который медведя повалил, Именно мой дядя дал повод для байки.

2

Я не собиралась задерживаться у Натальи. Возьму послания — и обратно в гостиницу. Задержаться, однако, пришлось. Как уйдешь сразу, если Наталья пригасла, страдает от одинокости да еще больна: кособочится и одеревенелость в походке. Оказывается, п о я с н и к а  не милует и женщин, которые, не рожали. Впрочем, может, у Натальи были дети? Ах, уж эти молодые франтихи! После массажа надо укутаться, полежать в тепле и неге. Нет, она вырядилась в свой фантастический халат: по красному полю иззолота-белые орхидеи. Ну да, пращуры ее из Полинезии!

Натали, экстравагантная, мне тоже нравятся острова в Океании, но, как и вы, я их никогда не увижу. Разве что однажды выпадет сверхслучайный случай попасть с делегацией куда-нибудь в Гонолулу или на Папеэте! Ну-ка, надевайте, Натали, шерстяной платок, за неимением платка — свитер. Снаружи тепло. Пусть тепло, но то тепло — не то тепло. Есть пуховая шаленка. Очень хорошо! Я именно из тех, кто верит в целебность козьего пуха. Не стесняться. Снимайте, снимайте халат. Чтоб, я не забыла, что вы володеете роскошным халатом, накиньте его на телевизор. К сожалению, вы перестанете быть самым ярким пятном интерьера, цветомузыкой интерьера. Натали, экзотическая, простите мою неожиданную язвительность. Она и для меня неожиданная. И я не понимаю, откуда она. Я была язвочкой. В девчонках. В девичестве. Отец и мама совсем не язвили, а я нет-нет да и подпущу шпильку. Потом, едва сама стала мамой, стушевалась моя язвительность. И вот опять возникла. Не объяснить прежней язвительности, Да и сегодняшнюю язвительность не объясню. Раньше ее объясняли разлитием желчи, теперешних объяснений не знаю. Лишь могу предположить, что моя язвительность — результат неуследимо накопившихся раздражений, а также каких-то тайных сдвигов в химии организма. А, да что мы знаем о самих себе?

Поверхностный пух давно вытеребился из шали, и все-таки она была нежна и не просвечивала.

Я проявила, с точки зрения Натальи, бесстыдную бесцеремонность: она упрямилась, не желая приспустить до пояса грацию, но я сдернула ажурные лямочки по ее рукам и завязала шаль на шее и на животе Натальи, отчего поле шали так облегло ее спину, что обозначились крыльца и позвоночная ложбинка.

Детскость проявляется в повадках человека всю жизнь. Артачилась, стеснялась, капризничала, а едва я утеплила ей спину, егозливо укрылась шотландским пледом и шевырялась под ним, радостно попискивая.

Я принялась ее щекотать. Она хохотала, брыкалась, ущипнула меня. Появись в эту минуту Марат Касьянов, он бы воспринял нашу возню, как баловство дурашливых девчонок.

Вскоре, угомонясь, мы уж чувствовали себя подругами, пустились в откровенность. Правда, время от времени я  о ч и н а л а с ь  (это слово осело в моей памяти на Южном Урале, в годы военного лихолетья, оно применялось там в двух значениях: спохватываться и на миг пробуждаться, боясь проспать, пропустить что-нибудь важное), вспомнив о причине командировки, и унимала свою говорливость, и уводила ее воспоминания к тому, что я была обязана изучить, вызнать. И я перескажу все это, но не отрину личных страстей Касьянова и Натальи, в которых пульсировали трагические опасности.

3

Все началось с операции «Лотос».

Касьянов принимал литейный цех у Семена Серафимовича Лалевича. Он воспринял Лалевича как необычайного человека: тот сам отказался от должности, да еще и пошел в простые формовщики. Лалевич был практик без технического образования. На памяти Касьянова не было случая, чтобы кто-нибудь из его сослуживцев добровольно покинул руководящий пост. Смолоду Касьянова тянуло давать явлениям парадоксальную оценку, но при этом он не достигал желаемого словесного блеска. И решив, что он отнюдь не Герцен, не Оскар Уайльд, не Бернард Шоу, придумал лобовую форму парадоксальности — «злёвку» — соединил слова «злинка» и «издёвка».

Работая на гидростроительстве в Сибири, он присутствовал на собрании бетонщиков, крывших прораба за организаторскую никчемность. Какой бы ни была критика, прораб по обыкновению воспринимал ее как подкоп. «Хыть все вы против меня, — сказал он бетонщикам, — место не ослобоню».

Касьянов, выступая за прорабом, проговорил с передразнивающей попугайской интонацией всего одну фразу:

— Край морального падения — уйти в отставку, когда люди мечтают о твоей отставке.

Ему вспомнилась эта «злевка», едва он узнал, что сменяет начальника, отказавшегося от должности.

Он быстро понял, что дело не столько в удивительности Лалевича, сколько в том, что он не устоял в буферной позиции между директором и главным инженером, с одной стороны, и группой «Искатель», куда входили рационализаторы-литейщики и молодые инженеры из конструкторского бюро завода, — с другой. Группа «Искатель» спроектировала систему по отливке детали, похожей на цветок лотоса. «Лотос» — деталь газотурбинного двигателя. В тот период эти двигатели изнашивались раньше срока, иногда терпели аварии из-за неожиданных деформаций. Изготовление земляных форм для отливки «лотосов» (в формы вручную заливался высокотемпературный металл) было трудоемким по причине кропотливости и очень вредным по причине обильных выделений пыли и газа. Отлитая деталь, прежде чем стать годной, проходила обработку абразивными дисками, шлифовальными шкурками, полировочными пастами.

Литниковая система, созданная усилиями группы «Искатель» во внеурочные часы, стремительно производила «лотосы», не требовавшие дополнительной обработки. Создавалась установка полулегально: лишь с ведома Лалевича. Изготовлением небольшой детали «искателевцы» собирались начать пересоздание двигателя на высококачественной основе.

Тем не менее производительность установки внесла оторопь в ряды ее создателей: подлежало ликвидации формовочное отделение, сокращался объем работ на обрубочно-шлифовальном участке. Предварительная прикидка показала, что литниковая система высвободит около полусотни рабочих. Куда их девать? Понятно, пристраивать у себя же на заводе, что сопряжено со всяческими человеческими, номенклатурными, финансово-экономическими сложностями. Завершается, кроме того, проектирование новых систем. Совсем обезлюдеет литейно-формовочный цех, а за ним — модельный. Большинство цеховых рабочих в пожилом возрасте. По их расчетам нынешние заработки должны принести им пенсию с предельным «потолком» — в сто двадцать рублей. Разливщиков, литейщиков, вагранщиков, кто не отработал положенных десяти лет, чтобы иметь право уйти на пенсию в пятьдесят, надо приткнуть куда-то на горячие специальности, но некуда, необходимо переучивать, а к этому они относятся с чувством взрыва — протесты, угрозы, тяжбы. На заседаниях заводского комитета профсоюзов, где разбирались жалобы об упразднении отмирающих специальностей, плакали даже мужчины.

Но установка готова, может великолепно действовать, хотя и называется опытной, и кадровых перемен не избежать.

«Искателевцы» обратились к главному инженеру Мезенцеву. Он медлил с ответом, потом посоветовал «заморозить» литейную машину на неопределенное время. Позже он вызвал к себе Лалевича и посоветовал ее разобрать. Лалевич не внял совету. Мезенцев выразил гневливое удивление.

Он вынудил Лалевича доложить о происходящем директору «Двигателя» Тузлукареву.

Тузлукареву было все известно, но он делал вид, что находится в неведении. Завод вытягивал план. Двигатели, производимые им, судя по данным отраслевой статистики, выходили из строя не чаще, чем двигатели других заводов. К тому, что при этом гибли люди, он не оставался безразличен, но и не одобрял душевных мук тех своих подчиненных, которые страдали комплексом вины. Машинная цивилизация — убыстрение движения, а убыстрение движения увеличивает вероятность катастроф и трагических случайностей.

Тузлукарев считал, что улучшать качество «лотосов», да и других отливок, можно и при теперешней технологии. Как и главный инженер, он представлял себе, что установка «Лотос», узаконь он ее, взорвет изнутри удобный уклад заводской жизни и потребует огромных перемен. Года три придется вкалывать буквально без передышки, чтобы технологические новшества приобрели привычную стабильность.

Хочу заметить, что дальше мне тесно оставаться в пределах Натальиных рассказов, поэтому я обогащу их подробностями, которые отложились в моей памяти, благодаря общению с людьми, причастными к несуразной и странной (может, не такой уж несуразной и странной?) истории установки «Лотос». Да, я все меньше удивляюсь таким историям, а также подобным хозяйственным и руководящим ситуациям: горько, но они приживаются у нас и все чаще заставляют думать о катастрофах.