Онлайн чтение книги Падение Левиафана Leviathan Falls
Глава пятнадцатая: Тереза

Время было проблемой. Время всегда было проблемой.

Она узнала, что одновременность - это иллюзия, а "одинаковое время" на разных планетах в разных системах было в основном бухгалтерским удобством, которое работало только потому, что большинство людей двигались относительно медленно по сравнению со скоростью света. Но помимо этого, измерения времени были встроены в историю. Час состоял из шестидесяти минут, потому что математики в древнем Вавилоне работали в шестидесятеричной системе. Год - это время, необходимое Земле, чтобы совершить полный оборот вокруг Сола, и это имело значение, хотя Тереза никогда не была на Земле и почти наверняка никогда не будет. Как и количество минут в часе, ширина сантиметра, объем литра, длина года была показателем, с помощью которого человечество рассказывало о себе.

И вот, поскольку старая планета в другой системе сейчас находилась относительно своей звезды примерно в том же положении, что и во время осады Лаконии, Тереза Дуарте проснется шестнадцатилетней, а не пятнадцатилетней. А поскольку та же планета быстро вращалась вокруг своей оси, было еще раннее утро, и она находилась в своей каюте на Роси, дрейфуя между бодрствованием и сном.

Жизнь на Росинанте нравилась ей тем, что циклы дневного света и темноты здесь были произвольными. Если экипаж решил, что каждый день длится тридцать часов, значит, так оно и было. Если ночь и день чередовались по шесть часов, значит, так оно и было. То, что они этого не делали, было выбором, и сам факт этого выбора был удивительно прекрасен. Было бы легко отвязаться, и оказалось, что ей нравится быть отвязанной. Возможность дрейфовать была восхитительна. Сейчас, лежа на кушетке в условиях силы тяжести, лишь немного уступающей той, что она ощущала в детстве, она осознавала холодные серые стены, почти темноту, освещенную лишь дежурным светом ее портативного компьютера. В то же время она находилась на Лаконии, во вспомогательном цехе, который открывался из ее старой спальни и на самом деле не существовал, строя что-то, что менялось каждый раз, когда она немного просыпалась и снова опускалась. Сны о других пространствах - секретных комнатах, скрытых переходах, забытых шахтах доступа - стали для нее обычными в последние месяцы. Возможно, они что-то символизировали. Она как раз вставляла провод в адаптер вакуумного канала, когда сон изменился, сместившись под ней, словно она переключилась на другой канал.

Она все еще была в своей настоящей каюте, видела настоящие стены и свет, но их дополняли черные спирали, чьи мелкие детали она различала лучше, чем это было возможно при тусклом свете. Казалось, они сплетались и переплетались, пока она наблюдала за ними. Нити черных нитей тянулись друг к другу, находили друг друга, складывались в новую форму, которая также была частью старой. Крошечные голубые огоньки вплетались и выплетались из постоянно переделываемых спиралей, мерцая, как светлячки. Если говорить о гипнагогических галлюцинациях, то это было, пожалуй, самое красивое из того, что когда-либо придумывал ее мозг. Ей казалось, что она может смотреть на черные спирали вечно и никогда не заскучает.

Ее отец стоял рядом с ними и смотрел на нее сверху вниз. Его глаза были идеально голубыми, какими они не были в реальности. Он улыбался. Тереза закрыла глаза, желая проснуться. Это был не тот сон, который она хотела видеть. Когда она снова открыла их, спирали исчезли, но ее отец все еще был там. Он выглядел странно. Его волосы были длиннее, чем он носил их раньше, и хотя он был одет в тунику и брюки, в которые Келли одела его еще в Лаконии, на нем не было обуви.

Она медленно поднялась, опасаясь низкой гравитации. Сон не исчезал.

"Тереза", - сказал он, и его голос был как вода для умирающего от жажды. Слезы начали застилать ей глаза.

"Отец", - сказала она, и хотя она чувствовала вибрацию в горле - хотя она почти наверняка действительно говорила вслух, - он не исчез. Ощущение того, что она проснулась, усилилось. Вялость сна ослабила свою хватку, но его образ не исчезал. Еще нет.

"С днем рождения", - сказал он. "Все будет хорошо".

Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. "Но это не так", - прошептала она.

"Будет. Мне нужно еще немного времени, и мы все будем вместе. Раньше я мечтала слишком мало. Теперь я вижу лучше. Ты тоже будешь видеть лучше".

Тереза покачала головой, и в дверь резко постучали.

"Ты в порядке?" сказал приглушенный голос Алекса.

"Да", - ответила она, и дверь приоткрылась. На мгновение показалось, что ее сон и реальность сойдутся лицом к лицу, но, когда свет хлынул внутрь, ее отец снова погрузился в небытие. Она снова вытерла глаза, пытаясь скрыть, что плакала.

"Привет", - сказал Алекс. "У нас есть немного еды. Ты голодна?"

"Конечно", - сказала Тереза. "Дай мне минутку".

Алекс кивнул и отступил, но Мускрат открыла дверь и запрыгнула внутрь, едва сдерживаемая собственным весом. Ее карие глаза метались по комнате, словно она что-то искала, и она тихонько поскуливала.

"Все в порядке, старушка", - сказала Тереза. "Все в порядке".

Это было почти правдой. Во всяком случае, это было меньше неправды, чем могло бы быть. Росинант" был почти у кольцевых ворот Нового Египта, и хотя "Воробьиный ястреб", находящийся далеко внизу в гравитационном колодце местного солнца, очевидно, не погиб, он был достаточно далеко, чтобы даже убийственный ожог не смог их догнать. Предстоящий транзит без четкого представления о движении через кольцевое пространство и с лаконскими военными, преследующими их, но вне зоны обстрела, был настолько близок к нормальному, насколько Тереза могла рассчитывать в эти дни. Но Тимоти-Амос снова бросил вызов смерти, Маскрат все еще был с ней, и она не находилась в религиозном интернате на задворках неизвестно чего.

Она удивилась тому, какое облегчение принесла ей неудача плана. Сразу после этого ее охватили страх и шок. Ужас от вида разбитого тела Эймоса, жестокость перестрелки, тревога от мысли, рискнет ли "Воробьиный ястреб" открыть по ним огонь, чтобы вернуть ее. Но как только это прошло, она почувствовала, что улыбается. Она все еще была здесь, и это была даже не ее вина.

Когда она вышла на камбуз, команда "Росинанта" стояла вокруг маленького столика с грустным желто-белым тортом. На нем стояли две свечи, выточенные из медицинской смолы в форме единицы и шестерки. Пламя было почти шаром. Это было жалкое зрелище.

"Это практически те же дрожжи и грибки, что и все остальное", - сказала Наоми. "Но в нем есть сахар, и он выглядит красиво".

"Это... Вы все очень добры", - сказала Тереза. В горле у нее застрял непонятный комок. Может быть, благодарность, может быть, печаль, может быть, хаотическое пробуждение от мощного сна об отце. Амос и Джим завели небольшую песню, и Наоми с Алексом присоединились к ним, хлопая в ладоши. Это казалось дешевым, маленьким и незамысловатым, но в то же время это было усилие, которое они приложили для нее, хотя им не нужно было этого делать. Когда Алекс сказал ей загадать желание и задуть свечи, она просто задула их. Она не могла придумать, что пожелать.

Амос вырвал смоляные свечи и бросил их в утилизатор, пока Наоми разрезала торт, а Джим раздавал луковицы с чаем и кофе.

"Не традиционный завтрак", - сказала Наоми, передавая угловой кусок Терезе. "Но мы хотели воспользоваться моментом перед транзитом Фрихолда. Как только мы попадем на верфь, мы будем заняты".

"Все, что нужно кораблю, нам лучше получить сейчас", - согласился Джим.

Ее последний день рождения проходил в бальном зале Государственного здания. Там собрались самые важные люди из всего огромного человечества, и Тереза была одной из них. Ее отца уже погубила катастрофа, уничтожившая "Тайфун" и станцию "Медина", и она чувствовала на своих плечах тяжесть империи. Тогда она знала, чего желать. Выход. И вот теперь она здесь, ее желание исполнено. Но это было совсем не так, как она себе представляла.

Она откусила кусочек торта, и он был... прекрасным. Невкусный. Немного слишком плотный, немного слишком сухой, но ничего. Его готовили не лучшие пекари тысячи миров, стремящиеся произвести впечатление на своего бога-императора. Ему не предшествовала официальная речь, составленная так, чтобы подать нужные политические сигналы, и за ним не следовали показные подарки, о которых она не заботилась и не вспомнила бы неделю спустя. Она и представить себе не могла, что может быть что-то менее похожее на то, что было у нее раньше. Даже если бы они проигнорировали ее день рождения, это было бы более знакомо. Она не раз чувствовала, что ее игнорируют, находясь в центре внимания.

Мускрат прижался мокрым носом к ее руке и залаял мягким, разговорчивым лаем. Тереза отломила уголок пирога и передала ему. Собака жевала громко и с энтузиазмом.

"Что случилось?" спросил Джим, и ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что он говорит с ней.

"Ничего", - ответила она. "Почему?"

"Ты вздохнула".

"Вздохнула?"

Алекс кивнула. "Ты вздохнула".

"Ничего страшного", - сказала она. "Я думала о том, насколько это отличается от прошлого года. Вот и все".

"Не самое лучшее шестнадцатилетие", - сказал Алекс с гримасой. "Это должно было быть самое важное".

"О чем ты говоришь?" сказал Джим. "В прошлом году был большой. Кинсенера. Сладкие шестнадцать - это не то".

"Может быть, не там, откуда ты родом", - сказал Алекс. "Марс, было шестнадцать".

Наоми в приветливом замешательстве нахмурилась на Джима. "Ты имеешь в виду Квинсе? Откуда ты об этом знаешь?"

Амос улыбнулся пустой, дружелюбной улыбкой, которая означала, что он не знает и не интересуется тем, о чем говорят остальные, но он готов позволить им продолжать об этом некоторое время. Иногда он напоминал ей огромную терпеливую собаку в толпе щенков.

"Пятнадцатый день рождения. Кинсеньера", - сказал Джим. "Это большой день рождения для многих землян. Отец Цезарь все делал для меня. У нас был шатер и живой оркестр, а я должен был надеть сшитый на заказ костюм и выучить танец. Куча людей, которых я едва знал, положили деньги на мой образовательный счет. Это было весело и в меру унизительно".

"Ха", - сказала Наоми. "Я думала, что квинсе началось в Поясе".

"У вас были танцы?"

"Были танцы. И выпивка".

"Пить в пятнадцать лет?" сказал Алекс.

"Пятнадцать - это возраст, когда твои родители теряли льготы по таможенному кредиту и возвращались к уплате налогов и сборов в полном объеме. Поэтому в этом возрасте мы обычно устраивались на первую работу. По крайней мере, до Транспортного союза. Па изменил кредитный возраст на семнадцать лет. Но партия осталась прежней".

"Значит, вы ушли от родителей, когда вам было пятнадцать?" сказала Тереза.

"До этого", - сказала Наоми. "Я не знала своего отца, а у моей матери был долгосрочный контракт на грузовом судне, которое не принимало детей. Я была в основном со своими тиасами. С некоторыми из них я была в родстве, но с большинством - нет".

"Я не знала свою мать", - сказала Тереза. "Она умерла, когда я была маленькой".

"Это тяжело", - сказала Наоми, как будто соглашаясь с чем-то. Тереза ждала следующего вопроса. Как она умерла? Теперь ей было жаль, что она затронула эту тему. Но никто не настаивал.

"Я ничего об этом не знаю", - сказал Алекс. "В Маринер Вэлли это было "Сладкие шестнадцать". Если только не было тринадцать. Там тоже такое было".

"Поэтому ты так разозлился, что мы пропустили Кит?" спросил Амос.

Алекс опустил глаза, вспышка боли почти мгновенно сменилась добродушной грустью. "Мы с Жизель тогда были в самом худшем состоянии. Оставаться в тени было правильным решением, но да. Мне было ужасно жаль пропустить это".

Тереза откусила последний кусок пирога, к немалому разочарованию Мускрата. Она провела с этими четырьмя людьми почти целый год. А после грандиозного провала, которым обернулось ее оставление с кузеном на Новом Египте, возможно, и весь следующий год. Другие люди приходили и уходили, но эта центральная команда оставалась неизменной. Слушать их разговоры сейчас было все равно что слушать пустую болтовню семьи. Но это была семья, к которой она не принадлежала. Отчасти это объяснялось тем, что никто из них не был близок к ее возрасту. Когда они говорили о времени до появления врат кольца, это было похоже на просмотр старой развлекательной передачи. Мысль о том, что все человечество заперто в одной системе, вызывала у нее чувство почти клаустрофобии. Для них это означало что-то другое, и она могла понять, что именно. Ее понимание никогда не совпадет с их пониманием.

Она наблюдала за Амосом. Он не говорил ни о днях рождения, ни о родителях. Из всех четверых он был самым похожим на нее, находясь на краю разговора. Но ему было комфортно там. Ему было комфортно везде.

У нее никогда не было того, что было у них. Ее опыт был только ее собственным. Никто и нигде не жил так, как она, а люди, которые были ей ближе всего, вернулись в Лаконию или умерли. Другие люди могли связать свои истории аналогиями и схемами, рассказать, как день рождения одного человека был похож на день рождения другого, но ее жизнь была слишком разной. Нигде во вселенной она не могла найти стол, полный людей, чьи отцы готовили их к тому, чтобы взять в свои руки судьбу человечества, кому предлагали бессмертие, но он отказался от него, чья личная жизнь была синонимом функционирования галактического государства.

Единственная надежда, которая у нее была, - это найти место и начать строить не нормальную, а понятную жизнь. А потом подождать, пока все это останется в прошлом и она сможет рассказывать о нем теплые, располагающие к общению истории.

Даже сама идея была утомительной.

Сигнал тревоги был вежливым звоном. Корабль дал им знать, что момент прошел и наступает следующий. Они убрали остатки завтрака с пирожными, и Алекс коротко и неловко обнял ее, прежде чем повести Джима и Наоми к лифту. Они с Маскратом последовали за Эймосом вниз, в инженерный отсек.

"У них хорошие намерения", - сказала Тереза.

"Ага".

В инженерном отсеке Амос дал Мускрату лакомство и отвел ее на собачью кушетку, пока Тереза пристегивала себя. В воздухе пахло силиконовой смазкой и тонким, резким озоном, который выделяли керамические принтеры. Он напоминал запах дождя, но без мятных ноток, и это успокаивало ее. Как странно было находиться в таком месте так долго, что его запах казался ей родным. А может быть, она бы и не чувствовала этого, если бы не то, что она чуть не потеряла его из-за кучки пресвитериан.

Транзит из Нового Египта во Фрихолд прошел быстро. Теоретически, любые двое ворот можно соединить прямой линией, так что угол, под которым корабль входит в одни из них, можно установить так, что ему не понадобится торможение. На практике большинство кораблей входили медленно, и часто корректировали курс, когда полностью оказывались в кольцевом пространстве и могли видеть свои цели. Что-то в стрельбе вслепую через шлюз, который они не видят, когда промах означает мгновенное и полное уничтожение, заставляло лимбические системы большинства пилотов загораться в очень плохом смысле. Этот конкретный транзит находился в идеальном месте - не слишком далеко, но и не под слишком крутым углом. Если что-то пойдет не так, у "Роси" будет время изменить траекторию и выйти из другого кольца.

При их нынешней скорости промежуток между вратами будет коротким, а сами переходы не будут заметны: одно мгновение они будут находиться в жутком непространстве кольцевых врат, а в следующее - падать к далекой звезде с привычной вселенной вокруг. Амос пристегнулся напротив нее, без дела почесывая грудь в том месте, где его ранило выстрелом.

"Тебя это беспокоит?" - спросила она.

Он посмотрел на нее, его темные глаза были широко раскрыты и странно невинны. Как у чучела животного. Она указала на его грудь, когда начался обратный отсчет до транзита. Голос Алекса, профессиональный, с едва заметным намеком на беспокойство.

"Я не знаю", - сказал Амос. "Не совсем. Мне не нравится быть мертвым, так что..." Он пожал плечами. "Хотя это совсем другое".

Алекс достиг нуля, и Терезе показалось, что она почувствовала легкое головокружение, но почти наверняка оно было психосоматическим. Когда Амос заговорил снова, его голос был спокойным и доброжелательным. Ей нравилось в нем то, что он никогда не проявлял слабой снисходительности, свойственной обычной заботе. "Ты думаешь о своем отце?"

"Ты не выбирал, что с тобой случилось. Как ты изменилась. Это сделал он. И я не знаю, на кого из вас я больше похож, понимаешь? Я выбрал уйти. Быть здесь. Но есть так много вещей, которые я не могу..."

"У нас проблема", - сказала Наоми по корабельной связи. "Приготовьтесь, и оставайтесь пристегнутыми".

"Понял", - сказал Амос, но он уже выводил зеркало тактического управления на настенный экран. Появилась система Фрихолда, упрощенная с помощью краткости графического дизайна до чего-то понятного. Солнце. Сам Фрихолд и еще одна внутренняя планета. Три газовых гиганта. Дюжина поисковых кораблей, в основном в поясе астероидов или на лунах газовых гигантов. Тереза поискала то, что заставило голос Наоми стать таким жестким, и ей потребовалось мгновение, чтобы найти это.

Gathering Storm" был лаконским разрушителем, украденным Робертой Дрейпер. Это был флагман подпольного тайного флота, острие копья во время осады Лаконии, из которой Терезе удалось сбежать. Для адмирала Трехо и остального лаконского флота он был унижением и занозой. Напоминание о череде поражений. Для подпольщиков это был символ уязвимости империи. Это был корабль, который мог проскользнуть через любые ворота в любое время, обрушивая мощь подполья на любой корабль меньшего размера, почти более мощный как история, чем как боевой корабль.

Но лаконский эсминец на тактическом дисплее на низкой орбите вокруг Фрихолда не был "Собирающимся штормом".