Онлайн чтение книги Пятая печать
4

Трактирщик, проводив гостей, потушил свет, распахнул двери и окна — проветрить помещение. В темноте привычными движениями навел порядок на стойке. Вымыл стаканы, наполнил вином бак, расставил стулья и вышел на улицу стряхнуть со скатертей.

Стоя на мостовой, взглянул на небо и подумал, повезет ли пережить эту ночь без бомбежки. Все вокруг окутывал густой туман, синие лампочки испускали очень слабый свет и были едва заметны. Где-то раздавались мерные шаги патруля, с громким скрежетом проехал по одной из ближних линий трамвай.

«Ну и отвратный же был тип! — вспомнил хозяин кабачка, заслышав шаги патрульных. — Отъявленный негодяй и мерзавец! А у второго в бумажнике столько денег, что небось и родственничкам тысчонки три-четыре отвалил! И меня же назвал ловкачом за мою палинку. Если я ловкач, то кто же тогда он, с такими деньжищами? Кто же такой подох, чтоб у этого завелось столько денег? Или сколько же их окочурилось? Скотина! Грубая скотина. Живодер! Ума меньше, чем у моей кошки. А другой-то! Вот уж действительно… Мерзавец над мерзавцами! По сравнению с ним этот толстосум просто обыкновенный живодер! Дурак…»

Он свернул скатерти и отнес их обратно в заведение. Потом возвратился, опустил на окнах жалюзи, опустил жалюзи и на двери, но так, чтобы под ними можно было пролезть. Потом закрыл их изнутри на замок, затворил дверь и тоже запер.

«Мелкий жулик, дурак…»

Он ощупью пробрался меж столов до самой стойки, потом нащупал дверь в свою квартиру.

«Так оно и правильно! Быть коллегой Белой и никем больше! Коллега Бела во всем сама любезность!.. Приятно слышать, когда про тебя так говорят! Когда хотя бы не сколько человек уважают тебя за то, что им хорошо в твоей компании! И тот, кто заявляет, будто в жизни можно достичь большего, тот либо полоумный, либо враль! Или негодяй…»

Он миновал маленькое складское помещеньице, расположенное сразу за кабачком. Собственно, это была прихожая с выходом во двор, но ей не пользовались, ходили прямо через кабачок. Пройдя между бочек и ящиков, он открыл дверь в кухню.

— Бог в помощь, старая девушка!

— Это твоя тетушка, золотце! Это она — старая девушка, дорогой, — отвечала ему жена.

Хозяин кабачка подошел к жене, обнял ее за плечи и поцеловал. Это была крупная, грудастая и широкозадая женщина, уже в летах, но крепкое, здоровое создание с безупречными зубами, живым и острым взглядом черных глаз. Взглянет, ты и с «копылков долой», как говорят в деревне. Под кургузеньким цветастым халатиком из ситца угадывались мощные упругие бедра, и с одного взгляда становилось, ясно, что огромные, набухшие груди были такими же крепкими и тугими. Трактирщика никак нельзя было назвать коротышкой. Значительно выше среднего роста, он весил килограммов сто, но и жена его ни в чем ему не уступала. Она тоже потянула бы на центнер, однако полнота не портила ее фигуры, которая, несмотря на исключительные габариты, сохраняла статность и соразмерность. Халатик сидел на ней очень удачно: она стянула его в талии, из-за чего груди вздымались еще выше, а пышный зад при каждом шаге мерно волновался, что так нравится мужчинам. Икры обтягивали синие вязаные чулки, и к тому же она носила красные сегедские домашние туфли, что доказывало, как далеко еще их владелице до старости, насколько чужды ей старческие ощущения и вкусы. Вырез на груди открывал безукоризненно белую кожу, а висевшая на шее нитка дешевых красных бус только подчеркивала эту белизну.

— Значит, ты не старая девушка? — спросил трактирщик. — И даже не моя старая девушка?

— Это мы еще поглядим, золотко, — отвечала женщина, с поразительной легкостью высвобождаясь из мужниных объятий. — Время покажет, старичок, поглядим, кто будет смеяться последним.

— А может, уже кто-то и смеется, а, моя прелесть?

— Уж не ты ли? — Она отстранилась, халат на ней заколыхался и пошел волнами. — Я не люблю, голубчик, когда человек только языком болтать горазд…

Трактирщик пришел в хорошее расположение духа. Он не мог оторвать взгляда от этой пышной плоти и уже бог весть в который раз со времен женитьбы думал о том, что не ошибся, взяв в жены эту женщину.

— Всего хватает! — непроизвольно вырвалось у него. И хотя он думал не только о жене, но в первую очередь о доме, заведении, о согласии и беззаботной жизни, женщина обернулась, игриво прищурила глаза, по-девичьи выгнула шею и сказала:

— Всего хватает у того, кто не пропивает, старичок.

С этими словами она подошла к печке и принялась за работу. Каждый вечер она готовила мужу молоко и черный кофе. Смешав одно с другим, она поставила на тарелку и понесла к столу. Трактирщик уже занял свое место и, когда женщина оказалась рядом, быстро вытянул руку — и пальцы его исчезли под халатом, утонув в пышных телесах.

— Ах, мать твою!.. — Он привлек женщину к себе.

— Что такое, старичок? — спросила женщина, почти накрыв мощным бюстом голову коллеги Белы — Что это такое, коллега Бела?

Пока муж пил кофе, женщина убрала со стола шкатулку с шитьем, штопальный грибок и чулки — следы вечерних занятий. Потом сходила в комнату и вернулась с ручкой и двумя тетрадями в синих обложках.

— Что такое? — удивился трактирщик, поднимая взгляд от чашки.

— А что? — спросила женщина.

— Которое, выходит, сегодня число?

— Как раз то самое, коллега Бела! Двадцать пятое, или ты забыл?

— Но ведь двадцать пятое только что было?

— Когда уже было, сокровище?! Видно, у тебя так дела хорошо идут, что совсем не о том мысли, о чем надо…

Она положила тетрадь на стол:

— Лишь бы мне наконец от этого избавиться!..

— Хороша бы ты была, если бы от этого избавилась! Посмотрела бы тогда на себя, поросеночек!.. Честное слово, а я думал, что сегодня только двадцатое или какое другое…

— Двадцатое… — вздохнула женщина. — Когда это уже было?!

Муж вынул пачку «Дарлинга», положил на стол спички и отодвинул от себя чашку.

Женщина тотчас поднялась и принесла пепельницу; поставив ее на стол, сказала:

— Уж не знаю, что с нами будет, если дела и дальше так пойдут.

— А что будет? Ничего не будет! Дела совсем даже не плохи, если сравнить с нашими коллегами… В трудные времена только слабаки да бестолочь трусят. Положись на меня! До сих пор все хорошо получалось и дальше обойдется.

Он протянул руку за тетрадкой:

— Ну, давай сюда!..

Женщина положила перед ним тетрадь и отвернула крышку с чернильницы. Поднеся перо к самым глазам, сняла с кончика приставшую соринку.

— Не будем корчить из себя Дюдю…

— Кого? — воззрилась на него женщина.

— Это частное мнение! — предостерегающе поднял руку трактирщик. — Вас это не касается!.. Словом, все будет в порядке! Только бы кто другой не оказался на месте этого Сабо, тогда пришлось бы все сызнова начинать…

— А почему другой мог бы на его месте оказаться?

— Ну, тогда чтоб нашего господина Сабо бомбой не убило, а то опять все дело сызнова начинать!

— Ты бы лучше о господине Пиллере подумал! Вместо Сабо сколько хочешь других найдется, а вот что станешь делать, если Пиллер уволится?!

— Эх-ма… — произнес мужчина, поджав губы. — Тяжелая жизнь… Ох, какая тяжелая!

Он принялся напевать; напевая, взял в руки перо:

— Тяжелая жизнь… такая тяжелая, как… у моей малютки задница!

— Дурак! — сказала женщина. — О деле думай!

— Как у моей милки прелестная толстая задница!.. — С невозмутимым спокойствием продолжал мурлыкать коллега Бела. Потом подмигнул жене: — Еще два года, золотце, и мы прикроем заведение коллеги Белы. Возвратимся ко мне в деревню и заживем как у Христа за пазухой, вот тогда увидишь, что такое настоящие люди! И сами людьми станем! Маленький домик, коровенка, курочки, добрая землица и так далее и тому подобное… Это будет славно, золотце, дай-ка я отъем от тебя кусочек!

— А про сумасшедший дом, куда меня сначала запереть придется, ты не подумал? — спросила женщина. — Так вот я и поехала с тобой в твою паршивую деревню, Пирипоч, что ли? Дудки, ангелок! Нашел дурочку! Хороши бы мы были!

Муж не стал спорить. Умокнул перо в чернила и сказал:

— Ну, там будет видно!

Поднял глаза на жену:

— Во всяком случае, злобиться тут нечего! Никуда мы не поедем, останемся в Пеште… Но так устроим свои дела, чтобы и в родной деревне тоже кое-чем обзавестись, потому как без земли человек не человек! Это я тебе говорю. Хоть немногим, а обзавестись надо!

— Давай займемся главным! — сказала женщина, пододвигая к нему тетрадь.

Муж застегнул рубашку и пододвинулся со стулом поближе к столу:

— Ну что ж… посмотрим, на что умный человек тратит свои мозги. Если действовать, как намечает коллега Бела, всюду будет полный порядок — и спереди, и сзади, и слева, и справа…

Правой рукой он высоко держал ручку, левой поглаживал на подбородке щетину.

— Стало быть, коллега Бела говорит, к примеру, так: мастер Сабо, будучи жуликом и ревизором железнодорожной кампании, привез в прошлом месяце шестьдесят литров первосортной палинки, не уплатив сбора и пошлины. За это он получает предусмотренные соглашением пятьдесят пенгё; значит, эти пенгё мы впишем вот сюда… — И он старательно выписал число пятьдесят после имени железнодорожника. — Всего круглых пятьдесят пенгё! Но этим дело не кончается! Начальнику поезда, или как там называется эта должность, этому бесчестному мерзавцу за молчание тоже полагается вознаграждение — двадцать пенгё…

— Ну, этот так же получит от Сабо двадцать пенгё, как ты — башенные часы. Да ему ничего и давать не надо, ведь это Сабо все придумал…

— Ну-ну!.. И слизняк не пустяк… Увидит начальник поезда эти денежки или нет — нас не касается…

— Всю эту историю Сабо придумал…

— Наверняка так оно и есть, ангелочек! И все же пусть тот мерзавец забирает свою двадцатку, лишь бы привозил нам палинку так же аккуратно, как и до сих пор. И пусть проваливает к чертям вместе со своей двадцаткой. Все идет хорошо, ты ведь не глупый парнишка, мой Белушка! Вот и славно… Значит, всего им полагается семьдесят пенгё… гори они огнем, ведь у нас это только начало!

Он снова умокнул перо и поскреб другим концом ручки в затылке:

— Значит, так!..

Взглянул на жену:

— А как Пиллер вел себя в прошлый раз?

— Как вел, как вел! Разве я тебе уже не говорила, как он себя вел? Только и твердил: это, дескать, подорожало, то подорожает, этого не достать… того не достать… денег, мол, не напасешься, очень все дорого стало! — Так рта и не закрывал все время, пока тут был, и сыпал намеками, мне уж казалось, не вытерплю и выгоню его пинком в зад!

— Вот этого, золотце, делать нельзя! И не только потому, что он инспектор по торговле, а значит, представитель власти, которого охраняет закон, но и потому, что тогда придет новый инспектор, и коллеге Беле придется все начинать сызнова. Недаром ведь написано — накормленный скот меньше жрет, чем тот, чей черед после придет! Так что нельзя ни с чем торопиться, моя розочка…

— Чтоб ему сквозь землю провалиться!

— Вот и опять мы не понимаем друг друга! Он вообще никуда не должен проваливаться, ведь для нас это все равно, как если бы господина Сабо разбомбило вместе с поездом. Дела идут прекрасно, дай ему бог здоровья — пусть живет, пока свет стоит и уж, конечно, пока живут на свете коллега Бела и его жена. Говоришь, этот мой святоша намеки делал? Стало быть, и он ничего сверх обычной сотенной не получит! Разрази его гром, запишем ему его сто пенгё — и пусть душа его в аду полыхает…

— Пусть он света не взвидит со своей сотней! — не унималась женщина.

— Что верно, то верно! Он ведь свою сотню как раз за то и получает, чтоб ничего не замечать, ради этого можно ему и назойливые намеки простить! Итак, сто пенгё господину Пиллеру. Большие деньги, конечно… а что делать? Выше головы не прыгнешь. Чего уж там, если он вскорости пожелает, чтобы мы ему ручки целовали, и очень будет настаивать, то коллега Бела с радостью и поцелует…

— Хоть бы поцелуями обошлось, ведь это денег не стоит!

Записывая в тетрадь сотню, он при этих словах взглянул на жену. Потом отложил перо и, соединив ладони, переплел пальцы.

— Звездочка моя дорогая! Похоже, что ты все еще не поняла своего старичка! Запомни наконец, что люди вроде нас с тобой тогда лишь и могут чего-то добиться, покуда живут, втянув голову в плечи, и выполняют все, что потребуют от них более крупные шишки! Таково правило! Подожми хвост и делай, что велят! Даже мысли не допускай, что тебе не хочется мириться с требованиями власть имущих, будь то мелких или крупных. Как тебе себя вести и устраивать свою маленькую жизнь, решают они, а для тебя, коли не совсем глуп, главное дело — быть постоянно начеку, вроде как олень в лесу — раскрыть глаза, насторожить уши и стараться уловить, какого поведения от тебя ждут. Понятно? Надо быть начеку, потому что они не привыкли прямо объяснять, как бы им хотелось, чтоб ты себя вел — это ты должен угадать сам! Надо, золотце мое, научиться мысли читать. Так или иначе тебе дадут понять, чего от тебя хотят, и все будет зависеть от того, вовремя и правильно ли ты это понял. В нашем мире это закон успеха! Поэтому придется при случае — если пожелает — у господина Пиллера и ручку облобызать, да и у всякого другого, кто протянет! Тогда про тебя скажут — вот, мол, подходящий для нас человек, никогда воды не замутит, пусть себе живет, от него никакого беспокойства не будет! А коллега Бела и рад, что он как раз тот человек, от которого никакого беспокойства, потому что нет для них ничего милее такого человека. Коллега Бела потому и глуп, что умен, и потому умен, что глуп! Тебе ясно? Еще бы не ясно, умница! Коллега Бела усвоил этот закон и никогда его не нарушит. Поэтому он может спокойно жить себе да поживать, не богато, конечно, но и не в бедности, не слишком хорошо, но и не так уж плохо, то есть в точности так, как коллеге Беле свыше дозволили жить! Я уж не говорю, что именно за это и ближние будут уважать коллегу Белу, потому как для людишек моего склада нет ничего отвратительней и неприятней человека, который пытается стать другим, чем они сами, не подлаживается и не ловчит, то есть не соблюдает главного правила и тем раздражает кучу мелких ловкачей; сами-то они нарушить правило не смеют, вот и злятся, глядя на человека иной породы, у которого хватает смелости не ловчить. Но суть не в этом! Коллега Бела, как я уже говорил, и умен, и глуп, как и остальные Белы-коллеги, и всегда будет по душе мелким и крупным шишкам. Ну что, ясно как в тумане? Ничего, ты только слушай своего Белушку, и тогда все будет в порядке, жратва будет, а значит, и никаких там… перебоев, которых ты не любишь, так ведь, поросеночек?

Женщина оттолкнула мужнину руку, потянувшуюся было к вырезу халата, и сказала:

— Свинства в этом мире хватает, это уж точно!

— Свинство, не свинство! — Трактирщик снова взялся за перо — Уж не собираешься ли ты что-нибудь изменить? Втяни-ка поглубже голову в плечи да лобызай ручки всем Пиллерам подряд, вот все и будет в порядке. Во сколько это тебе обойдется?

— В мои сто пенгё! — ответила женщина.

— Глупышка! — возразил он. — Гораздо дороже! Но тебе нечего беспокоиться… Гораздо дороже, и не только в смысле денег… но нечего тебе ломать над этим голову. Если бы только в сто пенгё!

Он махнул рукой и передвинул тетрадь.

— Пошли дальше. Следующим идет уж и впрямь отъявленный плут. Вот уж важная птица! Опять же поэтому и надо его обхаживать, как настоящую птичку. Чтоб ей пусто было!.. Ну, подойди-ка сюда, птичка в сапогах, покажи свою головку в фуражке…

— А этот во сколько пенгё? — спросила она.

— Чего уж тут, господи, — вскинул брови трактирщик. — Сам господин окружной комендант! Не какая-нибудь мелкая сошка…

— Небось из нилашистских негодяев.

— Ну ясное дело… Правда, и тот полицейский до него тоже был отъявленный жулик! Зато нынче сам окружной комендант! Мы все ближе и ближе к власти…

— А сколько ему нужно?

Ох, эти деньги, эти деньги… — покачал головой трактирщик. — Ничего-то тебя, кроме денег, не интересует.

— А чем еще и интересоваться, как не деньгами?.. Тому пятьдесят пенгё, этому двадцать, третьему сто, да что я — делаю их или ворую? А на что самой жить?

— Суть не в деньгах, старушка! — вздохнул трактирщик. — По мне, действительно все равно, то ли в денежных делах под их дудку плясать, то ли иным способом откупаться — ручки лобызать или помалкивать, держать язык за зубами, вместо того чтоб послать их к черту или прямо в лицо мерзавцами назвать! А деньги тут просто так, будто тайная вечеря, вроде символа, как нас в школе учили. Вроде примера — показать, что, собственно, за ними стоит, в чем суть. Вот и здесь о том же речь! Начальники свои порядки завели, и мы тут ничего поделать не можем! Каждый день должны им свои рожи предъявлять — вот, мол, и пасть закрыта, и хвост поджат! Ну, а если они то же самое в виде денег потребуют или прикажут, к примеру, каждое утро с полвосьмого до восьми на четвереньках стоять, так это уже без разницы…

— Совсем ты, видно, сдурел. — Женщина уставилась на него, вытаращив глаза. — Что это ты тут за проповеди читаешь? Думаешь, я хоть слово поняла?

— Цыц… цыц, — замахал на нее руками коллега Бела. — Спокойствие, сударыня! Ничего особенного. Нишкни! Вот и все дела!

Он прищелкнул языком:

— Коллега Бела еще вот что скажет: «Нате, чтоб вам сдохнуть, хвост я, так и быть, подожму! А вот что я в это время думаю, того вам не узнать! Каждому свое — и порядок!»

— Да ты рехнулся! Что ты такое плетешь? Лучше про то скажи, сколько этому мошеннику причитается?

— Про то и говорю, тетушка! Господину нилашисту — окружному коменданту, мы натанцуем на четвереньках пять литров палинки, чтоб было что хлестать с утра до вечера…

— Не бывать этому! — вскричала женщина. — Во т теперь я тебе скажу , сколько он с меня получит! Сколько тот сержант получал?

— Полицейский? Два литра! Только это, голубушка, нам уже ни к чему!.. Что значит какой-то полицейский? Вот окружной комендант — это да! Для него мы на четвереньках ползать будем… в прошлый раз он мне так и сказал: «У вас, братец, такая превосходная палинка, что от той, которую вы в прошлый раз присылали, уже ничего и не осталось». Каково, а?.. — Он склонился над тетрадкой: — Пять литров! По шесть пенгё за литр. Значит, тридцать пенгё. Пять литров вина обычного, по два пенгё — еще десять пенгё, тридцать да десять — сорок. Итого, стало быть, сорок пенгё…

— Вот уж негодяй! — вздохнула женщина.

— Конечно, негодяй, — согласился трактирщик и, высунув кончик языка, записал в тетрадь сорок пенгё. Перед прочими цифрами значилось имя железнодорожника, то есть ревизора, а перед суммой в сорок пенгё он изобразил нилашистский крест. — Вот так! Авось умрет геройской смертью!

Женщина тяжело вздохнула:

— Когда придут русские, его повесят вместе с его палинкой!

Муж склонил голову набок:

— А ну как русские не придут? И не повесят его вместе с моей палинкой? А наши начальнички и дальше останутся властвовать? Да еще почище чем теперь? И выиграют войну! Тогда как, золотце? Кто тогда будет тем паинькой, который знал урок прямо как по книге? Глупая жена коллеги Белы или коллега Бела, любезно предлагавший им выпить? Что скажешь, голубушка?

Женщина замолчала. Помолчав, ответила:

— Ну, чего смотришь? Запиши этому дьяволу!..

— Вот видишь! Так-то лучше… Вот и доказано, что мы покладистые, добропорядочные лопухи, какими и надлежит быть идеальным гражданам!

Он перелистал последние листы тетради. Стряхнул пепел со своей сигареты и сказал:

— А теперь мы сделаем все, чтобы у жены коллеги Белы совсем ум за разум зашел… И чтоб ни гугу, тетушка, молчок!

Нахмурив лоб, он строго посмотрел на жену:

— Ни звука! Одно слово — и я лишу тебя причитающейся на сегодня платы, и тогда уж и впрямь как бы тебе не свихнуться…

Он улыбнулся и погладил руку жены:

— Да разве я могу обездолить мою маленькую злючку…

— Ты и впрямь совсем спятил! — поглядев на него, ответила жена. — Что ты мелешь?

— А то, мой ангел, что мы заводим новую графу, а тебе по этому поводу и ротик открыть не дадим! Понятно?

— Какую еще графу?

— Весьма разумную!

Женщина посмотрела на него с удивлением:

— Что это такое?

Муж поучающе поднял палец:

— Таким маленьким человечкам, как Коллега Бела и его пышнозадая женушка, по дорогам жизни нужно двигаться точно так же, как если бы они отправлялись по делам в Центр или на Большое Кольцо. То и дело требуется вертеть туда-сюда головой, вправо — влево, вперед назад. И осторожно и внимательно смотреть по сторонам, Ступил раз — взгляни направо, ступил два — взгляни налево! Еще шаг — опять направо, снова шаг — и снова налево! Смотри в оба! — призывают плакаты по краям самых обычных мостовых. А какие плакаты расклеены на дорогах жизни? Какими еще плакатами и табличками надо бы их увешать? По мнению коллеги Белы, вот какими: ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ШАГНУТЬ, ОГЛЯНИСЬ! БЕРЕГИСЬ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ! Хе-хе… Ведь для тех, кто ездит в автомобилях, все очень просто. Умчались, и дело с концом! А для пешехода, мое золотко? Для человека, дрыгающего собственной парой ножек? Он или оглядывается по сторонам, или нет, и если нет — его уже везут в больницу. Коллега Бела закрывает глаза и видит перед собой огромные путевые знаки. Знаков столько, что вроде уж слишком. Знак здесь, знак там, ближе, дальше, повсюду. «Внимание!», «Раскрой гляделки!» — указывают они. Желтые, красные, синие, черные таблички выстроились рядами перед коллегой Белой. Успевай только головой вертеть! Да оно и правильно: А коли не вертишь? Тогда тебя сшибут проносящиеся на четырех колесах Томотакакатики! Как это — сшибут?! Да вот так — сшибут, и все!

Женщина глупо смотрела на мужа широко раскрытыми глазами. Коллега Бела взял ее за руку и продолжал:

— И вот теперь, когда коллега Бела снова закрывает глаза, он видит перед собой плакат. Новый знак среди целого моря других. Это лампа из тех, что висят в начале узеньких улочек, она то и дело щелкает и зажигается. На плакате написано — будь осторожен и осмотрителен, а потому он срочно передает по крайней мере пятьдесят пенгё госпоже Сабо, которая живет в следующем доме, то есть в семнадцатом «Б»… «Трик-трак» — щелкает лампа, «пик— пик» — вспыхивает свет! С завтрашнего же дня начни давать ей мелочь, не жалей пятидесяти пенгё каждый месяц около двадцать пятого числа! Ясно? И цыц, голубушка, больше ни слова, а не то я разозлюсь, брошу капитанскую рубку и уж не знаю, что тогда станется с кораблем!

Женщина залилась краской:

— Ей-богу, ты спятил! Что ты хочешь сказать? К чему тут этот Тититак с каким-то томотаки, да еще этот Сабо?

Он снова поднял кверху палец:

— Госпожа Сабо, мой ангел! Одна госпожа Сабо! У коллеги Белы такое чувство, что от господина Сабо ему уже больше никогда ничего не понадобится! Ему кажется, будто господина Сабо уже сшиб автомобиль Тикитаки. Плохо, видать, вертел головой и не обращал внимания на знаки!

— Да ты нездоров! — воскликнула она, на этот раз уже побледнев. — Честное слово, нездоров или перепил…

— Не думаю! — спокойно возразил он. — Но госпоже Сабо мы запишем-таки пятьдесят пенгё…

— Черта лысого! — вскричала она. — Черта лысого, дружок! Какая еще госпожа Сабо? Она что — ревизор, полицейский, железнодорожник, а может, окружной комендант?

— Будущий окружной комендант, моя букашечка! — о нажимом произнес кабатчик. — Конечно… это не наверняка. Даже, если подумать, весьма маловероятно… И все-таки в достаточной мере вероятно, чтоб коллега Бела не забыл об этих пятидесяти пенгё, которые он сейчас же и запишет…

— Окружной комендант! О! — вскричала женщина. — Жена человека, про которого все говорят, что он безбожник и коммунист. Да кто же она такая — эта госпожа Сабо?

— Вдова! — ответил муж. — Законная вдова. Понимаешь?

Она ошеломленно воззрилась на мужа:

— Как это вдова?..

— Несчастная вдова…

— Кто тебе сказал?

— Забрали ее мужа! Совершенно законно и вежливо забрали сегодня вечером между девятью и десятью…

— Откуда ты это взял?

— Ниоткуда! Видел живодеров, как они удавкой размахивали..

— Неправда… — тихо сказала жена.

— Сегодня у меня в лавке были! Два палача. Палинку пили и спрашивали, где Сабо живут, вернее, не совсем так… но так или иначе — это факт. Забрали, голубушка! Забрали как миленького! Это так же верно, как то, что я сажу здесь рядом с тобой…

— Правду говоришь?

— Честное слово!

Женщина, остолбенев, смотрела на мужа:

— О негодяи! Сволочи, подлецы, последние негодяи! Бог их покарает, так покарает — света не взвидят! Забрать отца троих детей только за то, что в бога не верит да порой глупости болтает! Подлые негодяи! И ведь сколько раз я ему говорила: смотрите, Карчика, будьте поосторожнее, придержите язык, не то поплатитесь! Не в таком мире живем, чтоб все попросту говорить… Вот тебе и пожалуйста! Господи, покарай их, окаянных!

Она умолкла. Потом сухо спросила:

— А что это за пятьдесят пенгё?

— Те самые пятьдесят пенгё, которые мы отнесем госпоже Сабо завтра, и так будет каждый месяц. До некоторых пор.

— Черта лысого! Черта лысого, помяни мое слово… Конечно, время от времени я буду посылать им того-сего, что в доме найдется… Это уж как водится! Что этой бедняжке с тремя детьми делать? Только дурой я быть не хочу!

— Ты умницей будешь, а не дурой! Станешь посылать им то-сё — маслица, муки, супчику, еды какой-нибудь, что сумеешь. Право слово, можно от стыда сгореть, если этого не делать! Но это ты уж сама сообразишь, без меня. А моя забота — пятьдесят пенгё! Буду относить им каждым месяц, двадцать пятого числа!

Заметив, что жена собирается возразить, он положил на стол тяжелую ладонь.

— Ни слова больше! А то такое скажу!..

Он смял сигарету и, зло посматривая на жену, сказал:

— Сабо увели сегодня два нилашиста! О чем знала или по крайней мере догадывалась вся улица, до их ушей, похоже, тоже дошло. Они ведь тоже не такие глупые. Посмотрела бы ты на одного из этих двоих: у меня просто мурашки по спине! Забрали… А это значит, что назад они больше не вернется! Я про него еще кое-что знаю, но это никого не касается. Если придут русские, с женой Сабо все будет в порядке. В полном порядке… А я, за одно то, что помогал семье коммуниста, снова смогу давать кому надо по пятьдесят или сто пенгё и танцевать перед важными персонами — одним словом, получу право до конце моих дней открывать и закрывать свою лавочку! Ясно?

Он взялся было за ручку, но вдруг бросил ее и оттолкнул от себя прочь:

— А вот этого мы нигде записывать не станем! Не теряй головы, брат Бела!..

Он захлопнул тетрадь.

— Там увидим, как все обернется. Но пока что будет так, и я не хочу больше ничего слышать, договорились?

Он знал свою жену и, правильно рассчитав, в порыве нарочитого гнева хлопнул ладонью по столу:

— Договорились, что ли?

И еще раз ударил — другой ладонью:

— Чтоб им пусто было!

Женщина при каждом ударе вздрагивала, она ни за что на свете не осмелилась бы перечить этому человеку, когда у него багровело от гнева лицо.

«Прекрасно! — подумал про себя трактирщик. — Теперь уж она рта не раскроет. Неплохая женщина, надо только уметь с ней обращаться!»

— Убери тетрадь! — резко сказал он. Женщина послушно поднялась и, только дойдя до двери спальни, заметила:

— Мог бы и не орать…

— Тихо! — прикрикнул коллега Бела и снова опустил на стол могучую ладонь.

«Готово… — думал он, откидываясь на спинку стула, когда женщина ушла в комнату. — Нормальная бабенки, только малость глуповата! Сейчас мы ее погладим…»

Вернувшись, женщина робко взглянула на мужа. Отошла к печке, убрала молоко и кофе. Муж, удовлетворенный, следил за ее движениями.

— Если я что сказал, значит, так тому и быть, и никаких споров! — решительно заявил он, стараясь, однако, не слишком повышать голос.

Жена молча занималась своими делами. Когда она кончила, он позвал:

— Подойди сюда!

Женщина подошла. Он привлек ее к себе:

— Так надо, единственная моя. Не стоит жалеть этих пятидесяти пенгё. Так уж устроен мир! Постараемся продержаться на поверхности, сколько сможем…

— Как он там ни устроен, — ответила женщина, — этот твой мир — дерьмо распоследнее! Только и знаешь, что выкручиваешься, словно преступник. Гадко все это, вот что я тебе скажу…

— А что делать? Мне, что ли, этого хочется? Нужда тому виной, а не я!

— Все же ответь мне, — вздохнула женщина. — Разве все это не мерзость? Я уже не о деньгах говорю, пропади они пропадом… Я вообще — что это за жизнь?

— Мерзость! — ответил кабатчик. — Все так, как ты сказала, но одну вещь сделать можно: приспособиться! Или приспособишься, или подохнешь. Так было, так есть и так будет! А что мне остается? Биться лбом о стену? Ну уж нет! Или презирать себя с утра до вечера за то, что приходится так поступать? Но с какой стати? Я хочу жить своей обычной жизнью, не принося никому вреда. Кому от меня вред? Прячу голову — и все. Я мог бы жить и по-другому. Еще как бы мог. А приходится жить так, как дозволяют. Каждый день жизнь ставит передо мной вопрос: ну, а что теперь делать будешь, чтоб на поверхности удержаться? Ну, что мне делать, можешь сказать?

Умелой рукой он принялся с силой гладить жену по спине.

— А жизнь все же хорошая штука, поросеночек ты мой… Ведь правда — хорошая штука? А?.. — Он повернулся на стуле и сжал жену между коленями. Второй рукой проник под халат, все выше и выше задирая его, пока не обнажились мощные бедра.

— Нет от нас ничему и никому вреда, голубушка моя, — проговорил он хрипло. — Никого мы не обижаем… Только и дураками быть не хотим, вот уж нет…

Он все теснее прижимал к себе женщину: — Ну иди же, злючка, иди к своему Томотаки! Ну?.. Ведь Дюдю это потом?.. С ума мы не совсем сошли… Иди, звездочка моя…

Женщина развязала поясок халата и подставила мужу пышную грудь. Глаза ее закрылись.

— Ну?.. — сказал он. — Кое на что нам ума хватает!.. Каково?..