Онлайн чтение книги Прокаженные
13. Закон остался в силе

Комиссия явилась на больной двор уже в сумерках. Кое-где зажглись огни.

Больные только что попили чай. Никто не подозревал о готовящемся событии.

Если три часа назад Семен Андреевич ходил на больной двор в собственном пальто и шапке — как приехал из города, то сейчас, для большей убедительности, он вырядился в белый халат, надел белую шапочку и в таком виде явился со всеми остальными к Уткиным.

Любочка еще не спала и хлопотала в своем углу с куклами. Она не знала, какое горе готовится и ей, и родителям. Впрочем, ничего не подозревали и родители.

Федор по-прежнему сидел на своем месте и неподвижно смотрел в пол через синие очки, думая о чем-то важном, неразрешимом. — Мама, а ты умеешь делать куклы? Сделай мне кита.

- Ложись спать. — И, взглянув на девочку, Авдотья вспомнила странное посещение Семена Андреевича. Неясная тревога охватила ее. — Довольно тебе играть! Тебя куклы скоро с ума сведут!..

- Не сведут. — И Любочка надулась.

Федор шевельнулся на скамье, посмотрел в сторону дочери и чему-то улыбнулся, как сквозь сон, — у него была привычка: сидит, сидит, и вдруг беззвучно засмеется, точно вспомнив о чем-то радостном или смешном.

- Да и тебе пора тоже, — накинулась жена на него. — Чего ты сидишь целыми днями? Сидит и сидит…

Но он ничего не ответил и задумался опять.

В этот момент послышались шаги.

Впереди всех шел Семен Андреевич. Лицо его было хмуро, губы поджаты, вся фигура дышала непреклонной решимостью. Очистив у порога сапоги, он вошел в комнату. За ним — все остальные.

Больные привыкли к таким обходам. Люди в белом нередко приходили к ним целыми группами по разным незначительным причинам. Но тут Авдотья побледнела. Больше всего поразил ее Семен Андреевич. Федор оторвался от своих грез, привстал, уставился на вошедших.

Семен Андреевич бросил взгляд в угол, где Любочка продолжала играть с куклами, затем посмотрел на Авдотью, на Федора.

- Вот что, Авдотья, — решительно шагнул он к ней, — мы пришли к тебе…

- Вижу, что пришли, — исподлобья уставилась она на него.

- Ах, да разве так можно? — засуетилась Серафима Терентьевна и ее сухонькое лицо внезапно порозовело от волнения. — Разве можно прямо так, сразу? — с укором посмотрела она на Семена Андреевича и, помолчав, приветливо улыбнулась.

- Мы пришли, Авдотьюшка, порадовать тебя, — ласково тронула она ее за руку, — и тебя, Федор, — повернулась она к Уткину, — и тебя, Любочка.

Обрадовать пришли…

- Вишь ты, — радостно забеспокоился Уткин.

- Обрадовать? — недоверчиво с нарастающей тревогой переспросила Авдотья.

- Обрадовать, матушка, именно обрадовать… Не каждому дается такое счастье, а вот к тебе и пришло оно. — Серафима Терентьевна говорила так спокойно и так приветливо, что Семен Андреевич вынужден был замолчать и уступить переговоры Серафиме Терентьевне, поняв, что в таком сложном деле она более искусный дипломат, чем он.

- Спасибо, Серафима Терентьевна, за радость, — угрюмо произнесла Авдотья, — но можно узнать, какое это такое счастье привалило нам? — и она усмехнулась, скрестив на груди руки.

- А вот сейчас и узнаешь, милая, — так же мягко продолжала Серафима Терентьевна. — Мы пришли к тебе с тем, чтобы облегчить твою жизнь, сократить хлопоты… Ведь маешься ты, бедная, и Любочка-тоже.

- Если о Любочке речь, — заметила Авдотья тихо, — то какая ж с ней маята?

И даже непонятно…

- Видишь ли, в чем дело, товарищ Уткина, — не утерпел Семен Андреевич, — тут такое дело, что Любочке надо учиться… А школы тут нет. Надо в город.

- Это верно, что учить надо, — вдруг сказал Федор глухо, и Семен Андреевич сразу понял, что в Федоре комиссия не встретит сопротивления, а, может быть, найдет даже союзника.

- Ей уже восьмой год, пора начинать учебу, — с еще большим жаром заметил Семен Андреевич, — а тут что она получит?

Авдотья опустила голову, тяжело вздохнула, обернулась к мужу.

- Чего ж ты молчишь? Скажи хоть ты слово… Видимо, она начинала понимать — зачем пришли нежданные гости.

- Я уж сказал, — отозвался Федор. — Чего ж толковать? Надо — и все тут.

Авдотья поправила на столе скатерть, подошла к постели, переложила подушку без всякой надобности с места на место и вдруг, точно теперь лишь заметила Любочку, закричала:

- Опять ты с куклами! И когда ты только их бросишь! Видишь — за тобой пришли, а ты с куклами… В школу тебя забирают, — и вдруг, закрыв лицо руками, громко зарыдала.

Вера Максимовна принялась утешать.

- Чего же плакать? Любочку будут привозить сюда, вы будете видеться…

Рано или поздно, а пришлось бы ведь все равно…

- Да, пришлось бы, — так же внезапно успокоилась Авдотья и умолкла.

Федор стоял, поправляя дрожащими руками очки. Любочка прекратила игру с куклами и, опустив голову, старалась не смотреть ни на кого.

- Ничего, оживился Семен Андреевич, — мы ее выучим, она будет у нас инженером, мы с ней социализм строить будем.

Авдотья, все время смотревшая на присмиревшую девочку, внезапно бросилась к ней, обняла, принялась целовать.

- Любочка, ведь они пришли за тобой… Они хотят нас разлучить, отнять тебя от меня… О господи, да что ж это такое? За что такое наказание?.. Да скажи хоть ты что-нибудь, Федор! Чего ты молчишь? Любочка, ведь больше я тебя не увижу… Это потому, что ты здоровенькая… Если бы ты не была здоровенькая, моя доченька…

Любочка тоже начинала всхлипывать, пугливо посматривая на людей.

- Тебе ведь не хочется уезжать? Скажи: не хочется? — рыдая, принялась допытываться Авдотья. — Ведь ты не боишься своей мамы за то, что она прокаженная? Ах, да что же это я! — вдруг отпустила она ребенка и задумалась, вытирая слезы.

- И чего ты, Авдотьюшка, так расстроилась? Будто в самом деле беда какая? — подошла к ней Серафима Терентьевна.

- Я так и знала, — отозвалась она, ни на кого не глядя, — так и знала, что это будет… Вот и получилось так… Еще нынче, когда они вошли, — кивнула Авдотья на Семена Андреевича, — то подумала: зачем это они явились ни с того ни с сего?.. Да что там говорить! — горестно махнула рукой Авдотья. — Ведь я давно уже думала, что так и получится. Вот и дождалась… — тяжко вздохнула она и, окончательно овладев собой, уже спокойно, почти безразлично сказала Любочке:- Ну, вот и ты поедешь в город… Все спрашивала о городе — вот и поедешь… Чего ты уставилась?

Девочка стояла в своем углу, исподлобья рассматривала пришедших. Но было ясно, что она понимает значение разговора. И казалось удивительным, что Любочка спокойна.

- Когда ж ее увозите? Завтра или как? — недружелюбно посмотрела Авдотья на Семена Андреевича. При этом вопросе по неподвижному лицу Федора скользнула какая-то просветленная улыбка, точно вопрос жены доставил ему необыкновенное удовольствие.

- Ты рад, конечно! Рад, — повернулась она к нему, не дождавшись ответа Семена Андреевича, — дочку отбирают, а он радуется…

- Да и ты, поди, в душе тоже радуешься, — послышался его тихий голос, — а если говоришь, то от жалости одной и разлуки…

- Ладно, — метнула на него сердитый взгляд Авдотья и повернулась к Семену Андреевичу. — Когда ж вы хотите ее забрать?

- Сегодня, — четко сказал он.

- Как же сегодня? — не поняла она. — Собрать-то ведь надо?

- Насчет этого, товарищ Уткина, можете не беспокоиться, — все приготовлено и согласовано…

Провожая комиссию, Федор казался необычно оживленным.

- Это хорошо, — бормотал он, старательно открывая дверь и пропуская Лещенко, — пусть едет Любочка, пусть. Нечего ей делать тут с нами… Хоть она человеком будет…

- Видали?! — победоносно пробормотал Семен Андреевич, когда все вышли наружу. — А вы говорили, что родители не отдадут!..

И, выставив вперед узенькую грудь, он энергично зашагал дальше.

Но самое сложное, по мнению комиссии, предстояло впереди. Вся четверка твердо была убеждена, что особые трудности встретят у Афеногеновых — родителей Ариши.

Решили, что разговор с Фросей надо вести очень дипломатично и только после тщательной психологической подготовки объяснить ей цель прихода. В семье Афеногеновых комиссия ожидала встретить упорное сопротивление со стороны матери, может быть, вплоть до протестов действием. Комиссия считала, что задача в данном случае усложняется до последних пределов главным образом потому, что в распоряжении комиссии нет каких-либо «успокаивающих» аргументов, вроде необходимости, например, определения ребенка в школу. С Любочкой вышло легко, тут — школьный возраст, но какую «школу» придумаешь для трехлетней Ариши? Сколько ни размышляли члены комиссии, сколько ни подыскивали они доводов, которые могли бы успокоить материнское сердце, — безрезультатно! Так и пришли к Афеногеновым.

И против всякого ожидания, Фрося даже не удивилась, а сам Афеногенов так с первых же слов вмешался в разговор, решительно одобрив изоляцию. Он несколько обрадовался и даже признался, что об этом "давно мечтает".

Фрося, конечно, расстроилась, чуть-чуть всплакнула, но взяла себя в руки и принялась переодевать Аришеньку. Она только спросила — что надо приготовить девочке в дорогу, когда ее увезут, кто берет Аришеньку в городе?

Заметно было, что постоянная боязнь заражения девочки проказой чрезвычайно сильно беспокоила Афеногеновых, и они, может быть, давно уже подумывали определить ребенка в надежные, здоровые руки.

- Это вот дельно! Так и надо! — не удержался Семен Андреевич. — Этим вы только доказываете, товарищ, что судьба дочери для вас не безразлична, что вы по-настояшему любите Аришеньку и по пролетарски желаете ребенку счастья…

Вопрос о Феденьке не представлял уже ничего сложного. Ребенок малый, грудной. Катя, по мнению Серафимы Терентьевны, «уступит» его не только без сопротивления, но и с благодарностью.

Подгоняемые столь легко давшимися успехами, члены комиссии уверенно вошли в комнату Рябининой и с первого же момента почувствовали, что именно с Феденькой-то и произойдет самая тягостная сцена.

Едва взглянув на комиссию, Катя подошла к кроватке ребенка и молча уставилась на нежданных гостей. Семен Андреевич хотел было приступить "прямо к делу, без всяких дипломатий", но, встретившись с ее глазами, блеснувшими какой-то непримиримой, животной враждебностью, отвел лицо в сторону и в одно мгновение был выбит из уверенного тона. Установилось тяжелое молчание. Никто не знал, с чего начинать. А Катя, загородив собою кроватку, ожидала "новостей".

Серафима Терентьевна сделала было попытку начать с «наводящих» слов, но Катя тотчас же осадила ее:

- Вы потише, ребеночка разбудите…

- Хорошо, пусть спит, — махнул рукой Семен Андреевич, — но нам надо поговорить с вами, Катя.

Она смерила его взглядом с головы до ног.

- Вижу, что пришли поговорить.

- Это хорошо, что понимаете, — пробормотал Семен Андреевич.

- Тут и понимать нечего, — вызывающе проговорила она. — Сразу видно, с какими разговорами пришли. Но этого не будет, — заволновалась Катя. — Я его не затем родила, чтоб отдать чужим…

- Придется, — с холодной непреклонностью сказал Семен Андреевич, решив, что какая-либо «подготовка» в данном случае бесполезна.

- Что ж, если решили, — берите… А я посмотрю — и в голосе ее прорвалась звонкая нетерпеливая нотка, сразу разбудившая ребенка.

Феденька проснулся, закричал. Она быстро кинулась к нему, взяла на руки, прижала к груди.

- Нет, я тебя не отдам, ты не плачь… Мама не отдаст тебя, — и вдруг заплакала, принялась целовать его жарко, порывисто.

- Да ты понимаешь, — обратился к ней Лещенко, — что мы и тебе, и ему добра желаем.

- Должны же вы наконец понять, поддержал Лещенко и Семен Андреевич, — что так продолжаться не может. Ведь оставить его у вас, товарищ Катя, значит сделать ребенка прокаженным…

- Пускай. Ребенок мой, а не чей-нибудь, — сверкнула она глазами, принимаясь быстро ходить по комнате. — Сами рожайте — тогда и распоряжайтесь.

А чужими детьми всякий умеет…

- Но надо же понять, — мягко вмешалась Катерина Александровна.

- А мы давно уже понимаем. Только вы одни не понимаете. — Катя еще крепче прижала к груди плачущего Феденьку.

- М-да… — задумался Семен Андреевич и почесал затылок.

- Ты прежде всего успокойся, Катя, — подошла к ней Вера Максимовна. — Никто не стал бы отбирать, если бы не закон…

- Это для вас закон, а для нас его нет… Не всякий прут по закону гнут. А Феденьку не отдам, хоть режьте! — и многозначительно отошла за кроватку.

Тут Семен Андреевич не выдержал. Он решительно шагнул к Кате и, уставившись на нее в упор, грозно проговорил:

- Если вы, гражданка, не хотите по-хорошему, придется отобрать Феденьку силой… Мы не можем этого позволить… Отдайте сейчас же ребенка.

- Милицию позовите, — усмехнулась она вызывающе. Она с ненавистью взглянула на Семена Андреевича и, положив Феденьку в кроватку, стала рядом с ним.

- Зачем сопротивляетесь, Катя? — тихо сказала Вера Максимовна. — Ведь его усыновляют хорошие, надежные люди, он будет счастлив. Лучше сейчас отдать…

Вон и Уткины согласились, и Афеногеновы тоже. Одна вы…

- Вы это себе, а не мне расскажите! — накинулась она на Веру Максимовну. — Родите сами, а тогда и раздавайте… У вас, может, щенята будут, а мой Феденька — ребеночек! — зазвенела истерическая нотка.

В течение целого получаса все поочередно старались убедить Катю, но она не шла ни на какие уступки. Наоборот, с каждой минутой женщина становилась враждебней, раздражительней. Для всех наконец стало ясно — уговоры не помогут.

…Катя сопротивлялась отчаянно, она пыталась даже кусаться. С большим трудом удерживаемая двумя мужчинами, она отбивалась и кричала не своим голосом, видя, как уносили ребенка.

Едва только закрылась за Верой Максимовной дверь, Катя внезапно умолкла, перестала сопротивляться и тут же, обессиленная, упала в обморок.

Ее положили в постель. Серафима Терентьевна и Катерина Александровна остались отхаживать Катю, а мужчины отправились вслед за Верой Максимовной, чтобы сразу переправить детей на здоровый двор.

Аришу взяли сонную. Укутанная, она проснулась только на дворе, закричала, но мать быстро ее успокоила. Прощаясь с родителями, Любочка заплакала, но Авдотья прикрикнула на нее, и она покорно умолкла.

Через полчаса все дети были выкупаны в докторской ванне. На них надели все новое, привезенное из города: белье, новые платьица, укутали, угостили конфетами, печеньем, понесли к тарантасу, все еще дожидавшемуся за воротами.

В самый последний момент к тарантасу бросилась женщина. Это была Катя.

Она отыскала в темноте уже спавшего Феденьку, поцеловала горячо и порывисто; перекрестив его, сквозь слезы шептала:

- Сыночек, мой родной… Сыночек ты мой… Ну, ладно, ладно… Помни только мамочку, помни… — и опять залилась слезами.

Семен Андреевич умостился на тарантасе, взяв на колени Аришеньку.

Любочка сидела в середине, всхлипывала, Феденька — на руках у женщины, прибывшей из города.

- Ну, трогай, что ль! — устало сказал вознице Семен Андреевич. — До свиданья, товарищи.

Лошади тронулись и скоро исчезли в темноте наступившей ночи. А у ворот долго стояла группа людей, прислушивающихся к удаляющемуся стуку. Уехали…

Увезли детей!