Онлайн чтение книги Прокаженные
6. Открывается один маленький, но интересный секрет

— Галоши, товарищ доктор, можете снять в коридоре, а разденемся в комнате, — сказал Семен Андреевич, заботливо вводя Туркеева в маленький, похожий на сени, темный коридорчик.

И открыл дверь:

- Пожалуйте!

Сергей Павлович увидел небольшую, чистенькую комнату, освещенную керосиновой лампой.

Половички на полу, портреты вождей на стенках, цветы на подоконниках, белые занавески на окнах — все это создавало хоть и незатейливый, но удивительно милый уют.

- Мама протопила печку, у нас тепло. Снимайте, товарищ доктор, пальто. — И Орешников принялся помогать Туркееву раздеваться. — Сейчас будем пить чай, — засуетился он и скрылся за дверью.

Туркеев опустился на маленький, шаткий диванчик, принялся протирать очки. Ему было приятно, покойно от теплоты, от уюта, от того, что на дворе осенняя слякоть, темнота, а тут — тепло, тихо, чисто.

Кто-то приоткрыл дверь и снова закрыл ее.

"Куда это он делся?" — подумал Сергей Павлович, оглядываясь по сторонам.

Дверь тихонько приоткрылась, и в комнату вошла маленькая старушка. Она посмотрела на Туркеева, сказала тихо, почтительно:

- Здравствуйте, доктор.

Поклонилась.

Туркеев поднялся.

- Здравствуйте, — протянул руку.

Старушка подала руку неловко, желобком и весьма смутилась, очевидно оттого, что доктор протянул ей.

- Позвольте почистить ваше пальто, — подошла она к вешалке. — Грязь — то какая на улице…

- Помилуйте, к чему это? — забеспокоился Туркеев.

- Прошу, товарищ доктор, не отказываться, — вмешался появившийся в дверях Семен Андреевич. — Почистить все-таки надо. Посмотрите, какое оно грязное.

- Да, — согласился Туркеев, — я поскользнулся.

- Вот видите! Пусть мама почистит — это моя мама, познакомьтесь, — кивнул он на старушку, уже снимавшую с вешалки пальто.

- А мы уже познакомились.

- Ну и хорошо, — Семен Андреевич остановился перед Туркеевым. — А она здорово обрадовалась, когда узнала, что вы пришли, — прошептал он многозначительно.

- Кто? — удивился Сергей Павлович.

- Жена. Когда я сказал ей, что вы тут, — так даже не поверила и сейчас еще стесняется. Ведь в гостях у нас никогда не было такого доктора. Она все время добивается поехать туда, чтобы самой все увидеть, — с какой-то задушевностью сказал он. — Мама ее любит, — помолчав, добавил Семен Андреевич. — Все мы трое живем душа в душу.

- Что ж, батенька, — и голос у Туркеева дрогнул, — я очень рад…

Поздравляю. Ведь я даже не подозревал, — улыбнулся он, продолжая рассматривать Семена Андреевича так, будто заметил в нем нечто, чего не видел прежде. — Только вот насчет пальто лишнее, напрасно доставляете вашей маме хлопоты…

- Не волнуйтесь, товарищ доктор. Это она сама. Она у нас такая — не может терпеть грязи. У нас три комнаты, и нигде ни пылинки — прямо беда! — засмеялся он. — Придешь с улицы, а она уже хватает пальто и давай обрабатывать. Да это и хорошо, когда чистота. Куда же она задевалась! — снова кинулся Семен Андреевич в дверь, ведущую в другие комнаты. — Лиля!.. Вот беда! А еще комсомолка… Ну, чего тут стесняться! — крикнул он куда-то за дверь.

- А я сейчас, только оденусь, — послышался откуда-то торопливый женский голос, и через минуту в комнату вошла совсем молоденькая женщина. Она смущенно посмотрела на Сергея Павловича. Во взгляде ее было что-то неуверенно-детское.

- Вот и моя жена! — улыбнулся Семен Андреевич. — Зовут Лиля. А это, — повернулся он к ней, — тот замечательный доктор, который работает у прокаженных, — и что-то торжественное, точно он гордился Сергеем Павловичем, прозвучало в тоне Орешникова.

- Не вижу ничего замечательного, — окончательно развеселился Сергей Павлович и поднялся навстречу Лиле. — Решительно ничего, — засмеялся он.

Но Семен Андреевич его прервал:

- Как же ничего, доктор! По-моему, это подвиг — работать среди прокаженных!

- Какой там подвиг! — отмахнулся Туркеев. — Самая обыкновенная работа самого обыкновенного врача в самом обыкновенном советском лечебном учреждении — вот и весь «подвиг». Пустяки. А женушка ваша — молодец молодцом.

Сергей Павлович любовался ее стройной, крепкой фигурой, замечательным цветом лица, превосходным здоровьем.

Лиля смутилась, покраснела.

- Да, по здоровью она за пояс всех нас заткнет, — тоже почему-то покраснел Семен Андреевич.

Опустившись на диванчик, Лиля молча рассматривала Туркеева.

- Чего вы, батенька, смотрите так на меня? — улыбнулся он, уловив ее пристальный взгляд. — Не боитесь меня? Меня ведь все боятся! — как бы в шутку воскликнул он, но в этой шутке звучала едва скрываемая нотка горечи.

- А чего тут бояться! — вдруг оживилась она. — По-моему, если остерегаться, то остерегаться, доктор, надо везде и всего. Едешь в поезде — остерегайся и готовься каждую минуту к смерти. Покупаешь что-нибудь на рынке или в лавке — тоже. Ведь мы не знаем — откуда все то, что мы покупаем. А может, мы покупаем чуму, холеру, тиф, чахотку, черную оспу? Да и с людьми встречаться тоже опасно. Разве я знаю, кто рядом со мной сидит в кино, и где он до этого был, и с кем встречался? А может, у него сибирская язва, — кто его знает? Если начать обо всем таком думать — жить не надо.

Сергей Павлович с интересом слушал ее.

- Это верно, — согласился он. — Но так думают еще очень немногие… К сожалению…

- Что ж, оно понятно, — продолжала Лиля, вспыхнув от похвалы доктора. — Черная ль оспа или чума какая-нибудь, которая сидит рядом с вами в кино, незаметна, а прокаженный виден… Дескать, ну его к лешему, подальше, мол, от него, а то и сам такой стану… Вот что каждый думает, завидя прокаженного, а того не понимает, что не открытое опасно, а закрытое; то опасно и вредно, чего не видим мы. А видимого бояться нечего.

- А ведь она у вас философ! — уже не скрывая восторга, повернулся Туркеев к Семену Андреевичу.

- Она молодец, — отозвался тот, видимо польщенный этой похвалой.

Лиля засмеялась и, взглянув на мужа, умолкла.

- Нет, это прямо замечательно, батенька, ей-богу!.. — с жаром заговорил Сергей Павлович. — Давно не слышал я таких хороших разговоров. Ведь все только и делают, что руки мыть бегают, как только про прокаженных услышат…

М-да. — Туркеев задумался.

- Доктор, — спросила Лиля, — а давно вы там работаете?

- Эх, батенька, почти уже восемь лет.

- И не надоело?

- Еще двадцать восемь проработаю, если не прогонят.

- Вот это верно, это хорошо! — воскликнула она. — Так вот и надо.

Семен Андреевич молчал. Доктор Туркеев с любопытством следил за Лилей.

- А кто, доктор, в девятьсот десятом году заведовал лепрозорием? — снова спросила Лиля.

- Доктор Герберт.

- А где он теперь?

- Умер.

- Умер, — задумалась она и сидела долго, неподвижно уставившись на цветок. Затем повернулась к Туркееву, хотела что-то сказать, но в этот момент дверь открылась, в комнату вошла старушка с докторским пальто в руках.

Увидев старушку и свое пальто, Туркеев вспомнил, что он, кажется, засиделся.

- Куда вы, доктор? — забеспокоился Семен Андреевич.

- Пора, батенька, уже поздно, — посмотрел он на часы.

- Ого, так мы вас и отпустили, — бросился Семен Андреевич. — Ни за что. В такую даль да в такую погоду! Нет, — ухватился он за пальто и, отняв его у старушки, повесил на вешалку. — Мы вот сейчас поужинаем, чайку попьем…

Мама, у тебя готово?

- А я и пришла, чтобы звать, — отозвалась старушка. — Да и время раннее-еще десять часов, — поддержала она сына. — А если что, так Сема и за извозчиком сбегает… А то и ночевать бы остались у нас, доктор.

- Конечно, оставайтесь! — подхватил Семен Андреевич радостно. — Постелим мы вам вот тут, на этом диванчике… Тут мягко, тепло, будете себе спать до утра, и никто не побеспокоит.

- Нечего даже и думать, — оживленно вмешалась Лиля, видя нерешительность доктора, — оставайтесь, и все. А сейчас пойдемте ужинать, — торопливо поднялась она. — Вы нас только извините, если что не так. Люди мы простые.

- Да и доктор человек простой, — отозвался Семен Андреевич.

- Верно, вы правы, батенька. И сам я простой, и простоту люблю.

Туркеев окончательно принял решение остаться ужинать и ночевать. К тому же ему захотелось сейчас хоть немножечко наказать жену за сегодняшний разговор. "Утром, может быть, опомнится", — подумал он.

Ужин был незатейливый: отварная картошка, вареное мясо, гречневая каша и чай с вишневым вареньем — чего еще требовать?

Сергей Павлович только сейчас вспомнил, что он не ел ничего после обеда в лепрозории, и с удовольствием работал вилкой. Лиля сидела напротив него.

Она ела мало, о чем-то все время думала, изредка бросая на Туркеева короткие, точно вопросительные взгляды.

- Сергей Павлович, — наконец проговорила она, опустив свои длинные черные ресницы, — а остался у вас кто-нибудь в живых с тысяча девятьсот десятого года?

Туркеев ответил не сразу. Он принялся перебирать в памяти больных. Кто же остался из старожилов?

И старушка, и Семен Андреевич, и Лиля смотрели на него почему-то с особенным вниманием, Наконец он сказал:

- Нет, кажется, не осталось никого.

- Вот горе какое, — сокрушенно вздохнула старушка.

- Позвольте, не все! — вдруг спохватился он. — Про Феклушку — то вот и забыл. Есть у нас одна старушка, живет с самого основания лепрозория… Но, позвольте, батенька, — улыбнулся он Лиле, — зачем понадобился вам десятый год?

Семен Андреевич, не смотря ни на кого, меланхолически возил ножом по тарелке. Старушка, вслушиваясь в разговор, сосредоточенно разливала чай. На глазах у Лили заблестели слезы.

- У меня мама там… — тихо уронила она.

- Ваша мама? На больном дворе? — удивился Туркеев.

- Да.

- И сейчас жива?

- Нет, ее уже давно нет в живых. Она умерла в десятом году, через шесть месяцев после того, как родила меня…

Доктор Туркеев откинулся на спинку стула и, не сводя глаз с Лили, принялся протирать очки, потом надел их и остался сидеть молча, неподвижно, точно оглушенный сообщением.

- А потом как же? — наконец тихо спросил он.

- Потом, — замялась она, — потом я росла у дальних родственников.

- А отец жив?

- Об отце мне ничего не известно…

И, вскинув голову, она спокойно, слегка растягивая слова, сказала:

- Мама была девушкой…

- Гм… А как ее фамилия?

- Векшина, Федора.

Туркеев рассеянно постукивал ложечкой по стакану.

- Так вам и не удалось узнать, кто был ваш отец?

- Нет, не знаю, — покачала она головой.

- Интересно, — задумался Туркеев, припоминая случаи рождения здоровых детей от обоих прокаженных родителей. Ему пришли на память несколько случаев, когда дети оставались здоровыми целых пять лет со дня рождения, а потом все-таки заболевали, — Вот и опять зачали разговор, — вздохнула старушка, заметив, что Туркеев глубоко задумался. — Вот и опять. Доктору, поди, поперек горла такие разговоры, и тут еще мы допекаем… Лучше уж о чем другом поговорить, — несмело заметила она.

"О чем-нибудь другом", — взглянул на нее Сергей Павлович и вспомнил: сегодня, при входе в свою квартиру, ему хотелось забыть о проказе хоть бы на эти полтора дня пребывания дома, думать о чем-нибудь другом, постороннем, отдохнуть, и, как назло, едва лишь он вышел в столовую, первое, о чем начали с ним говорить, это о проказе. "Видно, уж такова судьба, — подумал он тогда. — От нее не уйти".

Но то, о чем рассказывала Лиля, вызвало у Туркеева свежий интерес — тут старушка ошиблась. Случай с Лилей даже ему представился как нечто исключительное, ради чего стоило поговорить лишний раз о проказе.

- Это очень ценно, очень. Это чрезвычайно любопытно, — посмотрел он на старушку, и та сразу умолкла. — Такие случаи, когда ребенок на всю жизнь остается здоровым, — очень редки.

- А они бывали или нет? — тихо спросил Семен Андреевич.

- Да, такие случаи описаны в нашей научной литературе. Были даже случаи самоисцеления детей от прокаженных родителей, без всякого вмешательства медицины…

И Туркеев принялся пить чай, снова налитый старушкой. Семен Андреевич по-прежнему сидел неподвижно и молчал. Но теперь он уже не возил ножом по тарелке, а, подперев голову рукой, внимательно смотрел на Туркеева.

- А вы давно узнали о своей маме? — обратился он к Лиле.

- Я долгое время не знала ничего. В раннем детстве мне говорили, что я — сирота и родители мои умерли от холеры… С этой мыслью и жила… А потом…

- Сволочи, — вдруг вырвалось у Семена Андреевича, — не утерпели-таки, проговорились…

- Что ж, и хорошо, что проговорились, — возразила ему Лиля. — Тут нет ничего обидного. И вот, Сергей Павлович, однажды тетка моя объявила мне: так, мол, и так, ты от прокаженной, и родилась в их поселке…

- Выходит, что вы уже давненько знаете об этом? И как же вы отнеслись к такой новости?

- А ей уже было все равно, — снова вмешался Семен Андреевич. — Да, таких людей, как ее тетя, — бить мало… Сказать ребенку, что у него мать была прокаженная.

- Как же вы приняли эту новость? — снова спросил Туркеев. — Какое впечатление произвело на вас само слово "проказа"?

- В первый момент — не поняла, но вроде как испугалась "Ты, — сказали мне, — от прокаженной матери родилась, и сама, наверное, такая же будешь".

Ну, я так и решила: если они говорят, что проказа, значит, хуже холеры. Вот тогда и страшно стало. Потом принялась узнавать и скоро узнала…

- Так-так, — снова застучал Сергей Павлович ложкой по стакану. — А потом как?

Лиля пожала плечами:

- Теперь уж я не помню, доктор. Ушла я от них.

- Я говорю, что вы думали о себе? Не испугались?

- Стало очень жалко маму. Прежде о ней почти не думала, а как только сказали, что она была прокаженная, так и жалко стало.

- А не испугались того, что вот, дескать, если мама у вас, то и вы…

- А разве так бывает? — спросила она.

- Нет, конечно, так не бывает в вашем положении. Никогда не бывает, — твердо и решительно заявил он. — Это хорошо, что вас изолировали почти сейчас же. Если такой срок вы благополучно выдержали, то теперь — аминь. — И подумал: "Милая моя девушка, и такие случаи бывали, когда через сорок два года заболевали — правда, случаи исключительные, но все же бывали".

- Теперь не вас, — сказал он, — а вы заразить способны каждого… здоровьем заразить, батенька… Да.

Она улыбнулась и вздохнула.

- И, вероятно, не один раз к врачам бегали? — засмеялся Туркеев. — У всех поди спрашивали — не больна ли, мол, проказой? И до сих пор осматриваете себя, отыскивая ее? А? — шутливо спросил он.

- Нет, — поспешно отвечала она. — Жалко только маму…

Когда доктор Туркеев лежал на диванчике, накрытый сатиновым стеганым одеялом, и начинал уже дремать, в комнату тихонько, в одних носках, вошел Семен Андреевич.

- Товарищ доктор, вы не спите? — прошептал он.

- Нет, батенька, а что?

Семен Андреевич подошел, опустился на диванчик.

- Сергей Павлович, вы мне скажете по правде? — прошептал он, и что-то тревожное было в его вопросе.

- Скажу.

- Это не опасно, если она поедет туда?

- Куда? — удивился Сергей Павлович.

- Туда, к вам, в лепрозорий.

- Не понимаю вас, мой дорогой шеф, — повернулся Сергей Павлович. — Что может быть там для нее опасного?

Семен Андреевич долго молчал.

- Извините меня, я, кажется, беспокою вас, — наконец сказал он.

- Сделайте одолжение, батенька!

- Я понимаю, что глупость несу, чушь, а думка такая все-таки есть.

- Вы-то не боялись, когда приезжали? — также шепотом спросил Туркеев.

- Я особь статья. Я ничего не боюсь. В себя-то я верю всегда. Я знаю: ко мне не прилипнет. Я в воде не тону и в огне не горю, — усмехнулся он. — А за нее почему-то боюсь… все кажется…

- Это оттого, что вы ее очень любите, и она стоит того.

- Может быть, и от того. А может быть, и от другого.

- Не понимаю, батенька, честно говорю — не понимаю, — почти громко сказал Туркеев, но Семен Андреевич тронул его за руку.

- Тише, товарищ доктор, а то она может услышать… А я хочу… Дело-то ведь в том… у нее мать…

- Ну и что ж, если мать?

- В том-то и дело. Никто не заражается, хоть и помногу лет живут с прокаженными, в лепрозории, а она на один день поедет — и готово… Вот чего я боюсь пуще всего… Она все время туда рвется — узнать о матери… А я под разными видами не пускаю. Боюсь… Как вы думаете?

Туркеев молчал, стараясь понять опасения Семена Андреевича.

- Так как же, товарищ доктор, опасно или не опасно ей туда ехать?

- Если так судить, батенька, — наконец сказал Туркеев тоном, не допускающим возражений, — то вспомните ее же слова: от всего того, что мы покупаем на рынке, можно заразиться любою болезнью. Она верно сказала: если так думать, то и жить не надо. Пустите ее. Пускай едет, пускай успокоится.

Ведь она никогда не видела матери… Пусть хоть посмотрит места, где она жила, и то — утешение.

Семен Андреевич больше не стал расспрашивать Туркеева и, пожелав ему спокойной ночи, так же тихонько, как и пришел, удалился.

Туркеев проснулся от легкого шороха шагов. Открыл глаза. В щели ставень лез дневной свет. По комнате едва слышно ходила старушка, вытирала пыль. По видимому, было уже поздно.

Когда старушка ушла, Туркеев поднялся с постели, быстро оделся.

Ему стало почему-то неловко, что спал он в чужой квартире, когда мог спать дома, что он, может быть, стеснил людей. И неприятно стало еще от того, что жена может бог знает как подумать о его отсутствии.