Онлайн чтение книги След голубого песца
Глава первая. Хосей ищет землю

1

Солнце появилось над краем тундры, и всё живое обернулось к нему, восхищаясь и ликуя. Белый олень-менурей высоко вскинул гордую голову и протрубил призывно и громко. Куропатка, сверкнув на взлете розоватым крылом, поднялась в посветлевшее небо. Глупый песец удивленно высунул из снежной норки острую мордочку с черными бисеринками глаз и тоненько проскулил. Даже ветки тальника словно ожили под не греющими ещё солнечными лучами, стряхивая с себя седую изморозь зимы. А люди всё повылезали из чумов и завороженно смотрели, как оранжевый шар медленно-медленно катился по самой кромке тундры. И хотя он постепенно всё опускался и опускался куда-то вниз, под снег, наверно, всё-таки люди знали: зимняя ночь кончилась.

Зимняя ночь кончилась, и с появлением солнца возникли новые заботы у людей. Оленеводы заговорили о весенних перекочевках, пробивали лунки в твердом насте и упоенно нюхали землю. Резкий запах трав, бивший из лунок, кружил голову.

— Огей! Крепко, однако, — говорил Хосей, блаженно морща нос. Он пробивал одну лунку за другой и всё прикладывался, всё прикладывался к земле, будто хотел досыта нахлебаться пьянящего земного духу.

— Дай, отец, и мне.

Это Ясовей, сынишка, скуластый карапуз с непокрытой лохматой головой, подражая отцу, припадал к лункам. И так же блаженно морщился, и так же прищелкивал языком, говоря солидно:

— Огей! Крепко, однако...

Всё в эту предвесеннюю пору было так, как бывало и в прошлом году, и в позапрошлом, и всегда. Может, весна эта забылась бы, как многие такие же весны, а если и вспомнилась, так разве только тем, что пришлось забить старого ездового быка, потерявшего резвость, или тем, что удалось разорить около Семиголовой сопки волчье логово. Не богата событиями жизнь кочевника. Хоть и приходится ему непрестанно кружиться по необъятной тундре от студеного моря до глухих лесов (а это наберется, почитай, полтысячи верст), переходить реки и преодолевать болота, встречать на своем пути множество препятствий, часто хлебать горя, а иногда испытывать и радости, простые, грубоватые, житейские, да всё это привычное, от века заведенное, такое, что, кажется, никогда не изменится. Но эта весна оказалась не такой, как другие, хотя на первый взгляд ничего и не случилось.

Ещё на снежных сувоях не погасли алые отблески зари, как дружно залаяли собаки. Хосей вгляделся в помутневшую даль и различил скачущую к чуму упряжку. За ней показалась другая, потом третья... О, это уже событие в тундре — столько упряжек за один день. Почему-то сердце Хосея защемило, почему — он и сам не понимал. В стаде у него всё ладно, олени целы. Недругов у Хосея вроде не было. А тревога не унималась. И оказалось, что не зря.

Приехал хозяин, Сядей-Иг. В совике с лохматыми наплечьями, в крепких камусных тобоках, перевязанных пониже колен пестрыми плетышками, широкоскулый, с мясистым, лоснящимся от жира лицом с маленькими глазками, расставленными как-то странно, словно их воткнули небрежно, не выбирая места, Сядей-Иг не спеша поставил оленей на вязку и вразвалку, грузно ступая кривыми ногами, направился к чуму, даже не взглянув на Хосея и не дожидаясь своих спутников. Хосей кинулся вслед за хозяином. Сядей-Иг, цыкнув на собак, тщательно сбил перед входом в чум снег со своих тобоков, сдернул совик и, кряхтя, влез в чум. Тахава, жена Хосея, увидев хозяина, пришла в смятение и сразу бросила на костер большую охапку хвороста. Сырые прутья тальника зашипели, чум наполнился белым едким дымом. Сядей-Иг присел на корточки, ощупал рукой оленью шкуру и лег на неё.

— Эк начадила! И костра-то разжечь толково не умеют, — раздраженно пробурчал Сядей-Иг.

Хосей прикрикнул на жену, сказал ей, чтоб мяса мороженого принесла — хозяин айбурдать будет.

Всё, что случилось дальше, Хосей плохо понял. Он просто не мог сообразить, что произошло. Будто ударили его по темени так, что искры посыпались из глаз и сознание затуманилось. А его никто и не ударял. Ему было сказано только несколько слов.

— Ты больше работать у меня не будешь. Стадо я продал. Можешь уходить на едому.

Хосей смотрел на хозяина, не мигая, и не видел его. Тахава заголосила. Сынишка уцепился за полу материнской паницы и недоуменно поглядывал то на мать, то на отца, то на Сядей-Ига.

«На едому. Вот здорово! — думал он. — В деревнях побываем, русских ребят поглядим. Поборемся с ними, померяем, у кого сила больше. Тынзей-то им, наверно, так не кинуть, как я умею. В избе чай будем пить, с сахаром. Чего мать охает? Добро на едоме!»

Да, хорошо быть младенцем и не знать, чем грозит это страшное для оленевода слово: едома. Прогнанный хозяином пастух-батрак, не имеющий собственных оленей, остается без всяких средств к существованию. Он вынужден выбираться куда-нибудь ближе к деревне, поставить там чум, если он есть, разумеется, а если нет его, то жить невесть где и невесть как, кормиться случайными заработками, а то и нищенствовать. Едома — это холод, голод, а может, и гибель...

Попросить хозяина, умолить его, возможно, сжалится, проявит милосердие... Хосей бросился на пол, ухватил Сядей-Ига за ногу, что-то бормотал. Сядей-Иг поморщился, отнял ногу.

— Ну, чего? Сказано, я стадо продал. Перестань...

Хосей замолчал. В едком дыму костра он сидел на корточках, неподвижный, словно окоченевший. Ему казалось странным, что хозяин аппетитно уплетает розовые ломтики мороженой оленины. А Сядей-Иг ел спокойно, сильно чавкая, работая мощными челюстями, словно жерновами. Маленькие его глазки, совсем затерявшиеся в жирных складках лица, лишь изредка поблескивали плотоядно и холодно. Хосею казалось, что всё это он видит во сне. Однако это не было сном. В чум ввалился новый владелец стада Валей, а за ним его работники. У Хосея вспыхнула надежда остаться в стаде, упросить Валея, чтобы он не прогонял старого пастуха. Но Валей не стал и слушать. Свои работники у него хороши и незачем ему связываться с Хосеем. Хозяева — старый и новый — стали угощаться. Налили чашку водки и Хосею. Тот машинально принял её, выпил. Хмель не брал его. Всю ночь он просидел у потухшего костра, слушая, как сильные порывы ветра ударяли в стенку чума, как ветер завывал в дымоходном отверстии — мокодане, из которого на голову Хосея сыпались снежные иглы. Хозяева спали, бормоча что-то бессвязное во сне.

2

Около деревни Широкая Виска, на берегу реки Печоры, полысевшем от весеннего солнцепека, появилось подобие чума — странный шалаш, сооруженный из старых облезлых оленьих шкур, обрывков рогожи, кусков бересты и порванных рыболовных сетей. В этом шалаше приютилась семья Хосея. Хозяин дал при расчете двух оленей. На них и приехали все трое, кое-как слатали убогое жилье и стали существовать без работы, без пищи, без надежд на будущее. Нет, надежды всё-таки были. Хосей пытался наняться к печорским купцам на рыбный промысел — не взяли, говорят, руками слаб. Исшагал он, почитай, все берега Печоры от Усть-Цильмы до Андега — нигде работы не нашлось. Осталось одно: ходить по дворам — у кого дрова расколоть, у кого мусор выкидать. Так не умрёшь, но и семьи не прокормишь. Идти нищенствовать Хосей не мог решиться. А что же делать? Вот заколот последний олень. Его мяса хватит ещё на неделю-другую. А дальше что?

Тахава не выдержала — пошла по деревне. Она робко стояла перед входом в избу, заходила несмело, бочком, униженно кланялась, просила подаяния. Из иных домов выгоняли, улюлюкая вслед, в иных сочувствовали и совали ломтики, черного хлеба. Хосей крепился, но голод заставил и его протянуть руку. Горек был хлеб, добытый нищенством, политый слезами. Из одного богатого дома в большом торговом селе Усть-Кальме Хосея вытолкали взашей. Молодой здоровый парнище взял его за шиворот и, гогоча, ударил коленном ниже поясницы. Кричал вдогонку:

— Работать не хочешь, самоедишко проклятый! Попахал бы землю — узнал, как кусок хлеба достается.

С той поры запала в голову Хосея мысль: не выпросить ли земли да посеять жито? Ведь люди этим кормятся. И он, наверно, не хуже других научился бы добывать хлеб. Переходя из дома в дом, Хосей присматривался к крестьянскому хозяйству. Соха, борона — не так уж всё мудрено. И ведь надо же было так случиться, что однажды в субботу Хосей опять встретился с тем парнищем, который вышвырнул его вон из избы. Парень, видно, узнал Хосея, широко осклабился и сказал весело:

— Ну что, не научился еще пахать? Всё кусочки собираешь?

Хосей ответил:

— Рад бы пахать-то, да где земля? Земли-то ведь мне не даст никто.

— А ты попроси, может, и дадут.

— У кого просить, ты скажи. Попрошу, верно, попрошу.

— Приходи вот завтра на сход, там и попросишь, — ответил парень и, ухмыльнувшись, добавил: — Дадут тебе земли, только попроси.

3

В воскресенье после обедни сельская площадь заполнилась народом. Добротные суконные шубы с куньими воротниками, пушистые пыжиковые шапки с искрой, посконные армяки и войлочные шляпы, малицы, покрытые «рубахами» из чертовой кожи, сапоги с лакированными голенищами, сияющими, будто зеркало, рыбацкие бахилы величиной с дом, нерпичьи просмолённые тобоки, повязанные лазоревыми плетышками — всё это перемешалось, ходило, сидело, лежало на пробивающейся муравке, говорило, шумело и пело.

На середину площади вынесли стол. Вокруг него поставили скамейки. Из волостного правления вышел осанистый и бородатый с проседью старшина, поправляя медную, начищенную до блеска, бляху на груди; за ним — урядник, картинно поддерживая рукой саблю на боку; а дальше шел писарь в касторовом пальто и в фуражке с сияющим козырьком, неся бумаги и склянку с чернилами. Они важно уселись за столом. Старшина постучал молоточком. Площадь стала затихать. Начались торги на рыболовные угодья.

Хосей сидел на отдалённом бугорке, поджав под себя ноги, и смотрел, казалось, равнодушно и безучастно на это непривычное для него скопище людей. Трудная, тяжелая дума ворочалась в его голове. Воду продают, рыбу в реке продают. Наверно, и землю продавать будут. А на что ты, Хосей, земли купишь? Где твои деньги? Где твои богатства? Не видать тебе, Хосей, земли, не жевать ячменного хлеба. При воспоминании о хлебе у Хосея засосало под ложечкой. Может, без денег земли дадут? Ведь вон её сколько кругом пустой, непаханой...

Ясовей сначала постоял около отца, с любопытством наблюдая за всем происходящим, потом ему это наскучило, и он присоединился к ребятишкам, лепившим около церковной ограды из жухлого снега огромную бабу. Он впервые видел, как из снежных комьев постепенно получалось туловище, голова, руки. Вот так-так! Это, наверно, русский бог. Ненецкие боги из деревянных болвашек, маленькие, тощие и почему-то злые — сколько ни мажь их кровью, сколько ни украшай цветными лоскутками, всё недовольны, не дают удачи в охоте, в рыбной ловле, насылают на ненцев голод, хворобу, разные несчастья. У русских бог, видно, добрый, ишь какой толстый! И черные угли глаз такие зоркие, всё, поди, видят. И его, Ясовея, видят. А что если попросить этого снежного бога, чтобы он помог отцу получить землю? Тогда не придется ходить по дворам за кусочками, будет своя пища, свой дом, хорошо бы такой же, как у печорского богача Саулова...

Ясовей снял с потрепанной своей малицы ремень, украшенный медными бляшками и резными костяными фигурками — единственное украшение, которым немало гордилась его ребяческая душа — и с серьезным видом направился к неуклюжему снежному истукану, повесил на его шею ремень, сел напротив прямо в размешанную грязь и начал шептать молитвы.

— Ты, снежный бог, очень хороший и толстый, у тебя силы много и тебе, я думаю, ничего не стоит помочь моему отцу получить землю. Скажи людям, чтобы они дали нам земли, сам видишь, какой я худой — есть нечего и мне, и матери, и отцу — все мы голодаем. Пусть дадут нам земли, на которой, говорят, растут ярушники...

Он не замечал мальчишек, прыгавших вокруг него со смехом и остротами, а если и замечал, то не обращал внимания.

4

Сходка, между тем, шла своим чередом. Были проданы рыбные тони, сдана почтовая ямщина, сговорены податные дела, разобраны путаные тяжбы о наследстве. Старшина, умаявшись, вытирал лысину огромным красным платом. Писарь, весь измазанный чернилами, закусив язык и скособочась, дописывал свой протокол. Люди поглядывали в ту сторону, где, веселя глаз, поблескивали четвертные зелена вина, поставленные обществу теми, кому удалось получить выгодные подряды. А многие, не дожидаясь всеобщего пиршества, загодя побывали в казенке и возвратились на сход, изрядно покачиваясь.

И в тот самый миг, когда старшина стал уже подниматься из-за стола, от толпы отделилась неуклюжая фигура в малице. Хосей шел, хлюпая по лужам, прямо к начальству, с измятым листком бумаги в вытянутой руке.

— Ну, что там еще у тебя? — недовольно спросил старшина, брезгливо принимая бумажный клочок.

— Земли бы мне, начальник. Хоть немножко земли. Житья, сам видишь, нет никакого. Олешка съел. Чем дальше питаться буду? Беда да и только. Дай земли, начальник!

Старшина недоуменно вертел в руке бумагу, не зная, что с ней делать.

— На кой лешой тебе земля? Чего пустое городишь...

— Не пустое, начальник. Вовсе не пустое. Пахать землю буду. Может, хлеба сколько-то соберу...

Старшина смотрел-смотрел на ненца изумленно, будто видя такое чудо впервые, и вдруг раскатисто, весело захохотал, хлопая себя по бедрам мясистыми ладонями.

— Земля ему понадобилась... Чудеса в решете! Пахарь... Вы чуете, православные миряне, какой пахарь объявился...

— Дай ему земли, Онисим Петрович. Дай, не жалей, — крикнул из толпы тот самый парнище, который надоумил Хосея просить земли.

— Верно, дай, начальник Онисим, у тебя её много, — ободрился Хосей, приняв выкрик за поддержку. Но вышло всё неожиданно и страшно. Парень, пьяно ухмыляясь, нетвердой поступью подошел к Хосею и стал перед ним, огромный, чуть не вдвое выше щупленького ненца.

— Здорово, землепашец! — гаркнул он, скорчив уморительную рожу.

— Здорово, здорово, — пролепетал Хосей.

— Земли захотел?

— Захотел. Видишь, захотел. Тебя послушал.

— Дать ему земли? А?

— Дать, дать, — раздалось из толпы.

— Так на!

Парень схватил Хосея, легко приподнял его и, бросив наземь, стал набивать липкую грязь за пазуху, в штаны, в карманы, в рот. Хосей безмолвно бился в его могучих руках. Пьяные купцы гоготали. Старшина, зажав руками живот, надрывался от смеха. Урядник мотал длинными усами, навалясь на стол, и приговаривал:

— Так его... Так его... Вот земли получил! Ну и дали земли...

Писарь тоненько хихикал, забыв свои бумаги, залитые чернилами из опрокинувшейся склянки.

Невесть сколько бы продолжалось и чем бы закончилось это издевательство, но, растолкав толпу, на середину площади выбрался молодой рыбак в холщовой, усыпанной блестками чешуи куртке.

— Голубков! Помоги, Михайло, наделить землей, — крикнул пьяный голос и осекся.

Рыбак спокойно, ни на кого не обращая внимания, подошел к истязателю, взял его за шиворот и сильным рывком оттащил от Хосея. Потом дал такого толчка, что верзила, как мяч, отлетел в сторону.

5

Куда идти? Велика тундра, много в ней озер, в студеной глади которых отражается блеклое заполярное небо, много рек, окаймленных низкорослым нежно-зелёным кустарником — ярой, безбрежно широки равнины, покрытые сочным ягельником, окруженные островерхими сопками, да некуда податься человеку, если нет у него быстроногих оленей в упряжке, а на плечах вытертая, истрепанная малица, которая того и гляди расползется по швам. Но жить надо. Нужно добывать пищу себе, больной жене, сыну, еще несмышленышу, не понимающему, какая беда нависла над ним. Идти и идти, затянув до предела ремень, угрюмо глядя на неласковую землю, идти, не зная куда, лишь бы не видеть полных невыносимой муки запавших глаз жены.

Вот на пути круглое озеро с зеленовато-прозрачной водой. Оно носит странное название — Дыра и считается у ненцев священным. Хосей останавливается на крутом берегу и шепчет молитву:

Ясовей с любопытством смотрит в холодную глубь озера и пытается понять, где таится та неведомая сила, которая заставляет отца так почтительно и боязливо говорить с озером, оправдываться перед ним. На дне видны мелкие камушки, тонкие бледные водоросли. И больше ничего. Скучно. Куда интереснее гладкая поверхность озера, чистая, ясная и совсем не таинственная. В ней отражаются кусты ивняка, а среди них скуластое лицо отца. Ясовей берет кусочек ссохшейся земли и кидает в воду. По озерной глади расходятся круги. Отражение отцовского лица забавно изгибается, морщится. Мальчик смеется. Отец сердится...

Питаясь диким луком, случайно убитой куропаткой, лепестками ягеля, идут отец с сыном всё дальше и дальше на север. Там, где Печора разливается своими рукавами — «шарами» среди тундр широко и просторно, стоит на одном из её многочисленных островов рыбацкая деревня Оськино. В ряд выстроились двухэтажные крашеные дома печорских богачей, толстостенные, построенные на века. Перед ними на берегу высокие вешала с сетями. Сети колеблются от несильного ветра, постукивая деревянными поплавками. Из-за вешал далеко виден дом купца Саулова, крытый железом, крашенный голубой краской, узорно расписанный по подзорам, с тяжелыми балконами, весь в резных вычурных украшениях. Плотным забором обнесен дом со всех сторон. Тяжелое чугунное кольцо на калитке. Повернешь его — стукнет щеколда, залает пес, привязанный к конуре цепью.

Хосей не смеет взяться за кольцо. Он стоит у калитки, ждет: может, выйдет Саулов со двора. И вот он выходит. Синий тонкого сукна казакин с мелкими сборками по талии, плисовые шаровары с напуском на лаковые голенища сапог, толстая золотая цепочка через весь живот, голубая шелковая рубаха из-под жилетки. У Саулова мясистый и сизый нос, тощий подбородок с редкой просвечивающей бороденкой, глаза маленькие, колючие. Смотрит он ими, будто сверлит. И непрестанно шевелит сжатыми губами, точно жует что-то закрытым ртом. Бороденка при этом смешно двигается и топорщится.

Купец вышел со двора проведать погоду. Он подходит к вешалам, пробует, сухи ли снасти. Осматривает карбас, днище которого, залитое пеком, блестит на солнце. Саулов водит носом по ветру, словно принюхивается, какие запахи несет ветер из дальних краев. Он не замечает Хосея, нерешительно покашливающего в отдалении.

В это время из калитки вылетает матерый волкодав и с рычанием набрасывается на Хосея, хватает за полы малицы, рвет их в клочья.

— Султан, на место! — грозно кричит хозяин, только тут увидев ненца. — Здорово он тебя трепанул, псина этакая. Пожалуй, и загрызть мог бы. А? Как ты думаешь?

— Мог бы, хозяин. Просто дело, загрыз бы...

— А ты чего тут ходишь, Манзадей?

— Я не Манзадей, хозяин. Хосей я.

— Ну, все равно, что Хосей, что Манзадей — одна клюква-ягода. Ко мне, что ли?

— К тебе, купец. Сделай милость, не дай умереть, погибнуть с голоду. Олешков нет, работы нет, хоть совсем подыхай...

— Не скули, не подохнешь. Пушнину промышляешь?

— Промышлял бы, да пороху где взять, дроби. Капканов опять нет... Жить-то чем? Вишь, совсем отощал.

Купец что-то соображал. Губы его усиленно зажевали. Хосей сбоку заискивающе заглядывал на него.

— Ну, вот что, — Саулов строго посмотрел на ненца. — Ты где чумом-то стоишь?

— А я на едоме, у Широкой Виски, — торопливо ответил Хосей.

— Так вот, припасов я тебе дам. И денег на житьишко. Только смотри, всю пушнину по весне мне привози. До единого хвоста. Чуешь? Узнаю, ежели на сторону хоть одну шкуру сбыл, худо будет. Я с тебя шкуру спущу, — сострил купец.

Хосей согласно закивал головой. Он был рад, что так всё хорошо устроилось.

6

Осень пришла на Печору с дождями, с пронизывающими ветрами. В латаном чуме Хосея стужа и сырость, перемешанные с горьким дымом. Да это ничего, когда есть пища и есть работа. Хосей сидит у костра, мурлыча себе под нос бесконечно длинную песню про храброго Таули из рода Пырерки, заступника бедных ненцев. Он мастерит кулемы — нехитрые ловушки на песцов, ловко орудуя ножом. Ясовей помогает ему, во всем подражая отцу.

— Вот вырастешь, — говорит отец, — охотником станешь. Глаз у тебя зоркий. Моё ружье возьмешь, лисиц, песцов промышлять будешь.

— Буду, правда, — соглашается сын. И, подумав, с расстановкой, как это делают взрослые, говорит: — Мне бы ещё, отец, в школу попасть.

Хосей в недоумении опускает нож.

— Ты чего? Зачем ещё в школу?

— А как же! Вон ребята в Пустозёрске в школу ходят, книжки с картинками читают...

— Вот тебе-тебе! Книжки... На что ненцу книжки? Разве капканы по книжкам ставят? Или от книжек олени в хозяйстве заведутся? Выдумщик ты, баловство одно у тебя.

— И не баловство, — не унимается сын. — Я уже буквы знаю. Ребята мне показывали, я и запомнил. Вот такая — аз, а такая — буки...

Ясовей ножом чертит неуклюжие буквы на плашке кулемы.

— Ишь ты, буки! — смеется отец. — Нам, сынок, буки ни к чему. Это русским да богатым, может, и нужны буки. Саулову как без бук? Чужие-то долги в большую книгу записать надо. А нам зачем? У нас нет книги, ни большой, ни малой...

Сын молчит. Что он может возразить взрослому? Но в детской голове неотступно бьется живая мысль.

— Отец, а Михайло Голубков сказывал, что ненцы тоже люди и могут жить в хороших домах, а не в дырявых чумах.

— Михайло — правильный человек, наверно, он говорит дело.

— Так что, давай построим себе дом, такой, как у Саулова. Я и украшения такие же вырежу, даже лучше.

— Ты бы вырезал, — ласково треплет Хосей сына по лохматой голове. — Ты у меня востер на выдумки. Вот вырастешь, тогда узнаешь, как строить дома...

7

С первыми заморозками, лишь застывшую тундру припорошил пушистый снежок, отец с сыном вышли на промысел. Они ходили по звериным следам, ставили кулёмы и капканы, выслеживали хитрых и осторожных лисиц, разбрасывали приваду. Год обещал быть удачливым, зверей в тундре было много, и охотники каждый день возвращались с добычей. Хосей повеселел, выправился, к нему возвращались бойкость и ловкость тундрового охотника. Ясовей помогал отцу — таскал припасы, настораживал на звериных тропах капканы, распяливал снятые Хосеем шкурки для просушки. Уже к половине зимы старый ларь на нартах стал наполняться пушниной. Ни единого хвоста не продал Хосей на сторону — точно соблюдал наказ Саулова. Питались скудно на те деньги, что дал осенью купец, и жили надеждами на будущее.

— Вот сдадим Саулову пушнину, купим олешков, заведем хороший чум, будем кочевать по тундре. Может, станем такими же богатыми оленеводами, как Сядей-Иг. Тогда я скажу тебе: «Ясовей, ну-ка сходи поймай белого менурея, забей его. Праздник устроим, айбурдать будем»...

Так мечтал отец. Сын тоже мечтал. Он видел себя в белом пушистом совике, в мягких, украшенных галунами из цветных сукон пимах, на резвой упряжке-пятерике, несущейся ветра быстрее по заснеженной лабте. Куда он ехал, он и сам точно не знал, но впереди вставали в сизой сумеречной дымке неясные очертания городов, которых Ясовей ещё никогда не видел, а увидеть хотел очень.

Уже окрепли насты, уже некуда стало складывать пушнину — ларь был наполнен до отказа. Добычу надо сдать купцу. Да на чем её отвезти? Хосей пытался выпросить в деревне лошадь. Но богачи не давали, предлагали продать пушнину им. А у бедняков лошадей либо не было, либо они еле бродили от бескормицы. Тогда Хосей решился везти кладь на себе. Он приладил к саням лямки для себя и для сына, и странная упряжка двинулась вниз по Печоре.

8

Ласково встретил Хосея купец Саулов. Велел своим работникам выгружать пушнину в амбар, а отца с сыном повел в горницу.

— Садись, Хосей, за стол. Гостем будешь. И парнишке вели проходить.

Хосей, притулившийся было у дверного косяка, ловко сдернул малицу и, осторожно ступая по крашеному полу, будто по скользкому льду, приблизился к столу.

— Иди, Ясовей, что же ты! Хозяин зовёт, — сказал он, осмелев.

Гнутые стулья, большой самовар, сияющий начищенной медью, цветистые обои и лубочные картины на стенах — всё это для мальчика было удивительным и не совсем понятным. Ведь он впервые попал в просторную горницу богатою купца. Да и старый Хосей чувствовал себя стесненно. При неудачном промысле он не посмел бы зайти и на двор купеческого дома, выстланный фашинами. Ну, а теперь сам купец сидит рядом и потчует ненца, как почетного гостя.

— Пей, ешь, Хосей. У Саулова всего вдоволь, не убудет...

Много ли надо ненцу-тундровику! После второй рюмки Хосей вытирал покрасневший нос рукавом засаленной рубахи. После третьей весело смеялся, сам не зная чему. А после пятой затянул длинную ненецкую песню и полез целоваться к своему благодетелю и первому другу. Окончательно осмелев, он ходил по комнате спотыкающимся шагом, осматривал все достопримечательности купеческого жилья.

— Ну и богато ты живешь! Так бы жить нам. Такой бы чум был...

Хосей любовно водил непослушными руками по лазоревым разводам обоев.

— Ой, какой хороший чум!

Саулов ухмылялся пьяным восторгам Хосея и поддакивал ему.

— Что, Хосей, купи комнату-то. Ты нынче богат, пушнины привез много. Покупай, я могу продать...

Хосей остановился посреди пола и осоловело уставился на купца.

— Купи? А что думаешь, не куплю? Думаешь, не хватит денег? Куплю. Ты, купец, за пушнину мне всё дашь, чего захочу. И чум твой цветастый куплю... Ну, продавай, купец!

Саулов жевал губами и смеялся. Но он сообразил, что, пожалуй, эта шутка может быть для него выгодной. Улещая и подзадоривая Хосея, он стал предлагать ему всерьез купить комнату. Тот вытряхнул на стол все деньги, вырученные за пушнину.

— На! Мой чум с бумажными стенами. Я здесь хозяин! Ну, кто богаче Хосея? Ты, купец?..

9

Утром, когда Хосей проснулся на своей малице в углу купленной им комнаты, первой мыслью его было сосчитать выручку от проданной пушнины. Но в мешочке из мятой шкуры оленьего теленка болталось только несколько пятаков да засаленная случайно оставшаяся рублевка. Пушнина была на складе купца Саулова, деньги у него же. А Хосей владел ненужной ему пустой горницей с цветистыми обоями. Старик, шатаясь, вышел на улицу и бросился в ноги купцу.

— Отдай деньги... Пьян был...

— Какие деньги! — удивился Саулов. — За пушнину тебе заплачено, все видели. А что комнату купил, так я не наваливал, сам выпросил. Можешь её забирать и увозить...

А как вывезешь одну комнату из двухэтажного купеческого дома?

Хосей валялся на снегу, жалкий, потерянный. А Саулов хохотал. Так хохочущим и застал его купец Обрядников, приехавший на Печору по своим торговым делам.

— Что у вас за веселье? — пробасил он, здороваясь.

Саулов рассказал в чём дело.

— Эй, вставай, нечего валяться без толку, — брезгливо ткнул он носком сапога Хосея.

Тут подбежал Ясовей. Он, собрав силенки, так толкнул купца, что тот попятился.

— Не пинай отца! Он не собака...

— Цыц ты, щенок! — Саулов хотел поймать Ясовея за шиворот, но мальчик увернулся, отскочил и ощетинился, сжав кулаки.

— Ишь какой звереныш, того и гляди укусит, — сказал Саулов, опасливо пряча руки за спину.

А Хосей сидел на снегу, безвольно качался, словно от ветра, и бормотал:

— Как жить будем? Пропадем нынче совсем. Беда-беда...

Купцы ушли в дом. А через некоторое время позвали Хосея.

— Вот что, — сказал Обрядников, — я возьму тебя к себе вместе с твоей семьей. Буду кормить хлебом и мясом. Поставлю новый чум. Делать ничего не заставлю. Только будем ездить по разным городам. Понял? Согласен или нет?

Хосей смотрел на купца тупо и безразлично. Он плохо соображал, о чём ему говорили. Ответил машинально:

— Понял. Согласен.