Онлайн чтение книги Вишенка.
XXVI. ОХОТА НАЛЬВОВ

Было девять часов вечера, когда человек, несший ведро с краскою и малярные кисти, наткнулся на другого прохожего на углу улиц Тамиль и Вандом. На нем были парусиновая куртка, такие же панталоны и шапка без козырька. Свет фонаря осветил встретившихся. Они взглянули друг на друга, остановились и радостно вскрикнули:

— Может ли это быть? Сабреташ!

— Да, это я! Петард, ты?

— Конечно, это я! Петард, твой старый товарищ, помнишь ли, как мы трепали бедуинов, а иногда и бедуинок? Любил я их… славные брюнетки. Случалось приударять за ними.

— Ты все такой же шутник!

— Но ты не в военном платье, разве тоже в отставке?

— Как же! Мало ли мне обид в полку бывало, обходили в чинах, производства не давали, а напоследок такую штуку поднесли, что разозлился, бросил все, пошел в отставку, да и вернулся восвояси.

— А ты что же, в капралы метил?

— Не то… шли мы раз вечером гулять с Роке. Помнишь его… такой маленький и хилый.

— Да, ну что же?

— Вот я и говорю Роке: не хочешь ли поохотится за львами. Штуки две бы уложить и шкурки продать. Позабавился бы, по крайней мере, ты, брат, может быть, не знаешь, что я был известным истребителем львов?

— Как! Ты?.. Вот новость!.. Слышал я о некоторых храбрецах наших, только не о тебе.

— Ты, верно, забыл меня, путаешь с кем-нибудь другим, но все равно; дело в том, что говорю я Роке: пойдем, шутя пару штучек принесем. Это моя любимая охота, лучше, чем за жаворонками. Есть же люди, которые кичатся, что дюжину жаворонков убили, а я-то думаю, что лучше дюжину львов.

— Знаешь, Петард, если твой рассказ длинный, то лучше пойдем в погребок и там за стаканом вина поговорим. Я целый день работал и очень устал.

— Ладно, пойдем. Так ты, брат Сабреташ, как вижу, в художники попал… когда носишься с красками да кистями?

— Эти щетками зовут.

— Так их щетками зовут, ну, брат, не знал, извини! Вздумали бы мы в полку такими щетками мундиры чистить, посадили бы нас на гауптвахту. Так ты стал рисованьем заниматься! Похвально! Напиши же мой портрет в какой угодно позе!..

— Возможно ли такими кистями портреты писать!

— Так, верно, картины сражения рисуешь?

— Я разрисовываю потолки, да еще крашу дома; одним словом, малярным искусством занимаюсь, чтобы добыть хлеб насущный; и, слава богу, делишки идут не дурно, так что при радостной встрече могу товарищу поставить бутылку вина.

— Славно! Я было хотел тебя угостить, но ты меня опередил, не откажусь, однако, чтобы не обидеть друга.

Отставные солдаты входят в винный погребок велят подать бутылку вина, садятся за стол и продолжают разговор.

— Ах, Сабреташ, дружище! Как я рад, что свиделся с тобою; однако и в голову бы мне не пришло, что ты в Париже. Помнится, что собирался ты навестить отца где-то в деревне… как бишь… названия-то не припомню.

— В Баньоле, да я прямо из Алжира отправился в свою деревню, в надежде увидеть отца… пожить со стариком; но как часто не сбываются надежды! Когда я прибыл в Баньолу, то отца уже не застал… Бедный отец в последний, дальний путь отправился, не повидав сына! С какою радостью хоть один только бы раз обнял старика! Но судьба обманула меня. Не пришлось его видеть, мог только пойти на его могилу поплакать…

Сабреташ, окончив рассказ, закрыл рукой глаза. Петард налил себе полный стакан вина и, приняв торжественный и серьезный вид, сказал:

— Итак, твой отец умер? Пью за здоровье его!

— Как же ты пьешь за здоровье его, когда он умер?

— То есть, виноват… хотел сказать за упокой души его.

— Вот видишь теперь, Петард, — опять начал Сабреташ, — не имея уже никого в своей деревне, одни только грустные воспоминания, не хотел я в ней оставаться. О! Если б я знал, что не увижусь с отцом, не расстался бы с товарищами и военной службой. К Африке уже я привык… ждал бы там, пока не сразит меня пуля араба. Мне сорок девять лет, жить осталось немного, да и жизнью не дорожу. Но вышел в отставку, делать было нечего, пришлось, вернувшись в Париж, взяться за прежнее свое ремесло. До поступления на службу я был маляром-обойщиком, теперь опять стал этой работой заниматься. За деньги, которые принес отцу, купил порядочную мебель и нанял комнатку в предместье Сент-Антуан. Там живу, туда и возвращался, когда наткнулся на тебя. Вот и все тебе рассказал. Теперь твоя очередь говорить, я буду слушать. Продолжай про львиную охоту.

— Итак, я предлагаю Роке, вооружившись, идти со мною на львиную охоту. Конечно, надо вооружиться хорошо, потому что царь зверей не любит фамильярного с ним обращения. Хотя Роке и не был трус, но мое предложение его немного сконфузило, и он очень побледнел. «В этой охоте, — сказал он, — как вижу, есть свои неудобства, вдруг, например, ружье даст осечку». «Ну и что же, — я ему ответил, — у нас будут кинжалы, и я его зарежу наповал». «Не взять ли нам с собою малую пушку», — сказал Роке. «Фу, какой стыд, — отвечал я, — у нас и без того много будет оружия». Одним словом, мое красноречие так его приохотило, что он решился отправиться со мною на охоту. Отправились мы, идем долго, долго, а Роке соскучился и спрашивает: «Где же твои львы?» «Погоди, — говорю, — увидишь». Пришли мы, наконец, к гористой местности и остановились. «Там, — говорю я Роке, — около кустов виднеется пещера, это берлога львов, немного подождем, и они нам покажутся».

Мне захотелось полежать. Как вдруг Роке кричит, что слышится какой-то неприятный запах хуже козлиного и гром — похоже на то, когда ударят в десять контрабасов. Я объяснил ему, что это означает появление льва. И действительно, вдали можно было заметить маленьких львов, на них не стоило тратить пороху. Не прошло пяти минут, показался и большой лев, а мой Роке испугался да давай бежать, а лев за ним. Думаю, будет плохо. В ногах у меня появилась судорога, на помощь бежать не могу. Между тем раздался выстрел. Товарищ наш Жан-Буа, заметив эту сцену, выстрелил, но не попал, а я, оправившись, прицелился, да прямо в ухо пулю водрузил. На носилках отнесли мы льва к капитану, а он отдал зверя Жан-Буа, признавая, что он его убил. Я обиделся и вышел в отставку. Найду себе красавицу и женюсь.

Сабреташ с насмешливою улыбкою выслушал весь этот рассказ.

— А ты, брат Сабреташ, отыскал, ли свою милую, вернувшись?

— У меня не было милой никогда. Я ведь не такой любитель прекрасного пола, как ты. Пустить приятное словечко мимоходом, от этого, пожалуй, я не прочь, но ухаживать за кем, это не по моей части. И благодарю небо, никогда из-за женщин не страдал.

— Смешно! Как это не любить прекрасный пол. Есть женщины со вздернутыми носиками, из-за которых на целое полчище арабов готов бы я напасть!

— Однако же неправду я сказал, говоря, что женщины меня не занимают; есть одна, о которой часто думаю и которую ужасно видеть хочу!..

— А, вот он, равнодушный тон… Видно, и у тебя есть возлюбленная!

— Не угадал! Не о любви тут дело, я думаю о молодой девушке, оказавшей мне услугу. Она дала мне приют в своей комнате, когда хозяин ее, трактирщик, отказал мне в помещении. Это было в двух лье от Немура. Я изнемогал от усталости, страдал от раны, полученный не на охоте за львами… а в схватке с арабами. Одним словом, не будь эта девушка такая добрая, мне пришлось бы растянуться где-нибудь на дороге… а погода была ужасная… буря страшная… не поздоровилось бы мне, если пришлось ночевать под открытым небом.

— И девушка приняла тебя в свою комнату? Хорошо человеколюбие!

— Да, она мне уступила свою комнату, а сама пошла ночевать… не знаю куда… Ах! Лишь бы не случилось ей от этого беды!.. Бедняжка! Такая она откровенная, наивная, веселая. Видишь ли, я люблю эту Вишенку, как сестру, скорее как дитя родное.

— В таком случае это нравственная любовь, не в моем вкусе. Но почему же ты так занят этой молодой девушкой? Разве ты слышал, что гостиница сгорела?

— Нет… но боюсь я другого. Верно одно, как только весна настанет, пойду ее проведать, узнаю, как она там поживает… Недалеко, восемнадцать лье, вместо прогулки пройти их можно.

— Вот что, брат, коли хочешь, сделаем это путешествие вместе. Что значит для нас, гулявших в пустынях Африки, восемнадцать лье? Пустяки! Если согласен, то я твой спутник в этой прогулке.

— Почему же нет? Согласен, но еще время не настало. А теперь пока пора мне домой, отдохнуть. Завтра у меня работа далеко и встать надо рано.

— У меня тоже есть работа, хотя делаю меньше, чем могу. Работаю у фабриканта на улице Сен-Дени, живу рядом на улице Гренета, но когда захочешь видеть меня, то всякий вечер застать можешь на бульваре Тампль. Хожу туда, посмотреть да покурить, иногда в кофейной водевильчики дают, это мне развлечение и полезно: ум оживляет.

— Я тебе свой адрес сказал: в предместье Сент-Антуан на углу улицы Шарон.

Старые товарищи встают из-за стола. Сабреташ расплачивается за вино. Петард предлагает другую бутылочку поставить, но Сабреташ, отказываясь, жмет ему руку, и они расходятся. Петард идет на улицу Месле, а Сабреташ через улицу Вандом направляете на улицу Бушера.

Вдруг долетают до него какие-то жалобные крики. Сабреташ озирается кругом, но никого не видит, думая, что ему послышалось, идет дальше, но крик опять становится сильнее, пронзительней, в нем слышится мольба. Какая-то женщина умоляет кого-то сжалиться и зовет на помощь. Сабреташа тронул этот крик до глубины души. Не долго думая и желая только защитить ту, которая звала людей на помощь, он бросился в сторону, откуда раздавался крик, и увидел, что какой-то господин, щегольски одетый, держит женщину за руку и насильно тянет ее в тускло освещенный коридор большого дома. Женщина вырывается, не хочет с ним идти, умоляет его отпустить ее, ползает у ног его, но мужчина, не обращая внимания, тащит ее за собой в дом, говоря:

— О, ты пойдешь со мной… не имеешь права отказать мне. Это мне очень нравится, что ты не сразу поддаешься.

Несчастную женщину втянули почти в коридор, когда Сабреташ догнал их и, сильно схватив господина за руку сказал:

— Почему вы насильно тащите эту женщину? Вы видите, что она не хочет с вами идти? Какое право вы имеете так поступать, вы разве ее муж?

— Муж ее, — ответил господин, смеясь, — ее муж, еще что! Разве вы не видите, кто эта несчастная? Это девица из этого дома… стало быть, она не имеет права мне отказывать… Ее сердит, что я ее узнал… и назвал ее по имени… Ах! Прекрасная Вишенка, не стоило так жеманиться со мною в Немуре, ведь повела себя на то…

— Вишенка! — восклицает Сабреташ, пораженный как громом, так что выронил из рук ведро с красками и кистями. В это время молодая девушка, разглядев его, делает последнее усилие, чтобы вырваться из рук коммивояжера Фромона, и с радостным криком бросается к ногам Сабреташа, говоря:

— Да, да, это я… Ах! Из сострадания, если не из благодарности, умоляю вас, спасите меня… вытащите меня отсюда.

Сабреташ опомнился, протянул руки, чтобы поднять ее, но Фромон встал между ними и начал говорить с угрозой:

— Чтобы он спас тебя! Это мне кажется забавно. Не знаю, знакома ли ты с этим человеком, но я запрещаю ему вмешиваться. Ты вернешься со мной в дом, это моя фантазия, мой каприз, я этого хочу. Нечего так долго церемониться, а то ведь я знаю, как заставлять повиноваться подобных тебе девушек.

Эти слова Фромон намеревался сопровождать побоями, но едва он поднял руку на молодую девушку, как Сабреташ бросился на него с быстротою молнии, схватил за горло, сильно потряс и так метко откинул на мостовую, что тот, падая, прямо свалился в канаву.

— На тебе, презренный! Вот как я поступаю с теми, которые осмеливаются поднять руку на женщину, какое бы ни было ее положение в обществе.

Что же касается этой девушки… то я тебе ручаюсь, что ты не дотронешься до нее… я этого не допущу.

Фромон не отвечал, толчок и падение слишком ошеломили его. Сабреташ подошел к Вишенке, бедная девушка лежала без чувств в обмороке на мостовой. Не теряя времени, чтобы привести в сознание, Сабреташ взял ее на руки и пустился с ней бежать по направлению бульвара Тампль. Скоро он очутился на площади, где стояли извозчики. Видя его, подходившего со своей ношей, один из извозчиков поспешил открыть дверцы у кареты и помочь Сабреташу поместить в нее молодую девушку, все еще без чувств. Усевшись рядом с ней, Сабреташ запер дверцы, опустил стекла, чтобы воздух продувал, и закричал кучеру:

— В предместье Сент-Антуан, на углу улицы Шарон. Ступай скорее, езда приведет в чувство бедняжку.