Онлайн чтение книги Античная лирика
РИМСКИЕ ПОЭТЫ II–VI ВЕКОВ

Это случилось весной; холодком и колючим и нежным

День возвращенный дышал раннего утра порой.

Ветер прохладный еще, Авроры коней предваряя,

Опередить призывал зноем пылающий день.

По перекресткам дорожек бродил я в садах орошенных

И зарождавшимся днем думал ободрить себя.

Видел я льдинки росы, что на травах склоненных висели,

И на листах овощей видел я льдинки росы:

Видел — на стеблях широких играли округлые капли

И тяжелели они, влагой небесной полны.

Видел, как розы горели, взращенные Пестом [976] Пест (Пестум) — см. прим. 970., омыты

Влагой росы; и звезда нового утра взошла.

Редкие перлы блистали на инеем тронутых ветках;

С первым сиянием дня им суждено умереть.

Тут и не знаешь, берет ли румянец у розы Аврора

Или дарует его, крася румянцем цветы.

Цвет у обеих один, и роса и утро — едины;

Ведь над звездой и цветком равно Венера царит.

Может быть, общий у них аромат? Но где-то в эфире

Первый струится; сильней дышит ближайший, другой.

Общая их госпожа — у звезды и у розы — Венера

Им повелела надеть тот же пурпурный наряд.

Но приближалось мгновенье, когда у цветов, зародившись,

Почки набухшие вдруг разом открыться должны.

Вот зеленеет одна, колпачком прикрытая листьев;

Виден сквозь тоненький лист рдяный наряд у другой.

Эта высокую грань своего открывает бутона,

Освобождая от пут пурпур головки своей.

И раздвигает другая на темени складки покрова,

Людям готовясь предстать в сонме своих лепестков.

Разом являет цветок красоту смеющейся чаши,

Щедро выводит густой, сомкнутый строй лепестков.

Та, что недавно горела огнем лепестков ароматных,

Бледная ныне стоит, ибо опали они.

Диву даешься, как время грабительски все отнимает,

Как при рожденье своем старятся розы уже.

Вот говорю я, а кудри у розы багряной опали,

Землю усеяв собой, красным покровом лежат.

Столько обличий, так много рождений и все обновленья

День лишь единый явил и довершил один день!

Все мы в печали, Природа, что прелесть у розы мгновенна:

Дашь нам взглянуть — и тотчас ты отбираешь дары.

Временем кратким единого дня век розы отмерен,

Слита с цветением роз старость, губящая их.

Ту, что Заря золотая увидела в миг зарожденья,

Вечером, вновь возвратясь, видит увядшей она.

Что ж из того, что цветку суждено так скоро погибнуть, —

Роза кончиной своей просит продлить ее жизнь.

Девушка, розы сбирай молодые, сама молодая:

Помни, что жизни твоей столь же стремителен бег.

Будем жить, как мы жили, жена! Тех имен не оставим,

Что друг для друга нашли в первую брачную ночь!

Да не настанет тот день, что нас переменит: пусть буду

Юношей я для тебя, девушкой будь для меня!

Если бы старше я был, чем Нестор, и если б Дейфобу

Кумскую ты превзошла возрастом, что до того!

Знать мы не будем, что значит преклонная старость! Не лучше ль,

Ведая цену годам, счета годов не вести!

Я говорил тебе: «Галла! Мы старимся, годы проходят:

Пользуйся счастьем любви: девственность старит скорей!

Ты не вняла, и подкралась шагами неслышными старость,

Вот уже воротить дней, что погибли, нельзя!

Горько тебе, и клянешь ты, зачем не пришли те желанья

Прежде к тебе иль зачем нет больше прежней красы!

Все ж мне объятья раскрой и счастье, не взятое, даруй:

Если не то, что хочу, — то, что хотел, получу!»

Биссулы не передашь ни воском, ни краской поддельной;

Не поддается ее природная прелесть искусству.

Изображайте других красавиц, белила и сурик!

Облика тонкость руке недоступна ничьей. О художник,

Алые розы смешай, раствори их в лилиях белых:

Цвет их воздушный и есть лица ее цвет настоящий.

Силишься тщетно зачем воссоздать мой облик, художник?

Можно ль гневить божество, что неизвестно тебе?

Дочь языка и воздуха я, мать бесплотная звука,

И, не имея души, голос могу издавать.

Звук замирающий я возвращаю в его окончанье

И, забавляясь, иду вслед за реченьем чужим.

В ваших ушах я, Эхо, живу, проходящая всюду;

Хочешь меня написать — голос возьми напиши!

Люди тебя называют уродливой, Криспа: не знаю;

Ты хороша для меня: сам я умею судить.

Мало того — ведь любови сопутствует ревность, — хочу я:

Будь безобразной для всех, прелестью будь для меня.

Все, с чем резвилось дитя, чем тешился возраст любовный,

В чем пиерийскую соль сеял болтливый язык,

Все в эту книгу вошло. И ты, искушенный читатель,

Перелистав ее всю, выбери что по душе.

Песни рождают любовь, и любовью рождаются песни:

Пой, чтоб тебя полюбили, люби, чтоб тебя воспевали.

Вижу, уходит зима; над землею трепещут зефиры,

Воды от Эвра [982] Эвр — юго-восточный ветер. теплы: вижу, уходит зима.

Всюду набухли поля и земля теплоту ожидает,

Зеленью новых ростков всюду набухли поля.

Дивные тучны луга, и листва одевает деревья,

Солнце в долинах царит, дивные тучны луга.

Стон Филомелы летит недостойной, по Итису, сыну,

Что на съедение дан, стон Филомелы летит.

С гор зашумела вода и по гладким торопится скалам,

Звуки летят далеко: с гор зашумела вода.

Сонмом весенних цветов красит землю дыханье Авроры,

Дышат Темпей луга сонмом весенних цветов.

Эхо в пещерах звучит, мычанию стад подражая;

И, отразившись в горах, Эхо в пещерах звучит.

Вьется младая лоза [983] Вьется младая лоза…  — Лоза, обвивающая дерево, — распространенный в античной поэзии мотив, — перешедший и в поэзию средневековья (Валафрид Страбон (IX в.), автор поэмы «О культуре садов», или «Садик»)., что привязана к ближнему вязу,

Там, обрученная с ним, вьется младая лоза.

Мажет стропила домов щебетунья ласточка утром:

Новое строя гнездо, мажет стропила домов.

Там под платаном в тени забыться сном — наслажденье;

Вьются гирлянды венков там под платаном в тени.

Сладко тогда умереть; жизни нити, теките беспечно;

И средь объятий любви сладко тогда умереть.

Тот, чьим отцом был поток, любовался розами мальчик,

И потоки любил тот, чьим отцом был поток.

Видит себя самого, отца увидеть мечтая,

В ясном, зеркальном ручье видит себя самого.

Тот, кто дриадой [985] Дриада — здесь: лесная нимфа Эхо, влюбленная в Нарцисса и от неразделенной любви высохшая до такой степени, что от нее остался лишь голос. любим, над этой любовью смеялся,

Честью ее не считал тот, кто дриадой любим.

Замер, дрожит, изумлен, любит, смотрит, горит, вопрошает,

Льнет, упрекает, зовет, замер, дрожит, изумлен.

Кажет он сам, что влюблен, ликом, просьбами, взором, слезами,

Тщетно целуя поток, кажет он сам, что влюблен.

Ацида здесь, на вершине горы, ты видишь гробницу,

Видишь бегущий поток там, у подножья холмов?

В них остается доныне память о гневе Циклопа,

В них и печаль и любовь, светлая нимфа, твои!

Но, и погибнув, лежит он здесь, погребен, не без славы:

Имя его навсегда шумные воды стремят.

Здесь он еще пребывает, и кажется нам, он не умер:

Чья-то лазурная жизнь зыблется в ясной воде.

Как-то младенец Амур, побежден легкокрылой дремотой,

В зарослях мирта лежал на траве, увлажненной росою.

Тут-то, скользнув из пропастей Дита, его обступили

Души, которых когда-то терзал он жестокою страстью.

«Вот он, вот мой охотник! Связать его!» — Федра вскричала.

Злобная Сцилла в ответ: «По волосу волосы вырвать!»

«Нет, изрубить на куски!» — Медея и сирая Прокна,

«Душу исторгнуть мечом!» — Дидона и Канака просят,

«Бросить в огонь!» — Эвадна, «Повесить на дереве!» — Мирра,

«Лучше в реке утопить!» — Аретуса кричит и Библида.

Тут, проснувшись, Амур: «Ну, крылья, на вас вся надежда!»

Прежде, чем в Байские воды войти, благая Венера

Сыну Амуру велела с факелом в них окунуться.

Плавая, искру огня обронил он в студеные струи.

Жар растворился в волне: кто войдет в нее, выйдет влюбленным.

Если хочешь ты жизнь прожить счастливо,

Чтоб Лахеса [989] Лахеса — буквально: «определяющая участь», вторая из трех Парок (Клото, Лахеса, Атропа), прявшая нить человеческой жизни. дала увидеть старость, —

В десять лет ты играть, резвясь, обязан,

В двадцать должен отдаться ты наукам,

В тридцать лет ты стремись вести процессы,

В сорок лет говори изящной речью,

В пятьдесят научись писать искусно,

В шестьдесят насладись приобретенным;

Семь десятков прошло — пора в могилу;

Если восемь прожил, страшись недугов,

В девяносто рассудок станет шатким,

В сто и дети с тобой болтать не станут.

Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил,

На коре наметил имя той, которую любил.

Ни конца нет, ни покоя с той поры для страстных мук:

Сад все гуще, страсть все жгучей, ветви тянутся из букв.

Два есть бога-огненосца: Аполлон и Дионис.

Оба в пламени повиты, дух в обоих огневой.

Оба жар приносят людям: тот лучами, тот вином.

Этот гонит сумрак ночи, этот сумерки души.

По долине, по поляне пробегал, звеня, ручей.

Затканный в цветы, смеялся искорками камешков.

Ветерок над ним, играя, ласково повеивал,

Темной лавра, светлой мирта шелестящий зеленью.

А кругом цвела цветами мурава зеленая,

И румянилась шафраном, и белела лилиями,

И фиалки ароматом наполняли рощицу.

А среди даров весенних, серебрящихся росой,

Всех дыханий благовонней, всех сияний царственней,

Роза, пламенник Дионы [990] Диона — здесь: Афродита (Венера) (см. «Ночное празднество Венеры», строку 5)., возносила голову.

Стройно высились деревья над росистою травой,

Ручейки в траве журчали, пробиваясь там и тут,

И во мшистые пещеры, оплетенные плющом,

Просочась, точили влагу каплями хрустальными.

А по веткам пели птицы, пели звонче звонкого,

Вешнее сливая пенье с нежным воркованием.

Говор вод перекликался с шелестами зелени,

Нежным веяньем зефира сладостно колеблемой.

Зелень, свежесть, запах, пенье — рощи, струй, цветов и птиц —

Утомленного дорогой радовали путника.

Птица, влажной застигнутая тучей,

Замедляет полет обремененный:

Ни к чему непрестанные усилья,

Тягость перьев гнетет ее и давит —

Крылья, прежней лишившиеся мощи,

Ей несут не спасение, а гибель.

Кто, крылатый, стремился к небосводу,

Тот низвергнут и падает, разбитый.

Ах, зачем возноситься так высоко!

Самый сильный и тот лежит во прахе.

Вы, с попутным несущиеся ветром

Гордецы, не о вас ли эта притча?

Суждена всему, что творит природа,

Как его ни мним мы могучим, — гибель.

Все являет нам роковое время

Хрупким и бренным.

Новое русло пролагают реки,

Путь привычный свой на прямой меняя,

Руша пред собой неуклонным током

Берег размытый.

Роет толщу скал водопад, спадая,

Тупится сошник на полях железный,

Блещет, потускнев, украшенье пальцев —

Золото перстня…

Сад, где легкой стопой текут Напеи [991] Напей — нимфы долин.,

Где дриады [992] Дриады — нимфы лесов. шумят зеленым сонмом,

Где Диана царит средь нимф прекрасных,

Где Венера таит красы сверканье,

Где усталый Амур, колчан повесив,

Вольный, снова готов зажечь пожары,

Ацидальские где резвятся девы [993] Ацидальские девы — грации, с которыми, по преданию, Венера купалась в источнике Ацидалии (в Беотии)., —

Там зеленой красы всегда обилье,

Там весны аромат струят амомы [994] Амом — ароматическое растение, из которого приготовляли целебный бальзам.,

Там кристальные льет источник струи

И по лону из мха, играя, мчится,

Дивно птицы поют, журчанью вторя.

Тирских всех городов любая слава

Пред таким уголком склонись покорно.

Вепрь, для бога войны рожденный жить на кручах гор,

В чащах круша дерева, шумящие под бурями,

Корм принимает из рук в чертогах раззолоченных,

Буйный смиряя нрав привычкою к покорности.

Он беломраморных стен не тронет бивнем пенистым,

Комнатных пышных убранств копытом не запачкает —

Так он жмется и льнет к руке господской ласковой,

Словно в служители взят не Марсом, а Венерою.

Видя свой облик, Нарцисс устремляется к глади зеркальной;

Гибнет один от любви, видя свой облик, Нарцисс.

Чудо твоей красоты ослепительно и совершенно, —

Ты же всегда норовишь лишь непорочность блюсти.

Диву даешься, зачем получила ты власть над природой —

Нравом Паллада своим, телом — Киприда сама.

Вовсе не радость тебе — получить наслаждение в браке:

Даже и видеть совсем ты не желаешь мужчин.

В сердце, однако, моем ядовито-блаженная дума:

Право, ну как это ты можешь не женщиной быть?!

Верю, что Солнце златое восходом окрасило розу,

Иль из лучей предпочло сотканной видеть ее,

Или, коль сто лепестков отличают розу Киприды, —

Значит, Венера сама кровь излила на нее.

Роза — созвездье цветов, светоч розовых зорь над полями,

Цвет с ароматом ее стоят небесной красы.

Некто, страстью горя, схватив нагую Марину,

В море, в соленой волне с нею сошелся, как муж.

Не порицаний — похвал достоин любовник, который

Помнит: Венера сама в море была рождена!

Не поддавайся безудержной страсти к Венере и Вакху,

Ведь причиняют они вред одинаковый нам.

Силы Венера у нас истощает, а Вакха избыток

Немощь приносит ногам, сильно мешая в ходьбе.

Многих слепая любовь понуждает к открытию тайны;

Хмель, безрассудству уча, также о тайном кричит.

Пагубной часто войны Купидон бывает причиной;

Также нередко и Вакх руки к оружью стремит.

Трою ужасной войной погубила бесстыдно Венера, [995]В строке 9 намек на похищение Парисом Елены, жены спартанского царя Менелая, послужившее поводом к Троянской войне.

Но и лапифов, Иакх, в битве ведь ты погубил.

Оба они, наконец, приводят в неистовство разум,

И забывают тогда люди и совесть и стыд.

Путами спутай Венеру, надень на Лиэя оковы,

Чтоб не вредили тебе милости этих богов!

Жажду пускай утоляет вино, а благая Венера

Служит рожденью, и нам вредно за грань перейти.