Онлайн чтение книги Двадцатые годы
50

Славушке часто приходят в голову всякие фантазии. Особенно, когда остается один. Вот как сегодня. Петя ночует на хуторе, с наступлением лета он часто остается ночевать на хуторе, то лошадей пасти, то сад сторожить, хотя в начале лета в сады лазают только мальчишки, ломают сучья и сбивают завязи. Веру Васильевну вызвали к кому-то в Семичастную вместо повивальной бабки, за акушеркой ехать далеко, ближайшая больница в Покровском, верстах в двенадцати.

Поужинали рано, Марья Софроновна не ела, жаловалась, что сын плохо себя чувствует, ребенок часто закатывался за стеной в неистовом плаче, ушла из-за стола, зато Павел Федорович не спешил, по-дружески обращался к Славушке, как бы подчеркивая примирение…

Славушка мысленно переплывал из прошлого в будущее и обратно, лежал без сна, не мог заснуть. Со времени приезда в Успенское прошло немногим более полутора лет, а событий произошло множество: возникновение Союза молодежи, война, поиски своего места в жизни, все это происходило и происходит, а подумать обо всем этом не находится времени.

Он выглянул в окно. Темная ночь начинающегося лета. Из соседнего окна — свет, Павел Федорович принудил Веру Васильевну поменяться комнатами, из окна залы слегка подсвечивает лампа, и шиповник под окном сказочно пышен и красив.

Славушке хотелось нырнуть в эту зеленую кипень, но вернется мама, всполошится, начнет его искать…

Славушка сбил комком простыню, положил в головах думку, укутал сверху одеялом, лежит, как настоящий Славушка. Мама обязательно обознается, спи, миленький, а сам шасть из окна.

Мир не так уж темен, как кажется, омут не черно-зеленый, а зелено-черный, каждый лист виден в отдельности, цветы шиповника едва белеют.

А за окном все как в театре. Марья Софроновна ходит по комнате, то туда, то сюда. Ребенок лежит в качке. Не слышно, орет или не орет. Отсюда ничего не слышно. Зато все видно. Чего это Марья Софроновна все время ходит? Села. Спускает кофту, выволакивает белую грудь, громадную, как коровье вымя, подставляет стакан и сама доит себя. Подходит к окну, выплескивает молоко в сад. На куст шиповника. Оно повисает на листьях, как роса… Вот когда Славушке открывается иной мир. Она не любит Павла Федоровича. Не любит ребенка. Она никого не любит. Славушка не хочет на нее смотреть. Лучше посмотреть на самого себя. Каков ты сам? Ты тоже обманываешь свою мать, лежишь себе тихонечко в постели, прикорнув к стене, и притворяешься, что спишь. Луна льет свой свет в комнату. Славушка отчетливо видит себя… Но что это? Дверь приоткрывается и тут же закрывается. Нет, это не мама. Это Павел Федорович осторожно приближается к его постели. Стоит. Славушка чувствует, что он колеблется… Заносит какой-то предмет над подушкой и… Славушка видит собственную смерть. Ему уже приходилось глядеть в глаза опасности. Но видеть вот так, в десяти шагах от окна, как тебя убивают…

Павел Федорович торопливо выходит из комнаты. Это, конечно, из-за мельницы.

Значит, мельница стоит того, чтобы убить из-за нее человека…

Не надо только, чтобы напугалась мама. Слава влезает на подоконник и падает на кровать.

Одеяло помято, но думка лежит как ни в чем не бывало. Трусливый убийца. Перепугался и поторопился удрать.

Лежи, лежи, миленький, больше он сюда не придет!

Мама входит тихо-тихо, чтобы не разбудить Славушку.

— Как ты долго!

— А почему ты не спишь? Видишь? — Она подходит к кровати и показывает сыну махотку. — Сливочное масло!

Сливочное масло у Астаховых не подается, да и топленое кладут в кашу только по праздникам.

Славушка берет махотку из рук матери и ставит на подоконник. Ему до безумия хочется есть.

— У тебя нет хлебца?

— Сейчас принесу…

Мама уходит и быстро возвращается.

— Весь дом почему-то не спит. Надежда на кухне, Павел Федорович болтается в сенях…

Славушка намазывает на хлеб масло, ест и вскоре засыпает.

Его будит детский плач. За окном солнышко, светит даже сквозь ветки деревьев. Славушка в сенях наталкивается на хозяина дома.

— Доброе утро!

— Здравствуй.

Славушку так и подмывает спросить что-нибудь о нефти, но он проявляет благоразумие, воздерживается, не стоит сердить Павла Федоровича, особенно после плохо проведенной ночи.

— Ты куда?

— На работу.

— Поел бы сначала…

Славушка отправился в волкомпарт, Семин там почти не бывает, и комсомольцы оккупировали помещение партийного комитета. По дороге заглянул в исполком. Степан Кузьмич сидел злой как черт. Нужно пустить мельницу. Пуск мельницы менял экономику волости. Отобрать ее несложно, сбить замки, навесить свои, посадить сторожа… Но кому нужна неподвижная мельница? А тут еще злые шуточки Дмитрия Фомича о горючем.

— У нас своего газу в избытке, только натужиться…

Быстров не обратил внимания на появление мальчика, тот сделал круг по комнате, и тогда он наконец увидел:

— Тебе чего?

Слава оглянулся на Дмитрия Фомича, тот не одобряет ничего, что нарушает сложившийся уклад жизни.

— Мне вас по одному делу…

Быстров с шумом вылез из-за стола, вышел на площадь и принялся ногой сбивать репьи у коновязи.

— Ну что там у тебя?

— Я знаю, где нефть.

— Где? — Степан Кузьмич ухватил мальчика за плечи. — Где?

— Только у меня просьба…

Слава рассказал все, что знал. Как подружился с Федосеем. Сразу по приезде в Успенское. И тот показал, где спрятана нефть. Никто не должен знать, что Федосей проболтался. Павел Федорович прогонит его, а Федосею с Надеждой идти некуда. Нефть надо найти, именно найти…

— Отлично. Все предоставь мне.

Вновь комиссия появилась у Астаховых после обеда.

— Идите и забирайте мельницу, — категорично приказал Быстров.

— А нефть?

Данилочкин чаще других перечил Быстрову.

— Ищите!

— Чего ж искать, коли нет…

Но Еремеев уловил в тоне Быстрова нечто значительное, понял его с полуслова.

— А где искать-то?

— Не в доме, конечно, — иронически отозвался Быстров. — В сараях, около мельницы.

— Пустое дело, — неодобрительно буркнул Дмитрий Фомич. — Одна комедия…

Но Быстров любил устраивать комедии.

Вторично комиссию Павел Федорович не ждал.

— Ключики, — попросил Дмитрий Фомич.

— От чего?

— От мельницы.

Испуг прошел. От непрошеных гостей хотелось отвязаться.

— Мышей ловить хотите?

— Хоть и мышей!… — Данилочкин злился не на Астахова — на Быстрова. — Мельница государственная, что захотим, то и сделаем.

Пошли к мельнице, поснимали замки. Дмитрий Фомич, пристроившись на подоконнике, принялся составлять акт.

Все оказалось лишь интермедией. Не прошло получаса, как у мельницы появился Устинов и с ним с десяток призывников, шли попарно, как на занятие Всевобуча, вооруженные вместо винтовок лопатами.

— Вы чего? — удивился Павел Федорович.

— Копать… — Филипп Макарович виновато развел руками. — Степан Кузьмич приказал хоть из-под земли, а достать нефть.

— А где же копать?

— Степан Кузьмич велел срыть курганы.

С Устиновым у Павла Федоровича отличные отношения, но не мог не съязвить.

— Не знал, что ты археолог!

— Кто-о?

— Ученые, которые могильники раскапывают. Копай, копай, может, найдешь что…

Ребята работали на совесть. Копать так копать, тем более земля рыхлая, не так уж трудно.

Еремеев надеялся, что Быстрову что-то известно, не зря же приказал раскапывать бугры, может, в самом деле в этих курганах нефть.

Тут и появилось главное действующее лицо спектакля. Быстров как-то незаметно возник среди комиссии.

— Копни, копни еще! — раздался вдруг голос Быстрова.

Ухмылка сползла с лица Павла Федоровича, он предпочел бы иметь дело с двумя комиссиями, чем с одним Быстровым, придет в раж, не угомонить, но внутренне Павел Федорович торжествовал: копайте хоть до центра земли!

Быстров, отличный актер, подзадоривает ребят, сам хватается за лопату, носовым платком вытирает лоб, ищет… Раздражается все больше. И вдруг:

— Стой!

К Павлу Федоровичу:

— Где ваш работник?

Федосей почтительно выступает вперед.

— Тащи сюда плуг!

— Это зачем же? — осведомляется Павел Федорович. — При заговорах, конечно, помогает, когда ищут клад, обязательно надо опахать место, где копают, — опахивать будете?

Но Быстров, к удивлению Митьки, не спорит:

— Вот именно!

Федосей приволок плуг.

— Лошадей!

— Лошадей, извините, нет на хуторе…

Хотел добавить: «Может, сами впряжетесь?» — но побоялся.

Но Быстров даже не взглянул на Астахова.

— Филипп Макарович, двух лошадей немедленно!

Впрягли лошадей…

Быстров подумал, подумал, и вдруг его осенило…

— А ну вспахивай огород, весь участок, громи буржуазию, да поглубже, поглубже лемехом…

Павел Федорович кинулся к Робеспьеру:

— Ведь конопель!

— Паши!

— За что губить конопляник?

— Губи!

Павел Федорович побелел, в лице ни кровинки.

— Ну, господа-товарищи… — Он поворотился к Никитину: — Дмитрий Фомич, да что же это?

— Неразумно, — поддержал Дмитрий Фомич. — Степан Кузьмич!

Тот только отмахнулся.

— Я знаю, что делаю.

Федосей повел плуг. Быстров позволил ему провести первую борозду, потом, как бы в запале, кинулся, оттолкнул, сам повел плуг, гикнул на лошадей, навалился на раму…

— Самоуправство! — закричал Павел Федорович. — За что оставляете без масла?!

Подрезанная лемехом конопля падала… Никто не одобрял Быстрова. Все, кто здесь находился, знали цену конопле.

Самоуправство, однако, продолжалось недолго, лемех скрежетнул, напоролся на что-то.

— Лопату!

Без особого труда Степан Кузьмич откопал бочку.

— Получайте!

Взглянул было на Павла Федоровича, но тот уже по тропке шел к дому.

— Вот вам и нефть! — весело сказал Степан Кузьмич. — Я думаю, они тут рядком лежат, не будут же Астаховы весь огород уродовать…

Бочка нашлась, энтузиазма прибавилось…

А к вечеру в исполкоме снаряжали подводу в Дросково за механиком.