Онлайн чтение книги
Европейские поэты Возрождения
ПОЛЬША
МИКОЛАЙ РЕЙ
* * *
Не будь лозиной вербной, коя, смладу, гнута,
Тако и вырастает, и всяк с него круто
Обойдется, ломая, — что бесплодна, знает;
Ее же пнут клюкою и коза глодает.
Ты будь древу подобен — гор Ливанских кедру,
Благовонный, заслужишь благодарность щедру;
Пусть и тень твоя будет густа и пространна,
И твоя добродетель тож благоуханна.
И, под сенью своею укрыв, кого сможешь,
Тем себе во славе, ему ж— в нужде поможешь.
РЕЧЬ ПОСПОЛИТА
Речь Посполита, голой девой в колеснице
Всеми изображения, разно все же чтится.
Те вправо ее тянут, эти тащат влево —
Несогласную челядь держит в доме дева.
А ежли ты не веришь, можешь убедиться,
Поглядевши, что в сейме хваленом творится;
Узришь, сколь беспощадно бедную пытают,
Чуть ли кожа не лопнет, так ее растягают.
ПРО ВСЕГДАШНЮЮ НАШУ НЕХВАТКУ
Сказал достойный некто: «Не уразумею,
По потребностям я ведь вроде все имею,
А все ищу чего-то, все в чем-то нехватка;
И вроде бы, сколь надо, у меня достатка».
Таково же и все мы — взять в толк не умеем
И, кажется, достатка довольно имеем,
А всё в бегах за чем-то, всё чего-то ищем,
Иу не тошно ли жить нам в свете этом нищем?
МУЖИКИ В ГОРОДЕ СТРАСТИ ХРИСТОВЫ ПОКУПАЛИ
Холопы двух придурков в город снарядили,
Чтобы Страсти Христовы к празднику купили.
Мастер видит — болваны, и пытает: «Смерды,
Вам как изобразить-то — живого иль по смерти?»
Мужики обсудили: «Лучше-де живого,
Всяко нам удобняе приобресть такого;
Сельчанам не потрафим — можно и убити,
А излишек случится — можно и пропити».
ШВЕЦ, КОТОРЫЙ ГРАД ИЗ КАМЕНЬЕВ УСТРОИЛ
Швец искал поймать ксендза Мачея с женою,
Набрал каменьев в торбу, засел за стеною.
Ксендз пришел, а бабенка: «Где были?» — пытает.
«Яровое посеял», — Мачей отвечает.
Та задрала подол-то: «Чтоб так разрослося?»
А ксендз: «Чтобы эдак, как вот здесь, поднялося!»
А швец берет каменья: «Таковое жито
Лишь таковым и градом должно быть побито!»
МУЖИК, КОТОРЫЙ ПОД ДУБОМ СРАЛ
Ехал пан по дороге и маленько вбок взял,
Там дуб стоял тенистый, а под ним холоп срал.
Смешался тот, а барин рёк: «Не суетися!
Без этого ж никто не может обойтися!»
Мужик и отвечает: «Я, чай, обойдуся,
Все, пане, тут оставлю и прочь повлекуся.
Надо вам — так берите, мне оно не треба.
Взамен же соглашуся на ковригу хлеба».
СМЕЛОСТЬ МЕЛЬНИКОВОЙ РУБАXИ
Гуторили однажды, кто смелее в свете.
Те назвали медведя, льва злобного эти.
Иные рассудили: «Ворог беглых — стражник».
«Вишь, смелый, — молвил кто-то, — с алебардой стражник,
А мельника рубаха — без всего отважна;
Она имает вора в день всякий и кажный».
От такого ответа все развеселились,
Что мельник — вор отпетый, сразу согласились.
ЧЛЕНЫ ТЕЛА СЕРДЦЕ ЦАРЕМ ИЗБРАЛИ
Члены тела на царство
Сердце посадили,
Живот в Сенат,
Десницу в Министры срядили.
Жопа метила в Думу.
Министр не дал ходу.
А она пригрозила:
«Учиню-де шкоду!»
Тут нужда им приперла.
Жопа ни в какую:
«Сами и управляйтесь, я чести взыскую».
Дали ей место в Думе, а Министр отныне
Утирать ее должен, хоть и старше в чине.
* * *
Пусть иные дивятся стенам с намалевкой,
Пусть, кто хочет, топочет ботфортом с подковкой,
Мне же все надоело, ино дом лишь сладок,
Ты ж при дворе вертися, если тщиться падок.
ЯН КОXАНОВСКИЙ
ФРАШКИ
О ДОКТОРЕ-ИСПАНЦЕ
«Наш доктор спать пошел, отдав поклон.
Не хочет ужина дождаться он».
«Пускай идет! Найдем его в постели
И станем пить, как прежде пили, ели.
Отужинав, к испанцу мы пойдем!»
«Пойдем с кувшином, налитым вином.
Впусти нас, доктор, брат родной по вере!»
Он не впустил, зато впустили двери.
«Одна ведь чарка, доктор, не вредна!»
А он в ответ: «Ох, если бы одна!»
Мы от одной до девяти добрались.
У доктора мозги перемешались.
«Беда мне пить порядком круговым:
Лег трезвым спать я, встал же — пьяным в дым!»
ГОСПОЖЕ
Свое ты имя, госпожа, находишь
В моих произведеньях многократно,
Понеже мне твердить его приятно,
Чтоб люди знали: всех ты превосходишь.
Когда б тебе я статую поставил
(Достойную красы твоей и права)
Из злата или мрамора, то, право,
Тебе бы крепче славы не прибавил.
Египетские стогны, мавзолеи
Все ж не бессмертны; коль огонь и воды
Им нипочем, то все же их сильнее
Власть времени, ревнующие годы.
И слава в слове лишь не умирает,
Лет не боится, пропаду не знает.
О ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ
О Мысль Извечная, котора древле века,
Коль трогают тебя волненья человека —
То сущей масленицей мир тебе сей мнится,
Где каждый задарма мечтает угоститься.
Ведь что ты там ни кинь, а мы, как малы дети,
Готовы в драку лезть, чтоб вздором завладети.
Базар! Без рукавов останутся тут шубы,
Тот шапки не найдет, другой лишится чуба,
Кому не пофартит, кого и смерть с любою
Добычей разлучит… Достоин ли с тобою
Смотреть на сей спектакль, не знаю я, Создатель,
Но не участник я сих драк, а наблюдатель!
О ПРОПОВЕДНИКЕ
Однажды у ксендза спросили прихожане:
Что ж не ягавете так, как учите вы, пане? —
(С кухаркою он жил.) А он в ответ смеется:
Не диво! Мне пятьсот за проповедь дается,
Но, говорю, не взял бы даже вдвое боле
С условьем жить вот так, как я учу в костеле.
НА ЛИПУ
Мудрый гость, коль в самом деле ты доволен мною,
Если под моею сенью спасся ты от зноя,
Если на коленях лютня, а с тобою рядом
Жбан на льду, что столь приятным одаряет хладом,—
Ни вином меня, пи маслом не дари за это —
Древесам лишь дождь небесный нужен в знойно лето,
А почти стихом хвалебным, нету дара слаще
Нам, пусть будем хоть бесплодны, хоть плодоносящи.
Те ж, кто думают: «Что липам до стихов?» — не правы,
Ибо, коль Орфей играет, пляшут и дубравы!
КСЕНДЗУ
Всегда пишу я так, как и живу, — свободно.
Пусть ритм мой часто пьян, ведь сам я пью охотно.
Люблю беседовать, и шутка мне приятна;
О женском чепчике писал неоднократно.
Умеренности, ксендз, ты учишь, лицемерью
Меня, а кроешь сам нечистого за дверью.
ДЕВКЕ
Не чурайся меня, девка молодая,
Подходяща борода моя седая
К твоему румянцу: коль венок сплетают,
Возле розы часто лилию вплетают.
Не чурайся меня, девка молодая,
Сердцем молод я, хоть борода седая,
Хоть она седая, крепок и теперь я,—
Бел чеснок с головки, да зелены перья.
Не чурайся, ведь и ты слыхала тоже,
Чем кот старше, тем и хвост у него тверже.
Дуб хоть высох кое-где, хоть лист и пылен,
А стоит он крепко, корень его силен!
ПЕСНИ
* * *
Сердце радуется: вышли сроки!
Так недавно снег лежал глубокий,
И деревья были вовсе голы,
И по рекам шли возы тяжелы.
А сейчас луга цветут чудесно,
Лед сошел, и веточки древесны
Одеваются зеленым листом,
И ладьи плывут по водам чистым.
Все смеется. Всходы зеленеют,
Ветер западный над ними веет.
Гнезда вить пичуги замышляют,
Поутру проснувшись, распевают.
Тут бы наслаждаться, веселиться,
Никаких желаний не стыдиться
И не знаться с грустью никакою
Человеку с цельною душою.
И ему не надо опьяненья,
Ни игры на лютне и ни пенья.
Будет весел и с водицы, коли
Ощутит, что он почти на воле.
Но уж чье нутро червь тайный точит,
Тот и яств обеденных не хочет.
Не доходит песнь ему до слуха,
Все идет на ветер мимо уха.
Счастие, какого и не знают
Те, кто стены шелком обивают,
Шалашом лесным моим не брезгуй,
Будь со мною, пьяный или трезвый.
* * *
Что ж тут поделаешь: в предчувствии разлуки
Мне так невесело, нейдет и лютня в руки,
И каждый помысел к тебе одной стремится.
Никто не вызволит меня из сей темницы,
Покуда, госпожа, я вновь с тобой не встречусь,
С красавицей, какой не порождала вечность.
Забыв о всех других, я помню лишь прекрасный,
Неповторимый лик, заре подобный ясной,
Что по утрам глядит на море белопенно,
Чтоб мрак ночной сменить рассветом постепенно.
Все мелки звездочки из виду пропадают
И ночи следующей где-то ожидают.
Такой мне видишься. И счастливы дороги,
Что лягут под твои прельстительные ноги.
О, как завидую я вам, леса и горы,
Что роскошью такой вы насладитесь скоро
И голос благостный услышите, и речи,
По коим тосковать я буду издалече.
Мое веселие, любезные забавы!
Лишь только на одно я не теряю права:
Надежду сладкую, скорбя, в душе лелеять.
В надежде человек пахать идет и сеять.
А ты не будь столь зла и не карай столь дико,
Надолго не скрывай прелестнейшего лика!
* * *
Где б ты ни была, храни тебя бог и милуй!
Я буду твоим, покуда не взят могилой.
Так бог мне судил от века; и не жалею,
Ты сотни других прекраснее и милее.
Не только пригожей прочих ты уродилась,
Но нравом своим с красою лица сравнилась;
И как изумруд оправой златой удвоен,
Так отблеск души телесной красы достоин.
Я был бы счастлив, когда бы мог убедиться,
Что тело с душой — не мнимое есть единство;
Но в бурных морях плывем не согласно воле,
А мчимся туда, куда нас уносит море.
Но либо любовь сама себе только снится,
Иль хочешь и ты, чтоб я не мог усомниться.
Надеждой такой живу; а если иное —
Не нужно тогда существованье земное!
* * *
Жгучи солнца лучи, землю в пепел они превратили,
Нет спасенья от пыли,
Реки пересыхают,
Опаленные злаки о дождике к небу взывают.
Дети, флягу — в колодец; стол ставьте под липами теми,
Чтоб хозяйское темя
Защитила прохлада,—
За посадку деревьев в горячее лето награда.
Ты со мной, моя лютня: пусть струн благозвучное пенье
Умеряет смятенье,
Ты звучи, не печалясь,
Чтоб за рдяное море лихие тревоги умчались.
* * *
Вы, государством управляющие люди,
Держащие в руках людское правосудье,
Уполномочены пасти господне стадо,
Вам, пастырям людским, скажу я, помнить надо:
Коль вы на сей земле на место сели божье,
То, сидючи на нем, обязаны вы все же
Не столько о своем заботиться доходе,
Сколь думать обо всем людском несчастном роде.
Над всеми меньшими дана вам власть велика,
Но и над вами есть на небесах владыка,
Которому в делах придется отчитаться,
И будет не весьма легко там оправдаться.
Он взяток не берет, и он не разбирает,
Кто хлоп, а кто себя вельможей почитает,
В сермягу ли одет, во ризы ли парчовы,
Но если виноват — влачить ему оковы!
Мне все же кажется, что с меньшим безрассудством
Грешу: лишь сам себя гублю своим распутством,
А преступления распущенного барства
Губили города, дотла сжигали царства!
* * *
Что от нас ты хочешь, боже, за свои щедроты,
За свои благодеянья, коим нет и счета!
Ты не только во костеле — все полно тобою:
Бездна, море, чисто поле, небо голубое.
Знаю, ты не жаждешь злата — ибо ведь твое лишь
Все, что людям в этом мире счесть своим позволишь.
И от чистого мы сердца чтим тебя, о боже,
Ибо жертвы не найдется для тебя дороже.
Ты, владыка бела света, создал свод небесный
И украсил его звездной росписью чудесной,
И заложил ты фундамент для земли громадный,
Наготу ее прикрывши зеленью нарядной.
Ты повелеваешь морю знать свои границы,
И оно сии пределы перейти страшится.
Рек земных не иссякают мощные потоки,
Ясны дни и темны ночи знают свои сроки,
Следом за весной цветущей колосится поле.
Лето во венце из злаков — по твоей же воле.
Осень нам подносит вина, плод в саду фруктовом,
Чтоб во дни зимы ленивой жить на всем готовом.
Ты ночной росой питаешь травы утомленны,
И дождем ты орошаешь злаки опаленны,
И по милости великой даришь пропитанье
Человеку, как и зверю, щедрой своей дланью.
Будь бессмертен, господин наш, славный бесконечно!
Пусть добро твое и милость не иссякнут вечно,
И пока ты соизволишь, будем мы хранимы,
Боже, на земле сей низкой крыльями твоими!
ТРЕНЫ
* * *
Над очами насилье ты, Смерть, сотворила,
Гибель чада узреть меня приговорила!
Видел, как отрясала ты плод недозревший,
Мать с отцом истомились душой изболевшей.
В каких бы ее летах ни взяла могила,
Все равно б мое сердце болело и ныло;
Если б даже и я вошел в возраст преклонный,
Все равно бы страдал болью неутоленной;
А от этой погибели, этой смерти ранней
Нет горя сильнее, нет страшнее страданий.
Если б ты, господи, ей пожелал долголетья,
Сколько счастья на свете успел бы узреть я!
Я бы дожил свой век до черты похоронной
И сумел бы тогда предстать пред Персефоной,
Той тоски не изведав, не испытав той боли,
Коих нету ужасней в сей нашей юдоли.
Не дивлюсь Ниобее, что окаменела,
Когда мертвых детей пред собою узрела.
* * *
Злосчастная одежда, грустные наряды
Возлюбленного чада!
Почто мои взоры вы влечете невольно,
И так тоски довольно.
Она в свою одежду уже не облачится
И к нам не возвратится.
Сон сковал ее вечный, суровый, железный…
Летничек бесполезный,
Материнский подарок, ленточки, поясочки —
Ни к чему моей дочке.
Не на эту постельку, не на смертное ложе
Мать мечтала — о, боже! —
Возвести свою дочку. Шить наряд венчальный,
А дала погребальный,
А дала рубашонку да грубой холстины,
А отец комья глины
Положил в изголовье. Так вместе с приданым
Спит в ларе деревянном.
* * *
Из-за несчастья и горькой печали,
Что меня почти до костей пробрали,
Должен расстаться я с рифмой и лютней —
Чуть не с жизнью утлой.
Жив я? Или сон блажит надо мною,
Сон, что сквозь окно вошел костяное,
Разностью разной занять мысли хочет,
Наяву морочит.
О, заблужденье! Гордыни нелепость!
Легко почитать рассудок за крепость,
Если мир тебе мил, дела твои гладки,
Голова в порядке.
Кто в достатке живет — бедность превозносит,
Тот, кто счастлив, легко печаль переносит,
И пока у пряхи хватает шерсти,
Не страшится смерти.
А если беда стучится в ворота,
Тут уж никому терпеть неохота.
А явится смерть в саване зловещем,
Тут мы трепещем.
Зачем, Цицерон, слезами своими
Изгнанье омыл? Ты плачешь о Риме,
А мудрость твоя дарует отраду
Вселенскому граду.
По дочери ты зачем убивался?
Ведь ты одного бесчестья боялся,
Мол, прочее все тебя не тревожит,
Что случится может.
Сказал: смерть страшна одним лишь бесчестным,
А сам дрожал пред убийцей безвестным,
Как только пришлось за слово прямое
Платить головою.
Докажешь другим — себе не докажешь,
Поступишь совсем иначе, чем скажешь,
Рассудок с душой в извечном раздоре,
Когда грянет горе.
Душа не гранит. Меняются думы,
Когда повернется колесо Фортуны.
Проклятье ему! Ведь старая рана
Болит непрестанно!
О время, отец покоя, забвенья!
Когда уже и мне пошлешь исцеленье!
В беде, где разум исцелить не может,
И бог не поможет.
МИКОЛАЙ СЭМП ШАЖИНСКИЙ
О КРАТКОСТИ И ШАТКОСТИ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ НА СВЕТЕ
Эгей, как время крутит по-над нами
И небеса, и быстрого Титана.
И тщетну радость оборвет нежданно
Смерть, нас достигнув тяжкими шагами.
А я чем дале, тем сильней тенями
Грехов измучен, кои невозбранно
Мне гложут сердце — и несносна рана,
И удручен я дней былых страстями.
О, мощь! О, роскошь! О, плоды усердья!
Пускай нелишни — все-таки мешают
И нас, беспечных, божья милосердья
(Суть истинного счастия) лишают.
Пустой прибыток! Приобрел стократно
Познавший смладу, что душе отвратно.
О НЕПРОЧНОСТИ ЛЮБВИ К ВЕЩАМ МИРА СЕГО
Не полюбить — беда, любить, однако,
Невелика утеха, хоть и смладу
Прикрасит разум сладкую приваду,
И переменчиву и бренну одииако.
Ну кто вкусить горазд приятство всяко:
Скиптр, злато, почести, любви усладу,
Дородство облика, коль нету сладу
С тревогами и сердце бьет инако?
Любовь есть бытованья ход бегущий,
Но тело — четырех начал творенье —
Начаток превозносит равносущий
И душу мнит прельстить, а та в смятенье,
Когда Тебя, творца в предвечном Слове,
Не может зреть, к Тебе стремясь в любовн.
О МИРОПРАВЛЕНИИ БОЖЬЕМ
Вековечная мудрость, боже непостижный,
Движущий мирозданье, сам же несодвижный,
Ангелов ты скликаешь бессчетные рати.
Дабы с волей своею сонмы сочетати.
Твердям вспять поворотным ты указал движенье,
Дабы им в сообразном быть от века круженье;
Здесь Титаново небо созвездья выводит,
Там и Циития роги на взлобье возводит.
Пребывают в согласье стихии небесны,
И не диво — ты дал им законы чудесны,
Чтобы не преступали сей воли предвечной;
Ты ж в доброте и доброй воле бесконечный.
Прах твоего подножья, для чего вольны мы
Твоих не чтить законов, кои нам вестимы,
То лишь предпочитая, что тщета и гибель?
Ты разум дал нам, — что же нас минует прибыль
Не дай, обрушив громы, как в древние лета,
В испытаньях узнать нам, что хочешь завета.
Уйми ты алчность иашу, коей нету меры,
И мы в святой отчизне возляжем пламень веры.
О ШЛЯХЕТСКОЙ ДОБРОДЕТЕЛИ
Знатные от знатных суть происходят,
Славен конь кровями, не производит
Грозна орлица голубят пугливых,
Зайцу от львов не родиться гневливых.
Также шляхетность знатный умножает
Тем, что всемерно сердце утверждает
В разных науках, а не будь ученья,
Много средь знатных было б удрученья.
Доблестный Рим над сыном посмеялся
Отца, чьей силы в битвах убоялся
Сам Ганнибал, побросавший в поспехе
Отческий край и победны доспехи.
Но не лишен был похвал меж богами
Храбрый Алкид, порожденный громами
Грозного Зевса, желал он тружденьем
Славен быть боле, чем знатным рожденьем.
Сколько чудовищ на земле ни было —
Всех богатырска одолела сила.
Тем он и славен и прославлен будет,
Доблестей оных свет не позабудет.
В славном рожденье лишь дорога к славе,
Славы ж — нисколько, потому ие вправе
К низким забавам знатный стремиться,
Не гербом — делом надобно тщиться.
Те же пребудут вечно достославны,
Кто блюл в покое устои державны;
Чтится молвою границ охранитель
И с вероломным соседом воитель.
РАЗУМ ЧЕЛОВЕКУ СОКРОВИЩ ВАЖНЕЕ
Злато на пробном камне, человек на злате
Отродясь проверялся, добродетель кстати
Не малит и не множит металл благородный,
Кому господь дал разум, тот всегда свободный.
Тот несытую алчность и страх изгнал гадкий,
В скудости не возропщет, пе прячет в укладки,
Без смысла не потратит, не копит завзято,
Дороже ли, дешевле — с умом ценит злато.
И словами и делом указал нам здраво
Твой внук, Иессей, что лишки — лишняя отрава.
И с тем, кому их не дал, милосердней вышний,
Чем с тем, кто пребывает в роскоши излишней.
Бедный, коли захочет, найдет утешенье,
Удачливым труднее не впасть в искушенье;
И пагубу беспечно, коль сладка, полюбят,
И то почтут здоровым, что скорее сгубит.
В счастье, да и в несчастье, преуспеть не жажду;
Того почту счастливым, кто утеху кажду
В тебе, господи, ищет с великой охотой
И для тебя себя же обойдет заботой.
ЭПИТАФИЯ РИМУ
Ты Рим узреть средь Рима хочешь, пилигриме,
А между тем проходишь мимо Рима в Риме.
Гляди — вот стены града, вот руины зданий,
Там столпов обломки, а там стогны ристаний.
Се Рим! И город этот в могильном обличье
Все еще возвещает о прежнем величье.
Сей град, мир победивши, поверг и себя же,
Не мог непобедимых он представить даже.
И в Риме побежденном Рим непобежденный
(Тело в собственной тени) лежит погребенный.
Все вкруг переменилось, неизменен сущий
Тибер, вперемешку воды с песком несущий.
Вот она, Фортуна; то с годами распалось,
Что недвижно было, что подвижно — осталось.
СЕБАСТЬЯН ФАБИАН КЛЁНОВИЦ
СЕТОВАНИЯ НА СМЕРТЬ ЯНА КОХАНОВСКОГО
Плачьте, славянски реки, деревья зеленоволосы,
Плачьте, сарматски земли, — все-то пени и слезы
У меня поиссякли, и глухие рыданья
Дух и силу забрали, и удел мой — стенанья.
Извели причитанья слов прибыток богатый,
Слезы съедены плачем, и, тоскою объятый,
Изубожился разум, расточил, не иначе,
Перлы слез неутешных в нескончаемом плаче.
Вы, земли поронеденья, низовые травинки,
Пчелки скупой привада — расписные барвинки,
Соки лугов приятны, где плывет без помехи
Беловодная Висла по угодьям Сецехи.
Плачьте, господи, травы, плачьте же, земнородны,
Плачьте в горах и долах, плачьте, растенья водны;
Зацветай, Гиацинт, печальней, чем в первы лета,
И печальные знаки вновь читай на себе ты.
Лес дремучий и в поле вы, еще молодые
Рощи, и все пустые, вовсе необжитые
Пущи, от Каританских верховин и до брега
Полнощи, где недвижно море от льда и снега.
И предел, Меотида илистая в котором
Влагу приводит к Понту Киммерийским Босфором,
И тот, где Океана одичавшие воды
Отделяют от Ляха западные народы.
Плачьте, полей прозрачных илистые покровы,
Темнохвойиые ели, вековые дубровы,
Плачьте, слезливы сосны, не жалейте живицы,
Пусть слезою точится из мертвой глазницы.
Пусть и твоя, Алфей, знает о том Аретуза,
Знают пусть Сиракузы и Дорийская Муза,
Что умер, умер Орфеус, чадо польского лона,
Похоронили Ляхи славянского Амфиона.
Умер Ян Кохановский, Кохановский милый,
Если смертью зовется, коль из темной могилы
Сам Зевес человека земного призывает
И в пиру Олимпийском меж бессмертных сажает.
Но не надо б навечно, ибо чем эти боги
Особливым владеют в поднебесном чертоге?
Глупо нам, человекам, о таком сокрушаться
И на те благодати на земле покушаться.
Уж с тобою, Орфей наш, кончились добры годы,
Когда рощи пускались за тобой в хороводы.
Песни поют глухие неутешной подруге,
Недопетые песни благодарны округи.
Знать, и нынче, пируя между жителей неба,
Всласть поет Кохановский, и питья ему Геба,
Как и прочим, подносит бессмертного в чаше,
Но не сниждется пенье в обиталище наше.
Уж и скалы высоки песнетворцу не внемлют,
Уж леса пробуждающей лютни не емлют,
Уж, нема и печальна, без клика и спеха,
Меж теснины укрылась звукодельная Эхо.
ШИМОН ШИМОНОВИЦ
ИЗ ИДИЛЛИИ «ЖНИЦЫ»
Отрывок
Петроха:
Солнышко, светик ясный, дня ласково око!
В старостовых привычках не видишь ты прока.
День ко дню ты сбираешь до круглого года;
Мы же все ему сделай с одного захода.
Часом ты припекаешь, часом ветерочку
Веять повелеваешь жарким дням в отсрочку;
А он: «Жни, не ленися!» — кричит, хоть и знает,
Что со жницы работа семь потов сгоняет.
Нет, староста, не будешь ты солнышком в небе!
Знаем твою докуку, ино в той потребе
Мы тебе не услужим, а чтим службу эту,
Тут хотение важно, его же и нету.
Плеткой много стегаешь — нет-нет да и свистнет!
Чтоб у тебя свисало, как у плетки виспет.
Староста:
Пожинай, не ленися! Ты небось хотела
Другой отведать плети; все б не делать дела!
А ты попробуй эту! То-то будет смеху!
Живее управляйся! Мало вижу спеху.
Петроха:
Солнышко, светик ясный, дня ласково око!
В старостовых привычках не видишь ты прока.
Часом темные тучки тебя заслоняют,
Только их легкий ветер быстро разгоняет;
А старосте и в очи глядеть неохота —
Вечно-то он нахмурен и зол отчего-то.
Ты на зорьке росою землю оделяешь
И обильной росою к ночи одаряешь;
Нам же с зорьки до зорьки пост голодный сужен,
Завтрака не снедаем, не льстимся на ужип.
Ты солнышком высоким, староста, не будешь.
Ни вдовки, ни девицы в жены не добудешь.
Всюду тебя ославим, всюду, за побои,
Бабу за обиды, бабу сведем с тобою,
Бабу в четыре зуба. Вот будет потешно
Видеть, как вы сидите друг с дружкой нежно.
А уж коль поцелует тебя эта баба,
Вроде бы как оближет шершавая жаба.
Олюхна:
Счастье, что не слыхал он твою прибаутку,
Ино бы получила красную обутку
Иль спину полосату за то величанье;
Слышь, каково Марушке чинит привечанье!
Она ж слаба, бедняга, третьеводни встала;
Ей бы лежать, а пани жать ее послала:
«Нечего, мол, валяться, поспевай, затрепа!»
Разве же наши баре берегут холопа!
Гляди, ведь озверел он: голову закрыла,
До крови полосует, нечистая сила.
Видать, не то сболтнула. На язык востра-то!
А много наболтаешь — тут тебе и плата.
Язык брехливый нуншо б держать за зубами,
Неча с ним заводиться, хоть и шутит с нами —
Господска шутка быстро злобой обернется;
Ты ему полсловечка — он за плеть берется.
АНОНИМНАЯ МЕЩАНСКАЯ ПОЭЗИЯ
НА АЛЧНЫX
Перестал я жизни этой вовсе удивляться,
Как мне, скудному, при алчных нынче напитаться?
Богачи пшики содержат, богачи мозгуют,
Богачи, как перекупки, крупами торгуют.
Можно видеть и шляхтянку с меркой на базаре,
То-то в город зачастила с кухаркою в паре.
Масло ложками базарит, горшочками пахту,
Домодельный сыр поштучно — панночке на плахту.
Пива па дворе наварят да накурят водки,
Не заплатишь, сколь запросят, не промочишь глотки.
Бедняку, как ни вертись он, дали на орехи,
А на хлеб вот не досталось — алчные в успехе.
Стежки даже распахали, выгоны, полянки,
Перепашут и дороги под свои делянки.
Уж от жадности от ихней просто спасу нету,
Просто видеть невозможно ненасытность эту.
Черта вам еще! Хоть жизнью хвалитесь вы сытной,
Да зато не отберете нищеты постыдной.
И всего-то вам не вдоволь, все-то вы с долгами,
Отобрали хлеб у бедных, а без хлеба сами.
ТАНЕЦ
«Ты лужок мой выкосить не зарься,
Хоть моли, хоть в ножки мне ударься;
Я его в косьбу другому прочу,
Обещалась — вот и не морочу.
Уж ходил он, уж меня просил он,
Мол, не дам ли, чтобы покосил он.
Как не дать, когда учтиво просят,
Пусть его разок себе покосит.
Складно, знать, его прошенье было —
Я сенца тогда и посулила,
Пусть конечна попасет досыта,
Чтоб в дороге не волок копыта.
Только, малый, обходись с опаской
С тем конечном на дорояже тряской;
Этот сивка, коль ему потрафят,
Напроказит и траву потравит.
Шел бы в кузню да свою бы косу
Поскорее ладил бы к покосу,
Закалилась чтоб да затвердела,—
Что, как вовсе не сгодится в дело?
Я ж давно забыла и бояться,
Что лужку дадут перестояться,
Еще вербы не пускали почку —
Примерялись косари к лужочку».
Он в ответ: «Позволила б хоть раз-то,
А косить коса моя горазда.
И не только травку-то положит,
Но небось пронять до сердца может».
«Ладно, парень, приходи в садочек,
Будет вёдро — выкосишь лужочек.
Только помни, раз уж напросился,
Не ленись, мол, «хватит, накосился».
ПЕСНЯ
«Ой же, ой же, кузнецова дочка,
Дай полтину — выпью пива бочку».
«Дам полтину,
Дам полтину
Милому дружочку».
«Ой же, ой же, девка белолица,
Дай веночек — вдруг да мне сгодится».
«Может, дам,
Может, дам,
Честная девица».
«Ой же, oй же, я не набиваюсь,
Я твоих посул не добиваюсь».
«Посулю,
Посулю,
Я дарю, кого люблю».
«Ой же, ой же, было дело, было,
Ты меня, случалось, и дарила.
Будь моей,
Будь моей,
Ты ж меня любила».
«Ой же, ой же, в пору ты явился,
Ты один со мною и любился.
Я твоя,
Я твоя,
Ты мне полюбился».
«Ой же, ой же, кузнецова девка,
Попаси-ка моего ты сивку».
«Попасу,
Попасу
И себя не упасу».
ЖАЛОБА КРЕСТЬЯН НА ХУДЫЕ ГОДЫ
Ой, куда деться в эти злые лета,
Не конец ли света?
С голоду просто чуть ли не колею,
Гроша не имею.
Сплю на рогоже, ем, что в снедь негоже,
Господи боже!
Мы ведь костелы с отцом сооружали,
Слуг содержали.
Я ведь платил прелатам десятину,
Ем вот мякину.
Я ж напитал и короля со свитой
Податью сытой.
Я порадел для барского достатка
Всем без остатка.
Я накормил ярыгу городского —
Мастерового.
Я школяру да побирушке нищей
Доставил пищи.
Сам нынче нищий и душой болею,
То-то околею.
Нет мне защиты, нету мне спасенья
От притесненья.
Вон и жолнёр коня пасет в амбаре —
Тоже ведь баре!
В будни на пана, в праздник на общину
Гнуть надо спину.
Без десятины и в костел не ступишь.
Грех не искупишь.
Тело тощает, волоса редеют
……………..
Спать разучился, сон нейдет на очи
До полуночи.
Волка боюся — все из-за коровы,
Вот и конь соловый
Не остерегся, дьявола прохлопал,
Тот его и слопал.
Тут еще сорной заросло травою
Жито яровое.
Я в поле робить, а школяр харчиться
К женке стучится.
В дом ворочуся, а в дому ни крошки,
Чистые плошки.
Скрыня пустая, тоже и кладовка;
А жена-мотовка
И говорит мне: «Поснедали дети».
Сколько ж терпети?
Вся и надежда, что на божье чудо,
Очень уж худо!
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления