Онлайн чтение книги Гиганты и игрушки
14 - 1

Как-то вечером, возвращаясь с работы, Сюнскэ шел по мосту через реку, разделявшую город на две части. Случайно глянул вниз — и остановился как вкопанный. Топкие берега кишмя кишели крысами. Сюда выбрасывали объедки из соседних кафе и ресторанов, груды мусора почернели и шевелились — казалось, что смотришь на муравейник. Расталкивая друг друга, в отбросах рылись крысы — огромные и совсем крошечные, тощие и раскормленные, как здоровенные кошки. Жирные — это, должно быть, крысиная знать, постоянные обитатели ресторанных задворков, а худосочные — пришлые, те, что проникли в город по сточным трубам, прибежали с полей и из лесов, гонимые голодом. Крыс была несметная сила. Эти твари вели себя, как расшалившиеся школьники на переменке, — толкались, шмыгали взад и вперед, попискивали и жрали, жрали без устали. На мосту собралась толпа любопытных, но крыс не смущало присутствие людей. Когда Сюнскэ перешел мост и зашагал по тротуару, ему показалось — под асфальтом дышит, сопит и чавкает многомиллионная армия темного царства.

Неделю тому назад за поимку каждой крысы была объявлена премия в десять иен. Началось развернутое наступление — приказ был передан по радио, о нем кричали газеты, во всех городах и деревнях трех префектур были расклеены плакаты и воззвания. В пострадавших районах мобилизовали всех школьников. Снарядившись ведрами с отравленными лепешками, дети развернутым строем шагали по дорогам, пересекали поля, прочесывали рощи, взбирались на пригорки. Грузовики подбрасывали все новые и новые подкрепления. Приманку раскладывали перед крысиными норами. Препарат «1080» действовал безотказно: к утру повсюду валялись серые трупики. Ничтожное количество этого сильнейшего яда мгновенно парализует нервную систему крыс. Не успев спрятаться, они околевали на месте.

Соблазненные премией, в атаку на крыс включились и горожане. Люди устраивали драки из-за капканов-«тысячеловок». Их ставили у всех щелей и дыр, у выходов сточных канав, в амбарах. Пойманных крыс сносили в полицейские участки и в сельские управы. По нескольку раз в день префектура посылала за пленницами грузовики, и их доставляли в отдел Сюнскэ, где они на короткий срок вновь обретали кажущуюся свободу. Отсюда ящики с крысами рассылались в университеты, больницы, научные институты, на эпидемиологические станции. Вредители становились подопытным материалом для изучения законов наследственности, причин нарушения ориентации, различных реакций крови.

Однако это благополучие длилось всего четыре дня. Лаборатории, еще недавно слезно молившие прислать им побольше крыс, теперь взвыли — все виварии были забиты до отказа. Когда их сотрудникам предлагали по телефону новую партию, они только орали в ответ или просто швыряли трубку. Сюнскэ пришлось решать эту проблему самому. На заднем дворе управления он обнаружил огромный бетонный чан для мусора. В этот-то чан и стали сбрасывать крыс; их заливали бензином и поджигали. Даже издали был виден высокий столб пламени. Дикий, душераздирающий визг проникал во все уголки здания. Иногда какая-нибудь крыса в отчаянном предсмертном порыве выскакивала из чана и мчалась через двор, охваченная огнем, но, не пробежав и нескольких метров, падала мертвая. Если ветер дул в сторону дома, во все комнаты проникал мерзкий удушливый смрад. Из открытых окон на Сюнскэ изливались потоки брани, а он, как ни в чем не бывало, стоял у бетонного чана, скрестив руки на груди, и бесстрастно следил за ходом массовой казни. Сперва сослуживцы ему помогали, — из чистого любопытства, — но крысам не видно было конца, и всем надоело возиться с этой пакостью, так что Сюнскэ пришлось в одиночку убирать огромные кучи обуглившихся крысиных трупов. Иногда появлялся заведующий научно-исследовательским отделом, подходил к чану. Видя, что Сюнскэ как зачарованный глядит на бушующее пламя, он говорил:

— Малый Освенцим…

— Н-да… Хоть это и крысы, но уж очень их много. Невольно чувствуешь себя убийцей, — отвечал Сюнскэ и зажимал нос, не в силах вынести омерзительной вони.

Однако на самом деле он испытывал в глубине души какое-то странное удовлетворение. Должно быть, от сознания власти над жизнью и смертью этой огромной серой армии. Впрочем, есть вещи, о которых не принято говорить вслух. Если их втиснуть в точные рамки слов, они производят по меньшей мере нелепое впечатление. И Сюнскэ молчал…

Каждый день люди, ласки, кошки и ястребы устремлялись в атаку, но нигде — ни в деревне, ни в городе — крысиная сила не убывала. Обглоданные деревья, облысевшие поля, изгрызенные стены амбаров… В поисках пищи крысы все больше и больше наглели. В управлении целый день надрывались телефоны. Каждый звонок приносил какую-нибудь ужасную весть: за одну ночь крысы сожрали соломенную крышу на домике углежога, они насмерть загрызли ребенка, заснувшего на гумне, — когда за ним пришли, из его разодранного горла один за другим выскочили три окровавленных серых убийцы. Сюнскэ понимал, что началась борьба не на жизнь, а на смерть. В городе крысы заняли все ходы канализационной сети. От капканов и яда прок был только в первые дни. Крыс выручило тончайшее обоняние — они научились распознавать опасность. Потери серой армии всё сокращались. Число погибших и взятых в плен стремительно падало. И каждый вечер с глинистых берегов реки доносился истошный визг, похожий на смех сумасшедшего. Заслышав его, люди немели от ужаса.

И все-таки власти упорно призывали население включиться в «охоту на крыс». Через каждые три-четыре дня выходили экстренные выпуски газет. На стенах домов расклеивались плакаты, предостерегавшие от грозной опасности. Атмосфера накалялась все больше и больше. Поползли тревожные слухи, заговорили об эпидемии. Втайне Сюнскэ давно опасался этих слухов. Когда же в газетах появилось сообщение о пострадавшем домике углежога и съеденном крысами ребенке, началась настоящая паника. Над городом замаячили страшные призраки сыпняка и холеры. Понапрасну старалась пресса, понапрасну день и ночь надрывалось радио, разоблачая ложные слухи. Паника продолжалась. Чтобы хоть как-нибудь успокоить население, санитарный отдел префектуры скрепя сердце пошел на крайние меры: было отдано распоряжение опрыскать дома ДДТ и сделать всем прививки. Но это только ухудшило дело: люди решили, что если уж до такого дошло, — значит, и впрямь началась эпидемия. В амбулатории хлынули толпы народа — сюда шли с ангиной, гриппом, а то и просто с головной болью. Врачи проклинали санитарный отдел за кретинизм, а пациенты с упорством маньяков выискивали у себя различные признаки страшных болезней. Верный диагноз приводил их в полнейшее расстройство, но стоило только намекнуть, что есть подозрение на тиф или холеру, и лица их принимали умиротворенное, чуть ли не радостное выражение. Среди медиков, занимавшихся частной практикой, нашлись ловкачи, которые без зазрения совести ставили ложный диагноз — лихорадка. Народ повалил в аптеки, аспирин брали с боя. Залежавшийся товар был распродан в мгновение ока.

Зацвела вишня. Мягкий весенний ветерок плыл над разубранными садами. А по улицам расползался мертвящий ужас. В души людей заглядывали ледяные глаза средневековья. В конторах и банках, в магазинах и школах, на рынках и остановках знакомые и незнакомые недоверчиво всматривались друг в друга, будто ища тайный смысл в каждом слове случайного встречного, в каждом его взгляде. Так стихийное бедствие стало фактором психологическим, а сдвиг в психологический фактор не замедлил сказаться в политической жизни города.

Первыми подняли шум кандидаты в собрание префектуры от прогрессивных партий, незадолго до этого провалившиеся на выборах. Едва по городу поползли слухи об эпидемии, как они разом встрепенулись и ринулись в бой. Им важно было одно — лишить избирателей последних остатков душевного равновесия. Они кричали о неправильных методах руководства, о коррупции в государственном аппарате, вытаскивали на свет давно позабытые грязные делишки, громогласно возмущались новым зданием префектуры, этим образчиком оголтелого модернизма. Один из них, неизвестно откуда, пронюхал о темных махинациях, совершающихся в этом светлом, сверкающем стеклом ультрасовременном здании. Горя желанием разоблачить их, он явился к Сюнскэ домой, чтоб поподробнее разузнать, как начальство зарезало его проект. Сюнскэ очень коротко рассказал ему о проекте, объяснил связь между цветением бамбука и крысами. Тот мигом смекнул, что тут можно нажить политический капиталец, и бурно обрадовался. В тот же день, выступая на митинге, он поведал согражданам об этой истории и торжественно заключил: «Вот как была убита единственная живая совесть в городе». Сюнскэ, украдкой пробравшийся в зал, даже на стуле заерзал. А ораторы, брызгая слюной, провозглашали его неким новым пророком, совестью города, героем, которого из зависти затирают мелкие людишки.

Митинговали до одури. На перекрестках улиц, в зданиях школ. И с каждым днем обличительные речи становились все хлеще. Люди, охваченные паникой, охотно участвовали в любом сборище, какая бы партия его ни устраивала, какие бы речи там ни звучали. Поначалу ораторы ограничивались колкостями по адресу префектуры, но потом осмелели и стали требовать отставки самого губернатора. На стенах домов, на фонарных столбах, на заборах запестрели плакаты с именами новоявленных кандидатов на этот пост. Энергичные требования подкреплялись жирными восклицательными знаками. Даже ночью, когда обессиленный город засыпал, на перекрестках громко звучали юные звонкие голоса, призывавшие к революции. Вместе с крысами и холерными вибрионами эти крики вторгались в сон измученных людей.

Как-то раз, поздним вечером, когда Сюнскэ шел на радиостанцию, мимо него промчался парень на мотороллере. Он выкрикивал какие-то лозунги, его сильный молодой голос многократным эхом катился по опустевшим улицам. Этот голос преследовал Сюнскэ всю дорогу, поднялся вслед за ним по лестнице и сквозь толстые стены ворвался в тишину студии. Он мешал ему, этот голос, не давая сосредоточиться. А ведь Сюнскэ пригласили сюда, чтоб записать на пленку беседу об ужасном ущербе, причиняемом крысами.

Возмущение по адресу префектуры, бессильной справиться с бедствием, дошло до предела, и вот тут-то Сюнскэ, неожиданно для себя, вдруг вырос в собственных глазах. В этот день он вернулся из близлежащей деревни, куда отвозил крысиный яд, и потому пришел на работу позднее обычного. Как раз в это время от торговцев животными прибыла новая партия ласок, и служащие суетились вокруг машин, сгружая клетки. Тупоголовое начальство все еще возлагало большие надежды на этих резвых зверьков, и их продолжали закупать, насколько позволял бюджет. Конечно, ласка — исконный враг крыс, а от ядов нет никакого толку; крысы или совсем не притрагиваются к отравленным приманкам, или у них вырабатывается иммунитет, и тогда приходится без конца увеличивать дозу. А впрочем, много ли проку от ласок, если крысы заполонили десятки тысяч гектаров?! Сюнскэ вовсе не разделял оптимизма своего шефа. Но против начальства не пойдешь; что там ни говори, а шеф возглавляет комиссию по борьбе с крысами, хотя фактически всей работой руководит не он, а Сюнскэ. Подумать только — ведь когда-то Сюнскэ сам повел его в виварий, и вот теперь мысль об этом свирепом и ловком зверьке крепко засела в плешивой голове шефа.

…Сюнскэ рассеянно скользнул взглядом по ящикам с животными и чуть не вскрикнул от удивления. Он приказал рабочему поставить один из ящиков на пол и тут же внимательно осмотрел ласку. Так и есть! На ухе зверька было клеймо. Бросился ко второму ящику, к третьему ящику — то же самое. Помчался в отдел снабжения, схватил накладные. Они были густо испещрены подписями. Проверил даты, и все стало ясно.

Накладные были выданы, когда он ездил в командировку. Завизировал их заведующий отделом лесоводства. Подписи Сюнскэ ни на одной из них не было.

Молча вернул он все документы служащему отдела снабжения и уныло побрел к себе. Ему повезло, по дороге он столкнулся со своим шефом — тот как раз выходил из уборной. Словно бы невзначай, Сюнскэ зашагал рядом с ним. Попробовал закинуть удочку:

— Я слышал, вы были недавно в ресторане с поставщиком ласок, ну, с этим самым — «Звери Нода»?

Шеф клюнул неожиданно легко:

— Да, мы с ним обсудили кое-какие личные дела.

— Щедрый он человек, господин Нода, широкая натура. Правда, иной раз действует несколько легкомысленно…

Шеф, кажется, и не заметил, как в глаз ему вонзился крючок.

— Может быть, может быть, но, в общем, он славный.

— Не знаю, не уверен. Люди с такой широкой натурой иногда бывают опасны.

Шеф замедлил шаги, исподлобья взглянул на Сюнскэ. Ох, до чего тошнотворный от него запах! Сюнскэ быстро отвернулся и тут же нанес последний удар:

— Прошу вас впредь прекратить всякие операции с этим человеком. Иначе я буду вынужден возбудить против него судебное дело. Он занимается браконьерством: ловит выпущенных нами ласок и нам же их продает — наглость какая! Полагаю, что, когда вы беседовали с ним в ресторане, вы ведь не могли не заметить, что он за фрукт.

Шеф явно растерялся. Потом лицо его выразило недоумение. Сюнскэ усмехнулся. «Сейчас прикинется дурачком», — подумал он и поспешно добавил:

— Неудачно это вышло, что я как раз был в командировке. Вы ведь только в прошлом году пришли к нам в отдел, вот вас и провели. Я просмотрел накладные в отделе снабжения. Ласки проданы нам по цене, в три раза выше рыночной. Этот Нода — нахал известный.

Сюнскэ искоса глянул на шефа. Исход битвы решился неправдоподобно быстро. Шеф с самого начала клюнул на приманку — признал, что Нода угощал его в ресторане. Теперь уж ему не отвертеться. Этот мошенник, хорошенько нагревший руки на строительстве нового здания, признанный дока по части всяких темных дел, наконец-то попался в ловушку. И Сюнскэ почувствовал удовлетворение, будто облил бензином очередную партию крыс.

— Да, но… как ты… об этом проведал? — едва слышно выдохнул шеф, выходя из шока. Он облизывал пересохшие губы. Если нанести ему еще хоть один удар, он, чего доброго, примется мстить. И Сюнскэ стал объяснять ему вкрадчивым тоном:

— А я отдал распоряжение — перед тем как выпускать ласок, ставить каждой на ухо клеймо. Только вопрос, все ли служители вивария его выполняют. Им и так хватает хлопот. Хорошо еще, если они не подкуплены «Зверями Нода». Вы же знаете — социалисты и коммунисты подняли кампанию против губернатора, требуют его отставки. Так что сейчас нужна осторожность — можно сорваться на пустяке.

Шеф решил было обороняться, даже рот открыл, но потом покачал головой и ничего не сказал. Впрочем, он быстро оправился от испуга, и когда они входили в отдел, во рту у него, как обычно, торчала зубочистка. Немного погодя Сюнскэ принес жалобы и накладные. Шеф сделал ему знак наклониться поближе.

— На сегодняшний вечер я тебя ангажирую. Приходи в ресторан «Цутая», на Кавабата-мати. Знаешь, да? Часиков этак в шесть.

Сюнскэ одолевали сомнения — не слишком ли резко он говорил с шефом. Он уже собрался было изменить тактику, и вдруг это приглашение. Победа по всей линии! Он не сумел скрыть своей радости… Здорово! Десять баллов!

Стоя навытяжку перед шефом, Сюнскэ смотрел вниз на его плешивую голову. Тот, явно чувствуя его взгляд, сидел неподвижно и дал ему вволю налюбоваться собой. Глядя на его темя, Сюнскэ вдруг ощутил под редеющими волосами толстые своды черепа, и ему захотелось пройтись по ним пальцами. Потом он представил себе, как захрустят кости, если стукнуть тяжелым тупым предметом по розовой глянцевитой макушке. Словно чуя опасность, шеф не поднимал глаз и делал вид, будто просматривает накладные.

Ресторан «Цутая» издавна пользуется дурной репутацией. Впрочем, на сей раз Сюнскэ ожидал здесь довольно странный сюрприз. Они с шефом сидели в отдельном кабинете, окнами на реку, пили сакэ, закусывали разговорами на житейские темы, и каждый потихоньку нащупывал камень за пазухой. Вдруг дверь отворилась. На пороге стояли начальник департамента и молодая служанка. Сюнскэ онемел от удивления — что это значит, для чего начальник явился в злачное место, где заключаются всякие грязные сделки?

Усевшись за столик, начальник департамента сразу же принялся объяснять Сюнскэ цель своего прихода.

— Я давно искал случая встретиться с вами, принести вам свои извинения, — начал он. И тут же покаялся, что допустил промах, не ознакомившись в свое время с проектом Сюнскэ. — Все это по моей оплошности. Правда, нельзя было осуществить ваш проект целиком: воспротивились бы помещики. И все-таки, отнесись я к нему повнимательней, удалось бы заранее принять меры. Помните старую поговорку: «Час прозеваешь, в год не наверстаешь»? Не скрою, мне теперь стыдно.

«Все-таки он человек чистоплотный, — подумал Сюнскэ. — Ведь основная вина, собственно говоря, падает на прежнего зава. Это он положил проект под сукно. А начальник департамента, передавая ему проект, видимо, просто хотел восстановить служебную субординацию, которую неосторожно нарушил Сюнскэ. Но сейчас он об этом даже не заикнулся. Взял всю ответственность на себя».

— Ведь я и представить себе не мог, какое ужасное бедствие нам грозит. Все считают, что крысы развелись ни с того ни с сего. Так, непредвиденная беда. Как говорится, гром среди ясного неба. Признаться, я поначалу и сам был того же мнения. А теперь вот вынужден расписаться в собственной несостоятельности.

Тут начальник департамента усмехнулся и обтер лицо нагретым полотенцем. Потом передал Сюнскэ свою чашку, велев служанке налить ему сакэ. С появлением начальства зав совершенно выключился из разговора и теперь вместе со служанкой пробовал по очереди все закуски, запивая их сакэ. Так что Сюнскэ пришлось принять огонь на себя. Впрочем, хотя они встретились впервые, беседа шла свободно и оживленно. Начальник департамента был очень любезен и откровенен. Усердно расспрашивал о повадках крыс и о свойствах крысиных ядов. Беседа сопровождалась обильными возлияниями. Естественно, речь зашла и о нападках оппозиционных партий на губернатора. Когда поползли слухи об эпидемии, Сюнскэ неожиданно для себя сделался как бы знаменем оппозиции — на всех перекрестках ораторы без конца повторяли его имя, и вскоре оно стало известно каждому жителю этого провинциального городка. На работе Сюнскэ теперь приходилось трудно. Правда, никто не решался напасть на него в открытую, — что там ни говори, а за ним стояла большая сила, — но сослуживцы посматривали на него с явной завистью, а шеф — с молчаливой неприязнью. Начальнику департамента это было отлично известно. И сейчас он старательно обходил острые углы.

Чтобы помочь ему разобраться в сути дела, Сюнскэ рассказал об одном опыте, проведенном прошлой зимою в лесу: научно-исследовательский отдел отгородил щитами из оцинкованного железа участок в десять соток. Еще до снега на этом участке перебили всех крыс, разрушили норы, скосили траву. Когда снегу нападало много, щиты были убраны. Прошло несколько месяцев, наступила весна, снег растаял. И что ж оказалось? Окрестный лес почти целиком погиб, и только на опытном участке деревья не пострадали.

— А все потому, что под снегом крысы стараются не отдаляться от своих нор. Вот они и обгрызают кору лишь на ближайших деревьях. Ведь на подопытном участке разобрали ограду, и все-таки крысы туда не проникли. Стало быть, лес пострадал еще в зимние месяцы. Весною мы начали истреблять крыс, но было уже поздно, теперь беде не поможешь. Конечно, мы не должны опускать из-за этого руки. Крысы осатанели от голода, и нам надо быть начеку.

Пока он рассказывал, начальник департамента достал из кармана трубку, великолепный «дэнхилл» с волнистым рисунком. Он слушал Сюнскэ, а сам усердно полировал чашечку и черенок кусочком замши. Должно быть, привычка. Наведя блеск, он поднес трубку к свету и долго любовался ею. Сюнскэ почувствовал в нем эстета. Потом он достал из другого кармана сафьяновый кисет и медленно, словно священнодействуя, принялся набивать трубку. Сюнскэ наблюдал за ним с любопытством. Заметив, что собеседник умолк, начальник метнул на него быстрый взгляд и приказал служанке наполнить сакэ его пустую чашку.

— Простите. Для меня трубка как леденец для ребенка. Увлекусь — обо всем позабуду… — сказал он, слегка покраснев.

Сюнскэ вежливо улыбнулся и, чтобы сгладить неловкость, стал потягивать сакэ. Когда он допил, начальник заговорил уже другим, деловым тоном:

— Кстати, вам не кажется, что этот крысиный ажиотаж уже перешел все границы? Мне бы хотелось знать, что об этом говорят.

— Да как вам сказать. Вот на днях мы мобилизовали школьников. Разумеется, вам это известно. Газеты писали, что особенно действенным оказался препарат «1080». И снимки поместили. Стало быть, население знает, что мы не сидим сложа руки.

Начальник департамента раскурил трубку и удовлетворенно кивнул.

— Да, это вышло удачно. Как же, помню, были в газетах такие снимки — ведра, доверху набитые дохлыми крысами. Это произвело сенсацию.

— Может, еще раз попробовать? Мне эти снимки тоже очень понравились. Лихо, ничего не скажешь! Можно и несколько раз повторить, дело несложное, — вдруг вставил зав, до тех пор мирно сплетничавший со служанкой о знакомых гейшах. Казалось, начальник департамента пропустил его реплику мимо ушей. Он затянулся, выпятил губы, выпустил ровное колечко дыма, легонько ткнул себя пальцем в щеку и только тогда сказал:

— Да нет, зачем же несколько раз. Повторим еще разок, и хватит.

Он молча смотрел, как расплывается под потолком колечко дыма, потом обернулся к Сюнскэ.

— Значит, так. Попрошу вас мобилизовать школьников еще один раз. Этого будет достаточно. Я, со своей стороны, свяжусь с отделом школ и постараюсь, насколько возможно, облегчить вашу задачу. О результатах сообщим по радио. Затем снимем плакаты, отменим денежные премии и затребуем обратно самые сильные из розданных ядов. Разумеется, после этого комиссия по борьбе с крысами будет распущена.

Сюнскэ никак не ожидал подобного поворота. Он слушал начальника департамента с нарастающим изумлением, совсем сбитый с толку этим внезапным переходом от дружеской непринужденной беседы к суровому, деловому тону.

— А зачем распускать комиссию?

— Да потому, что к этому времени с крысами будет покончено.

Начальник департамента бережно положил трубку на стол. В его глазах появился холодный, решительный блеск. Сквозь ароматные волны табачного дыма на Сюнскэ глядел совсем другой человек — напористый, жесткий. От застенчивого краснеющего эстета не осталось и следа. Сюнскэ понял — его заманили в ловушку.

— Так вот, слушайте. Вы разбрасываете по всей территории префектуры препарат «1080». Потом выступаете по радио. Даете в газеты текст беседы и снимки. Одним словом, провозглашаете «манифест об окончании войны». Надеюсь, вы согласны?

Теперь Сюнскэ смотрел на него с восторгом. Вон оно что. Ясно. Этого человека тоже загнали в тупик. Град обвинений со стороны оппозиции, всеобщая паника… Что ему было делать? И он нашел выход — превратить серую армию в призрак. Покаянные речи, расспросы о повадках крыс и различных ядах — все это был отвлекающий маневр. Заставил собеседника разговориться, а сам потихоньку полировал свою трубочку и расставлял сети.

— Это чрезвычайная мера, но она нам нужна, чтобы покончить с крысами. — Тут начальник снова метнул на Сюнскэ острый взгляд. — Вы недавно были на радио. Кажется, вашу беседу записали на пленку. Так ведь? Мне оттуда звонили, справлялись. Я попросил отложить передачу. Все, что касается крыс, воспринимается населением крайне нервозно. Разъяснения ваши могли быть неправильно поняты и послужили бы пищей для всяких кривотолков. Что говорить, мы сами повинны во всем этом деле с крысами, но теперь надо срочно ликвидировать панику. Конечно, ваша беседа, сама по себе, ложных слухов об эпидемии не подтверждает. Но все равно, она только усилит беспокойство, подстегнет разыгравшееся воображение. А если дать воображению волю, оно заведет неизвестно куда. Словом, появятся новые домыслы, нелепее прежних. Вот что опасно.

Сюнскэ открыл было рот, чтобы возразить, но тут же смекнул, что только поставит себя в невыгодное положение. Решительное лицо начальника департамента, острый блеск его глаз, твердый голос — все говорило о том, что он теперь не отступит ни на шаг. Зав поставил рюмку на стол и украдкой поглядывал то на одного, то на другого. Стоит Сюнскэ заговорить, и зав тут же набросится на него. Сюнскэ опустил глаза и принялся ковырять зернышки черной икры.

«Отомстил-таки шеф, — подумал он. — Взял реванш за историю с ласками».

Зав молчал, и Сюнскэ отчетливо понял — это его рук дело. А он-то обрадовался тогда, решил, что поймал эту гадину! Дурак, ах, дурак! Они без труда заманили его в ловушку и теперь собираются сделать соучастником преступления. Как знать, может, весь этот гнусный фарс, этот их подлый «манифест об окончании войны» придумал начальник департамента или даже сам губернатор. Но втянуть в их затею Сюнскэ, запутать его вызвался этот дохляк с больным желудком, вонючка поганая.

— Прошу вас присутствовать на завтрашнем заседании. Там и договоримся о подробностях. В общем, мне кажется, вы все поняли.

Начальник департамента аккуратно завернул свою трубку в носовой платок и поднялся. Потом, видя, что Сюнскэ упорно молчит, неожиданно изменил тон, снова стал светски любезным:

— Как только кончится эта возня с крысами, буду рад видеть вас у себя. Отвлечемся от политики, посидим, послушаем Тосканини.

В глазах эстета на мгновение засветилась грусть. А может, это была ирония над самим собой. Начальник раскланялся и вместе с завом вышел из кабинета.

Оставшись один, Сюнскэ прислушался. Сквозь тонкую стену, отделанную золотисто-зеленым песком, доносился рев бурного потока. Вздувшаяся от вешних вод река бежала прямо под окнами. Там, внизу, на самом дне ночи, копошились, пищали и шмыгали серые твари.

Сюнскэ невольно пришла на память радиостудия, где записали на пленку его беседу. Какая там тишина! Толстые стены и стекла, тяжелые портьеры не пропускают ни единого звука извне. На всей земле не найдешь такого тихого места, как радиостудия. Там человек отрезан от внешнего мира. Люди, дающие ему указания, отделены от него толстенным стеклом. Он и понятия не имеет, какие бури бушуют в мире в этот момент. Он делает свое дело и пребывает в неведении до самой последней секунды, покуда не грохнет взрыв. А, выражаясь фигурально, этот приказ начальника департамента, в сущности, и означает: «Отключить студию!»

Древний, затасканный прием. В нем нет ничего оригинального. От слишком частого употребления он давно обветшал. Власть имущие прибегали к чему всякий раз, как в стране разгорались страсти и их собственная безопасность оказывалась под угрозой. И вот тогда, чтобы отвлечь народ, они принимались внушать ему, что причина его возмущения — просто-напросто призрак, мираж. Их маневр как будто бы удавался. Но потом все равно где-нибудь грохал взрыв.

А ведь в тот раз, в ресторане, ученый все это предсказывал. И оказался прав.

Из вестибюля донеслись голоса — шеф прощался с начальником департамента. Потом в коридоре послышались шаги и громкий смех — шеф возвращался в кабинет, болтая со служанкой. Сюнскэ поспешно поднялся.

Выход один. Вот только хватит ли умения? Завтра на заседании взвалить всю ответственность на шефа. Для этого есть два пути. Во-первых, шеф возглавляет комиссию по борьбе с крысами. Подчеркнуть это — значит лишь соблюсти обычную субординацию. Во-вторых, за последнее время он, Сюнскэ, стал в руках оппозиции главным орудием для борьбы с префектурой. Так что если теперь огласить «манифест об окончании войны» будет поручено ему, а потом это грязное дело раскроется, у членов оппозиции кровь закипит в жилах. И тогда префектуре ничем уж не оправдаться. Нужно будет им намекнуть на это. Но говорить придется обиняком. Да, вот еще что — надо сделать так, чтобы зав снова не напортил ему чем-нибудь. Значит, надо срочно его умаслить. А для этого, в первую очередь, забыть про его незаконную сделку с торговцем ласками. Против него все улики — накладные, клейменые ласки, да и сам он признался, что Нода его угощал в ресторане. Словом, было бы только желание, а притянуть его к суду можно в любой момент. Вот так. В крайнем случае, пойдем и на это. Но только в самом крайнем случае — ход не из лучших. Что ж тут поделать, положение жуткое, того и гляди, начальство навалится всей своей тяжестью и раздавит тебя.

Быстро все взвесив, Сюнскэ взял себя в руки. Шефа он встретил улыбкой. Все равно его можно будет скрутить: гарантия так процентов на восемьдесят. Ну, а что останется после победы? Полчища крыс и одиночество. И снова скука затянет свою зеленую песнь. Как ни верти, от тоски не избавиться.

— Ну, молодец! Ловко орудуешь! — бросил шеф, войдя в кабинет. Он хлопнул Сюнскэ по плечу и уселся рядом. Должно быть, горячее сакэ усиливало гниение его плоти. Теперь от всего его тела шла теплая, приторная вонь.

Сюнскэ удивленно поднял брови.

— Да, да, это сам губернатор сказал.

И шеф стал со смаком уплетать соленого трепанга. В его хитрых глазках сквозила насмешка:

— Говорит, тебя переводят в Токио. С повышением. Да еще внеочередной отпуск дают на неделю.; Какую карьеру сделал, а?! Придется тебе, пожалуй, отслужить благодарственный молебен по крысам.

«Ага, теперь, значит, решили сбагрить меня», — пронеслось у Сюнскэ в голове.

Весь этот фарс был настолько гнусен, что на сей раз он даже не стал подсчитывать свои баллы. Что-то сломалось внутри. Превозмогая острый приступ тоски, он поклонился гниющей плоти:

— Сдаюсь, шеф. Вы мастерски забили гол в мои ворота…

Домой Сюнскэ вернулся вдрызг пьяный. У дверей его поджидал заведующий научно-исследовательским отделом. Ученый был полон неукротимой энергии. Он занял позицию у дома Сюнскэ, предварительно взяв старое такси и договорившись с водителем, чтобы тот ждал, не выключая мотора. Едва Сюнскэ появился, ученый, ни слова не говоря, втолкнул его в машину и велел гнать вовсю. Водитель дал газ, и машина с бешеной скоростью ринулась в ночь. На торговых улицах, на перекрестках, перед трамвайными остановками приходилось резко тормозить, и когда передние колеса с противным визгом замирали у бампера идущей впереди машины, ученый возил ногами от нетерпения.

— Да что случилось? — спросил наконец Сюнскэ, пораженный странным поведением этого обычно сдержанного человека, который теперь ерзал на сидении и не переставая бранился. Тот оглянулся — Сюнскэ, совершенно раскисший, бессильно лежал на заднем сидении — и презрительно бросил, точно выплюнул:

— Миграция! Началась миграция крыс. Надо спешить, а то не успеем. Такого за всю жизнь не увидишь!

Сакэ имеет коварное свойство — оно парализует человека. Но слова ученого подействовали на Сюнскэ, как удар тока. С неимоверным трудом он выпрямился.

…Должно быть, все началось с того, что какую-то крысу, неизвестно где и почему, с неудержимой силой вдруг охватило желание бежать, и она побежала. Так или иначе, факт остается фактом: в ту ночь крупные соединения крысиной армии выступили в поход. Это заметил один лесоруб. Выпив в деревне картофельной водки, он ехал на велосипеде домой и вдруг увидел: отовсюду — из рощ, из кустов, из высокой травы лавиной катятся крысы, пересекая дорогу. Лесоруб развернулся и помчал обратно в деревню, в полицейский участок. Молоденький полицейский не очень-то разбирался в повадках крыс, но тут же сообщил об этом непостижимом чуде в управление префектуры. Когда сногсшибательная новость, миновав множество инстанций, дошла до заведующего научным отделом, был уже одиннадцатый час вечера. Тем временем на дорогу высыпали все жители деревни. Засветились карманные фонарики и старинные фонари со свечой. Крыс били палками, давили ногами. В темноте невозможно было понять, что происходит. Лишь одно не вызывало сомнения: несметные полчища крыс все-таки перебрались через дорогу и бежали в сторону плоскогорья. На поле боя остались груды трупов, но это была лишь малая часть огромной крысиной армии.

Между тем зав научным отделом метался по городу, разыскивая Сюнскэ. Он обошел все кафе и дешевые кабаки — ведь Сюнскэ не успел сообщить ему о тайном совещании в ресторане «Цутая». Потом, поджидая его, ученый тщательно сопоставил события последних дней. А когда стал рассматривать карту района, то обнаружил, что на пути крыс лежит большое озеро. Находилось оно километрах в ста от города — здесь нередко устраивались пикники и гонки моторных лодок. Он еще раз все сопоставил. И тогда у него мелькнула одна догадка. Первым его побуждением было кинуться в ту деревню, откуда вечером начался великий исход, но потом он решил ехать прямо на озеро. Конечно, это была игра втемную.

Как только город остался позади, ученый снова велел водителю дать полный газ. Старую машину трясло, как в лихорадке. Казалось, еще мгновенье, и она развалится на части. Но она пронеслась по полям, вскарабкалась по крутой горной дороге, задевая за ветки деревьев, и вихрем помчалась по плоскогорью. Ученый знал — расспросы ничего не дадут. И все-таки каждый раз, завидев хижину лесника или углежога, просил затормозить и спрашивал, не прошли ли здесь крысы. Никто ничего толком не знал. Крысы вышли из ночи и ушли в ночь. У Сюнскэ голова раскалывалась от боли. Его одолевали сомнения. Он засыпал ученого градом вопросов — все пытался понять, верна ли его догадка. Ученый доказывал, объяснял, спорил. То сердито настаивал, чтобы Сюнскэ немедленно с ним согласился, то вдруг сам, потеряв уверенность, замолкал и сникал, как уставший ребенок. Потом встряхивался и опять говорил, говорил — горячо, убежденно. Так метался он, словно пойманный зверь, в клетке своей гипотезы.

— Если мы их упустим, виноват будешь ты. Пока ты накачивался водкой, враг бежал. Никогда тебя этого не прощу! Не откупишься никакими угощениями! И не вздумай ко мне подъезжать со своим проклятым винищем! Так и знай, господин Минимакс!

Наконец, перед самым рассветом, они добрались до озера. И тут им посчастливилось — они напали на след врага, чьим преследованиям подвергались так долго и которого сами упорно преследовали в эту ночь.

Они собирались объехать вокруг озера, когда первые бледные проблески зари выхватили из тьмы картину повального бегства обезумевшего врага. С криком «эврика!» ученый выскочил из машины и бросился к воде. Вслед за ним на прибрежный песок вылез и Сюнскэ. Он понял, что стал свидетелем одного из удивительнейших событий на свете.

К воде бежали крысы. Сплошным потоком, без конца и края. Торопясь, обгоняя и отпихивая друг друга, они бросались в воду. Они извергались, как лава, из сумрачных предрассветных рощ, из травы, из зарослей бамбука. На песке закипали живые водовороты, и серые тела, одно за другим, одно за другим, плюхались в озеро. Топот множества лап, испуганный визг, всплески воды, шуршанье песка сливались в тревожный гул. Миновав узкую прибрежную полосу, крысы уже не могли остановиться, теперь они не бежали, а плыли, плыли все дальше, выбиваясь из сил, отчаянно пища, топорща усы, задирая головы. И наконец — последний смертельный бросок к середине озера.

А на берег накатывались все новые и новые полчища. Ни одна крыса не отделилась от остальных, не попыталась действовать в одиночку. Казалось, крысиное войско подчинено немыслимой, фанатической дисциплине… Возможно, от голода у крыс притупились обоняние и осязание и они не сумели отличить воду от земли. На воде им не продержаться и получаса, а плыть они могут лишь по прямой, не более четверти километра.

Крысы совсем не стремились к другому берегу, не искали нового места обитания. Их гнало слепое стадное чувство…

Вода лизала подошвы Сюнскэ. Дрожа от холода, созерцал он это странное зрелище. Из скрытой туманом озерной дали доносился предсмертный визг гибнущих крыс. Это был вопль бессилия, первобытный крик ужаса. Серое воинство, что сгубило леса на площади в десять тысяч гектаров, причинило убытки в шестьсот миллионов иен, пожирало младенцев, растаскивало соломенные крыши домов; темная сила, возродившая в памяти людей все ужасы средневековья, побудившая их ополчиться на растленную бюрократию и толкнувшая власть имущих на подлый обходной маневр, теперь погибала впустую…

Подняв воротник пиджака, Сюнскэ шагал взад и вперед, чтобы немного согреться. С озера дул рассветный ветер, он резал лицо, как нож. Должно быть, газеты не пожалеют красок, чтобы как следует расписать это событие. Со временем трупы крыс прибьет к берегу. Пока трудно сказать, к какому: это будет зависеть от направления ветра. От прежнего грозного воинства останутся только серые груды. Начальник департамента, дымя великолепным «дэнхиллом» и наслаждаясь концертом Тосканини, спокойно выслушает весть о бесславном конце подземного царства. Горожане и думать забудут про холерные вибрионы и революцию, помещики опять поднимут драку из-за правительственных субсидий на новые насаждения, шеф обмозгует очередную грязную махинацию. Круг замкнется, и жизнь провинциального городка войдет в обычную колею. Канет в воду темная сила, породившая панику, и вместе с нею уйдет куда-то в глубины сознания самая память о недавних душевных потрясениях и политических бурях. И по ночам в спокойный сон людей уже не будут вторгаться звонкие юные голоса…

Не отрывая глаз от исступленно бегущего серого полчища, Сюнскэ окликнул ученого. Тот стоял, втянув голову в плечи, и зябко поеживался. Поднятый ворот изжеванного дождевика был слабой защитой от холода.

— Что ж будет дальше?

— Да ничего. Это конец. Быть может, крысы побегут где-нибудь в другом месте — вот так же, как здесь. А в общем, это конец.

— Но в городе тоже полно крыс.

— Ну, сколько их там! В канализационной сети они все равно что в осажденной крепости. С ними уже нетрудно справиться, надо только вести планомерную осаду.

Сюнскэ помолчал. Потом поднял голову и посмотрел на воду, затянутую полупрозрачной туманной дымкой.

— Есть в Шотландии одно озеро… Вы, конечно, слыхали… Никак не вспомню названия. Ну, то самое… Которое еще в прошлом веке прославилось. Говорили, что в нем появилось чудовище.

— A-а, Лох-Несс! А то еще есть Лох-Ломонд.

Ученый насмешливо взглянул на Сюнскэ. Того бил озноб, весь хмель из него уже выдуло.

— Насчет чудовища — не скажу. Похоже на сказку. А вот виски в Шотландии замечательное. Это уж точно.

Сюнскэ засмеялся, махнул рукой.

— Да я не об этом! Я просто подумал — хорошо бы дать нашему озеру название того, шотландского.

— Чего ради?

— Снова пройдет сто двадцать лет. Снова даст семена низкорослый бамбук. Снова размножатся крысы. В сущности, можно считать, что они не погибли, а лишь перешли в другую форму существования. Так, что-то вроде длительной спячки. Вот я и подумал — хорошо бы поставить на берегу столб с надписью: «Здесь спит чудовище».

Ученый молча пожал плечами и зашагал к береговой насыпи, где ждала их машина. Сюнскэ поплелся за ним. Над озером плыл затихающий стон.

На обратном пути Сюнскэ попросил у водителя одеяло, закутался и уснул. Когда он проснулся, плоскогорье уже осталось позади, машина шла по дороге, петлявшей среди полей. Над рощами и полями металлическим диском сияло бледное утреннее солнце. Сюнскэ почувствовал во всем теле странную легкость и пустоту, какая обычно бывает после сильной нервной встряски. Рассеянно глянув в окно, он увидел на дороге одинокую кошку. Тощую, грязную, бездомную кошку. Шум машины не испугал ее, она равнодушно оглянулась и побрела дальше, к городу. «Забавный конец», — подумал Сюнскэ, и чувство покоя охватило его. Но где-то в глубине души продолжала звучать тоскливая нотка. И он тихо сказал, обращаясь к кошке:

— Ничего не поделаешь! Осталось одно — вернуться к двуногим крысам.